Глава первая, в которой мы знакомимся с корсаром

…да от мысленнаго волка звероуловлен буду…

Иоанн Златоуст

***

— Сегодня к нам на ужин пожалует мистер Форбиден, — как бы невзначай бросил отец, когда подали десерт. — Я счёл, что настала пора наконец познакомиться с новым соседом.

Мать холодно изогнула бровь:

— Фрэнк, кажется, я уже высказывала тебе своё мнение на этот счёт.

— Дорогая, мы будем ничем не лучше него, если начнём пренебрегать правилами приличия.

— Нувориш в Хепберн-парке! Бедная леди Энн! Продать имение этому… этому…

— Матушка, это правда, что мистер Форбиден — корсар? — подала голос Бланш, прежде чем с бесконечным изяществом отправить в рот кусочек пудинга.

— Он контрабандист, душечка. Не путай. Контрабандисты, в отличие от корсаров, грабят честных людей на суше.

— Нэнси говорила, он привёз в Хепберн-парк сотню сундуков, полных золота и драгоценностей!

— Вполне возможно, что она недалека от истины, — заметил отец.

— Не забивай голову россказнями Нэнси, душечка. Она что только не говорит. А даже если так, это не изменит моего отношения к нему. Боги, мне страшно подумать, что такой человек осквернит наш дом своим присутствием!

— Ничего, — проворчал отец, — думаю, грядущий день и прибытие твоего дражайшего лорда Чейнза его очистят.

Мать кинула на него испепеляющий взгляд; отец, вздохнув, поправил салфетку на коленях и покосился на меня.

— Ребекка, — произнёс он ласково и немного встревоженно, — ты ни кусочка не съела.

— Я не голодна.

— Она нервничает, папенька, — прощебетала Бланш. — Ребекка, почему ты так нервничаешь? Джон тоже приезжает завтра, но это ведь не мешает мне спать по ночам!

— Бессонница? — взгляд отца стал ещё более встревоженным. — Ребекка, что тебя тревожит?

Я пожала плечами.

— Эти твои страшные сказки, — решил отец. — Сколько я тебе говорил: поменьше читай на ночь!

— Жизнь — самая страшная сказка из всех возможных.

— Что за глупости!

Я стиснула сложенные на коленях ладони в кулаки. Идти до конца? Впрочем, какая уже разница.

— В сказках герои обычно живут долго и счастливо, — тихо проговорила я. — После свадьбы… по любви.

Тишина, повисшая в столовой, с тихим перезвоном всколыхнула хрустальные подвески люстры.

— Ребекка, — ровно произнесла мать, — мне казалось, мы пришли к согласию по этому вопросу.

— Да. Согласие выбивали из меня долго и слёзно.

— Ребекка, Томас Чейнз — блестящая партия. Мы и мечтать не могли…

— Матушка, почему я должна расплачиваться за ваше тщеславие? — сила собственного голоса поразила даже меня, но отступать было поздно. — Мы не бедствуем, и Бланш в надёжных руках. Разве титул стоит моей порушенной жизни?

Мать аккуратно отложила вилку и нож: с разных сторон тарелки, идеально симметрично.

— Я надеялась, мне не придётся этого говорить, но раз ты вынуждаешь… — взгляд цвета озёрного льда устремился на моё лицо. — Ребекка, меня всегда приводили в отчаяние мысли, что мою старшую дочь боги жестоко обделили своими милостями. Внешность? Весьма на любителя, если быть откровенной. Вышивание или рисование? Помилуйте, эти руки только с виду тонки: это руки свинопаса, не благородной леди. Музицирование? Ни голоса, ни слуха. Танцы? При бесспорной грации движений — никакого желания. Добрый нрав? Упрямство норовистой кобылы — при столь остром уме, что впору порезаться. Да, ты говоришь на двух языках, не считая родного, и все вечера просиживаешь за книгами, но кому это нужно? А в довершение всего — никакого стремления исправлять свои недостатки.

