5. Рэми. Аланна

Именно страсть придаёт поцелую сладость.

Именно любовь делает поцелуй действом.

Кристиан Нестел Боуви

Астэл не мог привыкнуть к новой школе и к новым товарищам. Его не обижали, нет, но маленький архан чувствовал, что его боялись все, даже учителя. Чувствовал, что ему слово против бояться сказать, что все шепчутся за спиной, говорят о покровительстве… какое покровительство-то? Кадм, обещавший так многое, куда-то пропал. Только высылал золото, оплачивал все: одежду, еду, внимательных учителей. Дарил невидимую защиту. Но Астэлу этого было так мало…

Он помнил все. Как его заставили отойти в тень и вселили в его тело душу другого мальчика, как телохранитель относился к тому, другому. С какой заботой, какой Астэл не знал никогда. Как Кадм ловил каждый жест ученика, каждое слово, как окружал вниманием… почему Астэл не мог остаться в замке? Почему не мог стать учеником телохранителя? Почему о нем никто не заботился… почему он не был никому нужен? Потому что его дар был меньше, чем дар Рэми? Это нечестно. Дар не выбирают, его дают боги. Родителей тоже не выбирают… у всех детей они есть, а у Астэла…

Почему его все так боятся? Стоит только огорчиться, как сразу просят не писать телохранителю, будто Астэл когда-то ему писал. Он и писать-то еще толком не умел, жаловаться тоже. Да и на что жаловаться-то? И кому? Кадму он не нужен. Может быть… может быть тому, другому? Но было страшно. Астэл знал, что как сейчас это еще неплохо. Что бывает гораздо хуже. Откуда знал, он не помнил, все, что было до встречи с Кадмом расплывалось в тумане. Остался лишь привкус страха и горечь, за которую Астэла называли «слишком взрослым». Разве можно быть слишком взрослым?

В тот день солнце золотило верхушки деревьев, и было так холодно… Астэл влетел в здание школы, поклонился встреченному в коридоре учителю и побежал наверх, в тепло собственной комнаты. Другие ученики завидовали, ведь мало кому родители могли оплатить целую комнату… мало у кого топили так тщательно, как у Астэла, мало кому доставляли вкусные сладости и столь редкие зимой заморские фрукты. Мало у кого одежда было столько мягкой, теплой одежды, и белье на кровати было таким тонким, пахло жасмином. И мало кому позволяли держать в покоях собственного маленького щеночка, беленького, пушистого, такого забавного. Снежок, называл его Астэл. И это был самый дорогой из присланных телохранителем подарков.

Снежок встретил довольным тяфканьем, бросился в ноги, махая пушистым хвостом, только Астэлу было совсем не до него. Недолгое счастье схлынуло, как набежавшая на берег волна, оставляя за собой песок страха: перед Астэлом стояла…

— Мама? — голос дрожал, ноги не держали. Астэл плохо помнил маму, но одно знал точно: она плохая, очень плохая. И нельзя, совсем нельзя с ней разговаривать.

— Здравствуй сынок, — прошептала мама, и Астэл попятился к двери. — Совсем не узнаешь? Не поможешь мамочке? Ты ведь хорошо, вижу устроился, твой опекун тебе все дает, что только захочешь, а маму совсем забыл, мама прислуживать должна?

— Уходи! — выкрикнул Астэл. — Пожалуйста!

— Ну, ну, малыш, давай все же договоримся.

Астэл промолчал, зажмуриваясь. Откуда-то он знал, что надо слушать и не возражать. Но и знал, что как раньше не будет. Просто. Не будет.

«Если увидишь мать, не возражай. Не зови на помощь. Подожди, пока она уйдет и иди ко мне, слышишь?»

Кадм не поможет, так Рэми точно. Астэл это знал. И даже не возразил, когда мама сняла с его запястья золотой браслет. У Кадма много. Не сопротивляться...

