Седьмая глава

Радио кричало.

Пахло кислой капустой, смолисто — духами Яусины и чуть — дымом.

В камине тлели угли — утро выдалось прохладным. Портреты хмурились обыкновенно.

Лен украдкой разглядывал дядюшку. Хем качал головой, и сквозь серебро волос иногда просвечивали пятна. Пятна или дыры, Лен разобрать не мог.

Мелодия смолкла, и Сим сказал:

— Смейся, Примур! Смейся! Как в старой песне…

Яусина потянулась к выключателю, но тут Сим, словно чувствуя ее недовольство, добавил:

— Смейся! Завтра будешь плакать… — шум перебил его, — Девять часов и печальные утренние новости с Вами.

Яусина дернула острым плечиком, но остановилась — прислушалась.

— … Вчера было найдено тело Рой Арвуг. Она повесилась у себя в доме на Воротной улице. Тело провисело в петле несколько дней. Как говорят очевидцы — дверь была открыта настежь. Записки Рой не оставила…

— Она мухлюет! — воскликнула тетушка, уже не слыша Сима. — Опять мухлюет!

— Кто? Рой? — спросил Хем.

— Вдова Прова…эта чертова вдовушка… — задыхаясь, ответила Яусина, и выключила радио.

— Она всего лишь выиграла вчерашнее пари, твоя-то Каменка помирать не собирается, — произнес Хем спокойно. Яусина упрямо мотнула головой и сказала:

— Как в тот раз, когда она выставила на аукцион коллекцию редких жемчужных пуговиц, которые оказались дешевой подделкой! Но кто же хочет признаваться в том, что купил дешевку! — вспомнила Яуса.

— Уж точно не ты! — сказал Хем.

— Прова знала о смерти Рой! — Взгляд тетушки увлажнился, она едва не плакала от обиды.

— Рой повесилась не вчера! — продолжила Яуса. — Она…

— Прова могла ее прикончить сама, но что? — произнес Хем задумчиво, — Какие твои доказательства?

Яусина фыркнула.

— Представляю, как она раздуется… — сказала.

— Мы тоже можем смухлевать, — произнес Хем, ободряюще улыбаясь Яусе.

— Смухлевать… — повторила та эхом.

— Эта жуткая жеваная черша — чудесное средство, — Хем развел перебинтованными руками, — Так что я вскоре скину эти оковы…

— Но у Каменки живет эта Люмис…

Лен вздрогнул.

— Ты всегда можешь выбрать кого-то другого, — вздохнув, сказал дядюшка.

— Нет! — свирепо воскликнула Яуса, — Это будет неловко. Но… мы всегда можем…

— Мы не можем! — в голосе дядюшки звучала сталь. Лен сидел оцепеневший, боясь напомнить о себе.

— Выгони ее! — воскликнула тетушка, сминая салфетку.

— Нет, — произнес Хем твердо. Яуса отвернулась и ни слова больше не сказала. И Лен был ей благодарен. Она выключила радио, и звенящую тишину, которая накрыла их плотным облаком, лишь иногда нарушал кашель Хема. Будто какие слова застряли у него в горле.

— Там учительница пришла! — наконец, в столовую, обмахиваясь полотенцем, заглянула Керина.

Лен вскочил.

— Помни про правильные… — зашептала тетушка, но Лен не дослушал — он вихрем пронесся по коридорам, у двери в библиотеку на миг остановился — одернул рубашку, утер губы, взъерошил волосы. Он тихонько открыл дверь, чувствуя, что скомканный пожухший его мир расправляется — натягивается мыльным пузырем. И вот-вот лопнет.

— Здравствуй, Лен! — Люмис разрушила тишину, и мир, дрогнув, прыснул радужными брызгами. Она встала из-за стола и оправила подол, в ее руке мелькнуло белое и исчезло в глубоком кармане. Ее взгляд сначала тусклый, потеплел.

— Здравствуйте, — робко произнес Лен, закрывая дверь. — Извините за опоздание.

— Ну, ничего, проходи. — Люмис указала на стул.

Лен вдруг вспомнил нечто из подвала, которое звало его за собой, но он не пошел.

Радость сменилась страхом. Что-то кружило в воздухе, похожее на паутину.

