Глава пятнадцатая, в которой восходит полная луна

Когда следующим днём Рэйчел выпорхнула из экипажа, яркая рыжина её локонов полыхнула ещё ярче на солнце, уже клонящемся к горизонту.

— Бекки! — воскликнула подруга, кидаясь ко мне с распростёртыми объятиями. — Прекрасно выглядишь!

Я почувствовала умилённый взгляд, которым матушка и другие домочадцы наблюдали, как мы расцеловываемся, — и мне стало совестно, что несколько дней назад я не хотела её приезда.

— Могу сказать то же о тебе, — искренне улыбнулась я.

Карие глаза Рэйчел сияли; кофейного цвета платье самого модного фасона — длинные рукава тесно облегают руки, перевёрнутый треугольник корсажа узким клином смыкается с широкой юбкой, спускавшейся вниз пышными складками, — прекрасно подчёркивало их шоколадный оттенок, равно как и жемчужную бледность лица, длинного и утончённого. Маленький капор, венчавший её голову, напоминал произведение кондитерского искусства: кружевные оборки обрамляли лицо нежным облаком, словно кремовые украшения по краям торта, ленты завязывались под подбородком пышным бантом.

Всё же у жизни в провинции есть свои преимущества. Всегда предпочитала платья проще и свободнее. Меня уже заставили надеть подобный наряд на бал, и вся эта красота сильно ограничивала свободу движений, разом делая тебя беспомощной. Впрочем, на то и расчёт: в глазах мужчин нежная, хрупкая и уязвимая дева явно была куда привлекательнее дерзкой и самостоятельной личности.

Большинства мужчин, во всяком случае.

Краем глаза я видела, как камеристка Рэйчел переговаривается с нашими слугами, уже подоспевшими для разгрузки вещей. Щедро отпустив всем комплименты и тёплые приветственные слова, подруга приняла руку отца и направилась в дом; и, вышагивая за ними, я ощутила, что её звонкий голосок немного облегчает тяжесть, повисшую у меня на душе со вчерашнего вечера.

Мы убыли из Хепберн-парка этим утром. За завтраком мистер Форбиден осведомился о моём самочувствии — и не более. Зато он был столь безукоризненно любезен со всеми, что гости разъехались в самых лучших и благосклонных чувствах, а происшествие с каторжниками лишь добавило изысканной остроты страшного приключения приятному вкусу этого визита.

И лишь мои мысли были далеки от тех, что занимали остальных.

За ужином матушка долго пытала Рэйчел о самочувствии её родных, столичных новостях и последних веяниях моды. Подруга стойко выдержала допрос, вежливо и доброжелательно сообщив всё необходимое, пересказав те светские сплетни, которые ей были известны, и мудро умолчав о тех новостях, которые обычно интересовали её саму, — располагавшиеся в колонках криминальной хроники.

— Когда я подъезжала к Хэйлу, я заметила бродячих циркачей, разбивающих шатры за околицей, — сообщила Рэйчел, когда поток матушкиных вопросов наконец иссяк. — Миссис Лочестер, позволите нам с Бекки и Бланш завтра прогуляться туда? Думаю, им тоже хочется взглянуть на фокусников, жонглёров, бородатых женщин, пожирателей огня и другие диковинки.

Я знала, что матери не по нраву подобные развлечения, которые она считала неприличными. Но, видимо, сказалось то, что предложение исходило из уст Рэйчел, в благонравии и аристократизме которой матушка не сомневалась.

Ведь предложение дочери лорда и леди Кэлтон, приближенных к самой королеве и владевших половиной графства Астершир, попросту не могло быть неприличным.

— Почему нет? — благодушно согласилась матушка. — Идите, повеселитесь.

Рэйчел благодарно улыбнулась, Бланш просияла, но я лишь безразлично кивнула.

Циркачи так циркачи. Всё какое-то развлечение — и, что важнее, отвлечение.

— Полагаю, Рэйчел, ты ещё не знаешь о счастливом известии? — осведомилась матушка, расплываясь в заговорщицкой улыбке.

— О, вы о помолвке Бекки? А ведь я совсем забыла её поздравить! — всплеснув руками под досадливым взглядом матери, явно предвкушавшей приятный сюрприз, подруга повернулась ко мне. — Бекки, я так рада! И ведь даже не подумала мне написать!

— Ты ведь всё равно должна была скоро приехать, — пробормотала я.

