Восьмая глава

Керина спала. И если бы Лен не узнал кухаркин храп, он подумал бы, что какое-то невиданное чудище сипит, кряхтит и булькает в каморке за занавеской.

В тишине Чаячьего гнезда голос Керины рассыпался на тревожные ноты. Слышал в них Лен и — «кло-оздно-о» — протяжно, и «лунза» — гулко, и «тлех» — хлопком.

«Клоздно» — значит, напиться колодезной воды и продрогнуть. «Лунза» — это глаза, как луны. «Тлех» — тень, похожая на рыбий хвост.

Лен отогнул кварковую вышивку, и молочная дорожка скользнула в комнату. Он увидел темную фигуру, будто валуны сложили на кровать — та, несчастная, прогнулась до пола.

Керина завозилась, глубже кутаясь в шерстяное одеяло, отгоняя назойливый свет.

Лен шагнул под занавеску, и темнота обняла его. Темнота эта была пропитана сладостью; на стенах гирляндами висели сухоцветья — листья горчанки, коренья злицы, головки шелестня — Лен вспомнил, он собирал их в саду. С низкого потолка свисали нити паутины. Окон в каморке Керины не было. И отчего она не зовется пещерой или норой, Лен не знал.

Керина захрапела горлано, зычно — будто готовая выпустить наружу Водоворотную Бурю. Травинки задрожали от ее дыхания.

Ключи висели у изголовья кровати на крючке, Лен снял их. Он прокрался к занавеске и запустил в каморку тонкий лучик. Ключи блеснули тускло, звякнули колокольчиком. Керина смолкла и проворчала:

— Климе?

Лен обмер, боясь обернуться. Кухарка что-то еще пробормотала, а потом снова захрапела. Лен опять взялся за связку, но теперь осторожнее. Ключ с буквой «Л» лег в ладонь последним. Лен медленно снял его и повесил связку обратно.

Он хотел заполучить этот ключ, как будто тот мог открыть все тайны Чаячьего гнезда. Лен знал — не мог, но сейчас, грея его в руках, он чувствовал легкость, призраки отпустили.

Лен хотел выйти, но услышал скрип. Кто-то открыл кухонную дверь — он узнал протяжный скрежет несмазанных петель.

— Тише! Тише! — шикнул дядюшка, — Керину разбудишь.

— Она и среди дня глуха-слепа! — рассмеявшись, произнесла Яусина. Голоса их звучали хрипло — весело и зло одновременно.

— Тише! — повторил Хем. Керина смолкла, повернулась.

— Утрем нос этой вдовочке! Утрем! — Яусина не могла остановиться. Шелестела одежда, стучали каблуки.

— Утрем-утрем, — с досадой произнес Хем, и они вышли в коридор.

— Как вовремя сняли бинты! — продолжила Яуса. Хем не ответил.

— Хочу Каменку! Каменку! — взвизгнула тетушка. Лен спрятал ключ за щеку. Подумал, вдруг его увидят, подумал, успеет проглотить.

Он вышел.

— Потерпи, потерпи, выбери кого-нибудь другого, — сказал Хем.

— Но потом, обещай, потом мы… — нетерпеливо, задыхаясь, произнесла Яуса.

— Да, — устало произнес Хем.

Их тени плясали. Лен крался следом.

— Но ты знаешь, есть человек, которого я хочу больше, чем Каменку, — прошептала тетушка. — Ты же знаешь.

— Яуса…

— Ты ее боишься? Ты все еще ее боишься? — насмешливо спросила Яуса.

— Сама-то! — вспылил Хем, — Как тогда!

— Молчи! — прошипела тетушка, — Теперь она стара, а мы — не дети!

— Я не знаю.

— Нас не найдут! — шептала Яуса. Выглядели они странно — тетушка не была разодета в перья и шелка, Хем без привычных галстуков и жилеток — оба — серые призраки.

— Нас не найдут никогда! — тетушка вцепилась в дядюшкин рукав, повисла на его плече. Она дрожала. Они остановились у пианинной лестницы.

— Я что-то слышал, — говорит Хем. Лен отступает, и пол под ним протяжно вздыхает.

— Керина? — Яуса и Хем оборачиваются. Сердце Лена обмирает.

