Девятая глава

Шло время. Дождем пролился ливель, и сварель был уже на исходе.

Колким инеем осыпалась трава. Земля хрустела, яичная скорлупа, не земля — твердая, но хрупкая. Солнце молоком сочилось сквозь тучи. Сад заскучал, пожух и сник. Жуки, лягушки и мотыльки покинули его.

Но «Люмис» улететь не могла. Лен укутал ее опавшей листвой. Он навещал ее, но реже и реже. Дядюшка мог увидеть. Он мог забрать «Люмис». Теперь, когда деревья оголились, они, двое, были беззащитны.

Вчера Лен заметил, что кто-то рылся в одном из его тайников. Дядюшка обыскал и спальню, чего раньше не случалось. Яусина рыскала в леновых вещах частенько, всегда — напоказ. Но Хем постарался не оставить следов.

Дядюшка искал вставной глаз, ключ с буквой «Л» и Ленниза — маленькую коллекцию Лена. Он хотел повесить их среди своих пуговиц, монет и бабочек, жадный дядюшка Хем.

Лен рассовал свои тайны по карманам и рано поутру вышел в сад. Он хотел их спрятать.

Дым струйкой вился из кухонной трубы. Ветер перебирал ветки-струны, и нес густой запах моря — соленое дыхание Примура. Низкое небо зацепилось за шпили и так и висело — как пенка на молоке. Вывески молчали.

Лен уже шагнул под клены, когда дверь открылась, и Керина закричала:

— Вы куда? Чего шастаете по кустам с ранья? — голос кухарки эхом разнесся по улице.

Лен поплелся обратно, досадуя и злясь.

— Иш, как Сварель разошелся, — сказала Керина, запуская его в тепло, кивая на замершее окно, — Знат, что времячко его прошло. — Холод рисовал на окне раковины и водовороты, волны и лодки.

— Идите, умойтесь, на завтрак будет рисовый пирог, — Керина хлопнула его по спине полотенцем, — Идите, — вытолкала из кухни.

— Поиграете после уроков, — сказала, запирая дверь.

За столом Лен старался быть невидимкой — не брякал ложкой и сполз со стула, чтобы в любую минуту увернутся от цепких рук дядюшки.

Яусина завела разговор под сонную мелодию из радио.

— Братец, — она вздохнула, — Кико Манил вчера мне докучал. — Вступление застало Лена врасплох, чаще оно лилось по привычному руслу, иногда лишь хлеща по берегам: Прова — Прова-Прова.

— Вчера он подкараулил меня у театра, — сказала Яусина медленно, почти по слогам.

— Боюсь, он хочет осмотреть Лена, — пользуясь тем, что Хем не прожевал рис, продолжила Яусина, скорбно сложив руки на коленях, — что ж, это ожидаемо…

— Ожидаемо, — дядюшка прочистил горло и промокнул губы салфеткой — будто нацепил на них любезную улыбку. — Пообещай ему.

— Если он узнает… — дрожащим голосом проговорила Яусина.

— Он не узнает, — весело сказал Хем. — Мы будем тянуть время, а потом он устанет ждать.

— Он не устанет, — уверенно сказала Яуса.

— Что такое? — Брови Хема хмуро дрогнули.

— Ты не знаешь? — спросила Яуса и недовольно продолжила, — Братец, ты хоть что-нибудь знаешь?

— Нет, это же ты у нас собирательница сплетен, — сказал Хем.

— Я знаю об этих людях все, я знаю, кто они, и только поэтому они еще не знают, кто мы, — полушепотом произнесла тетушка.

— Хорошо-хорошо, — заверил Хем, — Так что же там с этим Манилом?

— Его отец, кажется — Цуго, убил соседа, — сказала Яуса, — Он был врачом и заподозрил, что сосед болен Кисниром. По всем приметам так оно и было — он выжил из ума, еле передвигал ноги, бормотал безсвязицу, но никто не знал наверняка. И однажды Цуго его убил. Только, ирония, сосед его оказался совершенно обыкновенным сумасшедшим. На суде Цуго настаивал на том, что никогда бы не убил обычного примурца. Ему дали смешной срок, но в приличном обществе над ним до сих пор похохатывают. — и Яуса насмешливо хмыкнула, — Кико на этом совершенно помешался. Он хочет понять, как отличить больного Кисниром от здорового человека.

