4. Иван да Марья.

— Иван! Иван, где же ты? Ваня!

Женский голос, гулким эхом несся в клочьях рваного тумана. Но невозможно было определить, где находится его источник. Он возникал то спереди, то позади, словно окружая Ивана со всех сторон.

— Ваня, мне больно! Ванечка, помоги!

Ивану, заблудившемуся среди колючих зарослей, показалось, что он определил направление, откуда шел зов. Полный решимости, он стал продираться сквозь густые кусты.

Шипы, превратив одежду в жалкие лохмотья, исцарапали все тело и впивались в него десятками раскаленных гвоздей. По исчерченной царапинами коже струилась кровь, но Иван, сцепив до скрипа зубы, упорно двигался на зов.

— Ваня! Я больше не могу! — сорвался голос на крик.

— Держись! Держись, я уже рядом! Я иду! — кричал он в ответ, проламывая колючие сплетения израненным телом.

Неожиданно, мастер вывалился в пустоту, и, не удержавшись, упал на колени, вляпавшись руками в глинистую грязь. Поспешно вскочив на ноги, он зашипел от боли в сломанных ребрах, из груди вырвался хрип, соленый, металлический привкус примешивался к вязкой слюне. Иван сплюнул сгусток крови, размазал грязь об штаны и стал крутить головой.

Густой туман заволакивал все обозримое пространство. Ветер бросал в лицо, мелкую водную взвесь, смешивая прозрачные капли с сочащейся из ран кровью. Позади Ивана в зарослях раздавался многоголосный рык. Голодные твари шли по следу его крови.

Следовало спешить.

— Надя, где ты? — кричал он в туман, наплевав на то, что твари его слышат. — Не молчи! Я найду тебя! Подай голос!

Все ближе шумели кусты, и трещали сучья под немалым весом покрытых свалявшейся шерстью тел. Раздался, зычный, хриплый вой, на который сразу-же отозвались, взвывая на разные лады.

Напарница молчала. Силы были на исходе. Иван не знал куда идти. Из помятой грудной клетки с болью рвалось сердце, а в легком клокотала заполняющая его кровь. Ивана накрыло отчаянье. Неужели это конец?

— Ваня, — послышался слабеющий голос, где-то впереди. — Ванечка…

Держась за ребра, хромая, и расплескивая глинистую жижу, он как мог быстро поспешил вперед.

Иван уже видел проступающее сквозь туман дерево, что разметало по раскисшему грунту, узловатые щупальца корней. Среди их сплетений лежало сжавшееся в комочек, женское тело. По рыжей грязи расплывалась кровавая лужа из открытого перелома на ноге. Девушка мелко вздрагивала и стонала.

Вой и рык неумолимо приближался. Их вот-вот настигнут. Единственное спасение, как можно быстрее добраться до лодки, что была всего в полу ста метрах на берегу реки.

Не смотря на травмы и раны, Иван почувствовал прилив сил, и бросился к скорчившейся у дерева напарнице.

Нет, не все еще потеряно, он успеет ее спасти.

— Наденька. Надя. Все хорошо. Я здесь, — успокаивающе говорил он, поворачивая ее к себе.

В горло Ивана впились цепкие когти.

Ему в лицо улыбался посиневший, раздувшийся женский труп, с помутневшими, выпадающими из орбит глазами.

Иван закричал и попытался отстраниться, но труп не выпускал его из цепких лап. Он тянулся подгнившими губами с поцелуем, к его лицу.

— Ванечка, ты пришел. Я так ждала! — заклокотало из ее груди, и обдало Ивана трупным газом.

А Иван все кричал, пытаясь оттолкнуться от трупа. Пока не получил удар, по лицу.

***

В комнате мерцала масляная лампа, испуская тонкую струю копоти в низкий деревянный потолок. Густые тени плясали в такт огоньку. Рядом с лампой, с потолка спускался жирный комнатный паук.

У стола, приставленного к небольшому, темному окну, за которым была лунная ночь, сидели Юра, Потап и его жена Тамара. Около кровати Ивана находилась молодая женщина с выражением сострадания на лице. А может ему лишь казалось, что она молода. Слишком тусклым был свет.