Аланна одним жестом задернула шторы и упала перед окном на колени. В полумраке думалось легче, дышалось легче… не так были заметны предательские слезы на щеках. Гордость… столько лет пестованная гордость арханы, куда же ты делась-то?

Она плакала и плакала, мяла в пальцах проклятую записку и не могла успокоиться.

Он просил ждать, в холодном, странном последнем письме. Писал, что это ненадолго, а потом пропал. И, сказать по правде, где-то в глубине души клубился страх, что Рэми забыл, оставил. И Аланна давила, давила в себе этот страх… надо верить. Ему верить, себе. Но это так сложно…

Ведь время свадебной церемонии неумолимо близилось, а он не отзывался… до сегодняшнего дня.

И получив эту странную записку, Аланна глазам своим не поверила. Просит о встрече тут, в замке? Но…

Слезы счастья по щекам, душащие рыдания, которых так и не унять. Выходящий наружу страх.

Увидеться в замке? Пусть. Где угодно. Когда угодно. Лишь бы помнил, лишь бы не бросал. Лишь бы хоть раз увидеть его лицо, услышать бархатный голос, почувствовать крепость его объятий.

Она скучала… видят боги, скучала. Не жила в этой проклятой разлуке, выживала. И теперь…

Боги… никогда ничего она не ждала, как этого заката. Никогда не молила так горячо, как сегодня, чтобы солнце село чуточку раньше, хотя бы на миг, хотя бы на биение сердца! Никогда еще не чувствовала себя такой глупо беспомощной и бессильной… никогда еще не дрожала от предвкушения, желания и… страха.

Что, если он скажет, что все? Что больше ничего не будет? И придется забыть друг друга? Боги, что если…

— Ты мне обещал… — выдохнула он Варнасу.

Обещал, — ответило коварное божество. — Но не обольщайся. Я не властен над его чувствами. Если он не захочет с тобой быть…

— Зачем ты меня мучаешь?

Чтобы ты поняла. И оценила, что он тебе дает.

Разве она не ценит? И так страшно, до смерти, боится потерять…

Она пришла в ту беседку задолго до назначенного срока. Мерзла на холодном ветру, вглядывалась в темные воды озера и мысленно просила поторопиться. Эта мука ожидания была невыносимой и каждое мгновение растягивалось, растягивалось в мучительную вечность.

Рэми пришел задолго до рассвета, когда снег только-только начал окрашиваться красным. Она даже не слышала его шагов, не заметила, как он оказался рядом. Просто вдруг кто-то мягко обнял сзади за талию, шепнул едва тихо на ухо:

— Скучала, сердечко мое?

И Аланна развернулась, утонула в его в объятиях, уткнулась носом в его плащ, вдыхая полной грудью его запах. И ушло все: страхи, сомнения, слезы, прошлое. Уплыло на теплых волнах спокойствия… Рэми рядом. Никуда не спешит, никуда не уходит. Отстраняет аккуратно… поцелуями иссушает уже иссякшие слезы, целует нежно в губы. И уже не помня себя, она отвечает…

А потом холод сменяется теплом, вечерний свет полумраком, а магический парк — незнакомой спальней, но Аланна не удивляется ничему, не видит ничего. Тонет в его объятиях, сама выходит из плена упавшего к ногам верхнего платья, отвечает на требовательные поцелуи и плывет на волнах счастья. И уже не важно, что это за спальня, чья это кровать, важно лишь то, что он рядом. Родной и ласковый. Далекий и такой непостижимо близкий… он, никто другой, обнимает ее за спины, нежит, целует в плечо. Скользит ладонями по груди, по животу, ниже, ласкает изнутри уверенными движениями. Как же мучительна эта сладость… как же приятна эта беспомощность!

Тихий стон, наверное, ее… Мягкий толчок, в спину. Прохладное прикосновение простыней к коленям… и его руки на талии, на животе, такие теплые… Ласковый полумрак, белизна постели, его дыхание на плечах, позвоночнике, тихий смех, когда Аланна уже не может терпеть, выгибается как кошка, тянется к простыням плечами и вновь стонет, едва слышно, протяжно… когда его пальцы разбирают ее волосы по прядям, пускают из мягким покрывалом по плечам, когда жжет сзади шею мягкий поцелуй.