— Думаешь, он поймет? Думаешь, он умеет отличать? — спросил Хем.

— Кто знает? — Яусина пожала плечами, — Нет, кажется, не умеет, но вдруг.

— Будем оттягивать, а потом — рискнем, — произнес дядюшка, поразмыслив.

— Хем! — воскликнула Яусина.

— Если что-то пойдет не так, его просто найдут в петле, — объяснил Хем, отодвигая тарелку.

— Мы…мы не можем его убить, — сказала тетушка и строго поджала губы.

Хем поглядел на нее непонимающе.

— Он единственный доктор на острове, — вкрадчиво произнесла Яусина. — А мы стары.

— Либо он, либо мы, — настаивал дядюшка. Яусина открыла и закрыла рот, заливаясь румянцем.

— Пойдем, — она схватила Лена цепкой рукой, как чайка острым клювом ловит рыбешку, и потянула за собой. У порога она обернулась, как будто хотела что-то сказать, но губы ее скривились, и она промолчала.

Яусина изменилась. Все гуще и ярче были краски на ее лице, платья стали тесны, шелка просвечивали, кружево не скрывало ее увядшей груди, вид ее становился все безумнее и безумнее. Она гналась за молодостью, догадался Лен.

Но ноги и разум ее уже были слишком слабы.

Люмис ждала в библиотеке.

— Здравствуйте! — она приветливо улыбнулась, и Лену полегчало. Яусина не ответила, только смерила ее надменным взглядом, будто пытаясь найти огрехи, но Люмис как и всегда была свежа и опрятна.

— Оставляю его вам, — холодно сказала Яусина, и удалилась.

— Кажется, твоя тетушка сегодня не в духе? — спросила Люмис.

— С тех пор, как Вы здесь, — ответил Лен.

Люмис удивилась и произнесла:

— Я нечаянно обидела ее?

— Вы украли ее молодость, — сказал Лен, и Люмис не нашлась, что ответить — вместо этого она подсунула к нему тетрадь и написала похожую на лодку «Л».

— Это Л, Ливель, Лунарь, Лен… — произнесла Люмис.

— Ленниз… — произнес Лен, и принялся выводить «Л», старательно обводя лодку, и остановился только тогда, когда на листе уже совсем не осталось места. Он облегченно вздохнул и повернулся к Люмис. Она не похвалила его, как обычно. Люмис сидела окаменевшая, и Лен не сразу догадался — она оглушена именем «Ленниз», а тонкая бумага, в которую он вдавил тысячу «Л» — ее сердце.

— Трисс Люмис, — он боязливо дотронулся до ее руки, и она вздрогнула, словно пробудилась от сна. Люмис посмотрела на него и еле заметно улыбнулась.

— Прости, я отвлеклась, — сказала она виновато, и взяла в руки его рукопись.

— Вот она! — сказала Люмис и аккуратно обвела «Л», которая вышла лучше других.

Лен подумал, что антиколбисты были не так придирчивы. Для них «Л», даже самая кривая и хромоногая, была «Л».

— А вы знаете, кто такие антиколбисты? — спросил Лен, чувствуя, как лицо наливается жаром.

— Только не говорите дядюшке, — тут же добавил он. Люмис удивленно вскинула брови и произнесла тихо:

— Он рассердится?

Лен только кивнул. Люмис задумчиво опустила взгляд, и Лену показалось, что она сейчас скажет, что это секрет, но она произнесла почти шепотом:

— Раньше мир был полон людьми, как океан полон рыбой, или небо — чайками. — Она смотрела на него пристально. — Но потом мир стал пустеть. Сейчас люди умирают чаще, чем рождаются.

« Прибыльное дельце, — думал Лен — Прибыльное дельце»

— Никто не знает, почему так случилось, но кто-то обвинил в этом открытие импульсовой энергии. Они называли себя антиколбистами.