Не говорить же правду: что с появлением в моей жизни мистера Форбидена все мысли о любой корреспонденции вылетели у меня из головы.

— К счастью, до моего отъезда Чейнзы нанесли нам визит и сообщили, что в Грейфилде мне предстоит застать не только свадьбу Бланш. Если честно, я ни капельки не удивлена… вы с Томасом всегда казались мне прекрасной парой, так что я ждала этой новости. — Брови Рэйчел едва заметно дрогнули, хмурясь. — Хотя меня немного удивила быстрота, с которой развиваются события. Меньше месяца от помолвки до свадьбы…

— Если жених и невеста знают друг друга столько лет, к чему тянуть? — философски заметил отец. — По-моему, прекрасно, что две сестры выйдут замуж в один день. Меньше мороки с организацией, да ещё и годовщины проще запомнить. Сущее счастье для старика-отца!

— Не говорите глупостей, мистер Лочестер! Какой из вас старик. — Подруга рассмеялась вместе с папой, и хмурая морщинка меж её бровей разгладилась. — А почему лорд Томас не ужинает нынче с нами? Была бы рада снова его повидать. — Она лукаво улыбнулась. — Он что-то говорил о романтическом путешествии во Фрэнчию, так что, полагаю, после свадьбы им с Бекки долго будет не до гостей.

— Думаю, он составит нам компанию сразу, как вернётся из Ландэна.

— Разве он ещё не вернулся?

— Если б вернулся, мы бы об этом знали, — уверенно произнесла матушка. — Он бы первым делом нанёс визит нам.

— Но он отбыл из Ландэна ещё прежде меня. — Рэйчел растерянно отрезала кусочек от телячьего медальона под ореховым соусом. — Я спросила его, не нужно ли передать письмо Бекки, а он ответил, что завтра сам отправляется обратно в Энигмейл… я думала, он уже будет в этих краях, когда я приеду.

Отец лишь плечами пожал:

— Должно быть, дела задержали его. Либо в Ландэне, либо в дороге.

Тут матушка спохватилась, что ещё не в курсе, какие нынче в столице шьют свадебные платья, и беседа ушла в сторону. Впрочем, отсутствие Тома явно не являлось событием, на котором стоило заострять внимание; я и вовсе ему радовалась.

Ещё несколько лишних дней на раздумья.

После ужина попили чай, а затем нам наконец позволили уйти наверх. Бланш увязалась с нами, но до поры до времени сидела тихо, не мешая обсуждению всего, что мы читали за время разлуки, и всего, что с нами произошло.

Почти всего.

— А Ребекку вчера спасли от беглых каторжников! — в какой-то момент торжественно произнесла Бланш, всё же вмешавшись в разговор, — который я старательно строила так, чтобы избежать хоть одного упоминания персоны мистера Форбидена.

— Как? — ахнула Рэйчел. — Бекки, на тебя напали? И ты молчишь?!

— Мне не слишком приятно об этом вспоминать, — буркнула я.

— Их было четверо! — самозабвенно продолжала сестра. — Ребекка ушла в лес, но они караулили у дороги! И один из них уволок её в чащу, и…

Я мученически выслушивала, как Бланш взахлёб пересказывает события вчерашнего дня. Впрочем, надолго моего слуха не хватило: в какой-то миг мои мысли вновь ушли в те безнадёжные дали, в которых пребывали большую часть времени, минувшего с достопамятной закатной беседы, и голос Бланш растворился в задумчивом тумане, заволокшем мои уши.

«Вам не избежать нового разговора со мной, и отнюдь не о Шекспире». Интересно, я настолько умна или настолько глупа, чтобы расценивать предложением фразу, которую можно толковать самым разным образом? Правильно ли понимаю смысл, который был за ней скрыт — или просто хочу понимать её так, обманывая саму себя, вконец одурев от романтических мечтаний? Но предпринять попытку сделать меня своей любовницей Гэбриэл Форбиден мог уже сейчас, моя помолвка тому не помеха; и всё его поведение, все слова и поступки ведут к другому. К тому, что он ждёт, пока я решусь — сама — освободить свою руку от притязаний Тома, а ум и сердце от сомнений. Без всяких обещаний с его стороны, которые могли бы подтолкнуть меня к тому, о чём потом я могу пожалеть. Ведь он, как и я, не мог не понимать: логичным и правильным с моей стороны было бы превратить мнимую помолвку в настоящую. Связать судьбу с тем, кого я знаю долгие годы, чья кандидатура вызывает одно лишь одобрение у моих родных, чья репутация и положение распахнёт передо мной двери всех домов, а не закроет их. Он не хочет портить мне жизнь, пока я ещё не отрезала себе все возможности, которые представляются мне сейчас. В самом деле, что такое чувства, свобода выбора и взаимопонимание против всеобщего осуждения и отчуждения от любого приличного общества? Для большинства тех, кто нас окружает, выбор бы не стоял.

