Третья глава

Предупреждение: Не исправленная часть текста, могут упоминаться факты, которые уже упоминались и прочее-прочее. Редактирую сейчас.

Третья глава

Лен и Лен Лиман

Они, Яусина и Хем, вывернулись из цепких рук Цапека. К утру нашлись документы, и в тот же день Флемоорь подтвердил — у дворника Киснир.

В спальне Яуса разворошила шкаф.

— Нет! Не эта! Не эта! Не эта! — На пол летело тряпье, пока Яуса не нашла подходящую. С пуговицами-первоцветьями, какие носят только женщины.

— Вот, примерь-ка, — сказала она, оглядываясь по-хозяйски. — Грязнуля! — Тетушка заметила чернильные кляксы на подоконннике, — Фу! — Она заглянула под кровать, — Ужас! — Яуса прошлась рукой по спинке стула, смахивая пыль. Тетушка любила упрекнуть какой-нибудь ерундой и не стыдилась заметить, хлебая суп на ужине, что нынче дети портятся рано, того и гляди начнут разглядывать постыдные картинки и красть сигары.

Но Лен не унывал. Он уже дважды приколачивал ее обувку к полу, а раз — подсунул ей в кровать дохлую крысу. Иногда он прятал шпильки и булавки. Ее вуалью из какого-то криссина Лен ловил жуков в саду. Порой Лен сам себя боялся, но Яусина страдала заслуженно.

Она, впрочем, была не так строга, как Хем. И только поэтому он еще не подмешал в ее ночной крем костного клея.

Сейчас Лен замышлял потешную шутку — как бы подложить ей глаз, да так, чтобы он потом мерещился повсюду.

Яусина не догадываясь о леновых злодейских мыслях.

— Мой мальчик, ты должен говорить только правильные слова, — вдруг завела она, когда он скрылся за ширмой. Лен растерялся, он совершенно не знал, как отличить правильные слова от иных.

— Мы придумали историю, — Яуса опустила голову и смяла подол сорочки.

Лен, подсматривая за ней сквозь дырку в шелке, подумал, что она стыдится и страшится.

— Сварой и особенно Цапек не должны знать, что ты живешь здесь с рождения, — сказала Яусина мягче и тише.

— Почему? — спросил Лен.

— Иначе они заберут тебя! — воскликнула тетушка. Лен представил, как некий Цапек или какой-то Сварой подхватывает его с пола, кладет подмышку, и преспокойно выносит из Чаячьего Гнезда. И ему стало страшно.

— И что им сказать?

Взгляд Яусины прояснился, и лицо посветлело.

— Скажешь, что жил в Нелборге, в доме на Ливейной улице, — сказала тетушка.

— Ливейной, — повторил Лен.

— Ты помнишь, что у твоего дома было синее крыльцо, а больше ничего, — продолжила она, — Твоя мама погибла в городской библиотеке пять водоворотов назад. Ее звали Миа.

— А как звали мою настоящую маму и куда она пропала? — Лен спросил то, что терзало его многие-многие дни.

— У тебя нет мамы, — чуть помолчав, сказала Яуса, — Ты родился в Чаячьем Гнезде.

— Как? — спросил Лен

— Однажды утром я нашла тебя в корзине с грязным бельем, — ответила Яуса. Лен молчал, не зная верить или нет.

— Я говорила Керине — нужно почаще стирать, а то… — она осеклась, — Но это не важно… значит… твою маму звали Миа, а отца ты не помнишь вовсе.

— Маму звали Миа, а отца я не помню, — прошептал Лен и вышел из-за ширмы.

— Вот, так лучше, подойди-ка, — подозвала Яуса, улыбаясь.

— А как она погибла? — спросил Лен.

— От энергоэхо, взорвалась одна из ламп, громкое было дело, — произнесла тетушка, поправив воротничок. — Потом ты жил у дальних родственников в Пустых Раковах, но недавно, когда наша тетушка Мун подожгла дом, а дядюшка Мо совсем выжил из ума и ушел в море, да там где-то и сгинул… помнится, он что-то вечно бормотал, что настоящий Лиман должен помереть в лодке… но он, конечно, Лиманом не был… — речь ее становилась бессвязной.

— Они поверят? — спросил Лен, удивляясь, что и у дядюшки с тетушкой тоже есть, или были, дядюшка с тетушкой.

— Сварой не поверит… но и проверить не сможет, — Яусина пожала плечами, — У нас большая семья, из настоящих Лиманов остались только мы, но сколько семян рассыпано, кто знает? А Цапеку и бумаг с печатями хватит.

— А Пустые Раковы?

— Пустые Раковы — пусты. — Она встала и нашла в верхнем ящике брюки поприличнее. — Вот, это подойдет. Где лаковые туфли?

И он услышал в ее голосе смех.

— Там, может, и осталась пара стариков, ведь кто-то же нашел Мун… но кто им поверит? — сказала Яуса.

— И давно я в Чаячьем Гнезде? — спросил Лен.

— С начала ливеля… — тетушка задумалась, — А еще… тебе одиннадцать водоворотов, — добавила Яуса. Лен внимательно глянул и спросил:

— Почему?

— Самый младший ребенок на Примуре — Румме Кровук, ему десять водоворотов. Если узнают, что тебе всего восемь — проходу не дадут, будут вынюхивать. Понял? — произнесла тетушка осторожно.

Лен кивнул. Яуса поправила его челку и улыбнулась дрожащими губами.

— Ты Лен, Лен Лиман…Лен Лиман, — прошептала она.

— Иди, — Яусина открыла тяжелую дверь, за которой раздавались глухие голоса.

Лен шагнул внутрь. И увидел чудную лысину, похожую на кружево или паутинку. А на лысине — чайку. Красная крапина ее голова, а крылья — черные росчерки. Она — причудливая родинка.

Пухлая рука прошлась по волосам. Кто-то обернулся, и Лен узнал орденоносного Лилуйа, а следом незнакомца, который стоял среди оживших портретов, и который, протягивая к ним свет лампы, сказал: «Это же Лиман!»