— А… — Лен хотел спросить, но тут дверь стукнула, едва не слетев с петель. В зал вбежала худая женщина, похожая на призрака — волосы ее спадали на плечи путаными патлами, ночная рубаха прилипла к телу — мятая в желтых разводах, босые ноги кровоточили. Лицо женщины было бледно и на нем омутами чернели глаза.

— Ты — отродье! — она ткнула в Лена пальцем, по щекам полились злые слезы, смывая с лица остатки разума.

— Стойте, куда же вы! — в библиотеку вбежала Керина. Кухарка запыхалась, пока поднималась по пианинной лестнице, не поспеть ей было за юркой, как ящерка, Лильей Круман. Лильей Круман, Лен узнал ее.

Она была измучена. Живот, когда-то тугой мыльный пузырь, осел.

— Простите! — Люмис поднялась, пытаясь закрыть собой Лена.

— Она… она проскочила мимо меня… ох, зря я сказала, где вы… — причитала, досадуя Керина.

— Он — убийца! — воскликнула Лилья, и в горле ее что-то забулькало.

— Что Вы такое говорите? — удивилась Люмис, заглядывая в безумные глаза.

— Он проклял меня! Проклял! — она подходила все ближе и ближе. Керина пыталась скрутить ее, но Лилья выворачивалась и продолжала тянуться к Лену.

— Что случилось, Вы ранены? — дрожащим голосом пропела Люмис.

— Он убил моего ребенка, — еле слышно прошелестели губы ее, и она упала на колени. Лен отскочил к окну и замер в нерешительности.

— Убил моего мальчика… — внутри нее вдруг снова что-то захлюпало.

Что-то жрало ее изнутри, как червь — яблоко. Лен вдруг вслед за страхом почувствовал жалость.

— Я не хотел, — сказал он, — Она уже была пуста! Это не я! — он еле сдерживался, чтобы не заплакать. Керина стояла, обомлев, Люмис будто и не слышала его — она подала руку Лилье и сказала:

— Встаньте, вам нужно к доктору! — голос ее дрожал.

— Тварь! — всхлипывая, произнесла Лилья, — Чтоб ты подох! — Она хотела встать, но ноги ее задрожали, и она вновь повалилась на пол, хрипя и кашляя.

— Хватайтесь, — слабым голосом прошептала Люмис, продолжая тянуть к ней руки.

— Не нужна мне твоя помощь, шлюха! — Лилья зло улыбнулась, показав красные от крови зубы, и кое-как поднялась, ухватившись за стул. По ее ногам на пол лилась густая, почти черная кровь — Все знают, что ты Хемелева подстилка! — вырвалось из ее горла вместе с кашлем. Она задыхалась от боли. Люмис отступила и краем глаза посмотрела на Лена, жестом руки давая понять, чтобы он спрятался за ее спину и не высовывался.

— Он должен умереть! — Лицо Лильи скрылось за волосами, она опустила голову и пошарила в большом кармане на животе. Блеснуло лезвие.

— У нее нож! — крикнула Керина, схватившись за сердце.

— Зовите фэра Хема, — сказала Люмис, но Керина была так напугана, что не услышала.

— Трисс Керина, живо! — крикнула Люмис, и кухарка, вздрогнув, отмерла, будто этот крик вдохнул в нее жизнь, подобно заклинанию.

Она отступила, с опаской глядя на Лилью, а потом кинулась к двери.

— Пожалуйста, отдай, — Люмис медленно потянулась к ножу. Дыхание ее было прерывистым, и голос звучал тускло.

— Он — всего лишь ребенок…— ласково продолжила Люмис, но Лилья прервала ее.

— Он сказал, что я пустая, и вот — гляди, — руки ее зашарили по подолу, пытаясь оторвать его от ног и задрать повыше. — Пустая, пустая… — она хихикнула и отпустила ткань, глаза ее — две ямы — смотрели теперь на Люмис, и в них горели морские огни.

— Тебе не понять, — сказала Лилья, — Ты не знаешь, что это такое — когда жизнь наполняет тебя. — Она шагнула к Люмис. — Ты же гнилая, такая, как все — гнилая! — Нож дрогнул, и лезвие уперлось Люмис в живот, — Посмотрим? — Лилья улыбнулась. Острие прорвало тонкую ткань и уперлось в корсет.

