9. Аши. Возвращение

Кто терпеливо готовится в путь,

тот непременно приходит к цели.

Ж. Лабрюиер

— Неужели ты пригласил меня поиграть в камушки? — не выдержал Аши.

В резиденции бога смерти было тепло и в какой-то степени уютно. Голые стены, выполированные до зеркальной гладкости, темный камень, в прожилках которого то и дело вспыхивал огонь. Огонь… здесь везде огонь… стелется по полу, по стенам, по потолку, обнимает тонкие колонны, ластится к ступням. И такой послушный, не жалит, не опаляет… пока хозяин не прикажет.

В обширных покоях пусто. Лишь стол и два высоких кресла с низкими спинками, чтобы Аши мог опереться, но и расправить крылья. На столе — рисунок квадратов, ложатся мягко в квадраты камни… плоские, одинаковые с изнанки, темные, как ночь, с мелкими синими искорками. Темный авантюрин… Люди называют их камнями ночи, говорят, что они дарят беззаботность.

Аши так бы пригодилась теперь эта самая беззаботность. Оставлять носителя без присмотра было как-то непривычно и… страшно, наверное. А что, если больше некуда возвращаться?

Но не это страшно. Страшно то, что дороже Рэми у Аши, увы, не было никого. Арман, Арман, ну вот зачем было давать это проклятое обещание?

— А почему бы и нет? — ответил на забытый вопрос Айдэ. И на его тонких, красиво очерченных губах, заиграла издевательская улыбка.

Бог смерти скучал. Бог смерти нашел красивую игрушку. И этой игрушкой, увы, был Аши. Лучше ритуальная башня с ее цепями, чем царство смерти! Царство безумца, которому невесть что может прийти в голову.

— Эта ночь будет урожайной на души, — прошептал Айдэ, и Аши вздрогнул: урожай смерти, для людей ничего хорошего. Еще недавно ему было все равно. Но не сегодня. — Или не будет. Интересно…

— Отпусти.

— Нет, — холод в словах, яд дурного предчувствия. — Пусть твой человек справится сам. Он же этого хотел, совсем недавно, правда?

И теперь стало страшно всерьез: Айдэ никогда и ничего не говорит зря, и Рэми опять в опасности. Но. Если Аши уйдет, Арману придется вновь вернуться на цепи. И его рассудок этого не выдержит. Айдэ сломает любого, Аши-то знал.

Потому вытянул из мешочка камушек и холодно, стараясь, чтобы голос не дрогнул, сказал:

— Твой ход.

Прости, Рэми, но пока ты сам. Еще немного… совсем немного. Выживи!

Когда он вышел из дома Гаарса, было уже темно и тихо, а морозный вечер медленно перетекал в ночную стужу. Рассыпались по небу звезды, пробирался под плащ колючий ветерок, першило в горле, и ныла, не давала о себе забыть рана. Пригревшийся пес на этот раз даже из будки не вылез, лишь тяфкнул на прощание едва слышно, а где-то в вышине пронеслась тень: сова выбралась на охоту. Рэми порадовался: звери вновь его начали чувствовать, вновь начала быть послушной сила. Надолго ли?

Довольный возвращением домой Арис уже почти вышел в калитку, когда Рэми догнали. Замерзший и уставший, Бранше погладил дернувшегося было пегаса, сжал в толстых пальцах повод и тихо сказал:

— И тебя, и принца, и Армана наемники больше не тронут, будь уверен. И ищи врагов не там. Что Гаарса выкупил, хорошо, не будут против тебя использовать, а вот в ночи тебе ходить все же не стоит. Будь осторожен.

— Я всегда осторожен, — ответил Рэми.

— И крови своей не выпирайся. Думаешь, просто так заклинателем стал? Это твоя магия так странно через нашу кровь вылезла. Так что, брат, коль превратишься, не пугайся. Ничего в этом страшного и постыдного нет. Если можешь, меня зови, ко мне беги, я сберегу. Научу, как надо.

И пошел к дому, оббивая ноги об замершие следы в песке и тихо поругиваясь. Ночь вдруг уколола холодом, Арис выскользнул в калитку, а Рэми сжал зубы, обдумывая услышанное. Еще недавно он злился на Армана, на Мираниса за их оборотничество, и впервые вдруг подумал, что и сам может быть таким. И не только он, но и Лия…

Он никогда не превращался, даже не думал раньше, что может превращаться, но зверей понимал всегда лучше других. И слух его был острее, и взгляд, и чутье. И видел в темноте так же хорошо, как и при свете, но раньше это почему-то не казалось дивным. Многое не казалось. Может, в том вина зелья матери? Или собственной гордыни и глупости, которые не хотели видеть очевидного?

Звезды, сколько сегодня звезд, ярких и таких недосягаемых. Рэми с детства выделяли, с детства растили не так, как всех. Научили читать, писать, правильно говорить. Научили думать… и не бояться архан. Значит, Жерл знал?

Все они знали… и ничего не сказали, потому что боялись Аши.

Аши, Аши, почему тебя нет, когда ты так нужен?

Вздохнув, Рэми обжегся холодным воздухом и сжал сильнее поводья. Думать об этом не хотелось. Хотелось быстрее в тепло замка, туда, где дар льется сквозь пальцы и никого это не настораживает, никому не мешает. Может, не столь и плохо быть арханом? Может, не так и плоха эта власть, просившая в руки? Вон даже Гаарса из цепей наемников вырвал. Может, Арман прав, и кровью своей надо гордиться, а не ее выпираться?

Но где этот Арман сейчас?