— Совесть, она такая, — заметила женщина, качая головой. — Извини за пощечину. Уж больно сильно ты кричал. Не нашла ничего другого как дать тебе по лицу.

— Ничего страшного, — слабо ответил он, пытаясь приподняться.

Но женщина не дала встать, положив мягкую, но источающую успокаивающую силу руку, Ивану на грудь.

— Лежи, я собиралась осмотреть твою рану. Руку приподними, — она стала осторожно отклеивать бинты на боку. — Ну что ж, отличная регенерация. Сейчас повязку сменю, а через пару дней будешь как новенький.

Женщина, опустила руку на рану. Слегка плеснуло силой и разогнало боль. — Заражения нет. Все в норме.

— Сестра? — угадал Иван.

— Чувствуешь своих? — улыбнулась она. — Да братец. Целительский курс. И еще, я немножечко ведьма. Редко мастера, признают выпускников других курсов за своих. Мы ведь не проходим как вы инициацию братским кругом.

В Обители, помимо обучения охотников, также готовили лекарей-травников, и сельских колдунов. И те, и другие, уже давно заменяли врачей. Клеймо Братства, служило своеобразным знаком качества, и патентом на законную практику.

— В отличие от своих братьев, я менее заносчив. Все мы подкидыши родня. Сколько я здесь уже валяюсь? Мне срочно нужно в путь.

— Вот вы прыткие мастера! Все вам неймется. Боитесь на тот свет опоздать. Сутки всего ты провел в бреду. Хотя, честно признаюсь, ждала, что будешь лежать так несколько дней. Тебе еще надобно полежать, ты много крови потерял, и сдуру растратил весь резерв. Отдохнешь, восстановишься, тогда езжай на все четыре стороны. И не спорь!

— Сестра, мне нужно! У нас беда.

— Да знаю. Все на ушах стоят. Даже лекари с колдунами трясутся от страха. «Думают, что и за ними придет кукловод», — говорила лекарка, закрепляя тем временем, на его ребрах повязку с мазью из целебных трав, — Да вот только много они о себе мнят. Кукловоду вашему нужны только Братья. А ты братец денек еще полежишь. Сутки ничего не решат. — Она мельком посмотрела, на сидящих, общающихся за столом хозяев дома и понизила голос. — Слушай, мастер, ты знаешь, что на пальце носишь? Не обижайся, конечно, я не знаю твоего ранга. Может ты не чувствуешь, но это якорь, причем довольно сильный.

— Я знаю.

— Так чего не уничтожишь? Или хотя бы разряди его в ноль. Хочешь, я разряжу, если тебе это кольцо так дорого?

Тут она почувствовала ледяной укол, ниже поясницы, вскочила и сразу-же села.

— Нет, ненужно. Этот якорь нам всем жизнь спас. Я вижу, дух с тобой уже поздоровался?

— С огнем играешь мастер. Ты ведь знаешь, что с тобой сделают, если на горячем поймают?

— Я мертвецов оживлять не пытаюсь, не собираю якоря, затем, чтобы духами управлять. В кольце простой полтергейст. И как видишь, довольно полезный.

— Дело твое брат. Но будь поосторожней. — Лекарка встала и поправила одеяло, прикрыв повязку. — Все, отдыхай, и до утра не смей вставать. Завтра к обеду зайду еще.

Целительница направилась к выходу, а внутренний кобель Ивана тут же оценил ее крутые бедра и ладный задок. Она остановилась, с улыбкой, шутливо погрозила ему пальцем и вышла в ночь.

Ночью Иван, как и обещал, не вставал. Ну, почти. А утром, поднялся, и стал разминать свои затекшие от долгого лежания косточки.

Рана почти затянулась, но, не смотря на это, ныла тупой болью, потому, он решил не сильно налегать на тренировку.

Финтов, и различных приемчиков он не признавал, да и не давались они ему, от того его утро, отличалось от затяжного утра иных мастеров, посвящавших себя оттачиванию различных единоборств.

Разогнав кровь зарядкой, и для поддержки формы потягав самодельные гантели хозяина дома, осторожно, дабы сильно не намочить повязку, Иван смыл пот, холодной водой из бочки, стоящей во дворе, и решил разыскать запропастившихся куда-то Юру и Потапа.