Никогда так еще не было… стыдно и сладко.

И вновь стон, беспомощность, и вновь его ласковый смех, и вновь его победа, да как же приятно ему проиграть! Горячее дыхание меж лопаток, прикосновение поцелуем к руке, мимолетное, нежное, и шелест теперь его одежды и нетерпение, отзывающееся сладостной дрожью.

Не вытерпеть же! Утонуть в горячих волнах и вновь выплыть. Не поверить, что его пальцы вновь скользят по животу, ниже, еще ниже и… стон, протяжный, сладостный. Дрожь, когда он заставляет ее слегка раздвинуть колени, и отзывающее стыдом и радостью понимание, что еще немного и…

— Сладкая, — шепчет он на ухо.

Слетает в губ родное имя, путаются, стелятся по подушке волосы, и больше нет ее, его, есть они. Синхронные движения, одно дыхание на двоих, бешенное биение сердца на его ладонях. И мир куда-то уходит, нет этого мира!

— Нет, — шепчет Аланна, когда он отстраняется, вновь становится далеким. Невыносимо!

А Рэми опять смеется, коварный, переворачивает ее на спину и накрывает своей тяжестью. Скользнуть пальцами по его спине, почувствовать влагу его пота, мягкий перекат мышц, обнять крепко, еще крепче, чтобы не ушел, даже не вздумал уходить и вновь засмеяться, радостно, безумно, рвануться навстречу властному толчку его бедер.

Они вместе. Верится и не верится. Его губам, напряженным мышцам, его поцелуям. Его глубокому взгляду и едва слышным словам на ухо. Его прерывистому, горячему дыханию, своим стонам. Своему огню и желанию расплавиться в его объятиях. Его ладоням на бедрах и их единению. Яркой вспышке перед глазами и такому странному, неземному покою, когда не хочется уже ничего, только вот так лежать, успокаиваться на его груди. И его мягкому:

— Спи. Нам больше некуда спешить.

Разве можно не поверить… когда его сердце успокаивается под ее ладонью, когда дыхание его, недавно прерывистое, становится спокойным, когда его руки все так же обнимают крепко, держат и не отпускают, и сон уносит на ласковых волнах. Спокойный и безмятежный.

Они никуда не должны уходить? Наверное, не должны. Разве это важно? Никому в жизни не верила она так, как верила Рэми.

***

Проснулась она, когда солнце было уже высоко, от странного чувства, что не нее кто-то смотрит. Вылетела из сна рывком и уставилась в слишком серьезные синие глаза стоявшего у кровати мальчонки лет шести-семи. Судорожно сглотнула, поблагодарила богов за скрывающее наготу одеяло, и попыталась собраться мыслями, вспоминая, где она и зачем…

Рэми спал за спиной, прижимая к себе, обнимая за талию, и дыхание его было глубоким и размеренным. Ничего же не боится, безумец. Впрочем, Аланна тоже почему-то не боялась.

Рано-то еще как! На улице темно, тихо, значит, никто еще не вставал. А светловолосый, такой миленький с виду мальчонка, скорее всего, и не спал совсем, но по нему и не скажешь: взгляд умный, слишком умный, ни следа сонливости. Одежда добротная, аккуратная. А на губах столь странная для ребенка горькая улыбка. И никакого взрослого рядом.

Временами дети взрослеют слишком рано. Уж Аланна об этом что-то а знала.

— Ты кто? — прошептала она, и рука Рэми на ее талии вмиг напряглась. Зашелестели за спиной простыни, Рэми сел на кровати, умудрившись не стянуть с Аланны одеяло и спросил:

— Что ты здесь делаешь? — и Аланна вздрогнула от незнакомых ей властных ноток в его голосе.