И да, он определённо считает, что его предложение испортит мне жизнь. Почему — уже другой, самый интересный вопрос. Впрочем, преград для нашего союза и правда много. Сословные рамки. Разница в возрасте. Его репутация.

Его кровавые секреты.

— …любопытная личность, должно быть, этот мистер Форбиден, — услышала я голос Рэйчел, наконец пробившийся сквозь мысленную пелену.

— О, да! Он такой харизматичный и импозантный мужчина! Видела бы ты, как он стреляет! А как он обставил Хепберн-парк! Ты ведь не была там ни разу? Мы гостили когда-то давно, ещё при леди Хепберн, но теперь…

Что ж, как бы там ни было, в одном он — моё наваждение и проклятие, спасение и надежда — прав. Я должна принять решение, которого ждёт от меня Том. До свадьбы остаётся меньше двух недель, дальше тянуть нельзя, и мистер Форбиден… как странно называть его так сейчас… здесь отнюдь не главный аргумент. Главное — готова ли я пойти против семьи и против совести, призывавшей меня не обрекать старого друга на страдания от разбитого сердца, способные подтолкнуть его к ранней могиле.

С другой стороны… от меня потребуется просто найти аргументы, чтобы убедить Тома жить дальше, несмотря ни на что. Рассказать ему, что я — далеко не единственная девушка на свете, и уж точно далеко не самая достойная из них. Хорошо было бы намекнуть, чтобы он обратил свой взор на Рэйчел: подругу сумели воспитать так, что к мысли о браке без любви она относилась совершенно спокойно, и когда-то она признавалась мне, что Томас Чейнз — один из тех молодых людей, чьё предложение она приняла бы без особых раздумий. Наши с ней характеры схожи, и Рэйчел вполне способна прийтись Тому по вкусу, заменив меня в роли будущей леди Чейнз; то, что в отличие от меня она признанная красавица, лишь подсластит горькую пилюлю моего отказа. Разобравшись с Томом, мне предстоит выдержать битву с родными, — но, полагаю, победить в ней я не смогу. Мою жизнь в любом случае обратят тем, от чего я готова буду убежать куда угодно… однако если мистер Форбиден всё же озвучит моим родителям предложение, на которое непременно получит отказ, убегать окажется немного легче. Ведь будет, куда, и будет, с кем.

Нет, меня не остановит, что мама от одной мысли о зяте-контрабандисте схватится за сердце, а отец не пойдёт ей наперекор. Если хозяин Хепберн-парка позовёт меня, их согласие на брак будет для меня последним делом. Но даже когда родители скажут своё решительное «нет», меня это не остановит, и…

И что я буду делать дальше? Если он действительно оборотень? Каждое полнолуние слушать рычание волка за запертой дверью, молясь, чтобы оно не стало для меня последним?..

— …Бекки!

Моргнув, я наконец увидела перед собой глаза Рэйчел, устремившие на меня пристальный взгляд.

— Всё прослушала, — укоризненно констатировала она.

— Да, простите. Задумалась. О чём шла речь?

— Я говорила, что мистер Форбиден всё-таки не должен был сам убивать тех каторжников, — терпеливо повторила Бланш. — Он вполне мог просто ранить их, чтобы они никуда не убежали. А их судьбу должен был решать суд.

— Бланш, дело в любом случае уже закрыто. И за побег те каторжники всё равно были обречены, — в моём голосе всё же пробилось раздражение. — Мистер Хэтчер определил его действия как «самозащита», и его коллеги согласились, что в данном случае вполне допустимо…

— Я понимаю, и я рада, что у мистера Форбидена не будет неприятностей с законом из-за того, что он спас тебя, но с точки зрения морали это всё равно неправильно! Не может один-единственный человек решать, кто достоин жить, а кто умереть!