«Это же Нире Сварой!» — подумал Лен, всматриваясь в гостя. Нире был чужаком здесь — в чистеньком кабинете Хема, он — комок пыли и паутины. Серый полинявший пиджак сидит плохо, мешком, но на его бесформенной фигуре едва ли что-то может сидеть хорошо. Брюки коротковаты, ворот рубашки засален. Все в нем просто и нелепо, кроме узорчатой лысины, поэтому Лен отводит взгляд.

Кабинет такой, каким его запомнил Лен — полный всяких шумов. В настенных часах с боем клацают пружины, и шуршат шестеренки. Из радио льется волнами то громче, то затихая, сонная мелодия, иногда заглушаемая помехами.

Пахнет пожившей бумагой. Потертые переплеты окружают их, и кажется, что стены сложены из книг, как из кирпичей.

Еще пахнет сигаретами. Дым вьется тонкой нитью, рассеиваясь у потолка.

Кувшин склеен. На нем шамп Примура — крылатый паук.

На стене портрет Фис Лиман, одноглазый портрет — Лен подстрелил ее. Тонкие руки на узорчатом подоле. Волосы льются тяжелыми темными ручьями. Она грустит.

— А вот и он — Лен! — Хем фальшиво улыбнулся и поманил его.

— Ему же нет еще и восьми! — воскликнул Нире Сварой, прищурившись.

— Нет, ну что Вы, ему уже почти одиннадцать, — заверил Хем, и обратился к Лену, — Поздоровайся с Нире, он журналист из «Примурского рыбака».

— Здравствуйте, — кивнул он. Яуса советовала помалкивать, и он промолчал о том, что ему и правда, на днях исполнится восемь.

— Муру Кровуку, ему же девять? — спросил Нире, и камень в его горле так и запрыгал. Лен нахмурился и опять коротко глянул на журналиста. Нире Сварой, несомненно, родился в Примуре, здесь же рос, и когда-нибудь здесь же и умрет. Он холостяк и почти всегда пьян. Как и сегодня. Его дыхание хмельное и шумное, губы кривятся, лоб морщится, будто Нире только и думает о том, как не вывалиться из кресла.

— Кажется, — сладко улыбаясь, пропел дядюшка Хем. — Но Вы говорили что-то о том старике, который напал на Лена.

— Да, — гость хитро поглядел на него, — Это очень загадочная история. — Он опять пригладил волосы. — Кико… Кико Манил говорит, что он, как будто… уже был мертв, когда Вы его продырявили.

Хем нахмурился и произнес, подавшись вперед:

— Простите, мертв?

Лен вспомнил душный рыбный запах, исходящий от дворника, и ничуть не удивился.

— Он говорит, что у него не мозг — каша, — продолжил Нире, и сказал бы что-то еще, но Хем его оборвал:

— У половины Примура не мозг, а каша! — Хем устало вздохнул, — Но это объясняет, почему полицейские так и не наведались ко мне.

— Манил большой сказочник. — Взгляд гостя помутнел. — Но, вообще, он так и выглядел — будто его вынесло на Моорном берегу.

— Еще он никогда не работал дворником, — Нире продолжил рушить правильный мир Хема. — Вернее, он выдавал себя за некоего Перкиса Ларкина, который устроился на работу в шестьдесят третьем, и тогда — это был Перкис, но не сегодня.

— Как? — Дядюшка оторопело заморгал.

— Никто не заметил подмены, — гость усмехнулся. — Это какой-то дворник…

— У нас под боком живет чудовище, и никто не замечает? — пророкотал Хем.

— Но и сами Вы не замечали?

— Я долгое время жил в Елофборге, и вернулся только в семьдесят третьем, — ответил Хем, — Кто знает, он уже мог быть… а где настоящий этот ваш Перкис?

— Неизвестно, — задумчиво сказал Нире, — Полагаю, он мертв.

— Не верится, что такие ужасные вещи происходят в Примуре, — Хем покачал головой.

— Да, и единственное, что спасает Вас от суда — поправка о синдроме Киснира…

Гость умолк. Но и дядюшка молчал.

— Манил утверждает, что это самый запущенный случай, с каким ему пришлось столкнуться, иначе он не может объяснить столь обширное омертвение тканей и прочего-прочего… Манил такой сказочник, знаете ли, — и Нире рассмеялся.

Хем не проронил ни слова.

— Знаете, недаром больных Кисниром разрешено отстреливать, как бешеных собак, они безумны и безумно опасны. Но этот… он долго жил рядом с людьми и никто не подозревал о его…

— На что вы намекаете? — спросил Хем.

— Начистоту… — Нире удобнее развалился в кресле, — Никому в Примуре не нужен этот суд.

— Он был болен и он напал на Лена, и я убил его, и давайте перейдем к Лену, Вам же уж нетерпится? — прокашлявшись, сказал Хем.

— Нетерпится, — Откуда-то из-под боку гость достал портфельчик. Его мучные пальцы прошлись по замкам, и он достал какую-то чудную вещицу и, щелкнув кнопочкой, положил ее на стол.

— Что это? — спросил Лен, позабыв о предостережениях Яусины. Внутри диковины что-то вертелось и шуршало, будто стрекоза звенела крыльями. Он не мог разобрать — «Зву-ко…гр…граф». Лен сощурился, прислушиваясь к шепоту.

— Это звукограф, мой мальчик, — натянутая улыбка появилась на губах дядюшки.

— Кто-то занимается его обучением? — спросил Нире, ерзая в кресле. Глазки его хитро блестели, подбородок дрожал, будто от нетерпения.

— Он жил в Пустых Раковах с нашей тетушкой Мун, но Вы ведь знаете, что под конец она сожгла свой дом? — Хем врал дальше. — Но скоро мы, конечно, найдем учителя.

— Почему Вы скрывали ребенка? И как долго? — продолжил Нире, обняв живот руками.

— Когда умерла Мун? Месяца два назад? — Хем прищурился, — Мы привезли его тайно, мы знаем, каким шумным бывает Примур. Не хотели его пугать.

— И какой же была тетушка? — Нире обратился к Лену.

Он не сразу нашел слова.

— Она… она была старой, — пискнул Лен, не сомневаясь, что так оно и было. Нире усмехнулся и произнес:

— Очень меткое описание.