— Сюда! Сюда! — в коридоре послышались вопли Керины, ее шаги перекликались с другими — шагами дядюшки.

Керина, раздуваясь, вбежала в зал, за ней в дверном проеме показался Хем.

— Лилья! — сказал он, — Скоро здесь будет твой отец. — Он обошел грязный след, который тянулся за Лильей, как слизь за улиткой и медленно подкрался к ней.

— Что такое, милая? — спросил он ласково и оглядел ее исхудавшую фигуру.

Лилья молчала, казалось, она его не слышит. Хем сделал пару кругов, прежде чем понял, что случилось.

— Ты потеряла его? Ты потеряла ребенка? — теперь уже он говорил резко, а под конец — зло. Лен узнал ту ноту, после которой дядюшка уже не может остановиться. Он отступил и потянул Люмис за собой.

Лилья не кинулась, осталась — застывшая, похожая на свечку, с которой капает парафин. Кап-кап на паркет.

— Негодная… — Дядюшка плюнул, и сжал кулаки. Челюсти его напряглись, заходили под тонкой кожицей желваки, глаза почернели.

Он бы ударил, но услышал голос Яусы:

— Сюда, за мной! — она поднималась по пианинной лестнице.

— Лилья! Лилья! — кричал кто-то другой. Голос с хрипотцой был Лену смутно знаком.

Звякало и клацало. Лен догадался, кто-то пробует открыть двери.

— Сюда, сюда же! — раздраженно звала Яусина.

— Доченька! — и в зал ввалился Керус, — Доченька! — Его взгляд метался, пока не наткнулся на Лилью. Хем отступил, едва сдерживая дрожь. Отступила и Керина, всхлипывая.

За Керусом в зал вошла тетушка. Она скривилась и достала платок. Яуса приложила его к носу, будто защищаясь от неприятного запаха. Но пахло вполне сносно.

— Деточка, пойдем домой, — ласково сказал Керус и на его безобразном лице проступили вены. Он потянулся к ней, смешной и страшный одновременно.

— Мы пойдем домой…Ли…— он запнулся на полуслове. Лилья обмякла. Нож звякнул, впившись в паркет. Керус подхватил дочь, которая мешком повалилась на пол.

— Керина! — прорычал сквозь зубы Хем, сверкая красными глазами, — Какого черта, ты ее впустила? Ты совсем ослепла?

— Фер…фер Хем…— мямлила Керина, потупив взгляд.

— Какого черта! — Хем не мог совладать с собой.

Керус скорбно горбился над Лильей, Он качал ее, сотрясаясь в беззвучном плаче. Брюки его пропитались кровью.

— Простите ее! Простите! — шептал он, кажется, попрощавшись с рассудком.

— Нужен врач, позовите врача! — воскликнула Люмис., глядя на Керину.

— Манил… Манил… — бессмысленно моргая, пробормотала кухарка.

— Да, врача! Врача! — Керус вскинул голову.

— О, нет! — заволновалась Яуса, — Не Манила… то есть, — она быстро поправилась, — Манил может задержаться!

— Да, — подхватил ее песню Хем, — Я довезу вас. К тому же… будет лучше, если об этом никто не узнает, о том, что Лилья была здесь, — он обвел всех внимательным взглядом, — Сплетни нам не нужны.

Остальные молчали.

— Керус, — Хем положил руку на плечо Крумара, — Я сейчас заведу машину, несите Лилью вниз, — Лицо его приняло благородное выражение, — долетим до Манила в миг! Шевелитесь же!

Керина заквохтала что-то про заляпанный пол, неловко поднялся Керус, Люмис обернулась и взяла Лена за руку.

— Ты как себя чувствуешь? — спросила она.

— Трисс Люмис, — вмешалась Яусина, — на сегодня занятия окончены! — и она потянулась к нему, — Лен, пойдем!

У двери Лен обернулся. Люмис ободряюще, но грустно улыбнулась.

