Глава девятая, в которой Ребекку почти укрывает белая вуаль

Солнце нового дня, наконец пробившееся сквозь облака, застало нас с Томом в саду Грейфилда.

Впервые за все последние дни ветер разорвал тучи на лоскутки, сквозь которые проглядывала чистая лазурь. Мы прощались у пруда, на тёмной ряби которого белым конфетти дрожали цветочные лепестки яблоневой аллеи, унесённые сюда ветром; Том уезжал в Ландэн, чтобы подготовить всё к свадьбе, но обещал вернуться через две недели.

— …твоя матушка снабдила меня мерками, но мне придётся хорошенько постараться, чтобы платье угодило её взыскательным вкусам. — Том скорчил смешную рожицу, совсем как в детстве, и я прыснула. — Ты, полагаю, с большим удовольствием пошла бы к алтарю хоть в этом. Если, конечно, до алтаря всё же дойдёт. — Он резко посерьёзнел. — Ты ещё не приняла никакого решения?

Помедлив, я качнула головой.

По правде говоря, его отъезд сильно осложнял принятие этого решения. Я как-то не учла, что с этой свадьбой Том не сможет постоянно быть рядом, чтобы я смогла осторожно прощупать почву, дабы убедиться в серьёзности его самоубийственных намерений… или убедить его, что это сущая глупость.

В ответ на моё движение его взгляд окрасила странная смесь печали и облегчения.

— Если примешь, пока меня не будет, напиши мне. Каким бы оно ни было. — Он помолчал. — Когда ты вальсировала вчера… ты была так прекрасна. Словно светилась изнутри. Никогда раньше не видел тебя такой. — Взяв мои руки в свои, Том пытливо заглянул мне в глаза. — Этот человек, мистер Форбиден… неужели он нравится тебе?

Только этого не хватало: давать моему жениху ответ на вопрос, о котором я и сама боялась думать.

— Я полностью согласна с отцом. Он показался мне весьма интересным собеседником, — сдержанно ответила я, не покривив душой.

Впрочем, от Тома уклончивость моего ответа не укрылась.

— Рад, если только так. — Не отводя взгляда, он крепче сжал мои руки. — Я не имею никакого права указывать тебе. И хотел сказать, что если ты решишь связать свою жизнь не со мной, я приму любого твоего избранника, но… я не хотел бы, чтобы это был мистер Форбиден.

Я молча смотрела на него, надеясь, что мои щёки не заалеют, выдав моё смущение.

— Он не подходит тебе ни по возрасту, ни по положению, — продолжил Том, — и меня пугает одна мысль о том, какими могут быть его намерения по отношению к тебе. А даже если его намерения вдруг окажутся благородными, в чём я сильно сомневаюсь, твои родители никогда не дадут согласия на этот брак.

— Том, зачем ты говоришь мне всё это? — не выдержав, сухо осведомилась я. — Я думать не думала о браке или каких-либо отношениях с мистером Форбиденом.

И снова не покривила душой.

Об этом я действительно совершенно не думала.

— Говорю, чтобы ты помнила об этом, если вдруг… впрочем, и в самом деле. Что это я. — Том издал короткий смешок. — Ты куда умнее меня, чтобы позволить какому-то проходимцу заморочить себе голову. Просто… будь с ним осторожнее, ладно? — он тяжело вздохнул. — Мне не нравится, как он смотрит на тебя. И то, что отец сказал вчера… Я пытался расспросить его подробнее, но ты же знаешь моего отца.

— Ещё бы. Дай-ка угадаю — это было всё равно что пытаться разговорить могильный камень.

Том рассмеялся вместе со мной:

— Именно.

— Наверное, никогда не забуду, как ты пытал его о причинах стремительного увольнения вашего прежнего управляющего.

К моему удивлению, друг нахмурился.

— Когда это было?

— Ты не помнишь? И у кого из нас двоих девичья память? — я фыркнула. — На последнем балу в честь Имболка*. Ты долго ходил кругами вокруг этой темы, я помогала, чем могла. До сих пор придерживаюсь мнения, что после десятилетий верной службы управляющие не начинают воровать просто так, — а спешно увольнять их по иной причине, да ещё чтобы они сбегали из особняка под покровом ночи… но твой отец уходил от ответа, как форель у Шуберта*, на которую ещё не нашёлся свой хитрый рыбак.

(*прим.: один из четырёх основных праздников ирландского календаря, отмечаемый в феврале)

(*прим: «Форель» — песня Франца Шуберта на стихи Кристиана Шубарта. Текст:

Лучи так ярко грели, вода ясна, тепла…

Причудницы форели в ней мчатся, как стрела.

Я сел на берег зыбкий и в сладком забытье

Следил за резвой рыбкой, купавшейся в ручье.

А тут же с длинной, гибкой лесой рыбак сидел,

И с злобною улыбкой на рыбок он смотрел.

«Покуда светел, ясен ручей, — подумал я, —

Твой труд, рыбак, напрасен: видна леса твоя!»

Но скучно стало плуту

так долго ждать. Поток

Взмутил он, — в ту ж минуту

уж дрогнул поплавок;

Он дёрнул прут свой гибкий, — а рыбка бьётся там…

Он снял её с улыбкой, я волю дал слезам.)

Хотя лорд Чейнз скорее сам напоминает того рыбака, добавила я про себя, вспомнив выражение лица графа на вчерашнем балу, с которым он смотрел на меня… и тут же сердито осекла сама себя. Это мистер Форбиден может говорить об отце моего друга всё, что угодно: я не должна ни поддаваться провокациям незнакомца, ни позволять ему смущать мои мысли.

Том не ответил. Замерев в растерянном молчании, явно пытаясь мучительно вспомнить то, что было вроде бы не так давно… и, глядя на его застывшие, вперившиеся в одну точку, будто остекленевшие глаза, мне сделалось не по себе.

Провалы в памяти? В таком возрасте? Да нет, ерунда.

В конце концов, каждый из нас порой забывает какие-то вещи.