— Ты что здесь делаешь? — Хем налетает на него вихрем, он трясет его и тянет за уши и щиплет. Будто рук у него вовсе не две.

Лен закрывается, отворачивается, пытаясь проглотить проклятый ключ, но тот словно к языку прилип.

— Нельзя! — кричит Хем, — Нельзя! Ночью!

— Выверни карманы, — подсказывает Яуса, вытягивая шею, глядя на Лена через хемово плечо.

— Ну-ка, что там? — Хем потрошит его пижаму, и на пол сыплются конфетные фантики.

— Маленький засранец! — кричит Хем и тянет его за собой.

«Только не в подвал!» — думает Лен. И на его счастье дядюшка тащит его наверх — в комнату.

Лен катится по пыльному ковру, и дверь за ним клацает замком.

— Теперь так будет всегда! — свирепо прорычал Хем.

Потом все стихло. Лен выплюнул ключ на ладонь и оттер его о пижаму.

Лен прислушивался к тишине; вдруг Хем припал к замочной скважине, вдруг он сейчас налетит злым ветром. Но дядюшка ушел.

Ключ был теплым, почти живым, теперь — совершенно бесполезным; он заперт, и заперт надолго.

Если только здесь нет потайного хода, эта мысль заставила Лена вскочить и осмотреться.

Рыбьи глаза окружали его. Традиционный узор, «Колодец Лунаря», украшал стены гипнотизирующей вязью. Кое-где он тускнел, кое-где обрывался.

Порой, когда Лен не мог уснуть, он воображал, глядя на узор, что идет по лабиринту. Он никогда не доходил до конца — засыпал по пути.

Кровать под балдахином — большая резная лодка, плыла по паркетному полу. Однажды Лен упал с нее и расшиб колени — до сих пор угадывались светлые полосы, похожие на улыбки.

Окна выходили на Кевральскую и были крепко заколочены. Лишь несколько щелей цедили свет.

Книжные полки, начиненные пестрыми томиками и сундук с игрушками, большей частью поломанными еще до Лена точно ничего не скрывали — он знал наверняка.

Всю ночь Лен бродил по комнате, стуча по стенам, но все они отвечали одинаково звонко. Он снял картины, но и они не скрывали лаза, только яркие пятна остался висеть, будто тени.

Платяной шкаф тоже оказался самым обыкновенным, и не прятал ничего, кроме пары стоптанных туфель и мышиного гнезда в них.

Выхода не было.

Лен упал в кровать и уснул. И снился ему лабиринт, он шел по нему, шел долго.

И проснулся.

В дверь кто-то поскребся. В комнату заглянул Хем. Лен притворился, что все еще спит и дядюшка ушел.

За завтраком Яусина глядела на радио до тех пор, пока притворно грустный голос Примура не прокаркал:

— Девять часов и в Примуре ужасная погода. На улицу без зонта не выходите…

Яусина улыбнулась, будто ее похвалили.

— Они еще не знают! — сказала она, — Славно, если не найдут до вечера… — она задохнулась от восторга.

— Я чувствую себя живой, я живу! — выдохнула она, глотнув вина. — В следующий раз, давай рискнем, давай что-нибудь оставим…

— Яуса! — прервал ее песню Хем. — Мальчишка…

— А кому он скажет? — усмехнулась Яуса. — Он слышал нас вчера.

— Люмис, — сказал Хем.

— Лен, — тетушка улыбнулась ему мягко, — Если ты будешь болтать слишком много, ты же знаешь, что тогда случится?

Но Лен не знал.

— Тогда Люмис исчезнет, — подсказала Яуса. Лен почувствовал, что дыхание перехватывает. Он уставился в тарелку и ощупал карман, проверил, там ли ключ.

Люмис — это единственное, что отделяло его от тьмы, от чего-то холодного, что скрывалось в Чаячьем гнезде. И что поднялось из его глубин, будто Люмис была ветром, который растревожил пыль.

Письмо блуждало между книгами, но нигде не задерживалось дольше дня. Лен украдкой разглядел его — ничем этот конверт не отличалось от других. Лен узнал штемпель Элофборга — лягушачью лапку, но остального — разобрать не мог.

Люмис опаздывала. Лен уже заподозрил, что Яуса уволила ее, когда она вошла в библиотеку — запыхавшаяся и мокрая.