На морозе и в одиночестве думалось хорошо. Дремали, застыли в зимнем мареве узкие улицы, покрылись заборы тонким слоем льда. Поблескивал иней на ветвях деревьев, катился по небу, цеплялся за ветви, месяц.

Без спросу пегас свернул в узкий, заброшенный мусором переулок, пошел чуточку быстрее, будто почувствовав нетерпение хозяина. Хрустели под копытами промерзшие гнилые овощи, разбивалась корка на грязевых лужах, расчерчивали трещины «слепые» стены домов.

Нищета пахнула в лицо, выпрыгнула из-под копыт испуганной крысой, ударила вонью, заставив поднести к лицу снятую с руки перчатку. Рэми уже и забыл, какими бывают городские кварталы. Наверное, слишком быстро забыл — хорошая жизнь развращает.

— Архан! — Рэми не сразу понял, что зовут его. — Умоляю, архан.

Обернувшись, он увидел бледное в неясном свете лицо мальчишки зим так пятнадцати, окруженное забавными кудряшками. Невинный взгляд широко распахнутых глаз, полуоткрытые губы… Удивленный Рэми и очнуться не успел, как костлявые пальцы схватили повод Ариса и хриплый, явно простуженный голос прошептал:

— Помоги, архан, пожалуйста! Сестра больна, а виссавийцы помогать не хотят.

— Чем же я помогу? — тихо спросил Рэми, и душу сжало от чужого отчаяния.

Наверное, он бы помог, хотя бы попытался, но было в этом отчаянии что-то странное, будто неправильное. Страх, едкий, ядовитый, отравляющий душу сомнением. И Рэми захотелось вырвать повод Ариса из цепких ручонок и приказать пегасу расправить крылья, взмыть в усыпанное звездами небо. Но что мальчишка сделает? Без дара-то? А дара в нем не было, уж Рэми бы почувствовал.

— Я не попрошайка… кузнец я, ученик кузнеца. Купите клинок, хороший, учитель делал. Но не для рожан он, слишком уж хорош, — и не успел Рэми и слова сказать, как мальчишка достал из-за пояса, развернул тряпицу.

Блеснуло чистое лезвие в полумраке, поманило тонкой работой, и сразу забылись все вопросы и сомнения. Такой даже принцу поднести не жалко. Красивый. И не краденый. Ажур рун по рукоятке, едва ощутимый аромат чужой силы: злодею в руки не дастся, ускользнет, вернется в хозяину. Верное оружие. Славное. Может, Арману подарить, глядишь, брат обрадуется?

И пальцы сами потянулись к клинку, взять в ладонь, примерить баланс… Сколько мальчик попросит? Хватит ли оставшегося золота?

И сразу же укол, знакомый до боли, да не один. И крик внутри обманутой силы, тень перед глазами. И боль… та самая боль, что и в зале. Но там было одна тварь, одна, а тут… Рэми боялся считать. Сжался от боли и дышать боялся, когда твари устремились в мышцы, заражая знакомой до боли беспомощностью. Боги, да за это?

Встрепенулся, почувствовал беду Арис, пытался было ударить мальчишку копытами, но встал как вкопанный, укутанный чужой силой. Маг? Боже, какой же Рэми дурак! Потемнело в глазах, волной накатилась слабость, и Рэми упал с пегаса в услужливо подставленные руки. И покатился с мальчишкой по грязной улице, отбивая о мерзлый песок бока. Рвало. Долго и муторно. Перед глазами плыло, белел вдалеке неподвижный Арис, а маг что-то шептал на ухо, будто уговаривая подняться.

Уговаривая? Да жеж!

Он встал на четвереньки, держась за рвущий болью живот и выплеснул на Ариса остатки силы, сжигая, уничтожая овивавшие его путы.

«Лети. Приказываю!»

Арис посмотрел страшно, полным боли взглядом, а потом вдруг исчез, оставив мальчишку в недоумении:

— Но ты у меня никуда не исчезнешь, — сказал вдруг он.

Рэми знал, что не исчезнет: сил не хватало. Вот и все… все ли?

Ночь уже, а заснуть все не удавалось. Жгли слова Алкадия, дурное предчувствие, и так почему-то хотелось вернуться в замок. Арман? Что-то с Арманом? Боль скрутила, придавила в кровати, и встать казалось невыносимым. Но тихим шорохом выдернул из полузабытья шепот: «Если все сделаешь правильно, получишь долгожданную свободу. Только наслаждаться ею не станешь. Ты, увы, такой… А если не сможешь — лучше уйди за грань сразу, ибо если не уйдешь, умирать ты будешь у меня долго…»

Правильно это как? Уж точно не лежать тут. Лиин заставил себя встать с кровати, в темноте нащупал, накинул тунику, затянул дрожащими руками пояс. Чего хочет Зир? Чего хочет Алкадий? Чего хочет собственная сила, что сжалась внутри испуганным щенком и рычит на каждого, кто подходит ближе, чем на шаг?

— Боги, боги, дайте мудрости! Дайте сил… мой архан, прошу…

И не отозвалось почему-то в душе облегчение, не коснулась привычно сознания чужая сила, не ответила уверенной лаской… и тут стало страшно по-настоящему. Ибо архана Лиин чувствовал всегда, даже когда было совсем плохо, а теперь…

А теперь надо быть сильным. Еще немного, и он сделает то, что хочет Зир, и сможет вернуться к Арману. И пойти к Майку, выяснить, что случилось с арханом. А пока его место тут. Только уговаривать себя получалось совсем плохо, и билось раненной птицей внутри беспокойство, дрожали руки и пересыхало в горле.

«Лиин, спустись в подвал», — еще один зов. Тихий, ласковый. Таким ласковым Алкадий бывал редко. Значит, началось...