— Никакого стыда! — шипела тетушка по пути наверх — в его спальню. — Никакой совести! В таком виде заявиться в чужой дом! — и она больно сжала его руку, — Это ты виноват! — она зло сощурилась, — Чего ты ей наговорил? — видно, Хем рассказал Яусе о том случае в лавке, — Ну-ка, скажи-ка, когда я умру? — она улыбнулась, но Лен увидел не веселье, он увидел страх.

— Не знаешь? — сказала тетушка, — Я еще спрошу, — она втолкнула его в комнату и заперла дверь.

Вернулись Хем и Яусина к полудню. Лен мог бы спрятаться, мог бы сбежать по тайному ходу, но он знал — рано или поздно придется выйти. Он сидел на сундуке с игрушками, послушно ожидая наказания, когда в замочной скважине повернулся со скрипом ключ, и в спальню вошел Хем.

По его перекошенному лицу Лен понял, что легко не отделается. Дядюшка раздувал ноздри, скрипел зубами, и морщины волнами расходились по его лбу.

— Что ты натворил? — И Хем наотмашь ударил его. Лен кувырком скатился на пол, жмурясь от белых вспышек. Удар, припасенный для Лильи, достался ему.

— Хем, аккуратнее, не по лицу, — Яуса остановила дядюшкину руку, занесенную для нового удара. Лен сел, чувствуя, как глаз наливается кровью — щека и бровь саднили. Слезы проступили и ручьями стекли к подбородку, но Лен не плакал.

— Давай, вставай! — Хем схватил его за шкирку и бросил на сундук, тот жалобно скрипнул, а Лен стиснул зубы, чтобы не закричать от боли.

— Пятки заголяй! — рыкнул дядюшка, распоясываясь. Лен, морщась, стянул ботинки.

— Носки снимай! Живее! — поторопил дядюшка. — Разворачивайся!

Лен вцепился в спинку кровати. Хем редко хватался за ремень, он предпочитал крепкий кулак.

— Начнем-ка, — в голосе дяди Лен услышал удовольствие. Жа-а-ать! — и боль пронизала насквозь. Жа-а-ать! — и перед глазами танцуют колодцы Лунаря. Жра-а-ать! — кричит ремень и Лен задыхается.

— Полегче, Хемель, — говорит Яусина, — Дай-ка мне.

И удары свистят снова, и снова пульсируют пятна, и снова разливается по венам пустота.

Жрать! — пяток Лен уже не чувствует и уже не считает удары. Слезы капают на изножье кровати. Жрать, жрать, жрать!

— Ну, и напоследок! — говорит Яуса устало. Жрать! — и Лен оглядывается.

Тетушка и дядюшка будто бы сыты. Оба улыбаются.

— Ну-ка сядь-ка! Пока еще чего не отбили! — хрипит Хем. — Так-то лучше.

Лен слышит его голос, но далеким эхом, его заглушает сердце — пульсирует где-то в пятках.

— А теперь скажи-ка, когда мы умрем? — спрашивает Яуса, еле сдерживая смех.

— Скажи-ка нам. — Ремень опять в руках Хемеля — извивается черной змеей, готовый кинуться и укусить.

— Или ты хочешь продолжить? — говорит дядюшка. Лен видит урывками — комната ходит ходуном, Хем и Яусина то невозможно близко, до бесконечно далеко. Он идет по лабиринту среди лунарных колодцев, и видит в конце:

— Двадцать первое число Моори этого водоворота, — говорит Лен.

Они смеются — хрипло, гортанно, звизгливо.

— Никто не должен знать, когда умрет, но раз уж ты нарушил это правило, — шепчет Яуса, — Мы тоже можем его нарушить.

— Можем нарушить! — вторит ей Хемель.

— Тринадцатое число Хемеля восемьдесят девятого водоворота.

Лен оглядывается, он один.

Когда ушли дядюшка и тетушка Лен не помнил. В какой-то сладкий миг все смешалось и подернулось дымкой, боль отпустила, Лен будто оглох. Оглохли его глаза и уши и язык.

