Глава VIII

Они сидели на солнечной поляне в глубине леса, и мальчишка уминал холодного цыпленка за обе щеки. Избор с отвращением смотрел на его грязные руки и чавкающий, перепачканный жиром рот. Балуй. Ну что за имена у них? Как собачьи клички. А этот, похоже, своей очень гордится.

— А правда, что если открыть медальон, можно стать счастливым на всю жизнь? — не переставая жевать, спросил парень.

Избор сжал губы. Какая-то беспросветность была во всех этих вопросах, какая-то удивительная тупость, ограниченность! Как он себе это представляет — «стать счастливым на всю жизнь»? Циничная мысль неожиданно рассмешила Избора: говорят, что преступники, которых с помощью медальона ставили на праведный путь, начинали чувствовать себя счастливыми.

— Хочешь попробовать? — спросил Избор, стараясь не смотреть на жующий рот.

— Конечно! — оживился тот.

— Если нас поймают, непременно попробуешь.

— Не понял, — парень помотал головой.

— Боюсь, мне будет трудно это объяснить.

— А ты попытайся.

Откровенное хамство иногда ставило Избора в тупик: он жил в окружении воспитанных людей и со стороны подлорожденных видел или подобострастие, или глубокое уважение. Да и это общение — в основном с прислугой — он всегда старался свести к минимуму.

— Послушай… почему ты так разговариваешь со мной? — мягко спросил Избор. — Я сделал тебе что-нибудь плохое?

И сразу осекся: ведь он же подставил мальчишку…

— Да обыкновенно я разговариваю, как со всеми. Чего тебе не нравится-то?

«Как со всеми»… Неужели он не видит разницы между «всеми» и благородным господином? Не в лесу же он вырос?

— Ты что, никогда не встречался с благородными? — спросил Избор удивленно.

— Встречался. Благородный Мудрослов часто бывал у нас в кузне.

— И что, с ним ты говорил так же?

— Не знаю. Я с ним не разговаривал. Ну, иногда спрашивал кое-что, но батя этого не любил.

Избор улыбнулся — наверное, отец мальчика знал, как надо говорить с благородными, еще бы ему понравилось, что его неотесанный отпрыск задает вопросы его благодетелю!

— А как твой отец говорил с благородным Мудрословом?

— Мой батя ничего не понимает! Если б Мудрослов только намекнул, он бы меня утопил ему на потеху! Он ему кланяется, разве что в задницу не целует. Но если бы тот разрешил, непременно бы целовал. Но я-то тут при чем?

Избор поднял брови:

— Твой отец из тех, кого поставили на правильный путь?

— Чего? Из ущербных, что ли? Да ты что! — Балуй перестал жевать. — Ты чего такое про моего батьку говоришь? Сам ты ущербный, понял? За такое и по роже можно схлопотать!

Избор рассмеялся: парень секунду назад говорил об отце гораздо более порочившие его слова, но чужаку не позволил даже невинного предположения. Впрочем, может, для них это действительно оскорбительно? Он слышал, что к «ущербным» отношение в народе было странным — от них, словно от заразных больных, старались держаться подальше.

— Чего смеешься? — Балуй вскочил на ноги, сжимая в кулаке недоеденный кусок курицы.

— Я смеюсь над тобой, а не над твоим отцом. Сядь.

— Странный ты человек, Избор, — парень посмотрел на него сверху вниз. — Тебе, значит, можно говорить все что хочешь: про меня, про батьку моего, смеяться, а мне, значит, нельзя? Так, что ли?

— А ты не видишь разницы между мной и собой? — удивленно спросил Избор.

— Разницу я вижу. Ты лысый, а я нет. Могу много отличий назвать, и все не в твою пользу. — Балуй глумливо хохотнул и сел на траву, откусив внушительный кусок курицы. — Расскажи лучше про медальон.

— У тебя такое правило? Презирать благородных?

— Чего? — парень насупился. — Да не презираю я тебя. За что? Но и тебе меня презирать не за что. Расскажи про медальон, а? Должен же я знать, ради чего меня стража из дому выгнала.

Он же совсем ребенок! Только хочет казаться взрослым. И почему так трудно преодолеть в себе это отвращение? Какое-то физиологическое, врожденное отторжение, неприятие, желание соблюдать дистанцию. Наверное, это несправедливо: мальчик подарил ему свободу, он был честен и смел, хотя и глуп. И никто, кроме Избора, не виноват в том, что стража выгнала его из дома. Почему не быть к нему хотя бы снисходительным? Почему не рассказать о медальоне хотя бы ту сказку, которую ему в детстве рассказывал отец? Легенду о медальоне знали все дети благородных… Но дотянет ли Балуй до уровня пятилетнего благородного отпрыска?