Притворив за собой низкую, скрипучую калитку, он свернул в сторону круто забирающей вверх узкой улочки. Низкие избы с маленькими окошками и множеством хозяйственных пристроек плотно жались друг к другу. Никаких садов, огородов, только маленькие дворики и кое-где палисадники с затрапезного вида цветами. Все просто и безо всяких изысков. Лишь на нескольких жилищах Иван заметил резные причелины и наличники с защитными орнаментами. Хозяева таких изб свято верили, что комплекс символов, объединенных в простенькой резьбе охранял дом от нежити и злых духов. Остальные обходились приколоченными над крылечками козьими, изредка оленьими черепами, что выполняли те же функции, что и орнаменты на серых, рассохшихся досках.

Иван на мощь символов и знаков полагаться не привык. В силу его низкого ранга они были почти бесполезны, потому он рассчитывал на грубую силу и использовал только по-настоящему действенные амулеты, купленные или выменянные у Обительских колдунов. Да и теми он зачастую пренебрегал, как, впрочем, и его подмастерье, который верил только в зоркий глаз и старый, верный пистолет. Но безразличное отношение к символике не мешало Ивану в свою очередь, оценить красоту и талант резчиков.

Как декор резные причелины с солярными знаками, обережными символами, явно от себя добавленными изящными завитками и точеной бахромой, придавали колорит, и привносили хоть какое-то разнообразие бесконечной серости бревенчатых стен.

Вообще плотность построек была такой, что поселок, разрастаясь, со временем превратился в нагромождение из изб, и стал напоминать обнесенный высоким забором муравейник. Сады, огороды, поля, наделы, все было там, за высоким частоколом, что ограждал жилища от хищников, разномастных сущностей, и опасных тварей, которых с того света возвращала Мать Сыра Земля.

В задумчивости мастер и не заметил бы, как ступил на свободный от бесконечных построек пяточек, если бы не внезапно ударившее в глаза, ласковое, утреннее солнце. Прищурившись, он выставил перед собой ладонь и осмотрелся.

Он вышел, а точнее взобрался в центр селенья, на самую вершину холма, где находились: часовенка, площадка для сборов, и обширная беседка, собранная из грубо отесанных столбов, и соломенной крыши. По сравнению с густой застройкой на склонах, строения на вершине были разнесены по сторонам, что создавало иллюзию простора.

За ворот рубахи тут же пробрался резвый, прохладный ветерок, и дышалось там как будто легче. По-видимому, остальным жителям селенья казалось также, поскольку многие из них по утрам и вечерам предпочитали собираться на вершине, обсуждать новости и сплетни, да и просто любоваться видом, открывавшимся с холма.

А вид был действительно достойным. С одной стороны, была видна часть заречья, слева и справа, большие своевольные города, а далее пыльные степи, хутора, поля, пастбища на зеленых лугах у реки, и собственно сама река, серебристой змеей разделившая собой многие километры тверди.

С другой стороны, открывался вид на густые леса, окаймляющие границу, Солеварского княжества. Там не было таких больших степей, как в Заречье. Там чередовались поля, леса, болота, и берущие в них начало реки. Для мастера, там всегда была уйма работы, но не лежала к тем землям у Ивана душа. Но что ж поделать. Дальнейший путь в Обитель пролегал именно сквозь те живописные и опасные места.

— Доброе утро, господин мастер! — приветствовала Ивана, слегка склонив голову низенькая, пожилая женщина. — Не откажите, отведайте. — Она достала еще теплый пирожок из лукошка и протянула его мастеру.

Иван с улыбкой вежливо поклонился в ответ и принял его из деформированных от тяжелой работы рук.

— Благодарю Наталья Павловна. — Румяный, ароматный пирожок тут же потянулся ко рту. — Ум-м, — довольно протянул Иван, — с капустой, как раз, как я люблю. Очень вкусно!

— Берите еще, — глядя как Иван довольно уплетает угощение, весело улыбнулась она и протянула ему лукошко.