Лен ощупал пятки, крови не было, но ботинки он надеть не решился. Куда больше его расстроило собственное отражение — глаз хоть и не закрылся полностью, но распух, ссадина тянулась от щеки к виску, кожа налилась болезненной краснотой. Он едва не взвыл.

«Как же я покажусь трисс Люмис?» — подумал Лен, желая одного — забиться в какую-нибудь мышью нору.

За спиной скрипнула дверь, кряхтя вошла Керина, сначала пузатая корзина, потом — кухарка.

— Сымайте белье, — сказала она, выглядывая из-за вороха одежды. — Фер Лен! — позвала, не сразу заметила, а когда шагнула к нему, ахнула и воскликнула:

— Светлый Мо, чего стряслось?! — она тяжело наклонилась, и корзина мягко села на паркет. Лен молчал, судорожно ища отговорку.

— Глаз-то цел? Бока не дырявы? — она усадила его на кровать и помяла, проверяя все ли на месте.

— Я упал, прыгал и упал… — пискнул Лен.

— Пятки-то в кипяток сувал? — подметила кухарка. Лену отчего-то полегчало.

— Ничего, погодь, — она подхватила грязное белье и скрылась в коридоре.

Вернулась Керина уже с другой корзиной — полной склянок, порошков и микстур.

— Ща припарку сделаем, мигом все пройдет! — пообещала Керина, — Только пощиплет чуть. — И она сыпанула на марлю то ли золу, то ли пыль, да шмякнула следом белой загадочной слизи, будто масло на хлеб намазала.

— Так-то лучше! — она довольная, подбоченилась, оглядывая Лена, — Только не шевелись! — заботливо предупредила и укрыла толстым одеялом.

Керина соврала — пятки щипало жутко, хотелось стряхнуть бинты и выставить ноги на холод. А марля на лице напоминала слизня, но Лен не жаловался.

— Это ж надо так расшибиться! — продолжала удивляться кухарка.

— Керина, а давно ты работаешь у Лиманов?

— Так, как приехали они, с семьдесят третьего водоворота…или семьдесят четвертого… — она задумалась.

— Они так и жили вдвоем? Пока не появился я? — продолжил Лен осторожно.

— Нет, — Керина присела на кровать, — Ленниз еще был.

Он едва сдержал мерзословие.

— Ленниз… — вместо этого сказал Лен, — А кто он? Почему я его не знаю?

Керина вдруг покраснела и с досадой проговорила:

— Вот болтунья… Трисс Яуса же запретила…— и кухарка замолкла, прижав мясистую ладонь ко рту..

— Но ты уже сказала, — Лен боялся, что она скорее откусит себе язык, чем продолжит разговор. Керина склонила голову и немного помедлив, отняла руку от лица.

— Ленниза я очень любила, любила и на похороны его не пошла — всю ночь меня рвало тогда, — сказала она, шмыгнув носом, — Он тоже, как и вы, вечно в ссадинах и синяках ходил. Хороший был мальчонка, Только он умер во сне. Я уж его уже после настройщиков эхо видела, когда из пульс вытащили… — и кухарка скорбно поджала губы.

— А как давно это случилось? — спросил Лен. Керина тем временем поднялась и отряхнула подол.

— Так Хемель шел, за пару водоворотов до того, как вы появились, — неуверенно сказала она.

— А откуда я появился? — продолжил Лен.

— Я-то почем знаю? Родственник какой-то… — и Керина устало вздохнула, — Прислуга не должна лезть в хозяйские дела. Не должна о них сплетничать… — она пошла к выходу, — Вы спите.

И дверь закрылась.

Лен подумал, что дядюшке и тетушке несказанно повезло с Кериной. Она, глупая и верная, не замечала очевидного.

Боль отупела и Лен задремал.

С Люмис он увиделся в следующий тречег, когда синяк под глазом почти исчез. Пятки зажили — и следа не осталось от былой красноты.

Люмис ждала в библиотеке. Тонкий силуэт ее рисовался на фоне окна, окаймленный млечным светом. Она стояла, как будто готовая обнять Лена нежными белыми руками, спрятать в подоле и унести далеко-далеко.