Он выдохнул и на миг закрыл глаза, пытаясь выдавить из себя противное беспокойство. Возвращая того безмятежного мальчика, что безропотно подчинялся учителю. И как только хватало сил притворяться? Не думать сейчас, иначе страх выплеснется наружу и долгое мучительное притворство станет напрасным.

«Иду, мой учитель», — уже спокойнее ответил Лиин. Нет смысла показывать свой страх. Нет смысла переживать. Надо выжить.

Он не был в проклятом подвале с тех пор, как в первый раз увидел лозу, и с тех пор ни единой ночи не проспал спокойно. Мучили кошмары, чудились чужие едва слышные стоны, слышался тихий скрип, когда лоза чуть шевелилась, вгоняла шипы в податливое человеческое тело. Волосы… у той жертвы были темные волосы, на концах которых собирались, слетали и разбивались о пол яркие капли… И запах… невыносимый запах свежескошенной травы, выедавший внутренности. Он никогда этого не забудет.

Он никогда не думал, что вернется в тот подвал. Но шел. Пошатываясь, боясь каждого шага, баюкая внутри надежду. Сегодня все решится. Сегодня он будет свободен. Сегодня он пойдет к кому-то из высших и будет умолять стереть проклятые воспоминания, как стирает прибой раны с песка. Ибо больше не вынесет. Ни одной лишней ночи не вынесет этих кошмаров!

Скрипели ступени, холодила ладонь чуть влажная стена, мягким светом подмигивала стоявшая в нише лампа. Лиин шел и содрогался от чужой боли и немного простоял внизу лестницы, не в силах угомонить рвущееся из груди сердце. Эта боль казалась такой… знакомой. Родной. И дар целителя плакал внутри кровавыми слезами, тянул помочь, утешить… но Лиин не имел права помогать.

Тяжелая дверь открылась не сразу, пришлось надавить сильнее. Хлынул из щели свет, скрипнули несмазанные завесы, и первым, что Лиин увидел — обернувшийся навстречу учитель. Белая рубашка, тонкая вышивка по рукавам. Приветственная улыбка и такое довольство во взгляде, что аж страшно.

Преобразился подвал, наверняка, Кон постарался: никакой пыли, светильники густой цепью вдоль стен, тяжелый стол с вделанными в него скобами, на котором уже лежал раздетый до пояса юноша. То ли в беспамятстве, то ли в тяжелом забвении. Гибкий, как лоза, такие встречаются не так и часто. Лица, закрытого спутанными черными волосами, не разглядеть, на запястьях выглядывают из оков синие нити татуировок. Прикоснуться бы, узнать, кто сегодня будет умирать. Только вот зачем? Чтобы сильнее рвали боль и стыд?

Да и синие… Архан? Рискует Алкадий, наглеет все больше. За архана, да еще, судя по волнам силы, высшего мага, может и дозор вконец взбелениться. И все сильные роды на дыбы встать, защищая своих драгоценных магов. Но Алкадий не боится никого и ничего… может и хорошо. Давно пора его задавить, как гниду!

— Ты вовремя, — усмехнулся оказавшийся за спиной учитель.

И только сейчас Лиин увидел то, что должен был увидеть сразу: лозу, змеей свернувшуюся в ногах жертвы. Острые шипы, с которых стекало что-то густое и зеленое, вновь тот противный запах травы и страх, выедавший внутренности: на лозе взбухал, раскрывал жадные, толстые лепестки ярко-черный бутон.

— Мой учитель, — удивленно выдохнул Лиин.

— Моя лоза единственная их двенадцати детей Шерена, кто приносит потомство, — усмехнулся Алкадий. — Первый ее малыш был таким милым, таким слабеньким… я сплел из него амулет драгоценному нашему целителю судеб. Думал, когда он выжрет все силы из Мираниса… носитель Аши станет одним из нас, у него не останется выбора. Но мальчишка был слишком упрям… и росток лозы погиб. Ты, надеюсь, будешь мудрее...

— Я? — спросил Лиин, невольно пятясь к двери. — Но я...

Алкадий лишь усмехнулся, неуловимым движением оказавшись между Лиином и дверью:

— У тебя тоже нет выбора. Ты утратил его в тот миг, когда захотел стать моим учеником. Не бойся, Лиин. Ты не будешь таким бесправным дураком, как остальные. Лоза даст тебе силу, какой нет ни у одного высшего мага. Лоза даст тебе власть, равной которой тебе никогда не увидеть. Лоза сделает тебя сильным, мой ученик… Смотри!

И Лиин смотрел, не мог не смотреть. А черный бутон пух и содрогался, будто его что рвало изнутри, и лоза шипела едва слышно, но успокаивалась под лаской костлявых пальцев Алкадия. И, вслушиваясь в ласковый шепот учителя, Лиин вдруг понял, что Алкадий любит свою лозу, любит так, как пожалуй, иные любить и не способны.

— Знаешь, почему она цветет? — усмехнулся учитель. — Потому что другие думают, что лоза это проклятье. Для меня малышка — это дар. Дар моего учителя. Шерена. И для тебя будет даром, мой ученик. Уж не сомневайся. Только будь осторожен, только что рожденная, она такая слабая...

Сомнениям тут уже давно не было места. Мягко раскрылся цветок, показал нежную, алую сердцевину. Один за другим слетели на стол лепестки, и лоза содрогнулась, задрожала, и вновь успокоилась в волнах льющихся с пальцев Алкадия силы. Черный цвет магии… почему Лиин раньше не замечал, что черный?

— Ты ведь не кассиец? — вдруг понял он, с той ясностью, с какой должен был понять уже давно. — Да и татуировок у тебя на запястьях нет…

— Я не кассиец. Sherene hana, Vissavia (ненавижу тебя, Виссавия, висс.).

