Двенадцатая глава

К вечеру следующего дня, тречегу, Лен знал всех Лиманов, и даже тех, которые не были достойны портретов. Фо из кофемолки, Акселя из парадного фонаря, Рори из бритвы дядюшки — видимо, самых никчемных Лиманов за всю историю Примура.

Энергоколба же Люмис исчезла, и Лен боялся, что не было ее вовсе. Чаячье Гнездо смеялось над ним — разбрасывало тени, сыпало шуршания, звенело голосами, в которых Лен узнавал пропавшую Люмис. Когда как Хемель и Яусина жили дальше — продавали нелцы в «Прощаниях Лимана», спорили с радио и скучали, Лен провалился из сумрачного мира Гнезда в мир страшнее — похожий на гобелен Яусины.

В самого себя или в то, что от него осталось. Дна он еще не достиг, но был близок.

Спал Лен чутко, обмирая от любого скрипа. Но и во сне он оставался в Чаячьем Гнезде. И все так же, как наяву, он искал Люмис.

Сегодня она ждала его в библиотеке. Люмис подхватила его, будто волна. Ладони белые, холодные. Лицо мерцает, перламутром переливается. Волосы струятся туманосм.

— Тише-тише! Он близко… — зашептала она, обнимая.

— Кто? — спросил Лен, и услышал низкий гул, будто в трубу кто дует, да так, что дом дрожит.

— Бежим! — Люмис крутанулась, распуская вихри, и прыгнула в окно. Лен полетел следом. Хлестали ветки — цепкие чаячьи когти, дом шевелился, фанерки трещали, земля бурлила ядовитой трясиной.

— Туда! — крикнула Люмис и нырнула в колодец. Лен задержал дыхание и оказался вдруг у лестницы в подвал. Он стряхнул ряску и посмотрел вниз, чувствуя дурноту.

Семьдесят семь ступеней вели в темную, как глаза дядюшки, пустоту.

— Ты должн спуститься, — сказала Люмис, оглядываясь.

— Змееныш, сгниешь здесь! — прохрипел кто-то, и тени-змеи мелькнули глотая свет. Что-то ползло со скрежетом, цепляясь жалами и гулко клокоча.

— Найди меня! — крикнула Люмис и толкнула Лена в темный проем. Сердце остановилось.

Синее и серое мелькнуло. Пахнуло затхлостью.

Лен падал в пустоту. Чудовище выпустило щупальца и хлестнуло, чавкнули хищные челюсти, но Лен был уже далеко. Ухнуло и стихло.

«Дядюшка? Хемель? Энергосинхрон?» — подумал Лен и упал на дно. Он отряхнулся и огляделся. Было белым-бело и пусто.

— Эй, кто-нибудь? — спросил Лен, но ответило ему только эхо — передразнило на все голоса. Лен проморгался и пощупал пол — гладкий, похожий на изнанку раковины.

— Есть тут кто-то? — прошептал он. Белизна треснула и рассыпалась, как яичная скорлупа. За миг до пробуждения Лен увидел хемов кабинет, а еще через миг — Яусину, вернее юбку тетушки и ноги, ее же, в лаковых не ко времени туфлях.

Она рылась в шкафу.

— Где же? — злобно шипела, клацая вешалками. Лен начал думать, что она ищет его, когда шум оборвался, и Яуса сказала:

— Ах, вот! — Юбка, похожая на павлиний хвост, замерла, и тетушка вынырнула из шкафа, потрясая полосатой рубашкой.

— Вот, надень! — она кинула на постель охапку одежды. — И смотри, не запачкай до вечера! — тетушка поглядела строго, — придут полицейские, — и без паузы, — Ты помнишь, что должен им сказать?

— Да. — Захотелось укрыться простынями и не выползать наружу никогда.

— Поторопись! — Яусина вышла почти бесшумно. Лен вздохнул и взялся за рубашку.

— О, светлые… — горько сморщившись, сказал он, и твердо решил разорвать тряпицу в клочья. С ворота свисала гирлянда кружев, широко зевали манжеты, и пуговицы еле держались на шелке. Словом, эта была не та рубашка, в которой можно ползать по тайным ходам.

Лен прищурился, а на пуговицах — первоцвет. Такие носят только женщины.