— Ну, слушай. Есть легенда, будто недалеко от города когда-то жил могущественный волшебник. Он никогда не вмешивался в жизнь горожан и был добрым чудаком. Жизнь в городе тогда шла совсем не так, как сейчас: городом самодержавно правил жестокий и тщеславный человек. Его звали Харалуг. Подчинив своей воле город и соседние деревни, он начал готовиться к войне. В те времена и возвели городскую стену. В кузницах ковалось оружие, весь город работал только на войну: люди нищали, дети умирали от голода, а оружейные склады росли и росли. Но когда Харалуг начал собирать армию, горожане не выдержали: они упали в ноги волшебнику и попросили избавить их от Харалуга. Матери не хотели терять сыновей, а жены — мужей. Волшебник был таким добрым, что не мог убить никого, даже тирана. И тогда он придумал медальон: если человека нельзя убить, можно лишить его внутреннего жара, который толкает его к несправедливостям и преступлениям. Но этот внутренний жар не может жить внутри медальона, он должен быть передан кому-то, кто воспользуется им для чего-то хорошего. И с тех пор, в память о доброте волшебника, в нашем городе никогда не казнили преступников. У них отнимали их внутренний жар и передавали достойным — тем, кто не обратит его во зло.

Избор вздохнул, посмотрев на разочарованное лицо Балуя.

— И все? — обиженно спросил тот.

— А чего бы тебе хотелось?

— И счастливым стать нельзя?

— Нет, — Избор снисходительно улыбнулся.

— А зачем ты тогда его украл?

— Понимаешь, я считаю, что в последние годы медальон используют не по назначению. Ведь вместе с тем самым внутренним жаром человек теряет таланты, способности, интуицию, и они переходят к достойному. И те, кто раньше считался достойным, теперь накапливают этот жар. И не очень-то считаются с теми, у кого его отбирают.

Балуй задумался… Даже поднял к небу глаза и что-то зашептал.

— Погоди. Так это медальоном разбойников делают ущербными? — он привстал и отбросил обгрызенную куриную кость в кусты.

— Ну да…

— Знаешь, по мне — лучше бы их убивали! Ты видел когда-нибудь ущербного?

Избор покачал головой.

— Они… — Балуй с трудом подбирал слова, — они и не люди вовсе. Они не смеются никогда. Жадные делаются и глупые. С ними не здоровается никто.

— Но они же преступники! — попытался объяснить Избор.

— Ну и что? Все равно. Преступник преступнику рознь. Разбойник там или вор — это да. А если человек просто налогов не смог заплатить? Он что, тоже преступник?

— Вот поэтому я и украл медальон, — вздохнул Избор. — Я же сказал — мы злоупотребляем медальоном.

— Мы — это кто? Благородные?

Избор кивнул.

— Так это значит… — Балуй вскочил на ноги и посмотрел на Избора как-то странно — то ли испугавшись, то ли возмутившись. — Так благородные такие все из себя умные и талантливые, потому что забирают себе этот, как его… жар?

— Нет, это не совсем так. Благородные от природы устроены не так, как простолюдины. Они с детства обучаются наукам и искусствам, они по-другому чувствуют, по-другому воспринимают мир. Они никогда не пользуются полученными талантами во зло.

— Да откуда тебе знать, как я чувствую? — закричал парень. — Почему ты решил, что ты лучше меня?

Избору показалось, что тот сейчас расплачется. Но Балуй неожиданно сел на траву и обхватил колени руками, сцепив их в крепкий замок. Жалкий, взъерошенный, он был похож на воробья, попавшего под дождь.

Балуй помолчал, скрипя зубами, а потом спокойно спросил:

— И что ты собрался с ним делать?

— С медальоном?

— С медальоном, с медальоном! С чем же еще! — в этих словах проскользнула такая сумасшедшая злость, ненависть даже. И вместо воробья, попавшего под дождь, Избор увидел хищного зверька — мелкого, но зубастого. Соболя. Да, Балуй напоминал соболя, загнанного в угол.

— Я хочу увезти его отсюда. Сначала я думал добраться до моря и выбросить его с лодки, чтобы никто не видел, куда он упадет. Но потом подумал, что в хороших руках он мог бы принести пользу.

— Лучше бы ты бросил его в море. Я сам брошу его в море! — Балуй неожиданно вскочил с места и пошел прочь.

— Эй, погоди! — Избор неловко поднялся: он не привык сидеть на земле. — Погоди же!

Но парень не оглянулся, и Избор направился за ним, надеясь удержать. Почувствовав его приближение, Балуй побежал, не разбирая дороги. Избор вдруг испугался: а ну как он действительно уйдет? И не покажет, где спрятал медальон? Что способен натворить безмозглый обиженный мальчишка? А что если медальон попадет в руки к тем, кто знает, как его открыть? «Когда-нибудь Харалуг откроет медальон…» Что если мудрецы разгадали эту загадку? И сила Слова победила заклятье? Страшно представить, к чему это приведет!