— Lere na, Vi (люблю тебя, Ви, висс), — ответил ему едва слышно пленник, и Алкадий вздрогнул, будто его ударили. Подошел к своей жертве, откинул от его лица волосы, прошипел:

— Откуда ты знаешь виссавийский, тварь!

«Тварь» не ответила. Пленник открыл на миг глаза, посмотрел на Алкадия мутным, полным боли, взглядом, облизнул пересохшие губы и прохрипел:

— Mare li sara, dere sha, ashe ma ne ramana li sa rene.

(Боль твоя сильна, брат мой, но даже она не спасет тебя от кары, висс.)

И вновь потерял сознание, а Лиин забыл вдруг как дышать.

Тишина… она давила, лишала сил, растекалась по сердцу темной пеленой. Алкадий покачнулся, в бессилие оперся на стол, на котором лежал пленник, а Лиин… Лиину было уже плевать и на учителя, и на эту бессмысленную игру в ученика и учителя. Этого быть не может… не может!

Не держали колени, плыло перед глазами, и мир растворился, исчез в острой смеси радости и страха. Лиин так долго ждал, так долго звал… так долго надеялся, что теперь не мог поверить. Боялся что сейчас проснется и все это окажется неправдой, что на столе лежит не он… что утопает в боли не он… что умирает не…

Осознание вошло раскаленной стрелой, и Лиин выдавил из себя безумие узнавания. Не сейчас. Позднее.

И в этот миг Алкадий засмеялся. Страшно засмеялся, безнадежно… пошатываясь встал, все так же опираясь на стол, и запинаясь, сказал:

— Вот уж не думал… ты тут… ты, жив! Ты! Ее любимое дитя… в моих руках? Боги… вот это подарок. Вот это дар за мою боль! Я хотел подарить тебе легкую смерть, мальчик, но теперь… теперь не надейся… забудь о своем беспамятстве! Умирать ты будешь долго, ой долго.

Он отряхнулся как-то, подошел к своей проклятой лозе и взял что-то с сердцевины осыпавшего лепестки цветка. Бледно-зеленое, нежное, испускающее едва ощутимый, дурманящий голову аромат. Такой слабенький и нежный росток в худых пальцах Алкадия:

— Осторожнее. Не навреди… помоги с кормежкой. И он станет тебе больше чем другом, больше чем сыном. Он станет сильной частью тебя.

Лиин росток взял. Посмотрел на нежный изгиб на его ладони, на трогательные, пока такие мягкие усики, и усмехнулся.

Теперь он знал, что делать. И уже все равно, чего хочет Зир, чего хочет Арман, чего хочет весь мир. Мир самого Лиина сосредоточился, захлопнулся на одном человеке. Его мир сейчас умирал на этом проклятом алтаре. Его мир сгорал в муке. Только не сейчас… еще немного...

Потерпи, мой архан…

— Идем, ученик, — сказал вдруг Алкадий, беря на руки свою лозу. — Подождем, пока наш пленник очнется. Пока ты привыкнешь к своему новому другу. Не обижай его, и он не обидит тебя.

И Лиин пошел. Еще немного… Да, еще немного.

Очнулся Рэми рывком, в полной темноте, и утонул в тяжелой боли. Она грызла несчастное плечо множеством глоток, тело пронзало дрожь, и некоторое время Рэми лежал неподвижно, боясь даже дохнуть лишний раз.

Терпко, до позывов к рвоте, пахло благовониями и травой. А сам дом вокруг был старым: чуть слышно поскрипывал, постукивал, жалясь на собственную немощность. Жрали его под полом мыши, примостились на чердаке голуби, спряталась на крыше сова. Дотянуться до них можно, только к чему? Все равно пока не помогут.

Рэми вздохнул, рывком выныривая из тяжелых волн полузабытья. Сейчас нельзя быть слабым. Попробовал пошевелиться и только тогда заметил, что прикован к проклятому столу… а собственная сила… где эта хваленная сила? Рвала грудь изнутри, но выхода не находила… придется, наверное, тут сдыхать, и легко умереть ему, пожалуй, не дадут.

Где-то наверху изредка раздавались чуть слышимые шаги и далекий лай собаки, перешедший в протяжный, горестный вой. По кому это, интересно, убивается? Уж не по Рэми ли? Домашние животные не чувствовались так ярко, как вольные… да и не хотелось теперь кого-то слушать, тратить мгновения на чужую жизнь. Да и неясно, ответят ли… слышат ли… дар заклинателя тоже затих, сделав своего носителя так постыдно беспомощным…

Скрипнул вдруг засов, жалобно заплакали под чьими-то ногами ступеньки, все ярче становился вокруг желтый свет. Рэми увидел выступившие из темноты, потемневшие от времени балки потолка, старую, запылившуюся и покинутую пауком паутину, что упрямо цеплялась за едва видные трещины и слегка раскачивалась, движимая неуловимым потоком сквозняка.

Подвал, пустой и небольшой, шага на четыре шириной. В центре — высокий стол, на котором лежал Рэми, рядом другой — поменьше, с наполненной яблоками вазой. И вспыхнули вдруг светильники у стен, по одному слову неведомого мага, а к горлу поднялась горечь: собственная сила, скованная невидимыми цепями, слушаться не спешила.

— Очнулся, — веснушчатый мальчишка успел переодеться в добротную, вышитую по вороту тунику, гладко зачесал взъерошенные волосы и даже изволил умыться. Наверняка, гостей ждал. — Хорошо.