«Так…и не плохо бы где-нибудь зацепиться и помереть,» — думал он, возясь с крючком на вороте.

К завтраку Лен спустился позднее обычного, но Хемель не заметил. Кричало радио, мелькал свет, и ветер бил по окнам.

— … Трескание будет долгим, — говорил Сим, — На Примур идет буря, но Водоворотная ли, кто знает?

Лен устроился за столом и принялся за омлет, не забывая поглядывать на дядюшку сквозь кувшин с водой. Хем хмурился и мял «Примурского рыбака».

«Дядюшка…» — пронеслось и стихло. Лен вспомнил почему-то белоснежную гладкость, потом подвальную лесницу, следом Люмис и колодец, затем он вернулся к белизне.

— Как спалось? — спросила, Яуса.

— Хорошо, — ответил Лен, но, видно, запоздало.

— Что такое? — забеспокоилась тетушка. Лен хотел бы промочать, но Хем отвлекся от газеты.

— Мне приснилась Люмис, — сказал он, — Она прыгнула в колодец.

— Но, дорогой, она повесилась, — поправила Яуса.

— Да, — ответил Лен и уткнулся в тарелку.

«Кабинет, это кабинет!» — догадался он. Лен вспомнил кувшин, который раскололся и который склеили. Для мусора.

Лен едва удержался на стуле. Радость, впрочем, сразу сменилась отчаяньем. Ключа от Хемова логова у него не было. Керина, кажется, считала лучше, чем читала, или кто-то надоумил ее хранить связку в месте понадеджней — между увесистых грудей.

И вот, когда Лен совсем заскучал, в гостиную ввалился Нире Сварой, уже порядком пьяный.

— О, Нире! — Хем привстал, радушно улыбаясь.

— Кажется, я выломал пару досок из вашего забора, — сказал незваный гость.

— По меньшей мере, шесть, — прошептала тетушка.

— Я ждал Вас раньше, — сказал Хем.

— Ждал, что ж, тогда Вы, верно, знаете, зачем я здесь, — ответил Нире. Сегодня он едва стоял на ногах. Качания его вот-вот грозили сделаться падением.

— Присаживайтесь, мой друг, — Хем показал на стул.

— Это мило, очень мило, — кряхтя, промямлил Нире.

— Если вы хотите узнать что-то о Люмис… то я не знаю никаких жутких подробностей, — произнес Хем, улыбаясь, — И мне запретили впускать Вас в библиотеку.

— Я пришел поговорить не о Люмис, не о Люмис Гнавц, о Люмис Цванг, — одышливо разинув рот, произнес Нире.

Хем не перебивал, он замер, будто тут осталась только его оболочка. Яусина глядела исподлобья, недоверчиво.

— То был скандал, — раскатисто каркнул Нире, и лицо его побагровело, — Семнадцать водоворотов назад в одной семье из Елофборга родился второй ребенок — сын, которого они назвали Ленниз. Не лучшее имя, которое, как потом говорили некоторые дураки, и призвало беду, — он то ли крякнул, то ли хмыкнул, — Шел семьдесят третий, вы, помнится, как раз тогда вернулись на Примур. Вы еще, наверное, можете припомнить ту жуткую историю, о ней писали во всех газетах. И даже я, вдали от Елофборга что-то написал. Сначала о чудесной семье, в которой появился второй ребенок, это и тогда было редкостью… ох, если бы знали мы тогда, что вскоре дети — любые, станут чудом… Потом газеты писали о несчастливой семье, они писали о Трехследном духе.

Хем молчал.

— Когда он появился? — спросил Нире задумчиво, — Старая история о пропавших детях — страшилка, какой пугают детей. Но правда.

Вы стреляли в Люмис и украли Ленниза. Люмис была при смерти, но выжила, она, к сожалению, смогла вспомнить только оружие — фукен. — Нире улыбнулся, — И, вроде, убийцу казнили, но, боюсь, она искала Ленниза все это время, и я нечаянно навел на убийцу — сделал снимок для Примурского рыбака — Вас в окружении книг и портретов… и ваш фукен. — он сделал эффектную паузу, которая, впрочем, Хема не впечатлила — он оставался молчаливым камнем.

— Она нашла Вас, но Вы не узнали ее… или узнали? — спросил Нире.