Лен уловил в его голосе издевку и вдруг понял, что репортер догадывается о тайнах Хема. Будто этот странный пахнущий душным одеколоном старик, может учуять вранье.

— Его мать погибла пять Тресканий назад в Елофборге, в библиотеке Киснира, — завел рассказ Хем, и Лен вдруг понял, что хочет, чтобы дядюшка сочинил историю прочней, чтобы этому гадкому Нире неповадно было, а то расселся, жирный гусак.

— Энергоэхо Лунда Нимьян, — кивнул репортер. — Одна из ламп вышла из строя, и в энергоэхо убило…человек семнадцать? — припоминал Нире, одергивая ворот.

— Что такое энергоэхо? — спросил Лен.

— Он не знает? — удивился гость, а Хем заерзал, вроде порываясь встать, но остался сидеть, проговорив:

— Он многого не знает. Мы воспитываем Лена в старой манере.

Нире нахмурился и заводил глазами, будто перемешивая мысли.

— Ты же знаешь, как работает чайник? — вдруг спросил он, и Лен растерялся.

— Или, вот, звукограф. — Гость взял со стола чудную вещицу и остановил шуршание. Длинным желтым ногтем он подцепил крючок, и щелкнуло. В руку выкатился блестящий цилиндр. Лен вдруг вспомнил страшного старика манящего его вставным глазом.

— Смотри, Лен, — Нире протянул ему металлическую капсулу. Она каталась в его ладони, как маленькая серебристая рыбка, как ленниз. Рыбка, которая, говорят, приносит удачу.

— Это пульсовая колба, заряд в ней совсем маленький, она заведет только звукограф или, может, часы, — проговорил Нире, и она перекатилась из его руки в руку Лена. Внутри что-то билось, тихо и быстро, как сердце канарейки.

— Она такая маленькая, — удивился Лен и прочел на ее боку имя.

— Да, в семнадцатом научились делать такие крохотные, что бусины, — сказал Нире.

Хем следил за ними, журналистом и Леном, ледяным немигающим взглядом, по которому было ясно — Лена ждет взбучка.

— Когда человек умирает, из него вытягивают посмертный импульс. Его, как говорят, романтики, последний вздох. Ему-то он уже не нужен, — продолжал Нире, — Его упаковывают в такую вот колбу, и кодируют — видишь там полосы?

— Это не полосы, — сказал Лен, хмурясь, — Это имя.

— Да нет же, дружок! — усмехнулся Нире и протянул к Лену руку, прося отдать ему колбу.

— Здесь написано — Крениза Сварой. — Лен отдал.

— Что? — крякнул Нире и закашлялся в кулак. Лицо его побагровело, а глаза выкатились.

— Не выдумывай, — строго сказал Хем.

— Он не выдумывает, — справившись с кашлем, произнес Нире, — Там, и правда, Крениза, моя сестра. Ты помнишь ее, Хем? Она померла в том водовороте… Откуда ты узнал? — последнее он сказал уже обращаясь к Лену.

— Я прочитал.

— Он просто где-то слышал ее имя, вот и напридумывал. Все просто совпадение! — Хем юлил.

— И часто в вашем доме вспоминают мою сестрицу? — тихо произнес гость.

Хем промолчал.

— Я закурю? — спросил Нире и, не дожидаясь разрешения, вытащил из кармана пачку сигарет. Он не верил в совпадения.

— Значит, там — ваша сестра? — спросил Лен, представляя, как внутри колбы спит женщина. Спит, похожая на жука, которого поймали в коробок.

— Нет, конечно, там ее нет, ее нигде нет, это просто физический заряд, который при жизни растекается по телу подобно крови, заставляя тело двигаться, — сказал гость, пуская клуб едкого дыма.

— А где она тогда? — не унимался Лен.

— Когда человек умирает — он исчезает, как его и не было, — сказал Нире. — Но это все пустые разговоры, — он пришел в себя — вернулся насмешливый тон и взгляд прояснился.

— Я, кажется, остановился на том, что сейчас чей-то посмертный импульс освещает эту комнату, посмертный импульс заставляет стрелки идти, а воду — кипеть. Так вот, иногда, если колбу повреждают, импульс вырывается наружу. — Нире говорил плавно, но Лен чувствовал, что он усердно выбирает слова, и будто выводит их внутри себя, прежде чем выпустить изо рта.

— Это опасная штука, — он повертел в руках Кренизу, — В этой заряда, что в праздничной хлопушке, — его губы дрогнули и Лен прочел — «Как и при жизни».

— Но есть другие. Водоворотов сорок назад на одной из военных баз, на Нулевой Земле, это давнишняя история, сейчас и не припомню, испытывали оружие Импульс-М. Погибших считали сотнями. Энергоэхо подобно стихии. Базу эту как опечатали, так она и стоит закрыта и сегодня. — Нире стряхнул пепел на пол и продолжил. — Его звали, кажется, Крю Слу…

Хем натужно прокашлялся и крепче вцепился в подлокотники.

— Удивительно, как после одних остается только пшик, после других — Водоворотная Буря, — промолвил репортер.

— Но мы говорили не о том, — напомнил Хем, и Нире обернулся к нему, будто только вспомнил, зачем он здесь.

— Да, точно! — он вставил колбу назад, и вновь зашуршала пленка.

— Итак, Вы сказали, что это было энергоэхо.

Хем кивнул.

— Кажется, да… шел моорь восемьдесят третьего…был ли то теракт или случайность? — Гость поправил пиджак.

— Виновного так и не нашли.

— И как же звали маму Лена? — спросил Нире, улыбаясь.

— Ее… ее звали Фис, — сказал Хем. Фис, как будто рассыпался сахар? — подумал Лен.

— Но здесь он уже два месяца? — уточнил Нире, поглядев на портрет Фис Лиман.

— Видите ли, он выжил, но… случилось нечто странное. — Хем прищурился. — Нечто странное? — протянул Нире. Они будто забавлялись игрой — Хем врал, а Нире пытался поймать его на лжи.

— Как Вы заметили, он выглядит так, будто родился восемь водоворотов назад, — пустился в объяснения дядюшка. — После того случая в библиотеке его рост замедлился.

— Синдром… синдром Киснира? — удивился Нире, смоля вторую сигарету.