— Маргарет…

— Фрэнк, дай мне высказаться. Да, Ребекка, всякий раз, когда я смотрела на тебя, меня утешала лишь мысль, что всё недоданное тебе досталось Бланш. — Сестра на этих словах покраснела: как всегда, удивительно мило. — Однако это не отменяло горечи осознания, что моя старшая дочь, скорее всего, останется доживать свой век старой девой. И тут — не просто шанс, а…

— Бланш оправдала ваши надежды. Я счастлива, что моя сестра обретёт достойного, любящего и любимого супруга. — Только бы голос не дрогнул. — Но я так и не услышала ответа на свой вопрос.

— Это и был ответ. — Мать надменно вскинула подбородок. — Боги подарили тебе сказочный шанс, которого тебе больше не представится. И я не допущу, чтобы ты отвергла предложение Тома, до конца своих дней повиснув на нашей шее мёртвым грузом, вызывая насмешки над собой… и надо мной.

— Маргарет!

Грозный окрик отца я расслышала, словно сквозь подушку: буря эмоций, поднявшаяся в душе, странным образом помутила мой слух.

— Ваша точка зрения мне ясна. — Я встала, опершись ладонью на стол. Почему она дрожит? От гнева? И неужели этот тонкий голосок принадлежит мне?.. — Благодарю, миссис Лочестер.

— Ребекка…

Но я уже выбегала из столовой, не желая слушать.

Крики матери и отца летели в спину, пока я бежала к дверям в сад. Нет, не остановлюсь. Не дождутся.

По высоким каменным ступеням спустившись с террасы особняка, я пробежала по яблоневой аллее, сыпавшей снег лепестков на садовые дорожки, миновала крольчатник на заднем дворе и вошла в конюшню. Ветер, переминавшийся в деннике, встретил меня тихим радостным ржанием. Погладив коня по мягкой морде, я обратилась к подоспевшему конюху:

— Оседлай его, Элиот.

Старик изумлённо оглядел меня с головы до пят.

— Но, мисс…

— Элиот, скорее. — Не объяснять же, что переодеваться в амазонку времени нет. — Прошу.

Старик покряхтел, но покорно полез за седлом.

Когда мы с Ветром рысью выехали с заднего двора, матушка стояла на крыльце, высматривая меня в саду. Увидев меня, она подобрала было юбку, дёрнулась вперёд — но, вспомнив о чувстве собственного достоинства, застыла на месте, скрестив руки на груди.

— Ребекка Лочестер, — отчеканила она, — я приказываю тебе…

— Я вам не служанка, матушка, — бросила я, прежде чем сорвать коня в галоп.

Лицо матери, исказившееся от изумления, на миг выделилось из круговерти размывшихся окрестностей. Потом его сменила яблоневая аллея, а её — гладь пруда; и когда копыта Ветра прозвенели по каменному коромыслу моста через реку, садовая зелень уступила место вересковым полям.

Бешеная скачка вернула ясность мыслям. В конце концов, что нового для себя я открыла? Что для матери я нелюбимый ребёнок? Это было ясно и так: за все восемнадцать лет своей жизни я не услышала от неё ни единого ласкового слова. «Душечка», «радость», «лилея моя» — всё это доставалось Бланш, для меня оставалось лишь формальное «Ребекка».

То, что покатые плечи, льняные локоны вкупе с синей омутностью очей и многочисленные таланты нашей благородной матушки достались моей сестре, тоже откровением не являлось. Мне осталась угловатость всех мест, которые могут быть угловатыми, неуправляемая копна каштановых волн и серая бесцветность глаз. Я когда-то смела считать их цвет походящим на грозовое небо, но матушка поспешила меня в этом разубедить. Каким-то невероятным образом все достойные и недостойные черты наших благородных родителей перемешались, и последние поспешили воплотиться во мне, зато первые заботливо приберегли для моей сестры. Да, я училась куда лучше Бланш, прекрасно разбиралась в цифрах, а на коне сидела, по выражению отца, «будто родилась в седле», но… для матери эти таланты явно не являлись главенствующими.