Он поставил на второй стол лампу, достал из кармана берестяную коробочку, и деловито смазал рвущее болью плечо неприятно пахнущей мазью:

— Чтобы дольше выдержал… Ты на меня не злись, архан, это я не со зла… — Кому от того легче, что он не со зла? — Жалко мне тебя, мне их всех немного жалко. Но учитель говорит, что мир жесток. Каждый в нем либо жертва, либо охотник. Ты вот попал в жертвы. Потому тебя и съедят…

Съедят? Рэми молчал, впитывая каждое слово, и придумывая, что, собственно, ответить. Аши, Аши, где ж тебя носит-то!

— Боишься? Я бы тоже боялся.

Не боялся. Страха не было. Была лишь тупеющая с каждым биением сердца боль и неверие. Это не может быть правдой. Не тут. Не сейчас. Не так…

Арман… он даже с братом нормально поговорить не успел. И с Миром. Последнее почему-то болело сильнее. И стоило так сопротивляться узам с принцем, чтобы теперь глупо сдохнуть в этом несчастном подвале? Боги… дайте, дайте ему еще хоть одну возможность увидеть Мира, и он все исправит! Наверняка все исправит.

Паук… как только выжил? Покачивался у самого потолка, плел лениво замысловатые узоры, и ждал… пока закончится этот проклятый холод.

Арман был прав. Не стоило вылезать из замка без свиты и охраны. Но кому теперь легче от этой правоты?

Мальчишка-маг задумчиво провел пальцами по выглядывающим из оков татуировкам, и запястья полыхнули огнем.

— Архан, — протянул завистливо он. — Таким как ты — почет и повиновение. Вот и глаза у тебя дерзкие, гордые — можешь быть гордым. Сразу видно… высокорожденный. Такие же как я только подчиняются.

Рэми лишь раздраженно моргнул, выгоняя из головы сонную дурь. Еще вчера и он был рожанином и жилось ему, пожалуй, полегче. По крайней мере никто не пытался убить без причины.

Аши, Аши, где ты?

Позвал, уже не надеясь особо на ответ, но… ударили вновь рядом огромные крылья, повеяло холодом, и в голове Рэми отозвался тихий голос...

«Рэми, только на три дня тебя оставил, а ты уже опять собрался в царство Айдэ...»

«Помоги, не болтай!»

«Не могу. Даже если я возьму власть над твоим телом, на этот раз не поможет. Что-то не дает нашей силе выхода, я пытался...»

— Думаешь, Кон, поэтому имеешь право убивать? — спросил кто-то, и Рэми вздрогнул, поняв вдруг, что они не одни.

«Забавно, — прошептал Аши. — Это ведь...»

Рэми не знал, кто это. Не хотел знать. Незнакомец был молод, Рэми не старше, но явно обласканный жизнью. Такой солнечный, всеми любимый мальчик с невинным обычно взглядом, в котором бились теперь непонятные боль и гнев. Впрочем, понятные… глаза вон синим горят, значит, сильный маг. А на руках ярко сияют желтым татуировки, значит, рожанин.

А Рэми понимал, ой как хорошо понимал, что такое быть магом-рожанином.

Кон же, кажется, пришельца знал. Выпрямился как-то, расправил спину, разгладил складки на тунике и тихо спросил:

— Завидуешь? Это я его поймал! Я! А ты нежишься дома и все равно ты лучший? Но учитель обязательно увидит, какой ты. Вот придет и увидит… и тогда я буду нежиться, я стану любимым учеником, слышишь?

Глупый. Даже Рэми понимал, что глупый. Учитель-убийца, что может быть хуже? Кажется, незнакомец думал так же. Глаза его, темные, почти черные, вдруг погрустнели, по красиво очерченным губам пробежала легкая улыбка:

— Ты на самом деле этого хочешь? Убивать? Носить в себе эту тварь?

Он открыл ладонь и меж пальцев его скользнул зеленый, мягкий еще росток. Пощекотал кожу, прильнул ласково у мизинцу и вновь свернулся трогательным клубком, подрагивая от холодного воздуха.

Рэми знал, что это, и содрогнулся от ужаса, а плечо вновь разодрало болью. Теперь он начинал бояться. На самом деле бояться.

— Этого ты хочешь? — спросил незнакомец. — Быть под его властью? Правда?

И резко сжал кулак. Запахло еще больше травой, брызнул меж сжатых пальцев темный сок, и Рэми чуть не захлебнулся приступом рвоты. Но молчал: нежданная драка двух учеников кого-то там была даже на руку. Может, под шумок и улизнуть удастся.

Вспыхнули ярко светильники, пронзил душу знакомый пряный аромат. Чужая ярая магия взбаламутила собственную, и боль вдруг на миг отступила, будто ее кто-то спугнул. Этот странный незнакомец?

«Тише, Рэми, — вновь вмешался Аши. — Не мешай ему».

Не мешать? Кому?

Расширились глаза Кона, побежали по его щекам слезы, и он вскричал, пронзительно, громко:

— Лиин… ты… ты… Если тебе не надо, мог бы и отдать! Мне надо! Я всю жизнь мечтал стать сильным, а ты! Учитель тебя убьет, сука, слышишь!

— Плевать мне на твоего учителя. Не понимаешь? На вас всех плевать...

«Естественно.… — усмехнулся Аши. — Хороший мальчик. Правильный».

Рэми ой как сомневался что правильный. Стало почему-то больно и тускло. Глаза Лиина сделались жесткими, почти злыми, и эта злость отравляла душу непонятным ядом. Лиин резко дернул рукой, и Кон отлетел к стенке, впечатался в густую кладку. Хрустнули кости, а пряный аромат опьянил сильнее дорогого вина… и впервые Рэми не смог сочувствовать раненному мальчишке. Убийцам не сочувствуют.