— Все это вздор! — воскликнула Яуса.

— Ваши истории — вздор! — гаркнул Нире, — Вы городите его и городите, но однажды игры кончатся, опасные игры…

Лен подумал, что Нире — глупец, ведь только глупец, может прийти и выложить всю правду человеку, который, кажется, играет в опасные игры.

— Идите вон! — дребезжащим голосом воскликнула Яуса и кинула в гостя скомканной салфеткой.

— Еще никто не слышал о ребенке, который пострадал в библиотеке Киснира в истории с Лундой Нимьян.

— Чего Вы хотите? Раз уж плащ Мурисы испорчен, что Вы хотите за свое молчание? — холодным тоном произнес дядюшка.

Нире оцепенел. Наверняка, он был уверен, что Хем выкинет его из Чаячьего Гнезда и никогда не пустит на порог. Нире хотел только скандала. Он и сам не верил в теорию о Трехследном духе, но теперь Трехследный дух сидел перед ним.

И он всегда был здесь — в любезном Хеме. В Хеме из семьи Лиман.

— Сколько стоит ваше молчание? — спросил дядюшка.

Нире вдруг протрезвел.

— Вы же знаете, что за вашим домом следят? — спросил он.

«Ну, да, кто бы позволил ломать наш забор?» — подумал Лен.

— У меня есть кое-что, от чего Вы не сможете отказаться, — произнес Хемель, сладко улыбаюсь, — Подождите, я принесу, — дядюшка лениво поднялся и вышел в коридор, но там его шаги звучали чаще.

— Бегите! Бегите сейчас же! — округлив глаза, сказала Яуса полушепотом.

Лен не понимал, но потом услышал, что Хемель открывает двери кабинета, и он догадался, какой подкуп готовит для Нире дядюшка — пулю.

Гость растерялся.

— Он пошел за фукеном, — сказала Яуса вкрадчиво, едва ли не по слогам. — Бегите же, олух!

Нире вскочил и кинулся вон — неуклюже, хватаясь за все, что под руку попадет.

— На кухню, на кухню! — тетушка подобрала юбки и побежала за Нире.

— Яуса, держи его! Держи! — закричал дядюшка. Лен выглянул из гостиной, но погоня уже неслась по саду. Шорохи, вскрики и хрипы впускала в дом разинутая кухонная дверь.

Хем не запер кабинет. Лен едва не задохнулся, когда заметил тонкую струйку света, которую пускала по полу еле заметная щелка.

Лен не медлил. Уже внутри он подумал, что это ловушка, но мысль эта растаяла, когда он взялся за кувшин. Он запустил руку в вонючее нутро и вынул Люмис. Манжет испачкался в пепле, но Лен заметил это после. Сердце тяжело билось в груди, будто камень. В горле пересохло, и ноги еле несли. Но Лен уже бежал назад. Он застыл посреди коридора.

Хем и Яусина ругались на кухне.

— Повезло, что Керина ушла на рынок! — прошипела тетушка.

— Ты…ты помогла ему сбежать! — воскликнул Хем и что-то с грохотом упало.

«Чайник?» — подумал Лен.

— Ты не должен стрелять в доме! — продолжила Яуса, — Ты испортишь обои, и кровь не отмоешь! И кто-то услышит! Кто-то видел, что здесь…

— Но он же сейчас расскажет всему Примуру! — воскликнул Хем.

— Успокойся, отдай фукен, — голос Яусы стал спокойнее, — Нам надо поговорить, — что-то прошуршало, — Хем, ты слышишь меня?

— Это конец…конец… — сдавленно ответил дядюшка и Лен подумал, уж не душит ли его Яуса?

— Помнишь Эрла? Так его звали? Помнишь, он остался жив, — сказала Яусина. — Ты пришел ко мне той ночью, напуганный…

— Это не то… совсем не то… — произнес Хем.

— Он после умер, уже в больнице, — продолжила Яусина почти неслышно.

— Я не хочу это слышать! — гаркнул дядюшка. — Мне повезло, что с того?

— Отчасти. — И вновь зашуршала тетушкина юбка, — После удара энергоэхо, он стал недоумком, и убить его было не сложно.

— Ты… но почему ты не сказала? — спросил Хем.

— Я хотела, чтобы ты был осторожен.