— Еще поэтому мы скрывали его, — подтвердил Хем.

— И опять же поправка о синдроме Киснира защищает Вас, — заметил Нире, — Я не имею права разглашать его диагноз. И это объясняет, почему никто и слыхом не слыхивал о Лене.

— И что же синдром? — спросил гость, пару мгновений помолчав.

— Свою темную сторону он проявит еще не скоро, а водоворотов этак через восемьдесят, — пустился в рассуждения Хем, — Мы не смогли бы долго скрывать эту… — он замялся, — особенность… поэтому мы выбрали правду.

— Это все-таки очень символично, что встретились Лен и тот бедняга, — задумчиво произнес Нире. — Библиотека Киснира, синдром Киснира… ха!

— Это жизнь.

— И что же Лен, ты совсем не боишься, что тебя настигнет та же участь? — спросил Нире.

— Что дядюшка застрелит меня? Может быть, иногда, — Лен склонил голову.

Хем фальшиво рассмеялся и сказал:

— Да нет же! Нире говорит о синдроме.

— Нет, не боюсь, — и Лен посмотрел репортеру в глаза, мол — догадайся почему?

Нире отвернулся и выключил звукограф.

— Я сделаю снимок? — спросил он у Хема.

— Без Лена, — предупредил дядюшка строго.

— А это тот самый фукен? — Нире кивнул на стену за спиной дядюшки. — Почему Вы взяли именно его?

— Но в доме нет другого оружия, — Хем развел руками.

— Это ведь знаменитый фукен? — Нире вытащил из портфельчика еще одну чудную вещицу. Она щелкнула со вспышкой. Но Лен не расслышал.

— И общий план, — Нире вновь прицелился.

— Без Лена, — с улыбкой напомнил Хем.

— Без Лена, — кивнул Нире, и опять щелкнуло, но иначе. Лен огляделся.

— Чертова ваза! — ругнулся Хем. Трещины вскрылись, и фарфор рассыпался по столу.

Лен научился читать по лозунгам, которыми забили окна гостиной.

Первое слово, какое он прочел на фанерках, кричало — «Антиколбисты!». Оно сложилось из громких звуков, похожих на зов сверка — северного ветра и звон натянутых парусов. Слова мешались в грязь, сыплясь шумом.

«Импульс в каждый дом! Впереди только будущее! Бей антиколбиста-терорриста!» — буквы трещали.

Сегодня Нире Сварой шагнул за порог, и сладкая улыбка сползла с дядюшкиного лица. Хем потянулся к нему через стол. На пол осыпалась с шелестом стопка бумаг, цок-цок-цок, полетели карандаши, скрепки и кнопки, градом — прочая канцелярская мелочь. Лицо дядюшки искривилось, оскалились гнилые зубы.

Он привычно ухватился за левое леново ухо и потащил к себе. Лен прослезился от боли, но тоже вполне привычно.

— Что за выдумки? — спросил дядюшка. Лен мог спросить то же и у него, но промолчал, опасаясь за длину своих ушей.

— Про Крезину, — Хем решил, что Лен не понял, ведь слышать-то он сейчас должен был преотлично.

— Я прочитал, — и Лен обиженно сжал губы.

— Так ты ведь не умеешь! — Хем подозрительно прищурился.

— Умею, меня научили антиколбисты! — закричал Лен и закрылся руками. Дядюшка вдруг отпустил.

— Анти…колбисты? — еле слышно пробормотал он, — Но они не могли быть здесь.

— Они научили тебя шифру? — спросил дядюшка, чуть помедлив. Лен молчал, он не мог объяснить Хему, как читает. Эта его чудесная способность разделяла миры — его и дяди. Они соприкасались кое-где, и там мир Лена чуть тускнел, а хемовский наполнялся красками.

— Я вырасту, и обман раскроется, — произнес он, зная, что в ответ дядюшка отвесит ему оплеуху, но тот лишь устало вздохнул.

— Не раскроется, — медленно проговорил он, и добавил строго, — А теперь — кыш, пока не передумал. — Хем лениво махнул рукой.

Лен выскочил за дверь. Ухо горело, но не огорчало Лена ничуть. Наконец — свобода! Он пронесся по лестнице сквозняком и влетел в кухню.

Лен остановился у садовой двери, и уж тут-то огорчился по-настоящему. На улице начался дождь.

— Вы енто куды? — за спиной прокряхтела Керина, — В чистом.

Лен обернулся. Кухарка сидела в углу, развернув на коленях полотенце. Она зашивала большую дыру, какую, видно, прожог лунный камень, упавший с неба. Уж точно не утюг.

Грубые керинины руки тянули белую нить, тонкую жилу, блик лунного света. А чем еще латают метеоритные дыры?

В печи трещал огонь, и табурет скрипел под Кериной, кипели супы и чаи, но только тут Лен иногда ощущал странную безмятежность.

—

Над головой ее качались лоца — раковины с круглыми отверстиями, которые мелодично бренчали и иногда посвистывали, если в кухню пробирался сквозняк. Ликольца отпугивали ларвиков — помощников Кевраля, которые так и норовили все запутать и заплести. Кисенников она приманивала молоком и маслом, они, хранители очага, отгоняли мышей и давили тараканов. Керина переступала кухонный порог с левой ноги и мела черемшовой метлой, которая по поверьям выметала из дома ветроухов. А еще с Мурисинового острова она привезла гадания. И, конечно, с тех пор паучьи сети, прогоревшие головешки и речные камни никогда не врали.

Лен в задумчивости покосился в окно. На улице все злилась непогода. Ветер хлестал прутьями — дождевыми струями. Солнечная жемчужина проглядывала сквозь пелену облаков. Вот-вот раковина захлопнется, и небо потемнеет.

Керина бросила шитье и пошла в кладовую. Ее тяжелые шаги замолкли где-то в конце коридора. Садовая дверь вдруг дернулась, задвижка — клац-клац — и ослабела. Лен обернулся.

Тук-тук — кто-то постучал по стеклу, которое уже успело запотеть — жар так и пыхал внутри, а снаружи холод дымил. Лен увидел на окошке след. Он приложил к нему ладонь и убедился, что его рука меньше.