— Вот, он, уже здоров, — сказала Яуса, руша колдовство.

— О, что случилось? Синяки от простуды разве проступают? — заботливо спрашивает Люмис, склоняясь к Лену и ласково касаясь, будто стараясь стереть желтоватую отметину.

— Он упал, — сказала Яуса, глядя на Люмис презрительно, будто спрашивая, должна ли она перед ней отчитываться.

— Ворочался в бреду и упал с кровати, — добавила она, когда не услышала ничего в ответ.

— Было больно? — произнесла Люмис.

— Нет, — соврал Лен, как учила тетушка.

— Тогда я вас оставлю, — и Яусина исчезает.

— Ты же не падал, — говорит Люмис, и руки ее скользят по его плечам. Лен молчит.

— Сядь-ка, — она пускает его за стол. Лен берется за карандаш, готовый писать что-нибудь или считать. Но Люмис вдруг спрашивает:

— Ты же другой, Лен, — она старается поймать его взгляд, который он старательно прячет. — Ты видишь больше остальных.

И тени ползут из углов, и страх клубится вокруг.

— Ты предсказатель, как и Муриса, ты же знаешь? — шепчет Люмис. Лен осторожно кивает. Он чувствует поток холодного колкого воздуха.

— Ты сказал той женщине, что она пуста, и так и было, — продолжает Люмис.

— Так и было, — говорит Лен. И звуки сыплются какофонией. Поют вывески.

— Ни трисс Яуса, ни фер Хем не могут понять, — голос Люмис баюкает. — Никто.

Лен кивает, стараясь не слышать голосов.

— Знаешь, есть одна история, — и она берет в руки Кевральские сказки, листает их, конверт порхает по страницам, пока Люмис не находит, — Предсказатель и Кевраль, — читает она.

— Жил-был Предсказатель. Он угадывал ветра и дожди. Рыбаки спрашивали его про рыбу, влюбленные про любовь, а дураки — глупости.

Но, как и другие, он не знал, когда умрет.

Однажды исчез Мальчишка — его завлек в пучины и проглотил вечноголодный Хемель.

Одежку выплюнул, и течения полоскали ее, пока не вынесли на берег.

И к Предсказателю пришла Сестра Мальчишки, спросила, где пропавший.

— Найдешь в песке одежду, но не брата.

— Но где же он?

— Пройдут водовороты, вернется имя, но не он.

Пошла Сестра по берегу, запнулась — кувыкнулась. И вытащила одежонку.

И разозлилась девочка, и заметалась-закричала.

— Убил братишку Предсказатель, кто же?

Казнили Предсказателя, а тело выкинули в море.

Он опускается о на дно. И видит Хемеля.

— Вот и приплыл ты! — Он разевает пасть и в пучины пустые тянет.

И съест вот-вот, но тут:

— Ну, нет, уж подожди! — кричит Кевраль. — Он Предсказатель — значит, мой.

— Но он убил ребенка — и в мутных водах утопил! — и Хемель тянет дальше.

— Не я убил! — кричит Предсказатель, но только пузыри улетают, а он остается меж Кевралем и Хемелем — продрог-промок до нитки.

— Уж, ладно, отпущу, отдам, но если скажешь, отчего я умру.

— Но кто же знает? — говорит Кевраль и смотрит хитро.

А Предсказатель говорит.

— Умрешь от имени, когда проглотишь не ребенка, ленниза.

И Хемель отступил. Да так и сидел, вспоминая, но было имен так много, что пока он их считал — да думал, Кевраль уж вынес мертвеца на берег.

Им вслед лишь донеслось:

— Едал я таких, едал! — да только далеко был уже Предсказатель, лишь волны по песку прошуршали.

— Ох, позабавил ты меня, человек! — улыбнулся Кевраль, — Ох позабавил! Ох, не дурак ты, совсем не дурак, но предсказатель!

Люмис закрыла Кевральские сказки.

— Пройдут водовороты, вернется имя, но не он…— прошептал Лен и выудил из кармана энергоколбу. Он протянул ее Люмис.

— Что это? — спросила она.

— Ленниз, — ответил Лен.