— Извините, но отказаться нет сил, — промурчал довольный мастер, выбирая пирожок порумянее с хрустящей корочкой. — Как самочувствие у Петра?

— Пострадал мой Петенька, но, слава Богу, серьезных ранений нет. Не впервой ему с лупоглазыми биться. Вам-то досталось поболе. Петя говорит, вы от сома всех спасли, от верной гибели. — Она опустила глаза и нахмурилась. — У нас, к сожалению, нечем вас отблагодарить. Петенька в надел вложился и еще должен остался.

— Сом бы и меня схарчил вместе со всеми, — отмахнулся на это Иван, — потому я в первую очередь был заинтересован в его скорой и неминуемой гибели. И, стало быть, вам не за что меня благодарить Наталья Павловна. Я собственную шкуру спасал.

— Дай вам Бог здоровья и долгих лет! — сказала она, подняв глаза на высокого и крепкого Ивана, и обняла его сухонькими ручками.

Рану пронзила боль, но тут же отступила. Как бы он не старался состроить безразличье, но ему была приятна искренняя благодарность. Она словно живая вода вливалась в душу, поднимала настроение и укрепляла его дух.

— Ну, будет вам. — Мастер мягко отстранил женщину и улыбнулся. — Передавайте Петру привет, и пусть скорей выздоравливает, а-то, кто ж меня через реку возить то будет?

— Передам-передам. А вы вот возьмите, — отдала она лукошко с пирожками Ивану, — Кушайте на здоровье, и парнишку своего угостите.

— Что вы, я еще один возьму и хватит.

— Берите-берите. Я от бессонницы много напекла. А время будет, заходите, я вам блинов напеку с маслицем, да молочком козьим угощу.

— Спасибо большое!

— Вам спасибо Ваня, — мягко похлопала она мастера по крепкой руке. — Мы всегда вам рады. Береги вас Бог!

— И вам крепкого здоровья! — прощаясь, склонил он голову.

Проводив взглядом удаляющуюся фигуру, обнимая лукошко, мастер обернулся, чтобы снова взглянуть на ставшее за долгие годы родным Заречье. Хорошие здесь жили люди, трудолюбивые и в большинстве своем честные. Хоть и был он родом не из этих мест, но прикипел душой к этим землям. И если бы не Юрка, который засиделся в подмастерьях, то он плюнул бы на общий сбор и остался. И без него достаточно опытных мастеров, которые способны изловить кукловода. А сам он все чаще подумывал о том, чтобы осесть, построить дом, обзавестись семьей и наконец, состариться. Юрка уже взрослый. Он дал ему все что мог, и пора ему стать самостоятельным мастером. Можно было бы отпустить его в путь одного. Но ведь неспокойно ему будет, вляпается парень куда-нибудь как пить дать. Уж лучше доставить его в Обитель лично.

Иван почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд и резко обернулся в поисках опасности. Сработал приобретенный за долгие годы рефлекс. Он покрутил головой, и наткнулся на нескрываемый, прямой и уверенный взгляд карих глаз.

Кусая яблоко, и болтая ножкой, на лавочке в компании подружек сидела незнакомая девушка. Она, в пол уха слушая товарок в лекарских накидках, зеленого цвета, бессовестно пялилась на Ивана.

Он в этом поселке бывал довольно часто, однажды даже доводилось зимовать, знал лично многих, а в лица помнил почти всех. Но ее видел впервые, впрочем, как и ее подруг. Все же, кого-то она ему напоминала. От затянувшейся попытки вспомнить девушку, мастера отвлек детский визг.

В беседке собиралась ребятня, которую любил учить уму разуму Дед Демьян. Потерявший по вине перерожденца всю семью, чудом выживший, но оставшийся калекой, он в детишках души не чаял. Знал Демьян много историй, поскольку много где бывал по молодости, путешествуя с торговыми караванами. Много слышал сказок и поучительных историй, да и сам выдумщиком был знатным, за что детвора его просто обожала. Вот и сейчас они собирались вокруг него, ожидая новых историй.

Поедая следующий пирожок, мастер, подошел поближе к беседке. Под ее навесом, уже уселась в кружок ребятня разных возрастов, а в центре круга, почесывая культи ног, восседал сам Демьян, седобородый, сухонький старичок. Уверенным тоном, он что-то вещал притихшей детворе. Иван прислушался.