То, что Бланш примет предложение Джона Лестера, я могла предположить задолго до этого счастливого события, свершившегося зимой. Пускай я не находила ровным счётом ничего привлекательного в этом елейном щёголе, но и предложение делали не мне. Конечно, матушку не радовало, что Бланш обручилась прежде старшей сестры, но отец не стал отказывать хорошему жениху лишь потому, что младшая дочь должна «ждать своей очереди». И завтра елейный щёголь прибывает сюда, в Грейфилд, на празднование дня рождения своей невесты; а по такому случаю лорд Чейнз, наш сосед, тоже решил удостоить поместье своим присутствием. Вместе со своим сыном Томасом.

Учитывая, что лорд Чейнз в последнее время вёл оживлённую переписку с моим отцом, — даже горничные знают, что завтра Том попросит моей руки.

Я вынырнула из холодного течения собственных мыслей уже у самой кромки леса. Осадив Ветра, спрыгнула наземь. Уткнувшись лбом в буланую шкуру коня, зарыла пальцы в вороную гриву, постояв так недолго. Скулы, которые отхлестал встречный ветер, горели; шпильки, выбившиеся из причёски, тянули волосы. Я досадливо вытащила некоторые из них, а затем, подумав, освободилась от всех. Зашвырнула шпильки подальше, тряхнула волосами, наконец свободными — и села на мягкий вереск, обняв руками колени.

Некоторое время я смотрела на поля перед собой. Потом откинулась спиной назад, прикрыв ладонью глаза, защищая их от колючего солнца, чтобы взглянуть в хрустальный купол голубого неба над головой. Растирая в пальцах вересковые цветы, позволила себе на минуту сомкнуть веки.

Том, Том… зачем я тебе? Кому из нас станет лучше от этого брака? Принесёт ли тебе счастье покорная, но не любящая жена?

И будет ли она покорной…

Когда я открыла глаза, то не сразу поняла, почему небо не голубое, а розовое.

Когда же поняла — вскочила и, судорожно отряхнув платье, окликнула Ветра, терпеливо пасущегося неподалёку.

Заснула! Да так, что уже смеркается! Неужели пропустила ужин? Дома, наверное, с ума сходят…

Мост, отделявший поле от сада, Ветер преодолел без единого звука: он летел так быстро, что копыта его едва касались земли, так, как умел он один. Я гнала коня с одной мыслью — успеть, пока градус родительского гнева не достиг точки кипения.

Но, как выяснилось, уже можно было не спешить.

Поручив Ветра заботам Элиота, поджидавшего у крыльца, я медленно поднялась наверх, на террасу: там уже ждал отец, с облегчением вытиравший лицо платком, матушка, сжавшая губы в тончайшую линию, и некто в чёрных одеждах.

— А, вот и блудная дочь, — ледяным тоном проговорила матушка, когда я всё-таки преодолела каменные ступени.

Я ответила ей взглядом, в котором не было ни капли раскаяния.

— Знакомьтесь, мистер Форбиден, — вздохнул отец. — Наша старшая дочь, мисс Ребекка Лочестер.

— Мисс Ребекка, — повторил незнакомец, стоявший между моими родителями, прежде чем оглядеть меня с головы до ног.

Я знала, что он видит. Растрёпанную каштановую гриву, тонкие руки без перчаток, большеротое личико с пылающими скулами и платье в веточках вереска. Посмешище, пародию на благородную леди.

Но это зрелище отчего-то заставило его улыбнуться.

— Гэбриэл Форбиден, — наконец представился мужчина. — Безмерно рад знакомству.

Я молчала, на миг забыв о необходимости ответа.