И вдруг до конца поняла, что они все еще в замке. В шикарных покоях, на шелковых простынях. И что Рэми ведет себя так, будто на все это имеет право.

Рожанин? Имеет право?

— Ты… — глаза мальчика блеснули гневом. — Ты нечестный! Вы все нечестные! Я вам помог, а вы… вы сказали, что будет лучше!

— Ты мне помог? — удивился Рэми и, оглянувшись, Аланна увидела, как он натягивает через голову тунику, задумчиво завязывает ее на талии поясом, и вздрогнула.

— Рэми, твои татуировки…

— Позднее, — сказал он.

— Но они… синие… ты… я не понимаю…

Да вот только мальчик не дал о себе забыть: сжал кулаки и вновь прошипел:

— Ты нечестный! Кадм нечестный! Вы сказали, что больше не будет больно! — выкрикнул мальчик. — А мне… мне…

Аланне так не хотелось его слушать! Разве важны сейчас какие-то детские обиды? Почему Рэми жестом заставляет ее замолчать, почему глаза его наполняются синим светом и кажется, что все вокруг темнеет и воздух становится плотным… жестким, не желает проходить через горло. И так же оглушительно пахнет магией!

А Рэми обошел кровать, встал в паре шагов от мальчика, и огонь в его взгляде стал жестче, сильнее. И показалось Аланне, что хлопнули за его спиной крылья, и Рэми как-то незаметно изменился. Стал чужим, таким далеким… как высшие маги.

Скрипнула едва слышно дверь, склонился перед Рэми, низко, слишком низко, Нар, дернулся, увидев мальчишку:

— Астэл? Разве ты не в школе? Кадм знает, что ты здесь?

— Ты его знаешь? — тихо спросил Рэми.

— Да.

— Он и в самом деле мне помог?

— Да.

— Я ему что-то обещал?

— Нет. Обещал Кадм. За помощь тебе. И обещание свое исполнил, не так ли, Астэл?

И вновь этот странный жест Рэми, заставляющий молчать. И вновь тишина, густая, тяжелая, к которой, казалось, прислушался сам замок. И показалось вдруг, что вокруг потемнело, подернулось дымкой. И что все вокруг пронзили натянутые до звона разноцветные нити, и Рэми развел руки, словил нити, переплел их в новый узор… а потом сел перед мальчишкой, заглянул ему в глаза и спросил:

— Ты ведь не помнишь, чего так недавно боялся?

— Нет, мой архан, — ответил Астэл, и в голосе его теперь было больше страха, чем гнева и обиды. — Не помню.

— Так почему пришел?

— Моя мама… — Астэл опустил голову. — Она нашла меня.

— А ты не можешь ей доверять, как раньше? — голос Рэми лился и лился, каждое слово будто ставило печать на израненной душе, и Аланна вдруг поняла… что совсем ничего же не знает о своем любимом. Абсолютно ничего… А Рэми опустился перед ребенком на колени, погладил ладонями его предплечья, сказал вдруг:

— Мы тебя не обманули. Просто некоторые вещи лучше помнить… чтобы не ошибиться вновь.

— Но…

— Ты хочешь кому-то доверять? Можешь доверять мне, Астэл. Хочешь, я буду твоим другом?

— А можно… — Астэл замялся и выпалил вдруг: — Можно учителем?

Рэми? Учителем? Мага? Но чему же удивляться, если он и сам сильный маг? Если он теперь имеет на это право? Если на его запястьях ярко горят синие татуировки? Может, это всего лишь сон? Тогда пускай этот сон не заканчивается! Потому что теперь…

Аланна верила и не могла поверить…

— Глупенький, — засмеялся Рэми. — Какой же из меня учитель? Я и сам пока ученик.

— Никто не хочет. Кадм вот тоже… а твоим вот был.