— Ох, какой ужасный дождь! — отряхиваясь, пропела Люмис. — А ветер!

Она улыбнулась и села рядом.

— Я сломала зонтик, этот примурский ветер дует отовсюду, — продолжила она, — Здравствуй, Лен!

— Здравствуйте, — ответил Лен, вслушиваясь в тишину. Призраки молчали, словно успокоенные его ночной кражей. До сих пор, уже несколько уроков подряд, он слышал голоса, а иногда краем глаза замечал тонкие силуэты. Они появлялись, стоило Люмис переступить порог, и исчезали вместе с ней.

— И-и-и, — протянула учительница, — Порисуем? — Она достала кисти и краски — мягкие хвостики и баночки с порошком, похожим на пыльцу.

— Сейчас, нужна вода, — сказала Люмис и упорхнула.

Ее легкие шаги затихли, и Лен потянулся к открытой сумке. Под руку попался мягкий переплет, потом Лен выудил темный пенал, внутри которого с треском катались карандаши, чернильница блестела на дне. Лен перебрал листы бумаги, сложенные в красную папку, залез во внутренний карман, который оказался пустым, и услышал шаги.

Он едва успел отскочить от сумки, когда дверь открылась и на пороге показалась Люмис.

— Трисc Керина всегда такая ворчливая? — спросила она. Люмис шла осторожно, чтобы не расплескать воду.

— Еле уговорила ее дать чашку, — вздохнула она.

— А что мне рисовать? — спросил Лен, когда краски были разведены, и перед ним оказался чистый лист.

— Что хочешь, — ответила Люмис, — А я что-нибудь почитаю для настроения, — она вытащила из сумки книжку в мягком переплете, — Тут есть еще бумага, — увидев беспокойство Лена, добавила она, — Не бойся, если испортишь.

Люмис зашелестела страницами. Лен наблюдал за ней украдкой, окуная кисть в красную краску.

Люмис остановилась, она выудила из кармана знакомый конверт и разделила им книгу почти пополам. Ее голос звучал усыпляюще, строка за строкой в Лена вливалась теплота, слово за словом, его окутывала слабость.

К стихам Лен был равнодушен, он их попросту не слышал.

Она читала, он рисовал. Кружила кисть, блуждал конверт.

Потом Люмис отвлеклась от книги и спросила:

— Что это?

— Его называют «колодец Лунаря», — ответил Лен.

— Похоже на рыбий глаз, — улыбаясь, произнесла учительница. Лен вдруг задумался.

— А почему «Колодец Лунаря»? — сказал он.

— Знак Лунаря — кольцо в кольце, а еще, говорят, он живет в колодце, — сказала Люмис.

— Откуда вы знаете? — удивленно произнес Лен.

Люмис не хотела отвечать. Ее губы сжались, а взгляд на миг застыл.

— Мой отец, он собирал легенды Хемельского острова, — слова давались ей трудно.

— Как Киснир? — Лен не хотел неловкого молчания.

Ее руки безвольно опустились на колени вместе с томиком стихов. Люмис поглядела на Лена внимательно, будто силясь что-то, кого-то, в нем найти.

— Ваш отец тоже написал книгу? — спросил Лен.

— Нет, — на губах Люмис появилась грустная улыбка. — Это была бы очень скучная сказка.

— Почему?

— Он… — Люмис склонила голову, — Мой отец искал исток, начало, в котором зародились Кевральские сказки, где реальность становится выдумка, а выдумка — реальностью.

Лен молчал.

— Но он нашел… — тут Люмис словно очнулась. Она дернула плечами и спросила:

— А чем же занимались твои родители?

Лен недовольно поморщился.

— Я плохо помню, мама собирала пуговицы… — он задохнулся.

— А папа?

— У него было прибыльное дельце, — ответил Лен. — Не… не помню.

— Ты когда-нибудь видел других детей? — спросила вдруг Люмис. Говорила она тихо, медленно, с опаской.

Лен мог бы соврать, но он сказал:

— Да, однажды… хотя нет, я вижу его всегда, но разглядел только однажды.

Люмис побледнела.

— Как его зовут? — спросила она ломким, не своим голосом.

Лен пожал плечами.

— Я не знаю. Я спрашивал его, но он молчал.