Его одежды казались отрезом ночного мрака, опередившего время и просочившегося в закат. «Корсар» был явно моложе моего отца: на вид я дала бы ему от тридцати пяти до сорока. Умирающее солнце окрашивало багрянцем его светлые, почти белые волосы, прихваченные чёрной лентой в низкий хвост. Черты гладко выбритого лица мужественно-изящны, тонкие губы улыбаются какой-то порочной улыбкой, в руке, облитой чёрной перчаткой — конская плеть… но об ответе меня заставили забыть его глаза. Правый, серебристо-голубой, с узкой чёрной точкой в центре, и левый — карий с зеленоватым отливом, с широким кругом по-кошачьи расширенного зрачка.

Глаза притягивали взор. И не только своей природной поразительностью, но и взглядом: он был уверенным — без гордыни, изучающим — без пытливости, ироничным — без пренебрежения, умным — без кричащего желания выказать собственные знания. Обладатель такого взгляда явно знал себе цену, но предпочитал не выказывать свои таланты без особой на то надобности, крайне редко отпирая замки собственной души.

А ещё он был… опасным.

И несколько хищным.

— Очень рада, — всё-таки промолвила я, присев в реверансе.

— Должен сказать, ваши родители были столь обеспокоены вашим отсутствием, что даже не решились сесть за стол… хотя ваша сестра неоднократно и недвусмысленно намекала на то, что она голодна.

Голос его был спокойным, звучным и певучим. Он сказал не более того, что сказал, однако я откуда-то поняла: он, познакомившийся с обитателями Грейфилда всего пару часов назад, уже знает всё про матушкины приоритеты.

— Я сожалею, что доставила вам столько неудобств, — обращаясь к нему одному, ответила я.

— Извинения — слишком зыбкая материя, чтобы принимать их в качестве платы за неудобства.

Эти слова заставили меня на миг оторопеть.

— Я… не люблю ходить в должниках, мистер Форбиден.

— Тогда в ваших интересах быть со мной повнимательнее. Возможность вернуть долг может представиться в любой момент. Самый неожиданный для вас. — Новый знакомый согнулся в поклоне и, ловко перехватив мою руку, коснулся её сухими губами. — Что ж, не осмелюсь мешать воспитательному моменту, который, несомненно, сейчас последует. — Он выпрямился; сощурил разноцветные глаза, глядя за моё плечо. — Но неужели помимо блудной дочери у вас есть блудный сын?

Я обернулась. Рассекая закатные лучи, каурый жеребец нёс к Грейфилду всадника, — и эти тёмные кудри, плещущиеся по ветру, я узнала даже с такого расстояния.

— Том! — ахнула мать.

— Сегодня? — Отец поспешно поправил бакенбарды. — Почему?..

Родители поспешили спуститься вниз. Я, подумав, последовала за ними.

— Том! — улыбнулся отец, стоило всаднику спешиться. — Очень, очень рад.

Тепло улыбаясь в ответ, Том пожал протянутую ему руку; его глаза сияли бэльтайнской* зеленью.

(*прим.: кельтский праздник, отмечаемый в ночь на первое мая)

Мы не виделись меньше месяца, но за это время, казалось, он успел повзрослеть, и больше не выглядел в свои двадцать сущим мальчишкой. А ещё капельку осунулся, — впрочем, это его только красило.

— Мистер Лочестер! Прошу прощения за неожиданный визит, но я решил, что не слишком обременю вас этим сюрпризом. Не терпелось вас повидать… к тому же есть одно дело, которое мне хотелось бы уладить до приезда отца.

Моё сердце провалилось, словно на качелях, — но Том уже повернулся в мою сторону.

— Ребекка! — казалось, он не подошёл ко мне, а подлетел. — Боги, как ты похорошела!

Иногда мне жаль, что наш язык отличается от фрэнчского. Там так легко отличить церемонное «vous» от тёплого и простого «tu». Но интонация Тома заставила меня подозревать: если бы он обратился ко мне на фрэнчском, это было бы «vous» — церемонное до тошнотворности, на которое он сбивается всё последнее время. С тех самых пор, как для него наша нежная детская дружба переросла в нечто большее.

Увы, только для него.

