Глава десятая, в которой звучат песни и домыслы

— …я не в восторге, конечно, что она большую часть времени проводит вне дома, и совсем забросила рисование с музицированием, но длительные каждодневные прогулки идут ей на пользу, — довольно разглагольствовала матушка за партией в вист. — Всё лучше, чем чахнуть дома за очередной книгой.

— Да, Ребекка, тебе определённо полезно побольше дышать воздухом, — чинно согласилась миссис Лестер, выкладывая свою карту. — Похорошела, посвежела, прямо-таки сияешь! Ещё бы чуточку пополнеть к тому времени, как Том увезёт тебя в Ландэн…

— Это всё от того, что у неё скоро свадьба, маменька! — прощебетала Эмили, лучезарно косясь на меня. — Меня бы тоже грела мысль, что совсем скоро мне достанется и такой прекрасный муж, и такое прекрасное поместье, как Энигмейл, да ещё не одно!

— А мне в Энигмейле всегда становилось жутко, — возразила Бланш. — Он такой старый, что в нём наверняка водятся привидения… хотя Хепберн-парк несомненно страшнее.

— Особенно при нынешнем хозяине, — не удержавшись, добавила матушка, покосившись в тот угол, где беседовали мужчины.

Я тоже посмотрела туда. В вист я играть отказалась, но сидела рядом, наблюдая, как играют другие дамы. Мужчины устроились в углу нашей гостиной, разговаривая о чём-то своём. Там был и мой отец, и мистер Лестер, и женишок Бланш, и мистер Хэтчер… и мистер Форбиден, которого папиными стараниями тоже не минуло приглашение в гости.

Как раз в этот миг хозяин Хепберн-парка, точно почуяв мой взгляд, повернул голову — и наши глаза встретились, вынудив меня всеми силами сдерживать смущённую улыбку.

С момента нашей первой встречи у «Белой вуали» минуло уже десять дней — и каждый из этих десяти дарил мне новую. Каждое утро я твердила себе, что сегодня еду к заветному перекрёстку в последний раз, но назавтра снова отправлялась туда. Я ни на йоту не приблизилась к разгадке тайны, волновавшей меня: мистер Форбиден всякий раз уходил от ответа на любой вопрос, касающийся его прошлого или причин переезда сюда.

Но, откровенно говоря, также ни на йоту об этом не жалела.

— …может, она просто сбежала с каким-то проходимцем? — донёсся до меня озабоченный голос отца.

Не выдержав, я тихонько поднялась и приблизилась к камину: там стояли кресла и софа, на которых разместилась мужская половина сегодняшнего дружеского собрания соседей. Они что-то увлечённо обсуждали, и им не мешали даже старания Элизабет, самозабвенно игравшей на рояле очередную популярную мелодию из очередной популярной оперы; пальцы её, порхая по клавишам, блестяще рассыпали музыкальный бисер сложнейших пассажей.

— Я знаю Кэти, — покачал головой мистер Хэтчер. — Это совершенно не в её характере. Нет, боюсь, нам стоит ожидать худшего. Не понимаю, кто и как…

В этот миг он заметил меня — и осёкся.

— Что случилось? — встревоженно проговорила я, беря отца под руку.

Тот смущённо покосился в сторону стола, за которым дамы играли в вист, — и я поняла, что этот разговор в теории не предназначен для ушей трепетной юной девы.

— Ребекка, не сочтите за грубость, но лучше возвращайтесь к своим картам, — важно проговорил Джон Лестер, расточая мне привычный елей своей улыбки. — Мы обсуждаем вещи, которые не пристало слышать прекрасным созданиям с хрупким душевным складом.

— Правда? Тогда вам крупно повезло, что я никогда не славилась ничем из вами перечисленного, так что можно продолжать беседу без опаски. — Краем глаза заметив усмешку мистера Форбидена, я нетерпеливо взглянула на мистера Хэтчера. — Что произошло?

Начальник хэйлской стражи, колеблясь, посмотрел на отца. Тот хмуро кивнул.

— В Хэйле пропала девушка, — произнёс тогда мистер Хэтчер. — Дочь одного из стражников. Она отправилась спать, а утром её семья обнаружила пустую спальню с раскрытым окном. Ни крови, ни следов борьбы. Ничего.