— Как он выглядит? — учительница отложила книгу в сторону и нависла нал Леном.

— Кажется, у него светлые волосы, у него оттопыренные уши… — Лен испугался, он уже жалел, что сказал правду, — Похож на меня.

— Он и сейчас здесь? — спросила Люмис.

— Он навсегда здесь, — ответил Лен. Учительница не понимала.

— Он — призрак, — прошептал Лен и увидел, как лицо Люмис вытянулось, она сглотнула и произнесла:

— Что за глупые шутки? — хрипло.

— Я не шучу, — растерянно пробормотал Лен.

— Это не смешно! — задыхаясь, проговорила Люмис. Повисло неловкое молчание, которое, впрочем, учительница легко разрешила.

— Я буду завтра в то же время, помой чашку и закрой краски, — Люмис подхватила сумку. — До свидания, Лен!

Она поправила юбку и вышла. На столе осталась книга, а в ней — мятый конверт.

Лен сидел, затаив дыхание. Люмис могла вернуться.

Он выждал минуту, потом другую, и потянулся за письмом.

— Где она? — в библиотеку вбежала Яуса. Лен вздрогнул от испуга и отдернул руку.

— Кто? — проблеял он.

— Эта Люмис! — воскликнула тетушка, озираясь. Будто бы готовая разорвать учительницу на куски, если та появится ей на глаза.

— Ее же здесь нет? — зло сощурив глаза, произнесла Яуса, и по ее тону было понятно, что она не спрашивает.

— Ей нездоровилось, — ответил Лен.

— Ты ей что-то сказал? — Взгляд тетушки прошелся по столу.

— Нет, нет! Конечно, нет! — вскричал Лен, вскакивая.

— Что ж… — Лицо Яусы все еще пылало гневом, но взгляд уже снова стал холодным — стеклянным.

Гнев исчез только к вечеру, когда густые сумерки окутали Чаячье Гнездо, а Яуса хлебнула крепкого винца.

— Если ты будешь хорошим мальчиком, — насмешливо пела она, — может, мы передумаем, малыш, — она смеялась, запирая его в спальне. Они ушли к Прован, к этой Проклятой вдовушке.

Лен остался один. Он упал на кровать и обнял подушку. Спать не хотелось. Лен злился. Весь день он провел на кухне, мешая Керине. Она дважды его выгоняла, но он возвращался. Лен надеялся найти ключ от своей спальни, но зря — Керина не спускала с него глаз.

Он мог бы прочесть письмо днем, но не стал — боялся, что Яуса застукает его, а хуже — Хем.

Сегодня не выйти, а завтра Люмис уже заберет письмо, скоро ли она забудет его снова? Ее уволят раньше. Лен думал, едва не плача.

Он перевернулся на спину и твердо решил не паниковать.

Выход есть, думал Лен.

Взгляд его скользил по колодцам Лунаря, по привычке. Мысли становились все путанее, пока он не провалился в сон.

— Возьми фукен и выстрели! — кричал Елоф. — Фукен! Выстрели! — он смотрел на Лена пустыми глазами. Елоф не походил на тряпичную куклу ничуть — кожа его сочилась слизью, лапки шлепали звонко. Он был из плоти и крови. Он протянул Лену фукен.

Занавес поднялся.

— Три попытки! — проквакал Елоф, и фукен скользнул в руки Лена.

Мелькали огни. Лен пригляделся — не огни, рыбьи глаза, не глаза — колодцы Лунаря. Играла расстроенная музыка.

— Стреляй, — сказал Елоф.

Лен прицелился. Он выстрелил и попал.

— Не тот! Не тот! — смеясь, прокричал Елоф. Мелодия кашлянула, и огни померкли на миг.

— Это не честно! — разозлился Лен.

— Это прибыльное дельце, малец, — криво улыбаясь, ответил лягушонок.

Лен прицелился снова. Колодцы дрожали и метались. Они лопались, как пузыри в керинином супе. Лен выстрелил.

— Не тот! — шлепая мокрыми лапками, воскликнул Елоф. Лен фыркнул.

— Подсказку, дай подсказку! — потребовал он. Лягушонок сощурил глаза и сказал:

— Ищи Ленниза.

Лен задумался.

— Стреляй! — прошептал Елоф.