— Впрочем, быть может, в Ландэне лорд Чейнз станет разговорчивее, — небрежно высказала я, желая перевести тему. — Хотя, право, это не самая важная тема для бесед.

— Даже если он не захочет мне помочь, я попробую сам разузнать что-нибудь о том Гэбриэле Форбидене. Понять, как он связан с нашим новым соседом, — рассеянно произнёс Том. Моргнул — и в его взгляд, к моему облегчению, вернулся живой блеск. — Не верю, что это простое совпадение.

Я постаралась ничем не выказать своей крайней заинтересованности. Лишь бросила:

— Было бы неплохо.

Это и самом деле было бы неплохо. Я не представляла, как вызнать у хозяина Хепберн-парка ответы на вопросы, которые так меня терзали, — хотя искренне надеялась, что предстоящая прогулка подкинет мне информации к размышлению. Но если Том вдруг узнает нечто важное…

— Сделаю, что в моих силах. В конце концов, мистер Форбиден сильно меня заинтриговал, а его умение обращаться с револьвером и правда меня восхитило. Даже интересно, где и как можно научиться тому же… хотя бы ради того, чтобы когда-нибудь ты подарила мне такой же взгляд, какой был у тебя вчера, когда он прострелил последний туз. — Том прижал мою ладонь к губам. Прикрыл глаза. — О, Ребекка. Если ты всё же согласишься стать моей…

В словах — тихих, угасших в судорожном вдохе, — прозвучал какой-то тоскливый трепет, и мне разом сделалось грустно.

Странно. Мы стоим так близко, и его губы касаются мои руки… и эта близость не вызывает во мне и тени того приятного волнения, что дарил вчерашний вальс. Но зачем я сравниваю эти вещи? Том прав во всём, что он сказал про мистера Форбидена; а если вспомнить о тех вещах, в которых я сама подозревала хозяина Хепберн-парка, то мои мысли и чувства по отношению к нему покажутся сущим безумством.

Будем надеяться, наше сегодняшнее свидание станет первым и последним. И не по той причине, что я с него не вернусь. Даже если сегодня я ничего не узнаю — разумнее будет просто дождаться возвращения Тома, который наверняка привезёт мне любопытные известия. Я знала своего друга: если он хочет что-то разузнать, то приложит все усилия, чтобы этого добиться.

А потом мы с Томом всё-таки простились, и, проводив его, я отправилась переоблачаться в амазонку… по дороге не забыв заглянуть в ящичек со столовым серебром.

***

Когда Ветер прорысил к условленному перекрёстку, нас уже ждали.

— Мисс Лочестер. — Мистер Форбиден, верхом на своём вороном коне, нетерпеливо гарцующем, вежливо приподнял шляпу. Окинул меня взглядом. — Вы всё-таки здесь.

Судя по этому взгляду, увиденное ему понравилось — хотя амазонку я выбрала чёрную, простую и строгую: из практичной шерстяной ткани, с юбкой не слишком пышной и не слишком длинной, чтобы позволить мне спокойно спешиваться без посторонней помощи. Синяя газовая вуаль летела по ветру за моей шляпкой-цилиндром. Я с удовольствием обошлась бы без шляпки — и частенько обходилась, — но сегодня за моими сборами присматривала матушка, а она ни за что не отпустила бы меня, не приведя в вид, подобающий истинной леди.

Знала бы она, что иногда, когда никто видит, я позволяю себе такую возмутительную вещь, как сидеть в седле на мужской манер, ибо так скакать галопом куда удобнее…

— Я же обещала.

— Женские обещания — слова, брошенные на ветер. Жизнь не раз убедительно мне это доказывала. Впрочем, рад, что вы снова оказываетесь приятным исключением из правил. — Мистер Форбиден резко развернул коня. — Следуйте за мной.

Когда он порысил по дороге, ведущей к лесу рядом с Хепберн-парком, — я настороженно подстегнула Ветра, чтобы поравняться с ним.

— Куда мы?

— В одно любопытное местечко, обнаруженное мной на территории поместья. — Мистер Форбиден указал стеком на ели и сосны, подступавшие к особняку, черневшему вдали. — Полагаю, вы нечасто бывали там раньше?

— Нет. Мы были в особняке леди Хепберн пару раз, но наши семейства не слишком близко общались.

— Понимаю. Разница положений, как-никак. Хорошо, что Чейнзов это никогда не смущало. — Мистер Форбиден повернул голову, взглянув на меня с задумчивой хитрецой. — Не находите это интересным?

— Что именно?

— Энигмейл — далеко не лучшее из их поместий, и, насколько я знаю, из всех имений Чейнзов оно дальше всего от Ландэна. Однако большую часть года Чейнзы проводят именно здесь, а ведь у графа Кэрноу должна быть некая веская причина переселиться в подобную глушь… хотя не отрицаю, что они просто могут быть без ума от здешних пейзажей.

Его речи были разумными. Когда-то я даже задавала Тому — ещё маленькому — вопрос, почему всем своим имениям они с отцом предпочитают Энигмейл. Мне смущённо ответили, что графу слишком дороги воспоминания о счастливых днях, которые он провёл тут с супругой: умершей, рожая их единственного наследника, появившегося на свет раньше срока.

Но пересказывать это хозяину Хепберн-парка я не собиралась.

— То же самое можно сказать и о вас, мистер Форбиден, — заметила я вместо этого: почти вкрадчиво. — Вы ведь зачем-то купили имение в подобной глуши. И, судя по всему, здешние пейзажи не произвели на вас особого впечатления.

— Нет, — откликнулся тот, ничуть не смутившись. — У меня как раз была веская причина.

— Какая же?

Он только улыбнулся.

Впрочем, я и не ожидала, что всё будет так легко.

— Вы ведь не настолько наивны, мисс Лочестер, чтобы не представлять, чем может обернуться для вас эта прогулка, — мягко произнёс мистер Форбиден, пока наши кони мерили копытами дорогу, грязную после недавних дождей. — Но всё равно согласились. И всё равно приехали. Почему?