Во взглядах остальных джентльменов — кроме мистера Форбидена, конечно, — сквозило явное неодобрение того факта, что я всё-таки слушаю подобный рассказ, но мне было всё равно.

— Может, она действительно сбежала?

— При побеге ей действительно удобнее всего было бы покинуть дом через окно — её спальня на первом этаже, — и она явно открыла его сама, изнутри… но все её вещи на месте. Во всяком случае, её мать утверждает именно это. При таком раскладе Кэти должна была уйти из дома в одной ночной рубашке.

Я озадаченно посмотрела на отца.

— Очень странно, — проговорила я. — При подобных обстоятельствах каторжники, о которых вы говорили, едва ли могут быть причастны, а кроме них…

И осеклась.

Удержавшись от того, чтобы посмотреть на мистера Форбидена: опасаясь, что выдам слишком многое этим взглядом.

С момента той, самой первой нашей прогулки, мой спутник больше не позволял себе ничего, чего не позволяли бы приличия. Когда мне нужно было спешиться, он снимал меня с седла — и потом подсаживал в него, он подавал мне руку, помогая встать… но всегда отпускал сразу же, позволяя себе разве что миг промедления. Изредка я снова ловила тень нежности в его взгляде, куда чаще — некую двусмысленность в словах, но и только. И хоть нечто внутри меня вскоре начало робко шептать, что мне нечего опасаться, — я не позволяла усыпить свою бдительность, продолжая исправно брать с собой нож.

Может ли быть так, что его внутренний зверь, которого он сдерживал со мной, в итоге проголодался настолько, что решил удовлетворить свой голод в ином месте? Конечно, раскрытое окно и бесследное исчезновение не особо походило на привычки, присущие оборотням. С другой стороны, памятуя, какое воздействие разноцветные глаза мистера Форбидена оказывали на меня… учитывая, что мне посчастливилось до недавних пор встречать оборотней лишь на страницах романов да страшных сказок — впору было поверить, что книги несколько приуменьшали их силы, а в реальности им был подвластен ещё и гипноз, как вампирам.

— Да, у нас тоже нет никаких догадок, кто мог похитить её, если она всё же исчезла не по собственной воле, — тяжело вздохнул мистер Хэтчер, истолковав моё молчание по-своему. — И зачем.

Не выдержав, я всё-таки взглянула на мистера Форбидена. Украдкой, исподлобья.

Лицо его было спокойным, но взгляд показался мне каким-то уж слишком задумчивым.

— Полно, мистер Хэтчер, — махнул рукой Джон. — Вам ли не знать, какие женщины плутовки. С девочки сталось бы тайно подготовить к побегу новое платье, в котором её бы никто не узнал. А то, что мать не знала о её сердечном увлечении, немудрено: девушки порой бывают такие скрытные. — Он кинул нежный взгляд в сторону стола, где Бланш как раз счастливо хлопала в ладоши, радуясь не то победе, не то её приближению. — За что люблю мою милую Бланш, так за то, что она вся как на ладони. Чистая, открытая, без капли женского коварства…

— Мы тоже надеемся на Кэтин побег, — медленно проговорил мистер Хэтчер. — Пока у нас всё равно нет никаких доказательств обратного. Но если это не так…

— Ребекка! — требовательно воскликнула матушка за моей спиной, решительно прерывая беседу. — Спой нам, будь добра.

Сдержав тоскливый стон, я недобро посмотрела на рояль. Элизабет, как раз окончившая демонстрировать свой талант, грациозно поднялась с банкетки, одарив меня высокомерно-снисходительным взглядом и довольно пакостной усмешкой: она не хуже меня знала всю степень моей сомнительной одарённости.

— Матушка, вы же знаете, мои скромные способности не стоят того, чтобы портить ими такой чудный вечер. Песня Бланш или Эмили действительно усладит наш слух, тогда как моё писклявое…

— О, Ребекка, давай без твоих обычных едких увёрток! Бланш тоже сыграет. После тебя. Правда, лилея моя? Ведь скоро вы обе меня покинете, и когда ещё я смогу услышать вашу игру и ваши сладкие голоса. — Внезапно потянувшись за платком, мать театрально промокнула глаза. — Мои девочки вот-вот покинут Грейфилд… о, бедное моё сердце! Оно трепещет от счастья за вас, одновременно разрываясь от горя, предчувствуя своё одиночество…

— О, мама, — проворковала Бланш, растрогавшись — в отличие от матушки, вполне искренне. — Не плачь, умоляю!