— Сегодня будем писать букву «М», — сказала Люмис. Перед Леном лег серо-желтый лист в полоску. Он слышал, как Люмис произносит:

— Море, Моорь, мель… — Но словно сквозь дымку. Он прислушивался и он услышал:

— Лен, Лен… — похожее на дуновение ветра шуршание. Он осторожно огляделся, никого.

— …Муриса, — Люмис замолкла и написала букву «М» — смелую, размашистую, похожую на стрелку. — Попробуй повторить.

— Муриса, — задумчиво сказал Лен и взялся за перо. Он написал «М», потом еще и еще, чувствуя, что воздух становится холоднее.

— Ты знаешь, в честь кого назван остров Мурисы и Примур? — спросила Люмис, тепло улыбнувшись.

— В честь Мурисы? — произнес Лен.

— О-о, но кто она? — сказала Люмис, приподняв брови.

Лен не знал, и потому решил промолчать. Он подумал, что она могла быть учительницей, или Лиман или кухаркой; любая из них была достойна дать имя острову или даже двум.

— Муриса родилась на острове Мурисы, но тогда его еще звали Хемельским. А люди поклонялись двенадцати духам. И умирали навсегда.

Лен навострил уши. В его мире люди, как и прежде — умирали навсегда, но Люмис об этом еще не знала.

— Она говорила, что жизнь — это река. А люди — ручьи. Приходит время — они вливаются в поток, а после — в океан. Черпая море, набухают облака, и проливаются дождем — и опять текут ручьи. Муриса верила, что человеческая жизнь бесконечна. Мы рождаемся вновь и вновь, и каждый из нас хранит отголоски прошлого и тихое эхо будущего. А судьбы переплетаются…

Как нити в плаще Мурисы. — подумал Лен.

— Значит, когда я умру, я где-то появлюсь? — спросил он.

— Да, ты уже умирал и рождался, ты был множеством людей, и множество людей были тобой, — тихонько сказала Люмис.

Что-то ползло по коридорам Чаячьего Гнезда, похожее на густой туман, но живое, как лягушачья икра и холодное, как ночная тень, и полное острых камней.

Лен поежился.

— Откуда она знала? — спросил он, хотя ответа не ждал, он боялся, что стоит смолкнуть, и холод накроет их и проглотит.

— Она была предсказательницей, она чувствовала то, что другие не могли. Муриса видела мертвых, — сказала Люмис, — Мертвые говорили через нее.

Кто-то пощекотал его холодными пальцами.

— Однажды она предсказала Бурю, которая сметет Хемельский остров — Последнюю Водоворотную Бурю, — продолжала Люмис.

— Последнюю, которая всех… — Лен потер плечо, пытаясь стереть ледяное прикосновение.

— …которая смоет людей с лица Земли…— сказала Люмис. — Я даже помню стихотворение, его мне бабушка рассказывала в детстве… Оно вообще-то нелепое, — Она задумалась, а потом завела:

— Подарит грустная килья кольцо,

Бродячая чайка снесет не яйцо,

И дом обратится лицом,

Рассеется эхо пыльцой,

В трубе найдется мертвец,

Прольется устойчивый льнец,

Осыпятся косы безумца

О смерти расскажут лоца,

Не будет Буре конца. — И Люмис слабо улыбнулась.

Повисла пауза — но тишина эта не была обыкновенной, как в воздухе кружится пыль, так в ней клубилось что-то, что не имело ни запаха, ни вкуса, невидимое, неслышное — зловещее.

— Как килья может подарить кольцо? А чайка снести — не яйцо? — произнес Лен, стараясь не открывать рот слишком широко, чтобы не наглотаться холода.

— Кто знает? — уклончиво ответила Люмис.

— И ей поверили? — спросил Лен, удивляясь, что она не чувствует, что тьма сгущается, мир тускнеет, как поддельный.

— Она пропала, — сказала Люмис, — Ее увели в пещеры, и там она пропала. Позже говорили, что иногда из пещер, как будто доносятся голоса, люди повторяли и повторяли, пока Муриса не стала злой тенью, блуждающей под землей.

— Под землей! — Лен вздрогнул, опять вспомнив нечто в подвале.

— Прошло время. Мурису признали святой мученицей, и люди постарались забыть прошлое — они уничтожили пауков, как последнее напоминание о той трагедии, — продолжила Люмис.