Какое-то время я смотрела на быстро приближающийся лес: ощущая некоей помехой нож, притаившийся под юбкой в голенище моего сапога. Обычный серебряный столовый нож, лезвие которого я обернула тряпицей, чтобы не порезаться.

Но об этом рассказывать хозяину Хепберн-парка я, естественно, тоже не собиралась.

Что он имеет в виду? Осуждение семьи и общества? То, от чего берегут невинных дев почтенные матроны? Или?..

Что ж, по крайней мере, он откровенен со мной. Относительно. Эта откровенность немного успокаивала, но одновременно лишь подогревала мой азарт. Если бы он ни слова не сказал о своих намерениях — вполне возможно, что перед въездом в лес я бы просто развернулась и трусливо поскакала домой; однако…

— Разве я могла устоять перед соблазном поговорить о Шекспире? — безмятежно улыбнувшись в ответ, откликнулась я.

Он прищурил один глаз: глядя на меня так, будто снова целился из револьвера.

Под этим взглядом мне сделалось не по себе — но я не отвела глаз, надеясь, что сейчас они выглядят достаточно большими и наивными.

— Вот как, — промолвил мистер Форбиден. Удобнее перехватив стек, усмехнулся каким-то своим мыслям. — Что ж, и беседы о Шекспире могут быть весьма… приятными.

Что в усмешке, что в словах мне почудился некий скрытый, смущающий смысл, — и я предпочла не думать, какой именно.

— А где же ваш волк? — спросила я, дабы сменить тему.

— Я взял бы его на эту прогулку, но утром он отправился гулять сам по себе и не успел вернуться домой. — Въезжая под сень елей, мистер Форбиден подстегнул коня. — Теперь не отставайте.

Когда он помчался вперёд, я озадаченно погналась за ним. Впрочем, спустя некоторое время озадаченность исчезла, растворившись в пьянящем, так любимом мною ощущении быстрой скачки. Воздух пах хвоей и влажностью, в солнечных лучах нежная зелень молодых иголок казалась восхитительно яркой и свежей.

Какое-то время мы ещё скакали по дороге. Потом, всё-таки замедлив ход, мистер Форбиден свернул на узкую тропинку, уводившую в чащу.

В чащу…

На миг я ощутила себя героиней сказки про некую девочку, пустившуюся отнести гостинцы больной бабушке.

— Не отставайте, мисс Лочестер, — на миг притормозив, бросил мистер Форбиден через плечо. — Если, конечно, не решили отступить от цели.

В этом я тоже прочла намёк — и, упрямо прикусив губу, направила Ветра на тропу: абсолютно не понимая, что заставляет меня делать это.

Интересно, бабочки чувствуют то же, когда летят на огонь?..

Мы ехали среди сосен и елей, рысью по узкой тропе, плавно спускающейся вниз, порой огибая мшистые валуны, пока вдали не послышался шум воды. Вскоре склон стал круче, и тогда деревья расступились: тропа вывела нас к мелкой широкой речке, несущей прозрачные воды по каменным порогам.

— Это та же река, что течёт у нас в Грейфилде? — любуясь солнечными бликами, тающими в её быстром течении, спросила я.

— Да. Однако нам с вами нужно чуть дальше.

Мистер Форбиден направил коня вдоль реки, по её крутому скалистому берегу, поросшему маленькими кривыми ёлочками, изогнувшимися так, что стволы их нависали над самой водой. Мы с Ветром снова порысили следом; и, прислушивавшись к далёкому шуму, я начала смутно догадываться, что именно мне хотят показать.

Пару минут спустя мы действительно выехали к водопаду.

Он был широким, как и река, срывавшимся с обрыва в небольшое озерцо, примостившееся в подобии полукруглой каменной чаши с отвесными стенами из слоёных скал, окутанной водяной пылью. Там, где сверху падал речной поток, озеро было тёмным и глубоким, но дальше мельчало, снова обращаясь быстрой порожистой рекой. Я подвела Ветра к самому обрыву, с любопытством взглянув вниз — и отшатнулась: вроде бы невысокий водопад явно был не ниже крыши моего родного Грейфилда, и от взгляда вниз сердце неприятно сжалось.

— «Белая вуаль», — негромко проговорил мистер Форбиден. — Так его называют. — Он указал стеком куда-то вперёд. — Оттуда открывается хороший вид… да и шума меньше.

Я покорно проследовала за ним по тропе, вившейся по самому краю обрыву, глядя, как вода под нами искрится на свету. Никакого спуска вниз я не заметила. Когда мы оказались достаточно далеко от водопада — там, где озеро перетекало в реку, такую мелкую и прозрачную, что я без труда видела крупную гальку на её дне, — мистер Форбиден, остановившись, наконец спешился. Я же, развернув Ветра, взглянула на то, что мы оставили позади.

Отсюда видно было, что струи воды сливаются в сплошной поток, действительно похожий на волшебную вуаль из белого газа: плотного и текучего, сотканного из мириада крохотных жидких жемчужин, непрерывно сыпавшихся вниз.

Вдоволь налюбовавшись прекрасным зрелищем, я снова взглянула на моего спутника — и обнаружила, что мистер Форбиден уже набросил повод своего коня на ближайшую низкорослую ёлочку, а теперь подошёл ко мне, протягивая руку, предлагая помощь; он снял шляпу и перчатки, и те лежали на мшистом камне неподалёку, по соседству с его стеком.

Вполне естественный и учтивый жест заставил меня настороженно сжать пальцами поводья.

Стоит мне спешиться…

Стоит сойти с коня, который всегда может унести меня прочь…

— Что с вами, мисс Лочестер? — во взгляде и голосе «корсара» плескалась нескрываемая насмешка. — Никак вы боитесь меня?

Солнце, скрывшись за тучами, обесцветило краски, сгустив вокруг невыразительную серость.