— Мой учитель тебя убьет… — простонал неугомонный Кон, сплевывая кровью. — Он вас всех сильнее. Всех!

— Думаешь? — усмехнулся Линн. Посмотрел как-то странно, грустно, тоскливо, будто жалея. И Рэми вдруг остро понял: да жалеет. Себя, этого мальчишку, весь мир… как же знакомо...

Конечно, знакомо...

«Да о чем ты, Аши?»

Еще один жест, и Кон замолк. А Лиин подошел, опустился рядом с алтарем на колени и на миг прижался лбом к ладони Рэми, вздыхая дивно, будто облегченно. И Рэми вдруг почувствовал, что этот странный маг плачет. Бесшумно, горько. И шепчет что-то непонятное:

— Мой архан… свет души моей. Ты вернулся. Я даже не знал, что ты вернулся… не почувствовал. Прости. Прости, что не был рядом, когда был так нужен. Прости, что позволил истекать болью. Я приму любое наказание, только не прогоняй. Не выдержу больше без тебя.Ненавижу это ожидание… не могу снести.

«Потом порадуешься, теперь не время!» — одернул их Аши.

Лиин будто услышал, вздрогнул, поднял голову и посмотрел внимательно, странно. Но послушался: коснулся оков, и Рэми, медленно, еще не веря своему счастью, сел на столе, разминая занывшие запястья. Хотел было встать, но встретил ошеломленный, беспомощный взгляд спасителя и передернулся.

— Смотрите, как девушка на возлюбленного.

Лиин вздрогнул и покраснел, опустив взгляд. И стало вдруг стыдно и глупо, будто Рэми сейчас сделал что-то не то… но к чему ему это обожание?

— Вы меня не помните, мой архан, — прошептал Лиин, и в голосе было его столько боли, обиды, что теперь вздрогнул Рэми, не понимая.

Но думать было некогда. Краем глаза заметив тень, он толкнул Лиина на пол, а сам вскочил со стола: Кон выхватил из-за пояса кинжал и бросился на все так же ошеломленного и слабого теперь Лиина. Шипя от боли, Рэми кинулся наперерез, схватил руку с ножом и сам застонал, чуть не согнувшись от боли. Аши прикрыл крыльями Лиина, полыхнуло огнем в груди, залила глаза кровь, и недавно спавшее внутри синее море вдруг ударило волнами и выдавило силу наружу.

Сразу стало тихо и тревожно. Громко, слишком громко шумит в ушах кровь. Катятся по полу яблоки, ощетинился щепками целый еще мгновение назад столик. Оседает кругом пыль, весь пол закидан мелкими осколками а недавно ровная стена пугает острыми щелями. И кровь кругом… Это он сделал?

Тише, тише, Рэми...

Вновь стошнило, вывернуло на грязный пол. Матово поблескивал в лужах крови свет уцелевших светильников, что-то шептал на ухо испуганный Аши, медленно поднимался с пола Лиин. А потом очнулся вдруг, бросился к Рэми, спросил едва слышно:

— Что они с тобой сделали?

— Надо убираться, пока твой учитель не пришел, — выдохнул Рэми. — Потом будем думать… ты ведь маг, правда? Умеешь ставить порталы? Знаешь, куда его провести? Так давай же!

— Слушаюсь, мой архан, — тихо ответил Лиин.

А Кон? Кукла… безжизненная кукла. С обломками костей, виднеющимися сквозь прорехи в одежде, окруженный каплями крови и ошметками мяса… И пока Рэми вновь рвало, Лиин возился с переходом. Неловко возился: руки у него дрожали, а в глазах ярилось какое-то странное отчаяние. Может, и не умел эти переходы ставить… рожанин же, кто ж ему такое делать позволил бы? Рэми вот тоже не позволяли, да он и спрашивать ведь никогда не стремился.

— Это я? — выдавил он.

— Что? — непонимающе обернулся Лиин.

Переход все же получился… манил кривой, но все же правильной на вид аркой, переливался жемчужным, густым туманом. А там, за туманом, может быть свобода или смерть, в зависимости от умения Лиина. Проверять придется, другого выхода у них нет.

— Моя сила… сама.

— Нам надо уходить, архан.

— Недавно ты тут был с Алкадием, — вспомнил вдруг Рэми.

— Раньше у меня не было вас, архан, — ответил маг. — Теперь я забочусь исключительно о вашей безопасности. Мы поговорим позднее. Когда вас вылечат.

Позднее, безопасности? Вот как заговорил… Молодой ведь, Рэми не старше. И рожанин. И маг. И защитник… только почему так быстро переметнулся? От учителя?

— Арман меня не простит, — сказал Лиин, не выдержав внимательного взгляда. Сказал, а глаза говорили иное: «Я сам себя не прощу». Рэми вздрогнул, услышав имя брата, а настойчивый Лиин уже кутал его в собственный плащ и толкал к переходу.

— Куда ты меня тащишь?

— В дом Армана, — ответил Лиин. — Только туда я сейчас могу открыть переход без разрешения. И магия дома сама меня поддержит, когда узнает, кого я приведу…

— Да и в самом деле, наш доблестный Арман сильно бы обрадовался возвращению брата, — усмехнулся холодный голос, и Рэми понял, что они опоздали. Щелчок пальцев, и переход с шипением захлопнулся, а в душе волной поднялась горечь: вот и учитель явился. Да какой учитель… — Но, боюсь, ты слегка задержишься, целитель судеб.

— Алкадий, — прошипел Рэми. — За что мстишь? Все не можешь простить спасения Мираниса?