— А я говорила, что всё зависит от конкретного случая, — сказала Рэйчел. — Я надеюсь, у меня хватило бы сил не колебаться, если б мне пришлось лишить жизни кого-то, угрожающего моим близким. — Она помолчала. — Хотя не могу не признать, что меня пугают люди, для которых убийство является привычным делом. Те же стражники или Инквизиторы… Инквизиторы в большей степени… всё же есть нечто противоестественное в человеке, который привык отбирать жизнь у себе подобных. Меня пробирает дрожь, когда я понимаю, что руки, на которые я опираюсь — руки убийцы.

— Ты сама только что говорила: всё зависит от конкретного случая, — не согласившись, напомнила я. — Разве плохо, что кто-то берёт на себя смелость очищать наши земли и наше общество от тех, кто угрожает нашему спокойствию? Что проливает кровь тех, кто иначе прольёт кровь невинных? Военных всегда почитают как героев, и чем больше врагов они убьют, тем больше славы ожидает их по возвращении… хотя я всегда находила это довольно ироничным: то, что мы сторонимся палачей в тюрьме, но восхваляем палачей на поле боя.

— Я общалась с теми, кто прошёл войну. И с Инквизиторами тоже. И они… другие, Бекки. — Взгляд Рэйчел сделался печальным. — Всё же это неестественно для человека — привычка убивать. И тем, о ком я говорю, в какой-то момент пришлось научиться видеть перед собой не живые души, бесценные творения богов, а мишени. Бездушные, бесчисленные, неотличимые друг от друга. Это ломает в них что-то, раз и навсегда. И ты, человек, с которым сейчас они общаются, любезничают, смеются и танцуют… для них ты в любую секунду можешь обратиться из человека в такую же мишень, и их палец не дрогнет, когда им придётся спустить курок, чтобы оборвать твою жизнь. Это меня и пугает.

— У тебя не было возможности проверить. Не думаю, что Инквизиторы убили бы кого-то из членов своей семьи, преступившего закон, с той же лёгкостью, что и незнакомого мага-отступника.

— Они вообще редко обзаводятся семьями. Мне кажется, это о чём-то говорит.

— Полагаю, они женаты на своей работе.

— Может, и так. — Рэйчел отстранённо накручивала на палец рыжий локон. — Но за время, что мы не общались, в газетах писали о ещё одной интересной истории. В одном из районов Ландэна пропадали продажные женщины. Выяснилось, что за этим стоял семнадцатилетний мальчишка, который практиковал кровавые ритуалы, чтобы вызывать дух умершей возлюбленной. Сын одного барона, родители знали его. Но он сопротивлялся при аресте, и Инквизиторы убили его на месте, без суда и следствия. — Рэйчел сощурилась. — Он был младше нас с тобой, Бекки. Тоже аристократом. И хотел ещё раз увидеть любимую, унесённую холерой. Не власти, не богатства, не чего-то ещё.

— Полагаю, какое-то следствие было, раз в газетах написали всё это, — мягко возразила я. — Хочешь сказать, его цель была благородной? Но для её осуществления он похищал и убивал женщин. Таких же, как мы с тобой.

Губы Рэйчел дрогнули, складывая намёк на высокомерную гримаску.

— Не говори так. Существа, добровольно избравшие путь греха… для меня они иного сорта. Никак не ровня нам.

В этот миг она вдруг остро напомнила мне матушку — и подобное лицемерие из уст той, кого я привыкла считать подругой, заставило меня яростно вскинуть голову.

— Хочешь сказать, от этого их убийство становится меньшим грехом, чем убийство их убийцы?

— Он был просто мальчиком, обезумевшим от горя. Он мог бы убивать невинных, но не стал.

Глядя ей прямо в глаза, я грустно сцепила руки в замок.

Рэйчел, Рэйчел… свет с его разграничениями и рамками даже тебя потихоньку перемалывает под свои правила. Если и меня титул будущей графини Кэрноу однажды заставит стать заносчивой блестящей ханжой — лучше умереть от голоду в какой-нибудь подворотне.

— Гуманизм — это прекрасно. Но мне чужд как гуманизм, призывающий прощать всех и всё, так и избирательный, делящий людей на разные сорта, чтобы представители одного имели право убивать, а другого — лишь быть бесправными жертвами, — произнесла я со всей мягкостью, на какую в тот момент была способна. — Есть вещи, которых нельзя простить. Если человек совершил одну из них, он более не человек, но животное… бешеное животное, которое нужно усыпить. И хвала Инквизиторам, которые взваливают на себя это нелёгкое бремя, пятная свои души грехом убийства, чтобы мы могли спать спокойно.