Лен стер испарину. Сад был пуст и полон неясных теней. Они кружились, кидаясь сорванной листвой и брызжа грязью.

Он подумал, что это очень страшно, когда незнакомец сует тебя в узорчатый саквояж. Откуда взялся тот саквояж, Лен не знал. Он просто возник, играя пестрой шкурой, как какая-нибудь редкая жаба.

Лен не умел отделять правду от вымысла.

Но Нире Сварой умел. Его статья, которая вскоре появилась в «Примурском рыбаке» подтвердила все худшие опасения Хема — журналист не верил ему. Статейка, правда, занимала всего половину третьей страницы, упираясь в рекламки. Нире издевался.

— Будто необычайный урожай кердишонов и моквари, важнее нашего происшествия! — возмущалась Яусина, — Будто шторм, который унес в море пару лодок, не иначе — Водоворотная Буря, — она зло сжала кулаки.

— А оно хорошо! — Хема ничуть не обидела такая очередность, — Может, история моя смешна, может ее Сварой и выставляет острыми углами, да только кто же до нее доползет, через огороды да бури?

Яусина только фыркнула в ответ.

— Сварой не дурак, хоть и пьяница, — продолжил Хем, — Он припомнил, как между прочим, что Миру Кровуку уже девять.

— Да, и что? — воскликнула тетушка.

— А то, что Лен младше, и Сварой понимает, что нам не нужна шумиха. И он сомневается, что у мальчишки Киснир. — Хем тряхнул газету, — Вскорости к нам явится Манил, помяни мое слово.

Яусина опять фыркнула.

Читая, Хем морщился, будто мучился желудком, он хмыкал и поджимал тонкие губы. Взгляд его блуждал по строчкам, запинаясь за щедро рассыпанные запятые и тире.

— Но могло быть хуже, — он отложил «Примурского рыбака» небрежно или даже брезгливо. Лен заглянул в открытые страницы. Заголовок звучал странно «Стрельба на Кевральской улице».

Нире писал сухо и скудно, будто жалея слов. Будто его жизнь измерялась ими, и смерть уже была близка. Поэтому буквы он цедил.

Хем был прав — если кто и прорвался сквозь огороды и бури, то, верно, первый примурский сплетник.

— Снимок получился… — Яусина взяла газету и прищурилась, — … что это? — Она вытащила из складок платья очки и поднесла их к носу, — Это Лен?

— Где? — Хем встрепенулся и выхватил «Примурского рыбака» из ее рук.

— Ну, вот же, он отражается в окне, — Яусина ткнула пальцем. — Он машет нам, он машет Примуру.

— Это обман зрения, это иллюзия, Лен был далеко, — сказал Хем.

— Ну, тогда кто-то другой, — сказала тетушка.

— Это игра света или пыль… тут и не разберешь… — хмурясь, произнес дядя, старательно изучая фотографию. Лен вытянул шею напрасно, Хем заметил — он смял газету и бросил в камин.

Лен знал, что в Чаячьем Гнезде живет привидение. Иногда в коридорах он замечал мерцание, похожее на отсветы тусклой лампы или облако мошек. Призрак мог быть причудливым пятном на скатерти, или тенью, которую будто бы кто-то потерял. Он скитался по дому, оборачиваясь то затихающим звоном, то глухим эхом. И всегда смолкал, стоило только навострить слух.

«Это мальчишка, мальчишка!» — с восторгом подумал Лен, ковыряясь в еде. Он вдруг страстно захотел его поймать. Они бы могли подружиться. Они могли бы вместе ловить лягушек или сыпать муравьев в подушки Яусы. Наверняка, призрак знал все тайные ходы. Он мог бы рассказать кое-что о смерти…

И восторг сменился горечью. Лен никогда не видел детей, его окружали старики — скучные и пахнущие плесенью чудища.

И, он страшился, так будет всегда.

Четвертая глава

Три дня спустя дядюшка вдруг взял Лена в лавку.

Покойников на Примуре хоронило море. Но будто бы оно не могло их проглотить без траурной мишуры, которой торговал Хем.

В «Прощаниях Лимана» пахло карамелью и смолой. У входа чередой стояли лодки-нелцы, привязанные цепью, будто бы прилив иногда доползал и до Кевральской, и норовил их унести. В нелцах мертвых отправляли в последнее плаванье.

На волнах лодку опрокидывали, и покойник, закутанный в покрывало, погружался в пучины. Тело тонуло — по старой традиции нутро наполняли камнями. Нелцы бросали, и, бывало, их выносило на Моорную отмель. Говорили — мертвец шлет весть, он перешел границу. Иногда на сушу выносило и покойника. Говорили — море выплюнуло. Его хоронили в земле. Но мертвые возвращались столь редко, что на берегу было лишь с десяток могил. Лен слышал это от Хема.

Нелцы походили на перевернутые панцири: маленький, похожий на блюдо для рыбы — как раз по Лену, узкий и длинный, как футляр для очков — Хемов, обтянутый кожей, глубокий, чтобы влезли все шелестящие юбки Яусины, и грубый просмоленный плот — такой же простой и тяжелый, как Керина.

Венки — чаячьи гнезда, обтянутые лентами и прощаниями, украшенные бумажными и шелковыми цветами радовали глаз пестротой. Они не походили на скорбные символы, они напоминали праздничные дары.

На прилавке расстелено покрывало из тончайшего кружева — для умершей невесты, за ним свесил с полки хвост верновдовий платок — черный снаружи, но узорчатый изнутри, чтобы видеть цветные сны. Следом Лен замечает сине-белое сукно, прихваченное по краям грубой ниткой — для погибшего солдата, и почти прозрачную сеть, в которой льется лунный свет и перламутр — Мурисин Плащ. Его стащат с какой-нибудь богатой старухи и вновь продадут Хему.

Рыбаку в нелц положат соли — так он и пойдет по ней, как и хаживал раньше по песку, словно по волнам.

Ребенка укроют сеткой для ленниза — самой редкой и мелкой рыбки на Примуре.

Потолок высоко — и на нем пляшут чайки, пол низко, и пустой. Окна — витрины, но их давно не протирали. И лампы горят тускло, но Хему только это и надо — лишь бы покупатели не видели лишнего — какой царапины, прорехи или пятна.