— …и летали они в космос на своих огромных кораблях будто боги, — восторженно, рассказывал он, — а у луны была огромная верфь, что строила все новые и новые суда, и порт, отправлявший их в нужные места.

Лодки и большие корабли плыли в пустоте, к новым звездам и планетам. И везли они род людской, заселять неизведанные земли, строить новые дома. И сильны были простые люди тогда, настолько, что и не снилось сейчас самым сильным колдунам.

Они без усилий двигали тяжелые предметы. Видели другие миры, смотрели представленья, общались на расстоянии друг с другом, читали книги, и все это при помощи волшебных зеркал.

Их переносили по небу, земле и воде огромные машины. Они умели созидать и рушить, создавать жизнь из неживого подобно богам, и подобно им же усмирять природные стихии.

Они заключали огромные реки в подземелья, придавливая их городами, устремлявшими свои пики в облака. Они поработили огонь, который давал им тепло, свет и расплавленный металл. Они рассеивали облака, усмиряя молнии и град. Они разрушали горы, и создавали новые. Они изрыли всю землю ходами и норами, в одних местах оставляли на ней глубокие раны, а в других заковывали в камень и металл.

Мужчина перевел дух. Взгляд его стал грустным.

— Они отравляли воды, воздух, умирали леса и поля. А мать сыра земля стонала и дрожала, от боли, но ничего поделать не могла.

Дети, которым она дала жизнь, вместо благодарности и почтения, поработили ее и стали убивать. И тогда взмолилась она к Богу, о силе которого все позабыли. К солнцу нашему, к Яриле.

И вздохнул горестно он. И от вздоха его стали падать звездами с небес мертвые корабли, и озарился небосвод разноцветными огнями северных сияний. Погибли все умные машины, от которых стал зависеть род людской, и мир погрузился во тьму и хаос.

И вздохнула облегченно земля, и стряхнула с себя род людской.

Проснулись огненные горы, выбросив в воздух пепел и гарь. Разверзлась земля и поглотила огромные города. Вода вырвалась из оков и размыла их остатки. И сброшен был род людской с трона в темень, холод и грязь. И засеяло землю пеплом, и сковало льдом.

Стали люди хуже зверей, и начали пожирать друг друга. Восстало против них выжившее зверье. Проснулись духи, владыки стихий. Проснулись старые боги. И человек больше не был царем природы, а стал зверем, испуганным, голодным и загнанным в угол.

— Дед Демьян, — стала махать ручонкой конопатая девчушка с крысиными хвостиками соломенного цвета волос, — а как же те, другие, что улетели к звездам?

— Кто знает. Может, живут себе там сейчас. А может, и отвергли их новые планеты. Как знать.

Иван не стал слушать дальше, еще одну интерпретацию истории о «Великой Катастрофе» от которой начали исчисление новой эры и направился в ту сторону, откуда шел перестук молотков и звон металла.

На кузнечном дворе, отыскались все, включая пса и мотоцикл. Они обступили железного коня, прилаживая к нему добротную люльку. Даже пес успевал сунуть в дело свой мокрый нос, но от него отмахивались, продолжая подгонять и привинчивать крепления.

— Привет теска! — вскричал лысый, бородатый кузнец. — Спасай от этих иродов! Представляешь, эти звери приставили пистолет к голове, и заставили тебе люльку ковать. Едва не застрелили, — Жалобно сведя ко лбу кустистые брови на квадратном лице, пожаловался он.

— Да вы чего, — взвинтился Иван, до хруста сжав плетеную ручку лукошка с пирожками. — Обалдели совсем?

Юра и Потап, тут же вскочили и с растерянными лицами открыли рты, собираясь отпираться, а Гром, склонив голову, удивленно взирал то на Ивана, то на паромщика с подмастерьем.

— Да шучу я, охотник! — воскликнул кузнец, и громогласно заржал. — Юрка вон сказал, что вам люлька нужна, для пса, — отсмеявшись, сказал он, подойдя к заулыбавшемуся Ивану. — Пока ты отдыхал, я и смастерил.