Голоса приближались, но Лен не мог пошевелиться — казалось, попытайся он шагнуть, тело развалится на куски, не хуже той вазы.

— Послушай меня, Хеми, — сказала Яуса, и Лен увидел их. Дядюшка был бледен, Яусина растрепана, но обыкновенно.

— Что ты делаешь здесь? — спросила тетушка, снимая руку с хемова плеча.

— Нет, ничего, — сказал Лен, оглядываясь на пианинную лестницу.

— Двери… я забыл. Ты заходил? — произнес Хем растерянно.

— Нет, конечно, нет! — воскликнул Лен, отступая.

— Что с твоей рубашкой? — вдруг спросила тетушка, глядя с прищуром.

— Где? — пробормотал Лен, стараясь не разжимать зубов — желудок зывязался узлом.

— Да вот же! — Тетушка вцепилась в одну из пуговиц и вырвала с мясом. — Ты испортил, — прошипела она, — но я же говорила…

— Да, да, да.

— Надень другую. Что о нас подумают?

Но полицейские вспомнили о Лиманах только в следующее кисение.

Они, двое, усатый и другой — тощий, которого Лен, кажется, видел впервые, пришли вечером.

— Вот, вот он, наш мальчик! — сказала Яусина, толкая его под пристальные взгляды.

— Здравствуй! — сказали усы, похожие на обувную щетку. Усы, остальное было лишь их продолжением, не более.

— Здравствуйте, — ответил Лен, устраиваясь на стуле.

— Удивительное зрелище! — воскликнул тощий и уткнулся в папочку.

— Но мы же в любой момент можем прекратить? — произнес Хем любезно.

— Конечно! — заверил усатый.

— Так ты нашел трисс Люмис? Как? — спросил тощий.

Рубашка прилипла к спине.

— Я пошел в библиотеку утром около восьми, наверное, — Лен старался говорить уверенно, но голос дребезжал.

— Обычно, ты это делаешь? — спросили усы.

— Да… мне не спалось и я просто… — Лен еле сдерживался, чтобы не закричать.

— Когда в последний раз ты видел трисс Люмис…живой? — произнесли усы.

— Когда ушел с урока, — промямлил Лен, теребя рукава.

— Ты видел, как она уходила из вашего дома? — спросил тощий, разглядывая Лена чуть ли не с восторгом.

— Нет, — ответил он.

— Ну, на этом все, — тощий записал что-то и улыбнулся.

— Все? — удивилась Яуса. Еще бы, она славно подготовилась — нашла рубашку не хуже той — с оборками.

— Но еще есть вопросы о Нире Сварое, — протянул усатый, — Вы знаете, что его нашли повешенным?

Лицо Хема вытянулось, Яусина схватилась за сердце.

— Повешенным? — прошептала она.

— Говорят, он приходил к вам накануне, — сказал тощий, и поглядел внимательно.

— Он… — тетушка осеклась.

— Нире приходил, чтобы спросить про Братьев, — сказал Хем.

— Братьев? — Полицейские переглянулись.

— Говорят, на Примуре появилось тайное собрание, на котором какие-то шутники делают ставки, кто умрет следующим, — пустился в объяснения Хемель, — Говорят, они в масках Братьев.

— И от кого же Вы это слышали? — спросили усы.

— Кто об этом не знает? — пропела Яуса, глупо моргая.

— Что он спрашивал?

— Он слышал мое выступление на радио, думал, я знаю, кто они, — сказал Хем.

— А Вы знаете? — спросил тощий и снова зашуршал папкой.

— Нет, но он кое-кого подозревал, — продолжил складно врать дядюшка. — Вдову Прова, но это…

— Это возмутительные подозрения… она наша близкая приятельница, и мы… — задыхаясь, произнесла Яусина, — мы состоим в дальнем родстве.

— Мы выгнали Нире, тем более он был пьян, — Хем поморщился, махнув рукой.

— Он говорил, что у него есть доказательства, — припомнила тетушка.

— Кстати, — тощий вытащил из бумаг снимок. — Вам знакома эта пуговица?

Лен вытянул шею и узнал ее.