Наверное, именно эта насмешка заставила меня всё же протянуть руку в ответ. Или странное, почти гипнотическое воздействие этих фоморских разноцветных глаз. Или моя смехотворная уверенность в том, что нож в сапоге действительно сможет меня спасти. Как бы там ни было, я приняла его ладонь и подалась вперёд, чтобы всё-таки спешиться; но когда я уже почти выскользнула из седла, другая его рука вдруг обвила мою талию. Меня аккуратно сняли с коня и поставили на землю, так легко, точно я ничего не весила… и внезапно мы оказались даже ближе, чем на последних мгновениях вчерашнего вальса.

Только вот сегодня рядом не было никого, кто заставил бы его отступить, и пальцы, придерживавшие меня в собственнических объятиях — куда крепче, чем вчера, — не спешили меня отпускать.

Я замерла, вскинув голову, чувствуя, как бешено колотится сердце. Он улыбался, прижимая меня к себе; его глаза были так близко, что я могла разглядеть кружева серебристых светлых разводов на голубой радужке и крапинки зеленоватых — на карей.

И он смотрел на меня взглядом хищника, который, завидев лань, пытается понять, голоден он или нет.

«Пустите», — хотела сказать я.

Слова потерялись где-то на пересохших губах.

Умница, Ребекка. Хотела знать, чего он хочет от тебя? Готова была зайти так далеко, чтобы тебе представилась подобная возможность? Поздравляю, представилась. И как теперь ты достанешь свой нож, куда побежишь с подгибающимися коленями?..

Даже если кто-то захотел бы пройтись по лесной чаще — здесь, рядом с водопадом, за речным шумом никто не услышит мой крик.

И «Белая вуаль» может стать для меня погребальной.

Среди времени, исчезнувшем и растворившимся в плеске воды, среди мгновений, напоенных смятением и размывшихся в бесконечность, — мистер Форбиден наконец разомкнул губы.

— Ваш любимый сонет Шекспира, — произнёс он.

Слова обожгли мне щёки — вместе с его дыханием; они были негромкими и мягкими, в них таилась мурлыкающая хрипотца и бархатная нежность.

Смысл их не сразу дошёл до меня.

— Ваш любимый сонет Шекспира, мисс Лочестер, — не выпуская меня из объятий, повторил мистер Форбиден в ответ на моё изумлённое, недоверчивое молчание. — Прочтите его. Мы ведь приехали сюда говорить о Шекспире, если не ошибаюсь.

Мы стояли в насмешке на вальсовую позицию, так, словно вот-вот снова закружимся в танце над воздухом и водой: одна его рука сжимает мою, другая лежит на спине… правда, куда ниже, чем положено для вальса.

И объятия наши куда теснее.

Он хочет, чтобы я читала Шекспира? И этот сонет будет моей предсмертной молитвой?..

«Пустите меня», — снова хотела сказать я — и снова не смогла.

Лучше делать, что он говорит. Усыпить его бдительность. Пока кот не выпускает когти, придерживая пойманную мышь мягкими лапками, но стоит мышке взбрыкнуть, попытаться бежать…

Под его неотрывным взглядом я медленно облизнула сухие губы.

Понимание, что именно я должна прочесть, пришло мгновенно.

— Кто может вред нанесть, но всё же не вредит, — в моём тихом голосе почему-то тоже пробилась хрипотца, — не делает того, о чём лишь говорит…

Вернувшееся солнце полыхнуло в его зрачках жаркими искрами, высветило ярче кружева на радужках. Кружева? Нет…

Острые грани зелёного бриллианта и голубого топаза.

— Кто, возбудив других, холодным остаётся, и на соблазн нейдёт, и злу не поддаётся…

В его глазах растаяли серебристый воздух и бледная морская лазурь, земля цвета жжёного сахара и зелень трав… но взгляд этих глаз был огнём. Пламенем, обжигающим и манящим, приглушённым и сдерживаемым.

И я вдруг поняла, что вовсе не страх подкашивает мне ноги и сбивает дыхание. Опасения диктовал мне разум, но не сердце; а то, что я чувствую… страха в этом было не больше, чем когда ты несёшься вскачь, пытаясь перегнать ветер, или прыгаешь в воду с высоты, или замираешь на качелях в точке перед началом падения. Тот страх, что разливается в крови приятным волнением, пленительным и острым удовольствием риска.

Впрочем, само осознание этого факта должно было бы меня испугать.

— В наследство тот берёт небесные красы…

— И не кладёт даров природы на весы, — вдруг негромко подхватил мистер Форбиден. — Он внешности своей…

— Хозяин, — прошептала я, глядя на него, когда он оборвал фразу выжидающей паузой. — И властитель.

Его улыбку окрасило странное веселье — прежде, чем он заговорил вновь, заканчивая катрен.

— Тогда как в большинстве всяк лишь её хранитель. — Он помолчал, словно в раздумьях: глядя на меня так, будто прочёл в моём лице ответ на вопрос, давно его терзавший. — Да… старина Уильям всё же был фоморски мудр.

Пальцы на моей талии скользнули чуть ниже, намёком на ласку…

Прежде, чем разжаться.

Выпустив меня из плена своих рук, мистер Форбиден отступил на шаг. Отвернулся.

— Девяносто четвёртый, значит, — изрёк он, подбирая с камня свой стек. Из его голоса исчез всякий намёк на мурлыкающие нотки, звучавшие в нём только что. — Мне больше по душе шестьдесят шестой, но о вкусах не спорят. — Стряхнув хвою с соседнего валуна, большого и плоского, словно каменный табурет, мистер Форбиден невозмутимо указал на него, явно предлагая мне сесть. — А вы верны себе, мисс Лочестер. Обычно женщины предпочитают философской лирике стихи, посвящённые любовным терзаниям. Конечно, и вы падки на романтику, но ровно в нужной мере, чтобы не превратиться в того рода инженю, от приторности которых зубы слипаются лучше, чем от ирисок.

Я стояла, пытаясь выровнять дыхание. Обескураженная, растерянная, непонимающая.