— Миранис сейчас не так и важен, — удивил Алкадий. — Сейчас важен исключительно ты. Только ты.

Он махнул рукой, и Лиин отлетел к стенке. Мягко отлетел, будто Алкадий боялся ученика поранить. Щелкнули кандалы, фиксируя, Лиин зашипел от ярости:

— Не тронь его!

И Рэми вновь пожал плечами: помощь Лиина, конечно, была бесценна, но его "любовь" казалась подозрительной. Хотя, с этим потом разберемся, если будет это "потом".

— И что же я тебе такого сделал? — спросил он, отвлекая Алкадия на себя.

И маг встрепенулся на один звук его голоса. Оказался вдруг рядом, всмотрелся в лицо, усмехнулся довольно, будто получил желанный подарок, и ответил:

— Твой дед сделал, — Рэми вздрогнул, не понимая. — Твоя любимая богиня. Я думал, что убил тебя, но, вижу, ты оказался умнее.

— Ты убил меня? — тихо спросил Рэми. — Ты виноват в том, что мне пришлось столько лет прятаться?

— От меня ли ты прятался, мой хороший? Или от того, кто признан тебя защищать, а чуть не свел с ума? Понадобилось так немного, чтобы его спровоцировать. Чтобы он напугал последнего, кто остался из вашей паршивой семейки…

Он говорил еще много чего-то, но Рэми не слушал. Не понимал. Боль накатывала волнами, дыхания не хватало, и подвал плыл на тугих волнах. Алкадий ненавидит не Мираниса, Рэми? Говорит о каком-то деде, о какой-то богине? Совсем с ума посходил из-за своей лозы? Он что-то сказал на другом языке, посмотрел вопросительно, будто ожидая ответа, но Рэми не понимал. Отказывался понимать:

— Ты не знаешь виссавийского? — удивился Алкадий.

— Почему я должен знать виссавийский?

— Ты совсем не помнишь… у нас нет времени вспоминать. Моя лоза голодна и плачет из-за смерти ее малыша. Так что, целитель судеб, придется поделиться силой. А моему нерадивому ученику — полюбоваться, как ты умираешь.

Рэми вздрогнул, холодея от ужаса. Алкадий был слаб, его лоза едва жива, но… Рэми был сейчас еще слабее. Сила его то рвалась наружу, то вновь затихала внутри, боль выедала внутренности, тихой поступью подходило все ближе безумие. Может, оно и лучше, быть безумным? Умирать будет не так больно.

А что умирать на этот раз придется, сомнений, пожалуй, не было. Сколько еще ему может вести? Сколько еще будут к нему милостивы боги?

— Аши тебе не поможет. Хорошо стараются мои малыши, да? Твоя сила сейчас ничтожна, а когда догрызутся до мозга, ты сойдешь с ума. Если раньше не успеет моя лоза. На убийство моего ученика ты растратил последние крупицы. Ты, целитель, убил? Ну и зачем? Чтобы потоптаться веками у грани, ожидая на прощение Айдэ? А так ушел бы за грань сразу, ты же раньше умницей был, не так ли?

Рэми не отвечал, да и что он мог ответить? Он смотрел в разные глаза Алкадия и тонул в волнах боли, не в силах выдавить ни слова. Лишь пытался, всеми силами пытался сосредоточится на словах Аши. Аши что-то хотел. Требовал. Кричал, раздирая внутренности болью. И Рэми, наконец, понял что. Не соображая до конца что он делает и зачем, он выдавил:

«Лиин…»

«Да, мой архан».

«Прими в себя Аши».

Он не верил, что получится. Не смел поверить. Смотрел в полные ненависти разные глаза Алкадия и понимал вдруг, что маг-то слаб. Совсем слаб. И лоза его, ее сила, в нем теплится совсем слабо… сейчас погаснет. Еще вчера Рэми бы и сам погасил ее, одним вздохом… оттого быть слабым становилось еще более обидно.

— Твой ученик убил ее малыша, да? — издеваясь выплюнул Рэми.

— И он за это заплатит.

— Ты заплатишь. За все заплатишь, — рассмеялся Рэми, и вновь выдохнул от приступа боли, когда Алкадий схватил его за многострадальное плечо. Но скатиться в беспамятство ему не дали: Алкадий, наверняка, хотел, чтобы Рэми помучился подольше.

Но что-то было не так… совсем не так… С едва слышным шелестом осыпались оковы. И Рэми смотрел и сам себе не верил, как за спиной Алкадия встает, расправляет плечи Лиин. Другой Лиин. Впитывал всей кожей аромат чужой… и такой своей магии, смотрел на Лиина и узнавал… себя. Наверное, он так же улыбается, когда Аши берет в нем вверх. Холодно, страшно. Он так же смотрит, будто пронзает взглядом. Так же идет спокойно, раскрывая ладони, перебирает пальцами невидимые нити, и под его ступнями шуршит каменная крошка. Но почему Лиин это делает? Отдает себя всего во власть шаловливого полубога?

Такая доверчивость настораживает…

— Лучше отойди от моего носителя, Алкадий, — усмехнулся Лиин… нет, Аши, и Алкадий вздрогнул. Обернулся к своему ученику, скривился в полумраке светильников:

— О как! — и ударил в больное плечо.

Боль охватила огнем, а когда Рэми очнулся, то почувствовал сталь у своей шеи. Зашипел от бессилия и сразу же услышал тихий шепот на ухо:

— Тихо, малыш. Мы пока еще играем.

— Закончи это, — прохрипел Рэми, глядя на Лиина.

Почему бы и нет? Аши не умрет, Аши может жить и в другом теле. Так к чему тянуть? К чему лишаться возможности убить Алкадия? Из-за Рэми?

