Превращение / Зауэр Ирина

Их миры соприкасались раз в столетие. Так бывает. И долгая жизнь совсем не означает долгой памяти. Но для них все было именно так.

«Здравствуй».

«Здравствуй. Поиграем?»

«Да, как обычно. Что ты делала, пока меня не было?»

«Жила. Знаешь, это трудно, быть белой и пушистой, как я. Или черным и мраморно-гладким, как ты. Но я надеюсь, беды скатываются с твоей шкуры, как вода, не оставляя следов… Теперь мой вопрос. У тебя есть мечта?»

«Конечно есть».

«Какая?»

«Это уже второй вопрос и право на него надо заслужить».

«В следующий раз?»

«Да, в следующий раз».

Когда прошло столетие, она все еще помнила о своём вопросе. Но он начал с другого. Черный и гладкий, с пылающими глазами — это единственное, что было у них общего — подошел, коснулся, заговорил так, чтобы она смогла услышать:

«А у тебя есть мечта?»

«Конечно, — она не собиралась скрывать. Белизна и пушистость не позволяли никакого обмана или недомолвок. — Я хочу, чтобы все было иначе».

Он не стал спрашивать, ожидая вопроса от неё. А она вдруг передумала узнавать о его мечте. Что если эта мечта такая, какую она не сумеет принять? А ведь им так хорошо вместе.

«Ты бываешь счастлив?»

«Бываю, — ответил он, — иногда я счастлив с тобой».

Быть счастливым раз в сто лет — много это или мало?

«Если бы я могла, то пожелала бы тебе больше счастья».

«Не надо, — попросил он, — и я тебе не пожелаю. Ведь это значит, что меня или тебя станет меньше».

Она думала над этим следующие сто лет. Они существуют для равновесия. Они выглядят как две противоположности. Черное и белое, пушистое и каменно-гладкое, угрожающее и умилительное. Так было всегда, и на то нет их воли. Те, кто их создали, однажды дав имена, питают их — и за них выбирают. Но выбор всегда одинаков: где-то немного черного, и сразу в другой стороне или даже рядом — столько же белого. Наверное, за всем этим присматривает кто-то ещё. Но она видела, насколько они на самом деле похожи. Всего-навсего вопрос меры: чуть больше пушистой мягкости — и она превратится в свою противоположность. Или — перебор с жесткостью и не выдержишь, рассыплешься на мягкие податливые ворсинки. Но иногда, если приложить руку к пушистой белой груди, под ладонью рождается чернота, ползёт из-под ладони, заставляя вечно колышущуюся шерсть замирать. У неё никогда не хватает духа подождать и узнать, что будет — она опускает руку и забывает об этом.

Но сегодня она решилась.

Чернота все так же ползет по мягкому ворсу и застывает на нём. И она замирает, точно окаменев. Но стоит двинуться, и черное осыпается, открывая всё ту же белизну. Суть неизменна.

Она вздыхает и собирает черноту в комок, начинает мять ее, податливую и совсем не жесткую. Мнёт и лепит что-то, не совсем понимая, для чего и как. Рукам приятно, и делать так кажется правильным.

Ей никто не мешает, и когда очередное столетие заканчивается в ее руках маска со шлейфом, точь-в точь как его лицо. Она хочет примерить и не решается. В этот раз — нет.

Но когда он приходит, она видит у него белый лоб.

«Что с тобой случилось?»

«Со мной случилась ты, — отвечает он, — и моё желание попробовать что-то еще».

И ей сразу становится стыдно, что она-то не решилась попробовать. И она обещает себе, что в следующий раз — обязательно.

Но прошло немного лет, когда они вновь встретились. Что-то столкнуло их так, что он и она разлетелись в разные стороны, чернота покрылась трещинами, а белый мех стал серым.

«Почему? — успела спросить она, прежде чем их столкнуло снова. — Ведь мы так похожи!»

«Но они об этом не знают», — ответила она.

И больше времени на слова не осталось, только на столкновения.

Их отпустило нескоро — только когда оба превратились в бесформенные комки, что-то изначальное, архаичное. Они расползлись по разным вселенным, залечивая раны, медленно выращивая себя до прежней формы, гладкого гранита и пушистого меха. Сто лет, двести? Больше. И всего лишь для того, чтобы потом их снова столкнули между собой.

«Почему??» — спросил на этот раз уже он, пытаясь увернуться, не ранить её собой.

«Потому что никто не простит нам нашей похожести», — успела ответить она.

И когда ее отшвырнуло прочь, в собственный микрокосм, когда раны начали зарастать, а мех светлеть, она впервые подумала о том, что по-настоящему нельзя заставить кого-то измениться. Можно только показать, как это бывает. Она постаралась передать эту мысль через все галактики, передать ему, подсказывая, поделиться. Они знали друг друга так давно, они были похожи, он должен услышать!

А перед новым разом, новой встречей-битвой, она надела маску из тьмы, придававшую еще больше сходства с ним. И гадала, что же сделает он.

У него не было маски, он даже не поменял цвет. Просто когда их толкнули друг к другу, зло и яростно, словно в наказание за что-то, он не ударился всем собой, всей жесткостью о ее мягкость. Он остановился, и прислонился лбом к её лбу. Она не видела его улыбку — только чувствовала. И за своей маской была больше собой, чем когда-либо.

«Здравствуй».

«Здравствуй. Как хорошо, что мы снова встретились».

И всё.

Нет, не всё. По его гранитной гладкости бежали белые волны. Белизна задержалась надолго только в прядях длинной гривы, которой она раньше не замечала, и на лбу, сделавшемся совершенно белым. Может, такой была его маска, за которой он держал себя настоящего. Маска иногда просто придает нужную форму — до того момента, когда сможешь обходиться без неё.

И так они сидели друг против друга, а вокруг бушевал мир, не знающий, как принять эту новую правду: что в черном всегда есть капля белого, а в белизне — чуточку черноты. Наверное, они тоже этого пока не знали. Но уже были теми, кто они есть. И даже вопросов не осталось, чтобы встретится снова через сто лет и задать их друг другу.

И все беды, скатывались, как капли воды, с белой пушистой и гладкой черной шкур.

Задание Руки Судьбы: список 1, №4.