Я ощутила, что от приторности происходящего мне вот-вот станет дурно, — и отец, явно разделяя мои чувства, стоически вздохнул.

— Ребекка, порадуй мать, — мягко произнёс он, накрыв мою ладонь своей. — Не так уж часто тебя просят сесть за рояль.

— Именно. Ибо это немилосердно как для инструмента, так и для слуха окружающих.

— Ребекка.

В этом коротком слове я уловила призрак грозных непреклонных ноток, сказавших мне куда больше любой пространной речи, — и опасливо посмотрела на мистера Форбидена.

Уж что-что, а свои сомнительные музыкальные таланты я бы хотела демонстрировать ему меньше всего. Тем более после образцовой певуньи Элизабет, бросавшей на хозяина Хепберн-парка весьма заинтересованные взгляды.

Однако в ответ на мой взгляд «корсар» лишь невозмутимо проговорил:

— Довольно стеснения, мисс Лочестер. Уверен, все присутствующие не меньше меня жаждут услышать вашу песню.

Обречённо опустив голову, я направилась к роялю так медленно, будто вместо него меня ждала дыба или железная дева. Сев, долго устраивалась на тёплом бархатном сидении, оттягивая момент самой пытки. Украдкой отерев ладони о юбку, в высшей степени неторопливо подняла руки, чтобы так же неторопливо опустить их на клавиатуру: ещё не играя, но коснувшись клавиш кончиками пальцев, ощутив шёлковую гладкость белых пластинок, вырезанных из слоновой кости. Мучительно размышляя над тем, что именно спеть, подняла взгляд… и увидела, как мистер Форбиден вышагивает по гостиной рука об руку с Элизабет.

Мило беседуя, они сели прямо напротив рояля. Рядом. Элизабет, посмотрев на меня, вполголоса сказала что-то своему соседу — явно очень гаденькое и относящееся к тому, что им сейчас предстояло услышать, — и тот в ответ… тот, подумать только… улыбнулся ей!

Моё бешенство было ледяным, сковывающим сердце, разом изгнавшим и страх, и колебания, и волнение. Мысль, что за песню выбрать, пришла сразу следом за ним; и, наконец погрузившись в упругую глубину клавиш, мои пальцы извлекли из инструмента отрывистую мелодию вступления, балансировавшую на грани колючего стаккато.

— Был серый плащ на небе, но вихрь его сорвал, — яростно запела я, — и тёмных туч лохмотья трепать свирепо стал.

Всегда любила эту песню Шуберта. Особенно потому, что она была короткой.

Но весьма выразительной.

— Вся даль в огне кровавом, и тучи все в огне, и лишь такое утро теперь по сердцу мне!

На высоких нотах мой голос возмущённо дрожал; пальцы, давно не игравшие, казались деревянными, а на быстрых пассажах срывались с нужных клавиш, задевая соседние, но мне не было до этого никакого дела.

Что ж, положение Элизабет не сильно пострадало бы от брака с подобной сомнительной личностью. А уж материальное благополучие, ныне отсутствовавшее, сильно бы приумножилось.

Однако если мистер Форбиден всерьёз настроен любезничать с ней, — впору думать, что моё мнение о нём было куда более лестным, чем он заслуживал.

— Должно быть, сердце в небе узнало образ свой…

С другой стороны, какое мне дело, с кем он любезничает? Я подозреваю его в том, в чём подозреваю, и при этом ревную? Даже если он вдруг решил переключить внимание, которое уделял мне, на неё — всё, что я должна ощутить, так это облегчение и сочувствие к Элизабет. Ведь в следующий раз волк будет рваться в её дверь, а не в мою.

— …то зимний день холодный, то зимний день холодный…

Мои пальцы вывели частую дробь острых диссонансных аккордов.

Да. Всё верно. Все наши встречи, все разговоры — были просто встречами и разговорами, ничем большим. Пусть даже мы и говорили обо всём на свете. Мы играли в некую таинственную игру, и эта игра была хороша; но ничем большим, чем игра, наши отношения не могли и не должны были быть. Жаль, конечно, что я так и не узнала его тайну, однако скоро вернётся Том и наверняка расставит всё по местам. А мне не придётся больше рисковать.