Я знала, что мне следует немедленно вспрыгнуть на Ветра и уезжать. С точки зрения матушки — предварительно отвесив мистеру Форбидену пощёчину за непристойное поведение, с точки зрения здравого смысла — без этого, ибо пощёчина потенциальному оборотню и кровавому убийце может слишком дорого обойтись. Но он говорил со мной ровно так, как раньше, и вёл себя так спокойно, словно ничего не произошло.

Так, что впору было думать, будто происходившее минуту назад мне просто померещилось.

— Считаете меня инженю*? — почти непроизвольно спросила я.

— Естественно считаю. И вы достаточно умны, чтобы понимать, что я прав, и достаточно хитры, чтобы порой пытаться казаться наивнее, чем вы есть на самом деле. В действительности вы ещё и сама себе субретка*. Это, должно быть, и делает вас такой привлекательной в глазах тех, кто даже сладости предпочитает с перчинкой. — Он указал стеком на камень: повелительным, не терпящим возражений жестом. — Присаживайтесь, мисс Лочестер. К слову, об инженю. Вы наградили Ромео весьма красочными эпитетами, и, полагаю, ждать от вас добрых слов о Джульетте или Офелии тоже не стоит.

(*прим.: актёрские амплуа. Инженю — нежная и наивная девушка; субретка — бойкая, остроумная, находчивая служанка, которая часто является доверенным лицом героини-инженю и помогает ей в любовных интригах)

Я не должна была подчиняться. Я должна была уезжать, прямо сейчас, пока мне предоставили шанс. Я знала это. Особенно учитывая, что ко мне уже вернулась и трезвость мысли, и самообладание.

Но почему-то, привязав Ветра к ближайшей сосне, подчинилась.

В конце концов, непохоже, что меня привезли сюда для тех целей, о которых я думала. Для осуществления этих целей «корсару» уже предоставили все условия, однако вот она я, живая и невредимая. И пусть коты любят играть с мышками, прежде чем съесть их — но я полагала, что подобные игры были бы куда интереснее разговоров о Шекспире. Впрочем, если я всё-таки попытаюсь убежать… кто знает, что он предпримет тогда.

Опускаясь на мягкий мох — чуть приподняв юбку, так, чтобы удобнее было быстро выхватить нож, — я сама понимала, насколько жалки оправдания, которыми я прикрываю жгучее нежелание прерывать эту встречу.

Бедная глупышка Ребекка. Слишком смелая, слишком гордая, слишком любопытная, чтобы позволить себе отступить сейчас, когда ты зашла уже так далеко. Вконец заигралась в бабочку, танцующую у открытого огня.

Или увязла в паутине, которой обернулся для тебя этот огонь.

Забавно. Он помог мне сойти с коня, потом я прочла ему сонет — в объятиях, немногим отличающихся от вальсовых. Все эти занятия по отдельности признаны вполне пристойными; однако в сочетании, которое я испытала только что…

— Не стоит, — небрежно подтвердила я, в свою очередь стягивая перчатки, наблюдая, как мой собеседник наконец позволяет себе сесть на камень по соседству. — Хотя если Джульетта вполне может удостоиться от меня одобрительных эпитетов, то Офелия, на мой взгляд, жалкое создание.

— Все те девушки, что проливают слёзы над её судьбой, и художники, что вдохновляются её образом для своих картин, с вами не согласились бы.

— А вы?

— Я, к счастью, не девушка и не художник, — заметил мистер Форбиден со смехом. — Вполне естественно, что я нахожу поэзию и красоту в совсем иных вещах. — Положив стек, перчатки и шляпу на колени, он с любопытством подпёр подбородок рукой. — Смерть Офелии — самоубийство или несчастный случай?

— Вы ждёте от меня ответа на вопрос, который вызывает нескончаемые споры вот уже два с половиной столетия?

— Боюсь, ответ мы услышим, лишь если кто-то из магов найдёт способ и смелость пригласить дух старины Уильяма для приятной беседы на спиритическом сеансе. Впрочем, не думаю, что этот смельчак стал бы провозглашать полученный ответ во всеуслышание, ибо ему вряд ли простят подобное святотатство. Так как?

— Не знаю, — честно сказала я, с некоторой досадой понимая, что всё моё недавнее напряжение бесследно исчезло. Не самое лучшее чувство, когда сидишь рядом с тем, в кого в любую минуту может понадобиться вонзить нож. — Я считаю её достаточно глупой и для того, и для другого. Могу только сказать, что умереть вот так случайно было бы совсем уж обидно.

— А что насчёт теории о её беременности от нашего принца датского?

Это было для меня в новинку — но я ответила, не задумываясь:

— Нет. Гамлет не вызывает у меня тёплых чувств, но подлецом он мне не показался.

— Не вызывает тёплых чувств? Как, неужели вы не прониклись его трагедией?

— Мне не близка его одержимость местью, пусть даже окрашенная сомнениями и меланхолией.

— И вы не преклоняетесь перед пылом его сыновьих чувств? — иронично заметил мистер Форбиден. — Может, вы ещё не считаете месть благородным делом? Но ведь эпоха просвещения уже миновала, а люди во все времена охотно следовали первобытному принципу «око за око».

— Месть может только разрушать, и самого мстителя она разрушает в первую очередь. Деятельность Гамлета привела его к гибели, и за собой в могилу он утянул не только своего коварного дядюшку, но и многих хороших людей, а датский престол в результате перешёл к норвежскому правителю. Вряд ли подобное обращение с отцовским наследием можно считать правильным для кронпринца. — Внимательный взгляд собеседника я встречала спокойно, без всякого смущения. — Месть была его долгом, но Гамлет должен был действовать тоньше и разумнее, не забывая и о другом своём долге. При текущем раскладе его смерть выглядит абсолютно логичной, не вызывая у меня никаких сожалений, ибо он сам отрезал себе все другие пути.

Когда в устремлённом на меня взгляде мелькнула тень некоего уважения, я ощутила себя куда более польщённой, чем от всех велеречивых комплиментов Тома в свой адрес.