Хем протирает деревянный прилавок, похожий на длинный нелц, сметает пыль с одежных плечиков, перебирает свечки, и ставит их, чтобы не заметили, что их погрызли мыши. Он подметает — пыль клубится удушливыми волнами.

Лен сидит за прилавком, затянутый в аккуратный костюмчик, будто он какой товар.

Хем поменял вывеску — «Открыто», и Примур заглянул в лавку, обернувшись старушкой.

Все в незнакомке цеплялось и липло. Розовый шарфик вился следом, поглаживая и щекоча. Перчатки ее играли на лаковой сумочке. Юбка обнимала острые коленки, а каблуки впивались в пол. Ее мутный взгляд ухватил нелцы, холодно пробежал по пестрым гнездам и острыми иглами впился в Лена.

Лен прищурился, разглядывая старушку. Его нелц был ей мал, когда как нелц Яусины — слишком велик.

— О, дорогая Лу Ямьюн! — за прилавком появился Хем. Он улыбался, но фальшиво — глаза его оставались пустыми дырами.

— Вы все цветете, — разочарованно произнесла старушка, по-птичьи склонив голову.

— Человек может никогда не жениться, он не заведет детей, но он умрет! — весело произнес дядюшка и пригласил старушку манящим жестом за собой. — Посмотрите, какое украшение привезли мне на днях из Елофборга. Вы могли бы украсить могилу мужа к Омыновению, он, если я не ошибаюсь, на берегу? — И Хем зашуршал цветами, пока не ухватил маленькое гнездо, усыпанное мелкими белыми лепестками.

— На берегу, — насмешливо произнесла Лу, — Вы помните… когда он выплыл, я подумала, что даже после смерти он будет мучить меня. — Она фыркнула, и умолкла.

Хем вздохнул и уже разинул рот, превращаясь из дядюшки Хема, которого знал Лен, в другого, которого знал весь Примур — болтливого пройдоху, торгующего всякой чепухой, но Лу его оборвала, нетерпеливо взмахнув рукой.

— Да уж угомонитесь, Лиман! — гаркнула старушонка и шмякнула сумочку на обшарпанный прилавок, — Этот ветроух, слава всем богам, мертв!

— Хотите присмотреть что-то для себя? — спросил Хем.

— Обувку, — ответила старушка твердо.

— Для Вас? — полюбопытствовал Хем.

— А для кого же? — процедила Лу, отвернувшись.

— У Вас редкий размер. Тридцать третий? — спросил дядюшка, нависая над прилавком.

— Он разносился к старости, когда-то тридцать первый, — гордо ответила старушка, будто от размера ноги зависел размер ума или сердца.

Лен еще не знал, что к старости ноги растаптываются, волосы линяют, а глаза усыхают, но глядя на Лу, любой бы подметил, какая она старая, будто высушенная на ветру и солнце.

— Вот туфельки, чудесные туфельки, обтянутые шелком, каблук из кости — ручная работа, — сказал Хем, достав из-под прилавка две черные лодочки.

— Лодки должны быть прочными, вот и все, — сказала старушка и принялась мять и гнуть несчастные туфли. Они скрипели в ее цепких руках так противно, что Лен едва терпел.

— Мне на них еще плыть до Хемеля, — пробормотала старушка и успокоилась.

— До Хемеля? — сквозь фальшивую улыбку процедил дядюшка, подсовывая ей низенькую табуретку и коврик.

— А до кого еще? — спросила Лу, снимая босоножки.

— Ну-у-у, до Кисеня, — предположил Хем, — К нему отправляются все женщины.

— Если только они не убивали, — фыркнув, произнесла старушка. Она встала, и пошаркала левой ногой, а Лен представил себе, как она скользит по черным примурским водам.

Лу прошлась по залу.

— Весь Примур отправится к Хемелю, — и выдержав паузу, — Хорошие лодки.

Она расплатилась, опять поглядывая на Лена искоса.

Дверь за Лу хлопнула, едва не прикусив ее шарф.

— Старая ведьма, — прошептал Хем, пересыпая монеты в кассу.

А в витрине уже мелькнуло знакомое лицо. Это был Нире Сварой.

— Доброе утро, достопочтенный мой Хем Лиман! — он неповоротливой тушей ввалился в лавку, чрезвычайно оживленный и веселый — очень пьяный.

— Доброе утро, Нире, — ответил Хем.

— Сейчас здесь будет весь Примур! — пообещал он, раскрыв объятья, будто пытаясь охватить Хема.

— Вы нынче знамениты! — он запнулся и чуть не распластался на полу, — И каждый что-нибудь купит! — он поправил помятую куртку. Дядюшка смотрел на Нире с едва сдерживаемым раздражением.

Нире остановился, пошатываясь, и почесал затылок. Лен вспомнил о лысине и спросил:

— Откуда у Вас чайка?

Нире на мгновение задумался.

— Чайка на голове… родинка… — уточнил Лен. Хем громко топнул и посмотрел исподлобья.

— У моего отца была такая же, а до него — у деда…

Лен не нашел, что ответить. А Нире запутался — взгляд его помутнел, и он заозирался, будто обронил что-то важное.

Потом вздрогнул и повернулся к Хему.

— Та милая вещица еще здесь? — спросил Нире.

— Плащ Мурисы? — Хем разложил перед ним уже знакомое Лену покрывало — будто расшитое каплями росы и очень дорогое, которое всегда возвращалось к Хему. Оно приносило Хему маленький приятный доход. Он продавал его, заламывая страшную цену, но когда его возвращали — отдавал только то, чего она стоила на самом деле.

— Какая чудесная тонкая материя! — Нире погладил покрывало, и Лен поморщился — Нире был отвратителен настолько, насколько была прекрасна накидка.

— Это слезы? — спросил он, разглядывая бусины. — В ней моя мать лежала в поскорбные дни.

— В ней лежала половина Примура, — напомнил Хем ледяным тоном. — И никто не тонул.

— Отдай ее мне, и никто не узнает о мальчишке. — Искра в глазах Нире погасла, и он перешел к делу.