Почему же сейчас я понимаю, что за моим бешенством прячется боль?

— …холодный день и злой!

Вторя голосу, пальцы прошлись в последовательности тяжёлых мрачных октав, дополнили их ещё одним пассажем, резавшим слух пронзительностью уменьшённых интервалов — и, завершив всё минорным аккордом, резко опустились обратно на колени.

— Что за жуткая песня! — воскликнула матушка, когда гостиную огласили аплодисменты; я не сомневалась, что скорее вежливые, чем искренние, несмотря на их громкость.

— «Бурное утро». Шуберт, цикл «Зимний путь», — сухо сообщила я, прекрасно понимая, что её слова не были вопросом.

— Ребекка, ты же знаешь, как я не люблю подобную агрессивную музыку!

— Это было очаровательно, Бекки, — промурлыкала Элизабет. Наверное, я бы даже порадовалась, что она прервала возмущения матери… если б она не повернулась к своему соседу, с очаровательной улыбкой касаясь ладонью его руки, чуть выше локтя. — Правда, мистер Форбиден? В несовершенстве её исполнения есть своя определённая прелесть. И если б Бекки больше практиковалась, обязательно добилась бы чего-то действительно достойного, я уверена.

Когда мистер Форбиден кивнул, мне показалось, что кивок этот вонзает мне в сердце раскалённую булавку.

— Вы правы, — проговорил он. — Мисс Лочестер, конечно, не Лист*…

(*прим.: Ференц Лист — венгерский композитор и один из величайших пианистов XIX века)

Я разомкнула губы, пытаясь выбрать из десятка ядовитых ответов, пришедших мне на ум, один наиболее ядовитый, — однако продолжение фразы заставило меня замереть.

— …но её исполнение, как вы и сказали, обладает неоспоримой прелестью. — Мистер Форбиден взглянул на меня — с той мягкой насмешливостью, к которой я успела привыкнуть, — и обратился уже ко мне. — Ваша игра не самая техничная, но в ней есть душа. Ваш голос не обладает должной силой, а интонация его не самая чистая, но он искренен. В вашей песне я услышал и неподдельные эмоции, и истинную страсть. И подобное куда больше впечатляет меня, чем самый прекрасный голос и самое виртуозное исполнение, за которыми не стоит ничего, кроме холода самолюбования. — Ослепительно улыбнувшись обескураженной Элизабет, он галантно, но непреклонно высвободил свою руку из её пальцев, чтобы встать с софы. — Не относится ни к кому из присутствующих, конечно же.

Булавка в моём сердце незамедлительно исчезла.

— Вы слышали самого Листа? — восторженно уточнила Эмили.

— Посчастливилось бывать на его концерте во время моих путешествий.

— О, как я вам завидую!

— Вы, должно быть, очень много странствовали, мистер Форбиден? — спросила Бланш; в её огромных глазах сияло столько детского любопытства и неподдельного восхищения, что Джон посмотрел на хозяина Хепберн-парка уже ревниво. — И, должно быть, много разного видели и слышали в этих странствиях?

Мистер Форбиден, не отводя взгляда, улыбнулся — мне одной; и я невольно улыбнулась в ответ, вновь вспоминая наши встречи у «Белой вуали».

Конечно, Шекспир был далеко не единственной темой наших разговоров. Мы говорили о многом, пока сидели у водопада или ехали бок о бок по вересковым полям. И мистер Форбиден много рассказывал о странах, которые ему довелось повидать в своих путешествиях — а последние годы, как я поняла, он только и делал, что путешествовал. Рассказывал о чудных городах, странных обычаях, чужих людях и фантастических существах, живущих бок о бок с ними, как наши фейри. Рассказывал, как в суровых арктических землях Канады — судьба занесла его даже туда, — он нашёл рядом с мёртвой матерью-волчицей нескольких полярных волчат, из которых к тому времени ещё жив был только один. Теперь этот волчонок вырос в красавца-волка, а во время наших бесед лежал у моих ног, иногда тыкаясь холодным носом мне в руку, как собака; и я гладила его загривок, любуясь снежным, с небольшой рыжинкой мехом и пушистым хвостом.