— Не могу не согласиться, — мягко произнёс мистер Форбиден. — А что вы скажете о других мстителях этой печальной истории, о Лаэрте и Фортинбрасе? Они, на ваш взгляд, заслужили свой финал?

И я ответила, а он ответил мне; и солнце медленно клонилось всё ближе к белой вуали падающих вод, пока мы говорили о Гамлете и короле Лире, о Макбете и Кориолане, о Ричарде Третьем и многих других. И в какой-то миг я остро осознала, что хозяин Хепберн-парка — тот, с кем я действительно общаюсь на одном языке, с кем могу говорить обо всём на свете, и говорить, что думаю, не подбирая слов, не сковывая себя никакими рамками. Кто, будучи гораздо умнее и мудрее меня, поощряет мою смелость и пытливость моего ума, задавая вопросы, которые мне не задавал и не задал бы никто другой.

Когда в какой-то момент он поднялся с камня, а я, опомнившись, увидела, что лес уже окутывают близящиеся сумерки, ко мне пришло запоздалое понимание: я совершенно забыла и о времени, и о том, зачем в действительности отправилась на эту прогулку.

— Благодарю за беседу, мисс Лочестер, — проговорил мистер Форбиден, протягивая мне руку. — Она действительно вышла весьма приятной. Ваш долг уплачен сполна.

Я вновь принимала её с некоторой опаской — но сейчас мои пальцы отпустили сразу же, стоило мне встать на ноги.

— Что ж, вот и всё. — Он надел шляпу и отвернулся, глядя на водопад, поигрывая перчатками, которые не спешил снова натянуть. — Буду скучать по нашим беседам.

— Скучать?.. — спросила я, сама толком не зная, что именно желаю уточнить.

— Скучать. Не думаю, что я буду частым гостем в Грейфилде. А уж в Энигмейле, если вы всё же решитесь стать женой лорда Томаса, и подавно.

Я смотрела на его лицо, внезапно сделавшееся хмурым.

Пока все доводы, которые разум мне приводил мне и сейчас, и утром — в пользу того, почему это свидание должно стать первым и последним, — забывались в приступе внезапно нахлынувшей тоски.

— Жаль, — тихо произнесла я: не сдержав на губах слово, которое явно стоило бы сдержать.

Услышав это, мистер Форбиден снова посмотрел на меня. Долгим взглядом, в котором на сей раз не было ни улыбки, ни насмешки.

И хищности — тоже.

— Ребекка, поверьте: из всех, кого вы знаете, я — самая неподходящая компания для создания вроде вас, — промолвил он, и в интонации вдруг прорезалась горечь. — Помимо прочих моих недостатков, я старый порочный циник. Который позволил себе любезничать с вами. Который позволил себе стрелять в тот фоморов туз, чтобы отобрать у вашего законного жениха его законный танец. Который позволил себе вытащить вас на эту прогулку, способную вас погубить, и такие мысли, о которых вы при всём старании не сможете додуматься. — Резко отвернувшись, он взял своего коня под уздцы, чтобы повести по узкой тропе обратно к водопаду. — Вот что, мисс Лочестер. Забудьте всё, что я говорил вам о Чейнзах. Выбросите из головы. Вы с Томасом будете хорошей парой, а лорд Чейнз просто по натуре нелюбезен и подозрителен. Желаю вам счастья.

Растерянно отвязав Ветра, явно успевшего заскучать, я проследовала за хозяином Хепберн-парка по краю обрыва над озером.

— Но я не смогу, — зачем-то беспомощно сказала я, на ходу натягивая перчатки. — Если мне будут диктовать условия, которые окажутся мне…

— О, нет. Сможете. Все женщины, в конце концов, не столь различны меж собой. Изнеженные создания, в которых лживость заложена самой природой, ради удобств и роскоши способные смириться с кем и чем угодно, а ради денег и красивых побрякушек — выйти за того, кого вы готовы в лучшем случае терпеть. — Пренебрежение, внезапно зазвучавшее в его словах, ошеломило меня в той же степени, что и задело. — Если поначалу вы и будете бунтовать, через год-другой уже смиритесь. Следом заведёте себе любовника, который будет вам милее законного супруга. Вы достаточно умны, чтобы стать образцовой женой-изменщицей, которая не позволит никому вытащить на свет скелеты из своих шкафов, а ваш лорд Томас выглядит таким наивным и таким влюблённым, что обманывать его вам не составит труда.

— Я никогда не…

— Правда? — замерев, мистер Форбиден круто развернулся, глядя на меня с таким едким скептицизмом, что мне стало почти больно. Мы уже подошли к самому водопаду, но его голос без труда перекрывал шум «Белой вуали». — Вы уже сейчас тайком от него сбежали к другому мужчине, обманывая того, чьей женой пообещали стать. И будь на моём месте кто-то другой… — он ядовито усмехнулся. — Пока причины вашего обмана невинны, но стоит вам познать грязь и искушения жизни, обманы ваши также станут искушённее. А все ваши разговоры о бунте и побеге — детские грёзы, абсолютно пустые, которые ни к чему не приведут.

Казалось, даже его стек не ударил бы меня сильнее.

— Это вы так думаете, — сказала я, пока вместе с обидой во мне стремительно закипала возмущённая ярость, застилавшая глаза, мешавшая думать и дышать.

— Да ну? — стек хлестнул воздух, указывая на обрыв водопада за моей спиной. — Вас испугала даже эта высота, мисс Лочестер, а ведь прыжок в вольную жизнь куда страшнее и серьёзнее, чем прыжок отсюда. Пусть в душе вы бунтарка и свободолюбивая дикая пташка, однако одновременно остаётесь девочкой-аристократкой, не знавшей нужды, нежным цветочком, взлелеянным родителями в тепле и уюте. И я ручаюсь, что вы не способны…

Конца фразы я уже не услышала.

Потому что, гневно отшвырнув повод, подобрала юбку — и, стремительно шагнув к обрыву, оттолкнулась от края, прыгая вниз.