— О том, что у него Киснир? — спросил Хем, — Да, поверьте, уже через пару дней об этом будет знать весь Примур …

— Он не Лиман, — отмахнулся Нире.

— О чем Вы говорите? — удивился Хем, но Лен знал, что это только притворство.

— Твоя история — сущая выдумка. — Нире продолжил наступление. Он потянул плащ Мурисы на себя. — Ее только пальцем ковырни — она развалится.

— Это пьяные бредни, — Хем тоже ухватился за полотно. — Проспитесь.

Плащ Мурисы натянулся и зазвенел. Лен услышал, как волны лижут берег, как вода полощет скалы, будто зубы великана, из золотого песка поднимаются обломки кораблей, и юркие ручьи смывают чьи-то тонкие следы — уносят их в море.

И вдруг видение взорвалось солнечными брызгами — ткань затрещала и порвалась, Бусины, собирая свет, посыпались на пол дождем.

— Поглядите, что Вы натворили! — воскликнул Хем, вырывая покрывало из ослабевших рук Нире. Тот еще пару мгновений потрясенно смотрел на изорванное полотно — губы его дрожали, и прыгал камень в горле, а потом глухо произнес:

— Вы поплатитесь, Хем! — он сжал руки в кулаки — они получились отменного размера. И Лену показалось, что он сейчас бросится на дядюшку, и уж что таить — раздавит его. Нире бросился бы, но Хем бережно сложил испорченное покрывало вчетверо и ответил:

— Единственный, кто должен заплатить — это Вы, — дядюшкин голос хрипел.

— Я раскопаю правду! — прорычал Нире, но уже не решительно, а огрызаясь, как пес.

Хем не ответил. Нире направился к выходу гордой и неспешной походкой, какую только мог изобразить пьяный.

И он бы таким и остался в памяти Лена, если бы ему под ноги не подвернулась одна из бусин — Нире поскользнулся, и ноги его воспарили, когда как головой он стукнулся об пол.

— Лен, нужно бы подмести, метла там, — лениво сказал дядюшка, указывая на подсобку — маленькую темную комнатушку за занавеской.

Лен прытко скрылся с его глаз, чего доброго — еще влетит. Напоследок он услышал кряхтение Нире, который пытался встать на шаткие ноги, и тихий голос Хема, в котором рокотал гнев:

— Если Вы сейчас же не уберетесь отсюда, то я буду вынужден выпроводить Вас лично.

Когда Лен, наконец, нашел веник и совок и вернулся в зал, Нире уже ушел. Хем задумчиво разглядывал плащ Мурисы, сидя на стуле за прилавком.

— Найдем их все…может, ее еще спасем? — пробормотал он, перебирая нити, будто ожидая, что они срастутся.

Лен подмел пол и вытащил из мусора семь бусин. Еще три закатились в щель под порогом, одна заскочила в нелц. Последнюю он вытащил из мышиной норы. Капелькой росы она блестела на его ладони. Нире чуть не раздавил ее — бусина треснула, но не развалилась. Теперь она цедила свет, разбрасывая солнечные зайчики.

Лен поднял ее и посмотрел насквозь. Комната перевернулась. Лену вдруг подумалось, что она показывает правду, что все наоборот — шиворот-навыворот, задом наперед.

В бусине вдруг замутило — тени закружились внутри. Она потускнела, как глаз мертвой рыбины.

В лавку кто-то зашел. Лен спрятал бусину и увидел мужчину. Он был моложе Хемеля, но и его уже тронуло старческое безумие — он кутался в теплое твидовое пальто. Посреди ливеля.

— О, наш доктор Кико! — воскликнул, но как-то сквозь зубы Хем.

— Доброе утро, Хем, — безрадостно пропел Кико. В руках он вертел черный зонт. Густая тень от шляпы покрывала его лицо, но никак не могла скрыть носа, который рассекал ее, как риф рассекает воду.

— Как вы его! — доктор вскинул зонт и изобразил, что стреляет, вышло неуклюже — он едва не опрокинул нелцы и почти заколол дядюшку.

Хем улыбнулся.

— Хотел бы я видеть… — произнес Кико, снимая шляпу. Глаза его оказались раскосыми, а волосы — русыми с медным отливом.

— Но Нире-то Вам все рассказал, — произнес дядюшка, и взялся протирать прилавок заново.

— Ну, он же писака — наврет и сам поверит, — задумчиво ответил Кико, вновь оглядываясь на Лена.

— И что же он Вам наплел? — скучающим тоном произнес Хем.

— У мальчика Киснир? — спросил доктор, цепляя на нос круглые очки.

— Да. — Дядюшка вскинул голову, — Лен, ты уже подмел, милый? Иди-ка сюда, разберем посылку, — он вытащил из-под прилавка фанерный ящик. — Обертки складывай в мусорный мешок, остальное можешь разложить по полкам.

— У него Киснир, — как будто напомнил Кико, перегнувшись через прилавок. Когда Хем не ответил, он продолжил:

— Если Вы не возражаете, я могу его осмотреть?

— Не сегодня, не сейчас, — сказал Хем, и встал, загородив Лена от любопытных глаз.

— Я должен убедиться, что он не опасен, — прошептал Кико. Лен сердито зашуршал бумагой, распечатывая связку красных свечек.

Вновь зазвенел колокольчик.

— Доброго дня! — произнес кто-то, и хлопнула дверь. Лен выглянул из-за прилавка и увидел болезненно-бледную пузатую девицу и высокого старика.

— Доброго дня! — передразнил Кико и раскланялся с Хемом, — Но мне уже пора, я еще загляну на днях… — он кивнул пришедшим и сбежал. Лен удивленно смотрел ему вслед.

— Он даже не спросил, как я себя чувствую, — плаксиво протянула девица.

— Ну что ты, что? — утешающим тоном произнес старик, обнимая ее за плечики.

Лицо незнакомца пересекали глубокие шрамы, будто кто-то хотел сорвать кожу, как маску. Волосы его торчали жалкими пучками, когда как ушей не было вовсе.

— О, Лилья, Керус Крумар, какой неожиданный визит, уж вам-то тут делать нечего! — затараторил Хем. Керус Крумар, тот ловец из радио, припомнил Лен.