— Это нечестно! — сказал Лен и тут же вспомнил — «Огни кружились серебристыми рыбками, и только одно имя висело неподвижно, и рыбаки всегда среди водоворота искали его — Ленниза.»

Елоф улыбнулся.

Лен выстрелил и проснулся. Он сел в измятой постели. Отдышался.

Ищи Ленниза, вспомнил Лен. Вскоре глаза привыкли ко мраку.

Колодцы Лунаря висели на месте. Лен встал и побрел вдоль стены, вглядываясь в мутные разводы. Он нашел Ленниза только под утро, когда уже начало светать. Он отличался от остальных. Другие напоминали рыбьи глаза, он рыбьим не был — закрытый.

Лен нажал на него, и половицы со скрипом просели под ногами, он едва успел отскочить — открылся тайный ход.

Лен протиснулся в узкий лаз, и пополз куда-то, надеясь не застрять. Встречались ему и засушенные мышьи кости и паутина и помет. Наконец, Лен оказался в шкафу под лестницей.

Керина уже встала. Он слышал ее тяжелые шаги в кухне. Что-то свистело.

— Климе, — ворчала кухарка.

Лен вернулся в библиотеку. Как однажды вечером вывеска с именем Люмис, сегодня белый конверт, забытый между страниц, манил его.

Библиотека снова была заброшенным городом — Лен уже видел его однажды, когда искал сокровища. Но сегодня город был иным.

Лен прислушался — не крадется ли где дядюшка?

Он пошарил в нагрудном кармане и вытащил ключ. Лен не расставался с ним весь день. Почему-то страх схлынул.

Книга лежала там, где ее оставила Люмис. Лен выудил конверт, осторожно схватив его за помятый уголок. Он еще раз огляделся.

В окно сочился вместе с тенями и светом запах сырости и смог. Ветки били по стеклу, дождь прошел, но ветер не унимался.

Лен взобрался на высокий подоконник и при луне вперемешку с рассветом, выбеляющим и очерняющим, развернул письмо. Он прочел:

Дорогая Люмис!

Прошло уже шесть водоворотов с тех пор, как меня украли. Мы не успели отпраздновать мой третий день рождения. Я был милым мальчонкой, которому предсказывали прекрасное будущее.

Которого так и не наступило.

Меня украл Трехследный дух. Помнишь, папа увлекся старой легендой? Вспомни, как он, бывало, расхаживал по гостиной, как он однажды сказал, что поймает Трехследного духа.

Я слышал, он сошел с ума после. Но ты-то знаешь, что он всегда был немного не в себе.

Трехследный дух проник в дом с черного хода. Ты его узнала, дух иногда навещал отца. Мама его не любила оттого, что после их встреч, папа всегда был оглушен — безумные идеи бурлили в нем.

Трехследный дух был одет в куртку не по погоде теплую, но вряд ли ты это запомнила. Его грубые рыбацкие сапоги оставили следы — в гостиной, на кухне, в узком коридорчике у прихожей. Не звериные следы — человечьи. Он говорил с акцентом, примурским акцентом, ты забыла? Но ты запомнила самое главное — фукен, винтажный фукен с инициалами.

Он выстрелил и две эти буквы и весь этот несчастный день… эти чертовы буквы вылетели из твоей головы вместе с пулей. Ты забыла их, упустив последнюю возможность спасти меня.

Вспомни сейчас. Я.Л? Х.Л? К.М? К.Л? К.К?

К.К — Ким Канарей.

И если ты только учила историю, ты вспомнишь ( если ты хоть что-нибудь помнишь вообще), что так звали фанатика, который убил Лена Лимана.

Я пишу это послание, потому что тебе никто не поверит — ты уже убила одного невинного. Да, Трехследный дух иногда показывает мне кричащие заголовки.

Тот, кого ты убила, не был приятелем отца, он оставлял следы вполне человеческие, но на пару размеров меньше, он, наконец, никогда не бывал на Примуре.

И он никогда не похищал меня.

В прошлый тречег Трехследный дух показал мне один заголовок. Он кричал — Похититель Ленниза Цванга будет казнен. Ниже — мелко, но так же ярко была указана дата — седьмое число ливеля одна тысяча девятьсот семьдесят восьмого водоворота. Я верил этому заголовку до десятого, но мой похититель так и не умер. Его не поймали. Поймали не его.