Ещё мистер Форбиден рассказывал о диковинных вещах и изобретениях, которые он повидал в своих странствиях: как по чужим странам, так и по нашей родной. О фотографиях и электрических лампочках, о телегах с электромотором, которые ему показывали в Руссианской империи, и телеграфах, которые уже могли передавать не только текст, но и изображения. О том, что раньше могли творить только маги, а теперь созидали простые смертные.

«Неужели может случиться так, что когда-нибудь нужда в магии отпадёт? — спросила я у него тогда, слушая его со смесью приятного волнения и недоверия. — Если однажды эти изобретения станет доступны каждому…»

«О, нет, — ответили мне. — Я надеюсь, у нас хватит ума не вытеснять магию технологиями, а позволить им мирно идти рука об руку. Тогда наш мир может достичь истинной гармонии… и величия. Но кто знает».

— Да. Я видел и слышал многое, — наконец молвил мистер Форбиден, отвечая Бланш. — И выступление герра Ференца, должен признать, было одной из самых удивительных вещей среди всего этого.

Отец с улыбкой качнул головой:

— Так вы ещё и тонкий музыкальный ценитель, мистер Форбиден? Воистину многогранная личность.

— Вы льстите мне, мистер Лочестер. Ничего подобного.

— Полно. Вы пролили бальзам на душу старика. Я всегда любил игру Ребекки, но когда твою дочь сравнивают с самим герром Листом, это чего-то да стоит. — Отец мягко махнул рукой в мою сторону; кажется, он и правда был горд и растроган. — И всё-таки порадуй свою матушку, Ребекка. Исполни что-нибудь… подобрее.

Я не стала упрямиться, покладисто заиграв прелюдию Баха, одну из тех, что попроще: романтичную, мелодичную и светлую. В конце концов, настроение у меня и правда изрядно улучшилось.

Какая же я глупая. Из одной улыбки, за одну-единственную песню успела придумать себе невесть что.

Это так… по-девичьи.

Я слышала, как гости возобновляют свои разговоры, и это окончательно меня успокоило. Куда проще играть, если знаешь, что тебя особо не слушают.

Впрочем, спустя некоторое время к роялю подступил чёрный силуэт, небрежно облокотившись на лакированную крышку.

— Должен сказать, злые пьесы у вас выходят лучше, — заметил мистер Форбиден. — Больше соответствуют вашей натуре.

— А, может, они просто больше вам по вкусу из-за вашей натуры? — не отрывая взгляда от клавиатуры, откликнулась я, продолжая играть.

— Даже не собираюсь отрицать, но вы не хуже меня знаете, что вы та ещё маленькая злюка. Потому-то мы с вами так и спелись, — в его голосе я услышала улыбку. — К слову, пока вы музицируете, ваши подруги бессовестно пользуются прекрасными творениями Баха в качестве прикрытия, обсуждая «Монаха» Льюиса*.

(*прим.: готический роман 19-летнего англичанина М. Г. Льюиса, впервые напечатанный в 1796 году, в своё получивший широкую и скандальную известность)

Это всё же заставило меня на миг поднять глаза, немедленно взяв неверную ноту, но зато получив возможность посмотреть на Бланш, Эмили и Лиззи. Те о чём-то оживлённо шушукались, сидя рядышком на софе и периодически воровато косясь на своих родительниц, затеявших новую партию в вист.

Да уж, если б матушка услышала, о чём они говорят…

— Не понимаю, как можно обсуждать подобную вульгарную, отвратительную и грязную вещь, — бросила я, вновь устремив взгляд на клавиши, старательно извлекая пальцами нежные мажорные переливы звуков, похожие на арфовые.

— Как? Вы называете таковой книгу, которая пришлась по вкусу самому Маркизу де Саду?

— Это тоже многое говорит о предмете обсуждения.

— Бедняжка Ребекка. Боюсь, вы ничего не смыслите ни в литературе, ни в развлечениях. Пока вы тайком читали Шекспира, размышляя о хитросплетении его интриг и коварстве его злодеев, они хранили под подушкой Льюиса, и разум их увлекали совсем иные мечтания. Пока вы проводите время в скучных беседах со мной, они обсуждают подоплёку любовных похождений сладострастного священника, включающих в себя изнасилование, сатанизм, инцест, убийства и разлагающиеся тела новорожденных детей, что куда увлекательнее.