— Тьху на тебя, — махнул на кузнеца Потап, — остряк самоучка, блин.

— Иди, оцени, — хлопнул кузнец Ивана по спине тяжелой ладонью, едва не выбив дух. — Раму нипочем не поломаешь, я на совесть ковал.

Да ты не смотри, что на гроб похоже, так обтекаемость лучше. Зато глянь, какой жестью обшил, тонкая будто бумага, легкая, но прочная как хороший металл. Даже не знаю, с чего такую обивку содрали.

Вместо твоих сумок навесных, неудобных, теперь вместительный багажник есть, и для кобеля вашего места хватает. А обтекатель, какой глянь, чтоб ему в морду не задувало. Настоящий пластик.

Иван молча слушал, и подсчитывал тем временем, во сколько это все обойдется. Сумма набегала внушительная. С его худой удачей, таких денег не заработать и за год.

— Во сколько мне теперь влетит эта люлька? — задал он теске животрепещущий вопрос.

— Материалы мужики притащили, тебе в благодарность. Мне оставалось, лишь в кучку сколотить.

— Тогда, сколько я должен тебе за работу?

— Вань, ты мужик хороший, я бы и рад вовсе с тебя ничего не взять, но появилось дельце по твоему профилю. Но даже если не захочешь дело брать, так я и не обижусь. Не возьму я платы в любом случае, теска.

— Нет, так дело не пойдет. Любой труд должен окупаться. Что за дело?

— Да я даже толком и не знаю. Свояк мой, недалеко, в притоке, держит водяную мельницу, а вдоль нее пшеничное поле. Так вот завелась в поле том нечисть. Скорей всего перерожденец.

Не знаю, может кто вопреки запрету, труп в землю закопал. Но эта тварь стала вроде крота. Норы роет, да под землей передвигается. Батраки пропадают в поле, прямо среди бела дня. У дома и мельницы нор пока не видели, но боятся уже спокойно по земле ходить. Свояк в отчаянье.

Иван крепко задумался. Подобная тварь, это был не его уровень мастерства. Дух, какой изгнать, стихийных существ, мавок или молодого упыря уделать. Гнезда мелких вредных леших, отыскать да сжечь, ну летучих змеев погонять, чтоб кур не воровали, это он может. А вот такое чудовище уже посложнее. Для такого нужен твердый второй ранг, а не его слабый третий, плохая реакция и мизерный резерв запаса сил.

Делать нечего. Хоть и нужно спешить в Обитель, но долг платежом красен. Придется постараться и при этом не сдохнуть.

— Хорошо Иван, — решился он. — Берусь за дело, но сперва немного оклемаюсь.

— Отлично теска! — обрадовался кузнец. — По рукам!

Время близилось к обеду, когда они с трудом втолкнули в калитку разросшийся мотоцикл.

У дома на скамеечке сидела симпатичная девушка, в легком сарафане, та самая, что сверлила мастера взглядом утром на холме. Закинув ногу на ногу, она с хрустом, откусывала от сочного яблока и, тщательно пережевывая, молча наблюдала за ними. Пока мужчины втискивали в угол крохотного дворика, железного коня, который новым придатком цеплялся за все подряд, она покачивала стройной гладкой ножкой, и раз за разом хрустела источавшим сок яблоком.

Лишь после, когда мотоцикл, наконец, был поставлен как надо, Иван толком ее разглядел, наконец, распознав в ней лекарку, что делала ему перевязку.

Скуластенькая, темноволосая, и кареглазая, с хорошей, оконтуренной фигурой, у нее была широковатая кость, но все смотрелось гармонично, и внутренний кобель, словно заглотившая наживку рыба, подернул поплавок.

Видимо это отразилось на его лице, поскольку, она заулыбалась.

— Я уже собиралась уходить, да вот яблоко задержало. — Она отбросила огрызок. — Забывчивые вы, мастера.

— Прошу прощения, закрутился с транспортом. Сейчас, я только пыль с себя смою, — ответил Иван, направляясь к бочке.

— Мы пойдем, сходим в корчму, — окликнул его Потап. — Обедать пора. Ты тоже подходи. — Подтолкнул он Юру к калитке.