Глаза Рэми блеснули гневом, он поднялся с ковра, глянул как-то странно на Нара, и Аланна вдруг поняла, что он растерян. Сильно растерян. Но… Кадм, телохранитель наследника, учителем Рэми? Персональный учитель был только у высших магов, да и телохранители никогда не стремились брать себе учеников, так что же происходит-то?

И почему Рэми прислуживает хариб Армана? Да и сам Арман-то где?

— Тебя все любят, а меня…

Какие страшные слова от шестилетнего мальчика. Но еще страшнее горькая улыбка на устах Рэми. Как же хочется встать, подойти, стереть ее поцелуями. И плевать уже на Нара и Астэл, на всех плевать, главное, чтобы Рэми больше никогда так не улыбался! Чтобы исчезла эта странная беспомощность из глубины его глаз.

А Рэми лишь тихо сказал:

— Любят? Глупенький.

— Я могу остаться с тобой? — выдохнул Астэл. — Пожалуйста…

— Можешь, — вдруг ответил Рэми. — Если ты этого хочешь, то почему бы и нет?

И Аланна, к стыду своему, позавидовала этому мальчику. Он будет рядом с любимым. Будет видеть его улыбку каждый день, будет слушать музыку его тихого, ласкового голоса. А ей? Ей, наверное, вновь придется уйти. Уже скоро.

— Уведи мальчика, — сказал вдруг Рэми Нару. — Потом поговорим. Оставь нас одних.

— Пришло приглашение от телохранителя.

— Вот и хорошо, — усмехнулся Рэми. — Приготовь Астэла к выходу. Пойдешь со мной?

— Да! — и на лице мальчика отразилась такое искреннее счастье, что и Рэми на миг растаял. Опустился перед Астэлом на корточки, сказал совсем серьезно:

— Только помни, что мы там гости. И не должны мешать. Хорошо?

— Я буду тихим. Я умею. Ты только… меня больше не бросай, пожалуйста.

Рэми тихо усмехнулся и жестом приказал Нару вывести мальчика. Сел на кровати спиной к Аланне, начал нервно перебирать в пальцах конец пояса. Будто и сам боялся этого разговора.

Странные эти покои… такие тихие, пустые, белоснежно-чистые. Холодные. Похожие на что-то сильно родное, чему Аланна пока не находила названия. Барсы… статуи барсов у дверей… Барсы? Тотем Армана? Да нет же...

— Все изменилось, — начал он. — Я и сам до конца не понимаю, почему все изменилось. Просто вдруг… Арман мой брат. Это мои покои. Я архан. Что я еще могу тебе сказать? Что сам не знаю, как со всем этим быть?

— Знаешь, — скользнула к нему Аланна, прижалась грудью к его спине, погладила ласково его отросшие слегка темные волосы. — Конечно, знаешь.

Потом, позднее, она обдумает случившиеся. Теперь надо ободрить, обнять, помочь разобраться. И Аланна обняла Рэми за талию, положила подбородок ему на плечо и тихо сказала:

— Теперь ты от меня так просто не отделаешься, да? Теперь ты тоже архан и не будешь говорить, что меня не достоин?

— Одной крови мало.

— Хватает, — усмехнулась Аланна. — Я, в отличие от тебя, знаю свет. Знаю, какими на самом деле бывают эти блистательные арханы. Верь мне… тебе нечего стыдиться.

— Арман меня стыдится. Уехал и бросил.

— Не может быть, — засмеялась Аланна. — Я знаю Армана, не сердись. Он даже своих слуг бы не оставил, а уж брата-то… знал бы ты, как он одинок… поговори с ним, когда он вернется. По душам. Пожалуйста. Я не верю, что он тебя…

— Он меня чуть не убил. И смотрел с таким презрением…

И сразу в горле пересохло, а на глаза запросились слезы. Что происходило с Рэми со дня его побега? Где он пропадал? Она все узнает, обо всем расспросит, залечит все его раны, только потом...

— До и после того, как узнал в тебе брата?