— Пауков-ткачей? — удивился Лен. — Но не они же убили Мурису.

— Мурису принесли в жертву Хемелю, — она чуть помедлила, а потом сказала, — После смерти Моори ее чертоги занял Хемель. И символ Моори — паук — стал символом Хемеля. Он завладел пещерами. Но если Моорь брала гребни, кувшины и бусы и иногда — дуды из костей животных, он хотел человеческих жертв. Они обвинили Хемеля и его культ. Давно уже были мертвы те, кто отвел Мурису в пещеры, и Хемеля они наказать не могли. Тогда решили уничтожить всякую память о нем. Пауки были отравлены. Они исчезли.

— Но пауки все еще живут на Примуре! — воскликнул Лен, — Из их паутины плетут шелк!

— Примур открыли позже. В ту пору на острове святой Мурисы выращивали лён, но на Примуре нашли пауков и начали плести шелка. Со временем шелк полностью вытеснил лён. Пауки стали ценным секретом.

— Ценным секретом? — удивился Лен. Все вокруг замерло — будто натянулись струны.

— Для пауков-ткачей, нужны особенные условия, иначе они гибнут. Шелк в ту пору стоил дорого. Люди хотели обогатиться, продавая его, они крали пауков или паучьи кладки и пытались выращивать свой шелк, но безуспешно. До сегодняшнего дня секрет Примурских пещер так и не раскрыт. Даже пещеры Святой Мурисы непригодны для пауков.

Лен поразила догадка. Он подумал, что где-то под землей, где-то там, в глубине, ворочается в спячке Хемель.

— Ты знаешь, что в пульсовых колбах тоже используется шелк? — спросила Люмис. Лен встрепенулся.

— Внутри под металлической оболочкой спрятан шелковый кокон, который сдерживает импульс, — сказала Люмис, но Лен ее не слышал.

— Как убить Хемеля? — спросил он, испытующе глядя на Люмис.

— Убить? — обронила она.

— Отравленное имя лишь усыпило его, ножницы лишили его лап, но не жизни, но есть ли средство, которое может убить его? — спросил Лен, чувствуя, как земля опасно дрожит под его ногами.

— Кто знает? — сказала Люмис, и тут ее взгляд поймал «Кевральские сказки» — Давай-ка посмотрим, — она открыла заглавие, и ее тонкий палец скользнул по листу. Левая рука нырнула в карман платья и вытащила мятый конверт. Зашуршали страницы, и он заскакал по ним, ища удобное местечко.

— Ничего, — с досадой проговорила Люмис, а потом книга раскрылась почти посередине, и конверт легко устроился в ней, — Но тут есть сказка о том, как Хемель стал духом. Хочешь, я ее прочту? — спросила Люмис. Единственное, что Лен хотел в ту минуту — чтобы холод отступил, но он кивнул:

— Сказка о Свистящих Братьях, — начала Люмис, — Однажды Трескание было долгим.

Моорь хлестала остров хвостом.

В деревушке Килья Пасть жил мальчик. Мать его давно умерла, остались они с отцом вдвоем.

Ушел отец в море, чтобы наловить рыбы. И опустилась на остров Водоворотная Буря.

Она крушила и носила по небу обломки лодок, давила хижины и выкорчевывала деревья.

А потом смолкла.

Вышел рыбацкий сын на берег, кликал отца, плакал, но кто пропал в Водоворотной Буре, тот с ней и вернется.

И решил тогда мальчик спросить у Моори, жив ли его отец или умер. Шел он, и сам не знал куда. Обошел весь остров. Спустился в пещеры и встретил там разбойников-братьев.

— Ищу я Моорь, спросить о смерти хочу, — сказал он, — Не видали ее?

Засвистели разбойники, засмеялись, говорит один:

— Знаю я короткий путь.

Тут дубиной они его и убили. И съели.

А косточки пустили по течению в маленькой лодчонке, насмехаясь над Моорью. И уткнулась та лодочка в Моорь.

Та взяла ее и повертела — принюхалась. И позвала Свистеня, Энмеля, и Лунаря.

Явились они к сестрице своей и поклонились.

— Приплыла ко мне лодочка, а на дне ее косточки детские, не зверьем обглоданные, не птицею хищною, с севера быстрым течением, приплыло ко мне зло, страшное-страшное. Убили мальчика, а мне достались косточки.