— Хорошо. Юра, лукошко заодно тете Наташе занеси, — умываясь и фыркая, отозвался Иван, а девушка, поглядывая на его мускулистый, покрытый, неизбежными при опасной работе шрамами обнаженный торс, стала хрустеть новым яблоком.

В избе было сумрачно и прохладно. Маленькие окошки давали мало света, да и ясный день омрачился хмурыми тучами. Гром поскуливал под дверью, обижаясь на то, что не впустили в дом. А лекарка, тем временем, занималась отклеиванием промокшей от купания повязки.

Стало еще темнее, и она подвела Ивана к ближайшему окошку, чтобы осмотреть раны на боку.

— Надо же, как быстро все затянулось, — удивилась она и подставила руку к его ребрам. — Все в порядке, мастер.

На границе света и тени, тугие валики, его перекатывающихся мышц, выгодно оконтурились, и лекарка не удержалась. Закусив алеющую губку, она провела тонким пальчиком с ухоженным ноготком, по его холодной, еще влажной коже. По некрасиво, зарубцевавшемуся, застарелому шраму, идущему от ребер, вверх, к средине мускулистой груди, где он терялся в грубых, светлых волосах.

Чувствуя теплое прикосновение, Иван судорожно вздохнул, волоски на коже тут же встали дыбом, а ниже пояса стало наливаться теплом. Лекарка положила пышущие жаром руки ему на спину, и он притянул ее к себе. Мастер почувствовал, как сквозь ткань тонкого сарафана, в кожу, буквально вонзились ее затвердевшие соски.

— У меня давно не было мужчины, — с придыханием призналась она, и прикрыв веки с длинными, пышными ресницами, прошептала: — Я хочу тебя, мастер.

Иван не стал отвечать. Он припал к припухшим, сладким от яблочного сока губам и нетерпеливо стал стаскивать с нее сарафан.

За окнами бушевал, ливень, сверкали молнии и словно тяжелая бочка по небосводу, катился гром. Порывистый ветер размахивал перед окошком, тонкой веткой калины. Искусанный и исцарапанный, словно растерзанный зверями Иван, глубоко дыша, лежал, успокаивая выпрыгивающее из груди сердце.

Обнаженная лекарка, будто кошечка, прильнула к его широкой груди и слушала, как барабанит его пышущее жаром сквозь ребра сердце. И так же как кошка запускала она в грубые, волосы острые коготки. Она потянулась к его губам. Это был не быстрый страстный поцелуй, а долгий и нежный, ради наслаждения.

Иван, с удовольствием гладил ее шелковистую спину, до самых упругих ягодиц, и когда она оторвалась от его губ, заулыбался, смотря на отблески, скрытых в полумраке глаз.

— Я ведь скоро уеду.

— Я знаю, — вздохнула лекарка, — Но, если снова будешь здесь проездом, то не забудь меня навестить. Ты не думай, я не к каждому, в койку прыгаю. Я думаю, заметил, что не занималась я этим давно.

— Почему я?

— Поначалу, из интереса. Это, каким же ты должен быть кобелем, чтобы заработать сразу целых три венка от побережек. Я их почувствовала. Оказалось, ты того стоишь.

— Выходит, не разочаровал? — уточнил Иван, с трудом сдерживая смех, но не удержался.

— Ты чего? — стукнула девушка кулачком в грудь смеющегося Ивана.

— Это не мои венки, — успокаиваясь, признался он. — Они принадлежат моему подмастерью. Он заработал.

— Серьезно? — удивилась лекарка. — Этому конопатому пареньку? В тихом омуте значит… берегитесь местные девчонки.

Иван снова залился смехом.

— Врешь, значит. Твои венки?

— Да нет же. Действительно его. Но он их не тем заработал. И не украл. Он просто играл им на свирели. Он в этом хорош.

— Ой, врешь, мастер.

— Серьезно. Кстати, я Иван.

— Ух ты! А я Марья. Ты посмотри, как совпало.

— Ну, тогда за знакомство!

Иван резко повернулся, и Марья оказалась под ним. Их горячие тела вновь сплелись в порыве безудержной страсти.