— Я говорила, папа, — прошептала Лилья и недовольно поджала губы. Руки ее держали тяжелый живот, будто она боялась, что он лопнет. Женщина была некрасивой, хоть и молодой. Лен разглядывал ее исподтишка, пока она говорила с дядюшкой. Лилья часто моргала, готовая расплакаться в любую минуту. Она была прозрачной, но не туманно-прозрачной, а илисто-мутной. И Лен решил, что она больна.

— Лен, — голос Хема вывел его из мыслей. Лен не нашелся, что ответить.

— Ну же, поздоровайся, — подсказал дядюшка.

— Добрый день, — промямлил он, схватил какой-то сверток и потащил в подсобку. Мечтая, чтобы о нем скорее забыли.

— Мы за поминальными свечами, — сказал Керус.

— Да-да, — понимающе пропел Хем и зашуршал оберточной бумагой, — Как всегда семь?

Наверное, Керус кивнул.

— И кто у вас? — радостно произнес Хем.

— Мальчик, — гордо ответила Лилья.

— Ох, прославите Вы наш Примур, утрете нос этому Муру Кровуку! — пообещал Хем, — Будет у нас последний мальчишка!

— Мальчишка… — эхом отозвалась Лилья, — Фе назовем.

Хем ахнул, и что-то посыпалось на пол.

— Нет, никогда! — гневно проревел он, но потом опомнился и добавил шепотом, — Был у меня один родственник, Фе — пропал. — Дядюшка развел руками.

— Или Имо, — поспешно добавила Лилья, и Лен услышал, как что-то глухо ударилось о прилавок.

— Нет! — сказал Хем, — Был у меня другой родственник, Имо — нашли в елуге.

— Ним… — робко произнесла Лилья, но опять что-то клацнуло — верно зубы Хема.

— Нет! — отрезал дядюшка, — тот укололся иглой, да истлел от гангрены.

— Так Лиманы никогда от старости не помирали, — задумчиво произнес Керус.

Хем ему не ответил, хоть на миг и повисло молчание.

— Назовите Лилуйем, — сказал он, — Лилья и Лилуй…

— Так Лилуйа отравили, — произнес Керус, насмешливо.

— Это догадки! — заверил Хем.

— Он, и, правда, страдает той жуткой болезнью? — спросила вдруг Лилья шепотом. — Вы не боитесь, что он однажды набросится на Вас?

— Лилья! — одернул Керус, но поздно.

— Ну, что Вы! — пропел Хем, — Уверяю, он безопасен!

Лен тихонько отдернул занавесь и глянул на покупателей сквозь бусину.

Внутри стекла опять все помутилось, и сквозь дымку Лен увидел пустоту.

— Что он смотрит на меня? Пусть не смотрит! — Лилья заметила его и скрылась за спиной отца.

— Прекрати, — строго произнес Хем, погрозив пальцем.

Лен помедлил мгновение, а потом вышел за прилавок и спросил Лилью:

— Вы чем-то болеете? — он убрал бусину.

— Да, что ты такое говоришь? — удивленно протянул Хем. — Не надо расстраивать ее — она беременна.

— Беременна? — спросил Лен.

— У нее внутри растет ребеночек, — терпеливо объяснил дядюшка, опасно склонившись над ним — вот-вот отвесит оплеуху.

— Она врет, нет там ничего — пустота одна. Воздуха она наглоталась! — зло выпалил Лен.

— Да что он такое несет? — возмутилась Лилья и потянула отца за собой, — Пойдем отсюда.

Керуса будто кипятком окатили — он покраснел и раздулся.

— Простите, он еще маленький! — прокричал им вслед дядюшка.

— Ты совсем сдурел? — как только дверь за ними захлопнулась, он отвесил Лену крепкий подзатыльник, — Это тебе сейчас, остальное получишь вечером!

Хем вдруг встрепенулся и посмотрел в витрины, будто почуял неладное. Он окаменел. Дядюшку, как сказала бы Яусина, едва удар не хватил. Лен вытянул шею, чтобы увидеть то, что так испугало дядюшку, но жесткая холодная рука Хема поймала его.

— Сиди тихо и попробуй только высунуться! — зло прошептал дядюшка, заталкивая его в подсобку.

В лавку кто-то вошел — мягко, почти не слышно.

— Здравствуй, братец, — Лен услышал хриплый женский голос.

— Сестрица, — наверное, Хем осторожно кивнул.

— Я слышала про мальчишку, — продолжала незнакомая Яусина. Лену было любопытно, но и выглянуть он не решался. Он сидел на табуретке и любовался игрой теней на занавеси. Дядюшкин силуэт змеился по ткани трещинной, а гостья оставалась для Лена невидимкой.

— Это ведь все выдумка, — вздохнула она, огорченно.

— Мы не разговаривали уже водоворотов сорок? — спросил дядюшка.

— Долго, — ответила незнакомка нежно.

— Так ты хотела посмотреть на мальчишку? — спросил Хем осторожно. Лен вдруг понял, что дядюшка тщательно подбирает правильные слова, словно ступает по тонкому льду.

— Нет, — ответила незнакомка, и Лен услышал гром. Он замер, ловя шорохи и скрипы, среди вздохов Чаячьего Гнезда.

— Мне осталось совсем недолго, — произнесла незнакомка твердо, — И я не хотела бы умирать, не попросив прощения.

Лен уже подкрадывался к занавеси, чтобы тихонечко отодвинуть штору, но слова его остановили — в доме Хема отродясь никто не просил прощения так искренне, как эта сестра Хема. Лен замер, боясь разрушить тонкую красоту ее слов, а незнакомка продолжала:

— Не будь гордецом, — кажется, незнакомка улыбнулась.

— Мы так давно не разговаривали, — пробормотал Хем и Лен почувствовал — он не знает, что ответить.

— Прости меня, братец, — сказала незнакомка. Лен поднес бусину к глазам и посмотрел насквозь. Трещина искрилась и извивалась, пока не сложилась в имя. И Лен прочел:

«Трикс».

— Нет, Клац, — тихо прознес Хем.

После, когда тени спросят его, имя «Трикс» вспыхнет в памяти, но не погаснет, как другие.