— Довольно! — поморщилась Бланш, смотревшая на нас совершенно круглыми глазами. — Хватит обсуждать такие ужасные вещи! Разве мало других тем для разговоров?!

Уже разомкнув губы для ответа мне, Рэйчел осеклась.

— Прости. Ты права, — миролюбиво произнесла она, поворачиваясь к сестре. — Расскажи лучше, как там поживает твой жених.

И до конца вечера мы больше не поднимали «опасных» тем; но даже когда подруга желала нам спокойной ночи, прежде чем удалиться в свою комнату, я чувствовала в её тоне некое напряжение. Так что спать я снова ложилась в расстроенных чувствах, только уже по другой причине, нежели накануне.

Как легко я рассуждала про Инквизиторов и бешеных животных. Но человек, которого я люблю, явно некогда ускользнул из лап Инквизиции, и почти наверняка — после убийства. Выходит, я такая же двуличная, как те, кого осуждаю?.. Но нет, Гэбриэл явно не хотел убивать свою жену. Правда, не могу сказать того же насчёт остальных его жертв, которые явно имели место быть.

Гэбриэл. Боги, я называю его Гэбриэл, как будто он уже мой… кто-то. А ведь всё, что у меня есть — двусмысленная фраза, которая может намекать на очень и очень многое. И что я буду делать, если ошибаюсь на его счёт? Если считаю его более благородным, чем он есть, если в действительности он коварный соблазнитель или кровавый убийца? Если я отрекусь от всего и кинусь в его влекущие объятия, а он, поигравшись, выбросит меня, как использованную вещь — или, хуже того, заставит вовсе исчезнуть…

Нет, так не может продолжаться. Давно пора перестать закрывать глаза на то, чего мне не хочется видеть и узнавать. При следующей же встрече я прямо спрошу его обо всём: и о прошлом, и о планах на будущее. Ведь нельзя терять голову и просто идти за ним, забыв обо всём, полагаясь на мою глупую влюблённую веру в него. Как бы мне этого ни хотелось.

Правда, ничто не помешает ему солгать, а мне — поверить его лжи.

Конечно, из-за всех этих мыслей заснуть я не могла. В конце концов мне надоело ворочаться с боку на бок, и, встав с постели, я подошла к окну. Распахнув створки, выглянула наружу, чтобы вдохнуть прохладу весенней ночи, пронизанную лунными лучами. Посмотрела на белый диск, тонущий в синей бездне небосвода, сияющий холодным серебряным светом среди россыпи бледных звёзд.

А потом, опустив взгляд, чтобы оглядеть сад, увидела волка.

Он был чёрным. Целиком и полностью. И куда крупнее Лорда — я видела это даже отсюда. Его шерсть лоснилась в лунном свете, отливая обсидиановым блеском; он сидел в начале яблоневой аллеи, прямо напротив моего окна, и смотрел на меня. Во тьме я не различала его глаз, но чувствовала его взгляд совершенно отчётливо.

Страх прошил меня ледяной волной. Я резко захлопнула створки, лихорадочно отпрянула от окна, — однако волчий вой, пронзивший ночь миг спустя, услышала даже так. Замерла, часто и тяжело дыша, пока утихал звук, полный ярости и тоски; затем рискнула шагнуть обратно к окну, осторожно посмотрев в сад через стекло… но зверя там уже не было.

Его исчезновение испугало меня куда больше, чем его появление.

Потом я долго сидела на кровати, закутавшись в одеяло, обняв руками колени. Желая разбудить всех, сказать о том, что видела, упросить не выходить из дому, — и понимая, что никто даже не подумает мне поверить, а если поверят, будет куда хуже. И просто смотрела в темноту за окном, таившую в себе опасность, слушала тишину, ожидая, что её в любой момент сменит чей-то крик — или звук, с каким хищные зубы и когти начнут терзать мою дверь, которую едва успели привести в порядок после прошлого волчьего визита. Смотрела и слушала, пока в какой-то момент всё же не забылась сном без снов: глубоким и мутным, как омут, чёрным, как шерсть того, кто ждал меня снаружи…

И одежды того, кто сейчас должен был спать в Хепберн-парке.