— Позволишь мне руку?..

— Том, ты всегда из Ландэна возвращаешься сам не свой, — устало ответила я, даже не думая жаловать ему ладонь для желанного им поцелуя. — К чему эти церемонии? Ты знаешь, как я не люблю подобное.

— Том ведёт себя, как истинный джентльмен, — заулыбалась матушка. — Кому-то неплохо было бы взять с него пример и не забывать о хороших манерах.

— Полагаю, матушка, вести себя по-джентльменски мне будет трудновато, — заметила я хладнокровно и зло. — Не могу сказать, что горю желанием погибнуть в цвете лет на дуэли, отстаивая чью-либо честь, а с характером… как вы изволили выразиться… «норовистой кобылы» — избежать дуэлей будет нелегко.

Матушка нехорошо прищурилась, но в этот миг за моей спиной зазвенел незнакомый, приятный, хорошо поставленный смех: наш гость явно оценил шутку.

— А, знакомься, Том, — проговорил отец, усиленно пряча улыбку в уголках губ. — Мистер Гэбриэл Форбиден, новый владелец Хепбёрн-парка. Мистер Форбиден — лорд Томас Чейнз.

Рукопожатие было коротким и безмолвным. Том, словно следуя моему примеру, изумлённо вглядывался в глаза нового знакомого; ответный взгляд был с прищуром — ещё более ироничным, чем прежде.

— Значит, это вы купили поместье, — наконец проговорил Том. — Как там леди Хепбёрн?

— Полагаю, на вырученные за Хепбёрн-парк деньги она не только погасит долги почившего супруга, но и безбедно проживёт остаток своих дней. Правда, при всех моих наилучших ей пожеланиях, боюсь, что остаток этот будет весьма немногочисленным. — Мистер Форбиден улыбнулся. — Ну-ну, не смотрите на меня так, милорд Томас. Я лишь констатирую очевидный факт. И моё предложение касательно Хепбёрн-парка было более чем щедрым: мне нет нужды грабить бедных старушек.

— Я… не…

— Что ж, полагаю, теперь я здесь точно лишний, — заключил «корсар». — Позвольте откланяться.

— Уже? Останьтесь на долгожданный ужин, мистер Форбиден!

— Не думайте, что я проявлю великодушие и не поймаю вас на слове, но как-нибудь в другой раз, мистер Лочестер.

Отец, добродушно вздохнув, подал знак Элиоту, ждавшему неподалёку — и старик, уже позаботившийся о коне Тома, вновь зашаркал к конюшне.

— Не хочу утруждать вас своими проводами. — Мистер Форбиден небрежно махнул плетью в сторону дверей нашего дома. — Мисс Лочестер, должно быть, проголодалась побольше нашего.

Обитатели Грейфилда, охотно послушавшись, поспешили распрощаться с тревожным гостем. Подав руку матушке, Том повёл её наверх, отец последовал за ними, — но я не двинулась с места.

— Что, мисс Лочестер? — лениво поинтересовался мистер Форбиден.

— Полагаю, это не ваш дом, чтобы вы распоряжались, когда и куда мне идти, — холодно заметила я, открыто глядя в его глаза.

— Безмерно рад вашей проницательности, — серьёзно отозвался мужчина. — Однако, полагаю, на этот вечер вашей матушке уже хватит переживаний по поводу вашего непокорства. Пусть этот милый молодой человек и отвёл грозу от вашей очаровательной головки, но я бы на вашем месте поторопился.

— Ребекка? — будто услышав, требовательно вопросила матушка.

Я вздохнула. Взглянула на здоровенного вороного жеребца, которого Элиот не без труда выводил из-за угла.

Отвернулась, чтобы бросить через плечо:

— До свидания, мистер Форбиден.

— До свидания, мисс Лочестер. Скорого, надеюсь. — В его голосе мне послышалась усмешка. — И не забывайте, что вы моя должница.

Мысок моей туфли на миг в замешательстве завис в воздухе, но я не обернулась.