— Кажется, — Яусина взяла снимок в руки, — Это из коллекции Прова, — она задумчиво склонила голову, — Я продала ей тринадцать штук, водоворот назад. Других таких нет. Их отлил для моей матери Утуш Кловец, для ее платья, когда она носила нашу старшую сестру. На нем первоцвет.

— И вы так просто с ними расстались? — спросил тощий.

— Я разменяла их на крючки со свадебного платья Клоу, моей прапрабабушки, которая была Прова, но вышла замуж за Имо Лимана. То платье осталось у семьи Прова, потом его перешили… — Яусина вспомнила бы начало времен, но Хем вовремя ее перебил.

— Мы хотели от них избавиться, — сказал он.

— Их было только тринадцать? — сказали усы.

— Да, традиция, — ответил Хем.

— А к чему эти вопросы? — забеспокоилась Яуса.

— Ее нашли в руке фера Свароя, — сказал тощий. Тетушка тихо опустилась на стул.

— Что такое, сестрица? — спросил Хем.

— Ну, мы, пожалуй, пойдем, — и полицейские попятились к двери.

— Приятно… хорошего Вам дня! — раскланялся усатый.

— Будьте здоровы! — тощий махнул папкой и зацепил кувшин. У Лена дыхание оборвалось. Кувшин качнулся и упал. Мозаикой легли осколки, окурки рассыпались веером. Лицо дяди посинело.

— О, простите, простите! — заволновался тощий. — Надеюсь, это не была какая-то семейная реликвия? — им он неловко рассмеялся.

— Ничего-ничего, — сказала Яуса слабым голосом, — давайте, я провожу вас, феры.

И они ушли.

— Где она? — спросил Хем, и раскинул мусор носком туфли. Лена затошнило от страха, но он все еще надеялся, что все обойдется.

— Где Люмис? — повторил дядюшка, очищая подошву о паркет.

Шаги в коридоре стихли. Все стихло. И вывески.

— Ты не скажешь?

Лен вжался в спинку стула.

— Погляди-ка на меня, мальчик, — тихо сказал Хем. Лен поднял голову. Дядюшка был в ярости. Глаза черные омуты, зубы скрипят, будто кто ножи точит.

— Не расскажешь, в подвал брошу, — пообещал Хем. Лен вздрогнул от сквозняка, который коснулся загривка и нырнул под рубашку.

— Вы… вы же хотели ее выбросить, — шепчет он.

— А ты ее украл.

— Она не нужна Вам, не нужна! — голос дрожит. И хорошо, что Хем не умеет читать мысли, потому что перед глазами Лена вывеска «Люмис».

— Ну, пойдем! — дядюшка тащит за собой, в самое сердце Чаячьего Гнезда — в ту комнату. Лен висит в его руках, не смея пошевелится.

Дверь закрывается. Лен не кричит.

Время течет — минуты тянутся и превращаются в часы, часы становятся днями, а дни — неделями. Проходят века.

Лен ждет — скоро холод обнимет его. Еще чуть-чуть и проникнет в сердце. И тогда уж никакие «мерзословия» его не испугают.

«Заберите меня, — молится он, — Заберите!»

Пауки-ткачи копошатся за пазухой, лезут в глаза, рот и уши.

Он слышит голос:

— Лен, Лен! — кто-то зовет. Уже не страшно.

— Лен, я унесу тебя, — обещают. Но ни в пауковой возне, ни в пакле у потолка, никого нет, а больше прятаться негде.

— Мальчишка! Мальчишка! — хрипло. Скребется по двери, другой, не той, в которую он вошел. Лен смотрит.

— Я здесь! Я здесь! — говорит с нотками отчаянья.

— Чей ты? — шепот разлетается эхом.

Смех и всхлипы, бой и стук, мешаются

— Убей его! — кричит кто-то звонко, и остальные умолкают. — Убей дядюшку! Убей Хема!

— Возьми фукен и выстрели! Возьми и выстрели! Фукен!

Лен встает и тянет ручку на себя, но тщетно. Тогда он толкает ее и дверь открывается.

Свет льется в глубокую синюю темноту. Лен видит кости.

— Ленниз? — спрашивает он.

После, когда спросят, из чего он вырос, Лен вспомнит Чаячье Гнездо, дядюшку Хема, врущие гобелены и Кевральские сказки, Люмис и кости в подвале.

Он вспомнит Водоворотную Бурю.