Любовь извечная

Эмиль засучил потёртые рукава сутаны и протянул руки к огню. Сиреневое пламя нисколько не повышало температуру в склепе, но согревало тех, кому повезло его добыть.

— Может, о любви поговорим? — предложил он, покосившись на Магду. Та застыла в любимой позе. Ноги согнуты, руки обхватывают ноги и смыкаются в районе щиколоток, подбородок на коленях, глаза устремлены на огонь.

— А что о ней трындеть? Всё до нас сказано. Тыщу раз! — буркнула она и недовольно передёрнула плечами.

Старое кресло без ножек, возмущённо скрипнуло под ней, как будто в поддержку.

— Да это-то понятно, а всё равно хочется. Февраль на дворе. Солнце светит как оглашенное. Даже ветер по-другому уже завывает.

Взгляд Магды до этого неподвижный внезапно ожил, пробежался по Эмилю сверху вниз — по спутанным чёрным кудрям, по воротничку давно утратившему белизну, по тощим щиколоткам торчащим из-под сутаны и остановился на валяных домашних туфлях.

— Знаю я, почему тебя на любовь потянуло. Никак не забудешь, как молоденьким девицам грехи отпускал? — усмехнулась она. Смешок прокатился по склепу, разбудив эхо, которое немедленно забубнило на разные голоса.

Эмиль обиженно поджал ноги и отвернулся. Если бы не холод, их вечный враг, уполз бы в свою конуру. Магда прекрасно знала, как он переживает из-за того, что похоронили его в этой нелепейшей обуви, но редко находила в себе силы сдержаться и не намекнуть, особенно когда злилась.

А злилась она часто, потому что Эмиль, всё никак не мог оставить свои воспоминания из жизни святейшего представителя Ватикана, вольного казнить и миловать, карать и спасать, направлять в жизнь вечную, не забывая и о земном.

— Если бы не любовь, меня бы здесь и не было, — обронил уязвлённый повеса.

— Причём тут любовь? — Магда свела брови к переносице, как всегда делала, когда начинала сердиться. — Ты бы застыл уже, если бы не я, лежал бы мумия мумией до самого второго пришествия или на сугрев бы пошёл. Повезло тебе, что я Маришку свою искала…

Тут голос Магды дрогнул и оборвался. Судорожным движением она поправила дырявую шаль, что окутывала худые плечи. Рука сама собой дёрнулась к горящим бирюзовым пламенем глазам и остановилась на полпути, как будто не зная, что делать.

Другая рука с длинными холёными пальцами, что при жизни владельца, не раз смущали взоры дам, перехватила её, поднесла на миг к губам и прижала к щеке.

— Вот я и говорю — любовь, — Эмиль мягко выделил слово и замолчал.

Так они и сидели, прижимаясь друг к другу, слушая новую мелодию ветра и глядя, как в пламени тает берцовая кость того, кому не удалось до смерти сохранить внутри себя пламя вечной любви.