Я живу в старом доме. Это чудно, но у него есть имя, вернее прозвище. А меня, как прежде, зовут Ленниз. Мне уже восемь. Из них уже шесть водоворотов я живу с Трехследным духом. Нет, у него не три руки — четыре.

Это письмо, может быть, пишу я, может, он. Представь, когда Трехследный дух чуть не убил тебя, он случайно убил меня — утащил, пряча в цветастой сумке, но забыл сделать отверстия для дыхания.

Он не бьет меня слишком жестоко. Однажды он сломал мне руку, но самое страшное не его гнев.

Самое страшное то, что у него такая же плохая память, как у тебя, моя милая сестрица.

Трехследный дух иногда запирает меня в маленькой комнате под землей. Я боюсь, что когда-нибудь он забудет меня там.

Трехследный дух передает тебе поцелуй и очень рад, что не убил тебя в тот день.

Он говорит, что никто не должен знать, когда умрет. Но ты нарушила это правило — один человек умер седьмого числа свистеня одна тысяча девятьсот семьдесят шестого водоворота, и он знал, что умрет. Он взошел на импульсный стул и его поджарили в назначенный час. От него даже колбы не осталось.

И раз ты уже нарушила это правило, Трехследный дух тоже может его нарушить. Он говорит — тринадцатое Хемеля одна тысяча девятьсот семьдесят девятого водоворота. Я не знаю, кто умрет, но он говорит, что ты должна в этот день надышаться.

И жить дальше.

До свидания, моя сестрица.

С любовью, Ленниз Цванг

Лен узнал почерк Яусины.

Он положил конверт обратно в книгу и прислушался. В кухне Керина готовила завтрак — брякали кастрюли, клацали ножи. Вывески пели, где-то капала вода.

Лен раскрыл ладонь и посмотрел на ключ. Ленниз Цванг, Лен помнил это имя. Оно было написано на колбе

Или не оно?

Лен сомневался не долго, вскоре он уже был у заветной двери. Ключ легко вошел в замочную скважину. Внутри что-то заскрежетало, а потом лопнуло. Лен испугался, подумал — заело. Но ключ вышел легко.

Кряхтя, Лен откинул люк и глянул вниз. Лестница вела в темноту. Может, дядюшка поджидает там, подумал Лен, но шагнул на ступени. Под конец он спускался на ощупь. Он слез и пошарил в темноте. Руки его заскользили по ткани — шелку, бархату и твиду. Что-то тихонечко цокнуло, когда он раздвинул странную занавеску и прополз под ней. Лен толкнул дверь.

Он вышел из шкафа.

На мятой постели спал дядюшка Хем. Маска Брата закрывала его лицо, но он не вскочил и не ухватился за леновы уши, значит — спал. У кровати стояли лакированные туфли, но в остальном — Хем был при полном параде.

Лен огляделся. Здесь было так же темно, как в каморке Керины, но просторнее, даже пусто. Старый шкаф, пара колченогих стульев, сундук, да кровать с ободранным балдахином — как будто никто здесь не живет. На стенах висят не коренья и травы — коллекции. Пуговицы, монеты, жуки и бабочки в лепных рамах под стеклом.

Хем заворочался. Лен юркнул в изножье кровати и притих. Дядюшка вновь задышал мерно.

«Где же ты?» — подумал Лен.

В последний раз он видел Ленниза Цванга, когда… и тут Лен вспомнил. Он выглянул из-за резной спинки и едва не простонал от разочарования.

Пиджак был на Хеме.

Пиджак уже однажды побывал в корзине для грязного белья с того Свистославеня, но Керина, случалось, забывала вытряхнуть карманы перед стиркой, поэтому Лен надеялся, что Ленниз все еще там.

Он прокрался к изголовью кровати и, задержав дыхание, навис над Хемом. Дядюшка хрюкнул, и маска Брата повернулась к Лену. На миг ему показалось, что за узкими прорезями блестят дядюшкины глаза, но потом Хем протяжно вздохнул и отвернулся. От сердца отлегло.

Лен, со страху зажмурившись, полез в карман пиджака и — о, чудо! — выудил энергоколбу. Он прочел — Ленниз Цванг.