Он того не стоит.

— Закончить? — усмехнулся Алкадий. — Да, давайте это закончим! Еще раз, как и твой дед, убивая! Вы только убивать и умеете… как моего ученика. Ты сам его прибил, Рэми, собственноручно? Ты, величайший целитель, сам убил? Какая же ирония, а?

Убил, не убил, оно сейчас не так и важно… вновь перед глазами поплыло, а Аши, как ни в чем не бывало, продолжил:

— Отпусти нас, Алкадий. Ты ведь не хочешь умирать. А если ты его убьешь, я ведь даже мгновение не буду сомневаться. И убью тебя.

— Думаешь, что сможешь? — засмеялся Алкадий.

— Знаю, что смогу. Твоя лоза сегодня слаба и вряд ли тебе поможет. Ты умрешь. А после я позабочусь, чтобы ты веками не смог бы пройти за грань, чтобы ты так и шатался бы между этим миром и тем, не в силах переродиться...

— Ты измотаешь Лиина и умрешь первым. Отпусти моего ученика.

Глаза Аши сверкнули насмешкой, и Рэми почувствовал на миг, как рука Алкадия ослабла. Будто обессилила. А полубог взял из вазы яблоко, повертел его в руках и ответил:

— Ты еще не понял? Лиин никогда не принадлежал тебе, и ты это знаешь. Чувствуешь, не так ли? И знаешь теперь, почему так к нему привязался. Он отражение души своего архана, того мира, куда тебе больше нет дороги. Он твоя боль, как и…

Аши внимательно посмотрел на Рэми.

— Ты все еще любишь своего вождя, не так ли? Потому и страдаешь. Хочешь домой...

— У меня нет дома!

— И не будет. Ты слишком многих убил.

— Он тоже убил.

— Он — моя забота. Ты — моя помеха. Отпусти носителя и, даю слово мага, ты уйдешь отсюда живым. Не отпустишь, даю слово — умрешь прямо здесь, сейчас, и умирать у меня будешь долго. Я не люблю пытать, но учителя у меня были лучшие. А после я продлю твои страдания на вечность. Я могу. Дядя сделает все, о чем я его попрошу. Так что выбирай.

И Рэми почувствовал вдруг свободу.

Он пытался что-то сказать, выкричать Аши, чтобы тот не отпускал Алкадия, но кто ж его слушал? Запахло едко магией, Аши схватил его за шиворот и как слепого котенка впихнул в переход. А дальше? Незнакомая и небольшая спальня, лунный свет в окно, и болезненное падение на ковер. Пыль, как же воняет пылью! Эту спальню не использовали, не открывали давно, слишком много грязи… Да и в доме этом было так тихо… так тревожно… Отчихавшись, Рэми оглянулся на Аши и спросил:

— Ну и зачем? Понимаешь, что натворил? Он опять будет убивать! И каждая новая смерть будет на твоей совести!

Как же странно разговаривать с Аши вот так: лицо к лицу. Встречать его внимательный взгляд, видеть его ироничную улыбку, чувствовать его душу вне своей… так странно не быть с ним единым целым. И тревожно как-то, одиноко… и хочется растворить его в своей душе, как делал уже не раз, дать его силе смешаться со своей… да только те твари в плече не дадут.

— Так уж и на моей, — усмехнулся Аши. — И не на твоей — тоже. Ты даже не соображаешь, насколько ты сам важен. Как многое зависит от тебя. И как многие умрут, если умрешь ты. Думаешь, так просто тебя хранили все эти годы?

— Хранили потому что я твой носитель. Лиин тоже, вижу, им может быть...

— Ты ничего не понял, Рэми. Но поймешь, позднее. А пока я возвращаю тебе твоего целителя. Тут он будет более полезен.

Взгляд его изменился, потеплел, ошарашил искренним испугом. Лиин, а это уже был он, огляделся, бросился к Рэми, на ходу приказывая зажечься светильникам, обнял за плечи, спросил:

— Как я могу помочь?

— Вырежи из меня это… — выдохнул Рэми, и так боялся, что слишком мягкий на вид Лиин не сможет выполнить его приказа. Но Лиин лишь сжал зубы, выхватывая из-за пояса кинжал, разрезал на Рэми тунику и предупредил:

— Терпи, мой архан. Я разделю эту боль с тобой.

И, толкнув Рэми на пол, уверенно сделал первый разрез.

В коридоре стало тихо. Ночь клубилась за окном тревожными тенями, потрескивал огонь в факелах, и тишина сдавливала грудь непомерным грузом.

Арман знал, что его люди тупицы, но не настолько же.

Коленнопреклонный дозорный ждал, Арман подписал поданное секретарем разрешение на брак, заметил, как у секретаря дрожат руки, и тихо переспросил:

— Значит, вы его выпустили?

— Да, старшой, — еще ниже опустил голову дозорный.

— Одного?

— Да старшой.

— Зови Лиса, прикажи приготовить ритуал зова.

— Старшой? — переспросил дозорный, не веря, что его отпускают так просто.

— Выпорю тебя я позднее. Лично. Перед всем отрядом. А если он умрет, заставлю войти на его погребальный костер, — ответил Арман, и развернулся, не добавив, что и сам взойдет на этот костер. Потому как и сам виноват, мог бы лучше подобрать брату свиту.

Он поклонился стоявшему в тени Алдэкадму, гадая, что тут забыл телохранитель принца? Алдэкадм ответил кивком на поклон, покачал головой и растворился в воздухе, будто потеряв интерес к разговору. А Арман? Арман сжал зубы.

Он не знал, как все это исправить.