— Да какая разница! — выдохнул Рэми, поднимаясь. — Брат я ему или нет, какая разница? Арман меня в тот миг ненавидел, я это чувствовал! И имел на это причины. И причины те совсем ведь не изменились. А теперь… теперь исчез, оставив разбираться со всем этим. А как мне, прости, разобраться?

— Он оставил тебе Нара, разве этого не достаточно? Арман уехал без соего хариба… ты даже не знаешь, что это на самом деле значит.

— Хорошо, — обернулся к ней Рэми. Ласково погладил по щеке, поцеловал в губы. Прошептал на ухо:

— Теперь я точно тебя никуда не отпущу. Ты ведь это понимаешь? И никому не отдам.

— Понимаю, — ответила Аланна, обнимая его за шею и уплывая на волнах счастья. — Еще как понимаю.

— И когда Арман вернется я заставлю его попросить твоей руки. К Миру пойду, если будет надо, к самому повелителю. Если уж я архан…

— Рэми, я тоже тебя никому не отдам, — выдохнула Аланна ему в губы.

Расстворилась в его поцелуе, в его объятиях, улыбнулась счастливо, когда он со стоном сдернул с себя одежду. Жаждет. Аланна чувствовала его жажду, пила ее с его губ, с его хриплых стонов, ощущала всей кожей в его прикосновениях.

— Мой Рэми, мой, — шептала она ему в шею, а Рэми лишь улыбался, только ей улыбался, кутал ее ласковым томлением. И уверенностью, слепой уверенностью, что теперь уж они точно будут вместе.

— Милый мой… почему ты опять уходишь? — спросила она чуть позднее, когда Рэми сел на кровати, вновь потянувшись к проклятой тунике.

— Не хочу опоздать на церемонию. Нар и без того уже пару раз стучался…

Аланна прикусила губу. В сознание стучался, значит. Звал. Ну почему… почему ей так не хочется отпускать? Это всего лишь глупая церемония, там будут телохранители повелителя, море высших магов, ничего там не случиться… но сердце все равно болит. Может, и самой выпросить приглашение у Мира? Брат, конечно же, не откажет… брат. Как же все сложно-то…

— Рэми… — прошептала она. — Когда я тебя вновь увижу?

— После церемонии. Если все пройдет хорошо.

— Откуда это «если»?

Он лишь дернул плечами, посмотрел на Аланну как-то странно, поцеловал ее в щеку и ответил:

— Понимаешь… не так и легко изменить свою жизнь. Слишком много вопросов, слишком много незаконченного, слишком много того, чего не отбросить вот так сразу. Со слишком многим надо разобраться и многое решить. Мне надо пойти на эту церемонию и я не знаю, чем она закончится. Но знаю одно, — он ласково погладил волосы Аланны. — Мне есть для кого жить и есть к кому возвращаться. Есть для кого бороться. И для кого стараться жить так, чтобы потом не стыдиться ни одного прожитого дня. Ради моей семьи. Ради тебя, родная.

— Ради Армана?

— Я не знаю Армана… не помню его. Тот Арман, которого я знаю, не особо склонен к сентиментам. И это еще одна причина, почему я не могу ошибаться: он не простит мне ошибок. И без того уже слишком многое прощал…

— Ты плохо знаешь Армана! — выдохнула Аланна, и глаза Рэми на миг блестнули гневом:

— Зато ты его знаешь, вижу, слишком хорошо. Арман привлекательный мужчина, не так ли? Архан. Холостой и подходящий тебе больше, чем вчерашний рожанин, так зачем же…

Аланна тихо усмехнулась, приложив пальцы к его губам:

— Ревнуешь, мой глупый?