Злость заглушила и страх, и негодующие крики здравого смысла. Осталось лишь ощущение падения, от которого захватывало дух. Оно длилось пару томительных секунд, пронизанных каплями воды и солнечными лучами, подаривших свободу полёта: свободу от чувств, свободу от гнева, свободу от странной, болезненной симпатии к тому, кому я никак не должна была симпатизировать. Потом ледяная гладь озера хлестнула меня даже сквозь одежду — и сомкнулась над моей головой. Взмахнув руками, я выплыла наверх, глотнула воздух, но намокшая амазонка вновь потащила меня под воду; казалось, вместо ткани меня вдруг облили тяжёлым металлом.

Прежде, чем погрузиться под озёрную поверхность, я успела увидеть, как сверху, отчётливо чернея фоне белого водопада, ласточкой летит вниз знакомый силуэт.

Одежда и бурное течение близкого водопада тянули меня ко дну. Вода была такой холодной, что у меня заныли кости; во вкрадчивой, давящей на уши тишине, царившей под водой, я слышала лишь приглушённый рокот «Белой вуали», бьющей по поверхности неподалёку от меня. Отчаянно и упрямо барахтаясь, я всё же вырвалась из мертвенных объятий этой тишины — и немедленно угодила в другие объятия.

— Вы с ума сошли?! — одной рукой мистер Форбиден привлёк меня к себе, другой не прекращая грести. Он казался столь же ошеломлённым, сколь и сердитым. — Вспомнили об Офелии и решили повторить её судьбу?

Я попыталась вырваться из его железной хватки, чтобы плыть самостоятельно, но тщетно: меня держали слишком крепко, неумолимо и непреклонно увлекая к скалистому берегу. Краем глаза я увидела впереди свою шляпку, сиротливо уплывавшую по реке, струившейся дальше сквозь лес. Достигнув мелководья, мистер Форбиден наконец встал, опершись ногами на дно. Перед прыжком он успел скинуть сюртук, оставшись в жилете и рубашке, теперь липнущей к телу; чёрный платок, которым он обвязывал шею, висел мокрой тряпкой, брюки, заправленные в высокие сапоги, облепили ноги.

Я тоже попыталась встать, но скользкая галька дна и мокрая юбка, сделавшаяся несносно длинной и тяжёлой, в равной мере не позволили мне этого сделать. Впрочем, в следующий миг меня бесцеремонно подхватили на руки. Я уже не сопротивлялась: все силы уходили в крупную дрожь, которой тело пыталось противиться холоду.

Рассекая сапогами прозрачную воду, неведомым образом удерживая равновесие даже со мной на руках, мистер Форбиден вынес меня на берег. Здесь каменные стены, окружавшие озеро, становились ниже, а отвесный обрыв немного отступал от воды, и от слоёных каменных стен озёрную гладь отделяло некое подобие маленького пляжа. Меня усадили на крупный камень, зеленевший мхом на берегу — и, сев рядом, взяли за плечи, пристально заглянув в глаза.

— Ребекка, зачем вы сделали это? — голос «корсара» был мягким и непонимающим. — Что на вас…

Казалось, этот вопрос заставил прорваться плотину, сдерживавшую всё, что мне хотелось сказать.

— Я ничего не боюсь! — в какой-то детской обиде выкрикнула я ему в лицо; дёрнулась, но пальцы, лежавшие на моих плечах, были слишком сильны. — Я не лгала Тому! Я не давала ему ни согласия, ни обещаний, и пока наша помолвка — фикция, на которую я согласилась только потому, что мне страшно за него! А пока я свободна или хотя бы считаю себя таковой, я имею право видеться и разговаривать с кем хочу, даже с такой сомнительной личностью, как вы, если мне это интересно! Потому что не желаю, чтобы каждой моей встречей, каждым разговором, каждой минутой моей жизни за меня распоряжались посторонние, ведь это моя жизнь! — я вновь рванулась, яростно и прямо глядя на него. — Я никогда не стала бы лгать тому, кого люблю, но я не люблю Тома, и он знает это; и это не помешает мне стать его женой и родить ему детей, если я пойму, что без меня он погибнет, и я буду верна ему, и после свадьбы никогда даже не посмотрю на другого! И не смейте судить, на что я способна, слышите?! Вы ничего обо мне не знаете, ничего, ничего!

Я смолкла, тяжело дыша, пока губы мои дрожали; я и сама не понимала, от обиды или от холода.

Замерла — когда одна его рука, наконец разжавшись, коснулась моего лица.

Бережно и аккуратно мистер Форбиден убрал с моего лица растрепавшиеся волосы, прилипшие к коже мокрыми прядями. На пару мгновений прижал ладонь к моей щеке, глядя на меня.

В этом взгляде читалась странная щемящая нежность: будто он смотрел на нечто столь же прекрасное, сколь и хрупкое.

— Теперь знаю немножко больше, — проговорил он вполголоса. Опустив ладонь, поднялся на ноги. — Простите меня, Ребекка. Простите, если сможете. Я не имел никакого права ни вешать на вас чужие грехи, ни говорить то, что я сказал. — Он снова подхватил меня с камня, чтобы понести вдоль берега реки. — Пойдёмте. Надо найти способ вернуться наверх. Будем надеяться, наши кони не успеют убежать.

Я молча прижалась щекой к его мокрому холодному плечу, позволяя удобнее устроить меня на руках: чувствуя, как бездумье гнева уступает место стыдливому осознанию того, что я сделала, от которого впору было хвататься за голову.

Ну и пусть. Я не дам приписывать себе ни трусость, ни другие вещи, обвинения в которых я не заслужила. И прыжок с водопада — далеко не самое глупое, что я натворила за сегодняшний день.

Я действительно веду себя абсолютно неприлично. Совершенно теряю голову, когда дело касается этого странного человека. Пора положить этому конец, и забыть обо всех моих играх в сыщика — тоже.

Он прав. Отныне мы едва ли будем видеться часто.

Оно и к лучшему.