— Благодарю, но я всё же предпочту поскучать.

— Однако вам ведь нравятся романы о призраках и прочей нечисти. И, готов поспорить, вы не раз мечтали стать героиней одного из них. Мрачные тайны, зловещие замки, кровавые убийства… всё лучше серых обыденных будней среди вашего скучного семейства, которые так вам опостылели. Скажете, нет?

Он снова смеялся надо мной. Впрочем, смех его не оскорблял меня. То ли потому, что его насмешки надо мной носили оттенок ласкового подтрунивания, но не обычного цинизма по отношению ко всему и вся. То ли потому, что я прекрасно осознавала его правоту.

Ведь я понимала, что именно сходство со страшной сказкой, окрашивавшее нашу с ним игру — делало её такой привлекательной для меня.

— Романы романам рознь. И, может, однажды мне ещё доведётся побыть героиней подобной истории, — заметила я невзначай. — Реальная жизнь порой оказывается куда удивительнее романов… и страшнее.

Мистер Форбиден усмехнулся, слушая, как истаивают последние ноты прелюдии.

— Поверьте, мисс Лочестер, в действительности оказаться в центре подобных событий несладко. — Он подал мне руку, приглашая подняться из-за инструмента. — И в настоящем страхе нет ничего романтичного.

Я охотно позволила проводить себя до ближайшего кресла; прищур Элизабет, внимательно следившей за нами, заставил меня ощутить капельку некоего злорадного удовлетворения, и куда больше — сердитости на себя за подобное чувство.

Потом мы ещё какое-то время слушали ангельский голосок Бланш, распевавшей милые романсы о любви. Вскоре, однако, вечер подошёл к концу. Кто-то собрался уезжать, кто-то — идти в предназначенные им на ночь комнаты… однако прежде мистер Форбиден неожиданно пригласил всех присутствующих завтра же встретиться снова, но в Хепберн-парке.

— Эту старую развалину так давно не оглашали отзвуки бесед благородных джентльменов и голосов прелестных леди. — На этих словах «корсар» чарующего улыбнулся матушке, и та невольно зарделась, поправляя причёску. — Буду счастлив отужинать в вашей компании. И, конечно, ночь вы тоже проведёте там: должны же вы получить возможность проверить, действительно ли в Хепберн-парке водятся привидения, а эти негодники, как известно, проявляют себя исключительно в мрачные полуночные часы.

Это вызвало взбудораженные перешептывания у девочек и заинтригованные — у женщин, а также благосклонные кивки мужчин, не замедливших ответить согласием. Как я поняла, после стрельбы по тузам почти все они прониклись к мистеру Форбидену глубоким уважением; а кто не проникся, тот просто был не прочь погостить в шикарном поместье и полюбопытствовать, как же там обустроился новый сосед.

— Прекрасно. — Мистер Форбиден перевёл взгляд на меня. — Тогда увидимся завтра в моей скромной обители.

Только я могла прочесть в этой фразе не простые обыденные слова, брошенные в качестве прощания, а подразумевающееся под ними «встречи на перекрёстке не будет».

Что ж, печально. Впрочем, не так, как если бы завтра наша встреча вовсе не состоялась. К тому же теперь я получу возможность относительно вольготно осмотреться в Хепберн-парке, чего мне давно хотелось.

Когда мистер Форбиден благополучно отбыл, я вдруг поняла, что до приезда Рэйчел осталось совсем немного времени, и с её появлением мне уже будет не выехать на прогулку одной. Забавно… ещё две недели назад мысль о её приезде вызывала у меня радость, а теперь — досаду. Ещё две недели назад я воспринимала её визит как нечто приятное, а теперь — как помеху.

А там и Том вернётся, заставив готовиться к свадьбе и вновь думать о решении, которое я должна принять…

Впрочем, текущее положение вещей всё равно не могло длиться вечно. Рано или поздно что-то должно было положить нашим встречам конец. Это было правильным.

Но до всего этого у меня ещё было время. Время, дарившее мне свободу, время, которое я могла посвящать влекущей тайне мистера Форбидена.

И, лёжа тем вечером в постели, готовясь заснуть, я с предвкушением думала, сколько же скелетов отыщется мной в пыльных шкафах Хепберн-парка.