— Сестрица моя старшая, а разве лодочка сгубила мальчика? — спросил Энмель

— Сестрица моя милая, но не течение содрало мясо с косточек? — спросил Свистень.

— Сестрица моя мудрая, не ночь виновна в гибели, — сказал Лунарь.

И до рассвета не стихал их разговор — все думали, что делать им.

А на рассвете Моорь сказала:

— Пусть мальчик говорит.

Махнула Моорь хвостом, и набежали пауки. Да косточки по полу-то рассыпали. И где дуды, где косточки — никто не различит.

Собрали косточки и дудочки, сплели и уползли.

Стоит пред Моорью мальчик, ни жив ни мертв. Не мальчик — чудище.

— Ну, говори-рассказывай, как наказать разбойников?

Задумался мальчишка и молвил еле слышно:

— Я отомщу…

И Моорь пожалела его, пустоту подарила и нарекла его «Хемель».

Хемель выполз из пещер и к тропе припал — следы разбойничьи ищет. И только слышно — ветер свистит в пробитой голове. А на свист уже кто-то отвечает.

Оглянулся, костер горит. Подкрался и одного за другим разбойников тех наизнанку вывернул. Приговаривая:

— Братцы милые, братцы добрые, короткую дорожку указавшие, свистеть вам будет нынче весело, заливисто и полно.

И злоба в нем кипит — чернее черного, смолою хлещет и огнем горит.

Вернулся он в чертоги Моорь, и паутина красная с него свисает клочьями.

И череп скалится, и клацают косточки.

— Ну, разыскал убийц? — спросила Моорь лениво.

— Я к ними приплыл на лодочке, — ответил он и проглотил ее.

Люмис закончила и закрыла сказки, оставив конверт внутри.

— А как звали Хемеля до того, как он стал Хемелем? — спросил Лен.

Но ответа он не услышал.

Дверь скрипнула, и в библиотеку вошла Яусина. Тетушка едва сдерживала гнев — ноздри ее раздувались, руки крепко сжимали веер, перебирая его тонкие косточки, губы были сжаты в злую линию, глаза сверкали гневно и жестоко.

— К Лену пришел портной, нужно снять мерки, — сказала она, хриплым голосом. — Он вернется через несколько минут, прошу извинить, — и она пристально посмотрела на Лена.

Она врала, Яусина сама снимала мерки и сама шила ему одежду.

Но он повиновался. Тетушку злить не стоило. Он вышел в коридор.

Лен не хотел оставаться в одиночестве. Он припал к замочной скважине, как к животворному источнику.

— Вы… — громко сказала Яусина, — Чему Вы его учите! — в голосе ее мешался страх и гнев.

— Мы читаем сказки, — ответила Люмис спокойно.

— Какие сказки Вы читаете! — она не спрашивала — она знала, но Люмис ответила:

— Сегодня, — она поправилась, — Сейчас мы читали о Хемеле.

— О Хемеле! — взвизгнула Яусина. Люмис молчала.

— Это плохие сказки! Плохие — злые! — произнесла Яусина.

— Злые? — в голосе Люмис таилась усмешка. — Или правдивые, поэтому — злые?

— Вы… — прорычала Яусина. — Вы учите его читать? — спросила она уже спокойнее.

— Сейчас я пытаюсь узнать его, — ответила Люмис.

— Узнать? Узнать? Вы учить его должны, а не узнавать, — прошипела Яуса.

— Кто такой Лен? — спросила вдруг Люмис не своим — стеклянным ломким голосом.

Яусина не сразу нашла, что ответить. В молчании ее Лен слышал изумление, волнение и страх, будто она слышала какой-то другой вопрос.

— Лен умный мальчик, — как будто подсказала тетушке Люмис. — Он любит …

— Он маленький недоумок, который только и знает, что на животе по саду ползать, да…

— Трисс Яусина, — строго сказала Люмис, и зашуршало платье — она встала. — Это очень грустно, что Вы совсем не знаете Лена, и не знаете, что он может отличить своего дядю от духа пустоты.

Но Люмис ошибалась.

Потом много лет спустя сказки о Хемеле и воспоминания о дяде Хеме сольются в одну бурлящую и темную реку. Сейчас, стоило только Люмис сказать, что дядя Хем — не Хемель, как Лен уверился — они одно и есть.