В конце концов мистер Форбиден всё же нашёл подъём наверх, в том месте, где скалистый склон совсем снизился. Взобравшись на него, хозяин Хепберн-парка понёс меня под сенью елей, в сумерках, за время этого приключения успевших сгуститься, и вскоре мы уже вернулись наверх: к тем камнях, на которых совсем недавно мирно беседовали. Оттуда до места, откуда я прыгнула и где теперь лежали на земле вещи «корсара» — сюртук, шляпа, стек и перчатки, — было уже совсем близко. Сюртук, сухой и восхитительно тёплый в сравнении с промокшей одеждой, мистер Форбиден незамедлительно набросил мне на плечи; к счастью, кони убрели недалеко, и мы быстро их нашли.

Мой спутник помог мне взобраться на Ветра — и, сам вспрыгнув в седло, коротко бросил:

— Едем в Хепберн-парк. Вашей одежде нужно высохнуть, а вам — немедленно согреться.

— Нет, — перехватывая повод поудобнее, устало отрезала я. Стащив с плеч сюртук, кинула предмет одежды её законному владельцу, не замедлившему ловко его поймать. — Я еду домой. До Грейфилда не так уж далеко, Ветер донесёт меня быстро.

— А что скажете родителям? Чем объясните ваш вид?

— Скажу, что Ветер взбрыкнул, и я упала в реку.

— Мисс Лочестер…

— Прощайте, мистер Форбиден, — отрывисто произнесла я, разворачивая коня. — Полагаю, обратную дорогу я найду сама.

Меня остановило мягкое, почти проникновенное:

— Ребекка.

Я не хотела ни останавливаться, ни оборачиваться. И, наверное, не должна была.

Но всё-таки обернулась.

Он пристально смотрел на меня. В угасающем свете весенних сумерках, окрашивавших лес вокруг в сизый и сиреневый, на лице его лежали загадочные тени.

— Я глубоко и незаслуженно оскорбил вас. И если вы не простите меня, я пойму, — проговорил мистер Форбиден. — Но если простите и вас минует воспаление лёгких, и вы вдруг захотите обсудить со мной что-нибудь ещё… — он помолчал, словно колеблясь. — Завтра буду ждать вас на том же перекрёстке. В то же время.

Ничего не ответив, я подстегнула Ветра, чтобы помчаться вперёд по тропе, пока ещё отчётливо различимой в медленно наступающей тьме.

***

Должно быть, бурю в матушкином лице смягчила гордость от мысли, что она распекает будущую супругу будущего графа Кэрноу. Во всяком случае, отчитали меня не так сильно, как можно было ожидать. Да и последствий купания в ледяной воде я не заметила: видимо, всё же своевременно выпила зелье, которое отец в своё время приобрёл у целителя в Ландэне.

И по причине всего этого — а ещё, видимо, моей исключительной глупости, на которую я злилась, но с которой ничего не могла поделать, — на следующий день я сдержанно кивала мистеру Форбидену, подъезжая к треклятому перекрёстку.

— Рад видеть вас в добром здравии, мисс Лочестер. — Меня удостоили насмешливым поклоном. Вдали я заметила белый силуэт, неторопливо бежавший по вересковым полям: на сей раз хозяин Хепберн-парка взял на прогулку своего волка. — Надеюсь, вы снова захватили нож. Не хотелось бы огорчаться при мысли, что ваше благоразумие пострадало после вчерашнего, и моя личность вызывает у вас меньше сомнений, чем раньше.

Значит, заметил. Когда и как, не суть важно. Наверное, пока нёс меня вчера, его рука случайно нащупала твёрдую рукоять под юбкой. А, может, и ещё раньше…

Впрочем, это ничего не меняет.

Особенно учитывая, что нож действительно снова прятался в моём сапоге.

— Конечно, — кивнула я с самым невинным и серьёзным видом. — Вдруг мы обнаружим по пути яблоко, которое потребуется разрезать.

— В это время года — разве что символически. Впрочем, символические яблоки и правда то и дело встречаются у нас на пути. — Мистер Форбиден небрежно стегнул коня, направляя его по тропинке к лесу. — В другой раз можете обойтись без ножа. Даже если где-то нас будет поджидать настоящее яблоко, а не те многочисленные вещи, что оно символизирует, с удовольствием уступлю вам его целиком.

Та странная, деликатная, бережная нежность, пробившаяся в нём вчера, бесследно исчезла, уступив место привычной колкости его сарказма… однако я уже видела, каким он может быть.

И это заинтриговало меня ещё больше.

— Благодарю. Но, как бы я ни любила яблоки, реальные и символические, мне совестно будет не поделиться, — невозмутимо парировала я. — К тому же предпочитаю есть их дольками.

В ответ хозяин Хепберн-парка улыбнулся. Тонко, с нотками удовольствия и предвкушения.

— Понимаю, — сказал он. — Подобными вещами нужно наслаждаться… не поглощая быстро, но вкушая медленно и со вкусом.

Ты знаешь, что я подозреваю тебя, думала я, глядя на эту улыбку. Наверное, даже знаешь, в чём. А я знаю, что ты знаешь, и знаю, в чём ты можешь быть виновен. Однако тебе представилось уже несколько возможностей сделать со мной всё, что угодно — и ты не воспользовался ими. А ещё ты заставил меня прыгнуть в водопад — и прыгнул за мной следом, ты сказал мне ужасные вещи — и извинился за них; ты назначил мне встречу — и пожалел об этом, ты настраивал меня против брака с Томом — и попытался опровергнуть всё, что говорил.

А ещё мне слишком нравятся наши встречи, чтобы я могла так просто отказаться от них или выбросить тебя из головы.

Я не знала, что за игру мы ведём. Знала лишь, что она мне по душе.

И пока я не могла и не хотела её прекращать.

— Итак, возвращаясь к Шекспиру, — молвил мистер Форбиден, и в голосе его зазвучало задумчивое веселье. — Выбираете Генриха Четвёртого, Пятого или Шестого?