— Ревную, — одними губами улыбнулся Рэми. — Не могу поверить своему счастью. Твоей любви не могу поверить. Ведь ты…

— Я росла вместе с Арманом. Убегала с ним из замка и потом его наказывали за нас обоих. Воровала с ним яблоки в саду, шпарилась крапивой, купалась на речке, потом выходила с ним в свет… он как брат мне, глупышка. Старший и строгий братишка, который никогда не видел во мне женщину, лишь плаксивую девчонку. Он и замуж меня отдавал спокойно, без всяких эмоций, как любимую сестренку, лишь Идэлана пробил по всем своим каналам и опекуну пригрозил, что побьет обоих, если Идэлан меня обидит. Лучшего братишки я не знаю… не умею себе представить. Не верю, что ему даже в голову придет навредить своему маленькому чудовищу…

— Маленькому… — не понял Рэми.

— «Черноглазое чудовище», так он тебя когда-то называл. И ты это любил. По словам Армана, ты души в нем не чаял. Был его тенью. Его ответственностью, потому стал его болью. Ты просто не помнишь, любовь моя, в этом ваша с Арманом беда. Но он-то… он помнит все. И свое одиночество помнит.

Рэми опустил голову, и в полумраке в глазах его отразилась тень задумчивости. Слушает. Впитывает каждое слово, обдумывает услышанное и где-то внутри снова делает свои выводы. Знать бы какие. Знать бы, что за мысли крутятся в его голове. Но Аланна никогда об этом не узнает. Рэми редко кому открывается.

— У тебя есть мать, Лия. А кто был у Армана? — Рэми вздрогнул, прикусил на миг губу знакомым до боли жестом, а потом улыбнулся, мягко, тепло, поцеловал Аланну в висок и прошептал:

— Ты, ты у него есть. Но даже ему я тебя не отдам.

— И не отдавай, глупышка, — засмеялась Аланна, отвечая поцелуем на поцелуй. Но Рэми лишь отстранился, пробормотал:

— Прекрати, иначе я не смогу уйти… а мне пора. Солнце уже высоко, а церемония так близко.

— Будь осторожен, — ответила Аланна, почувствовав вдруг укол тревоги.

А Рэми вновь улыбнулся, тепло так, нежно, поцеловал ее в макушку и прошептав:

— Нар пришлет к тебе Лили, увидимся позднее. Если захочешь что-то передать, передай через харибов. А теперь мне надо уходить. Прости, родная…

И ушел. И сразу в огромных покоях стало пусто. Так много света. Так много роскоши и… Аланна упала в кровать и зарылась носом в подушку… еще витавший вокруг, едва ощутимый его запах.

Сюда нельзя было попасть через арку перехода: это место одиннадцать лет назад так уничтожила магия, что оно не принимало теперь никакого внешнего воздействия. Сюда пришлось тащиться пешком по узким, обледеневшим тропинкам. Продираться через густые заросли елок, впитывать по пути серьезность и тишину… этот лес не принимал жизни и смеха. Он был местом скорби…

Майк проклял все и всех, пока сюда добрался. Полдня… полдня пути, на этом морозе, под падающим с вершин снегом, и елки вдруг раздались, и под низким, полным снега небом появилось идеально круглое серебристое озеро в шагов тридцать, больше похожее на болото, укрытое сверху сферическим куполом. Там, под куполом, лучами устремлялись к такой же идеально округлой площадке лучи дорожек. Три мраморных фигуры на той площадке. Женщины, красивой, гордой и в то же время такой хрупкой, с рассыпавшимися по плечам волосами. У нее на руках малышка лет трех, смеющаяся, открытая, протягивающая пухлые ладоши к солнцу, а у ног женщины сидит прямо на земле мальчик лет шести. Такой серьезный и вдумчивый…

Казалось, что этот мальчонка не может никому причинить вреда, а в то же время, увы, причинил.

Одиннадцать лет назад здесь было поместье и жизнь. Теперь осталась серая жижа, к которой сопровождающий маг строго настрого запретил дотрагиваться. Майк и не стремился: но он уверенно встал на одну из дорожек и вошел под купол.

Дорожка узкая совсем, всего в шаг шириной. Оступишься и конец… останешься в этой жиже навечно, вместе с теми, кого тут давно погребла чья-то магия. Узнать бы чья, а?

Майк осторожно опустился на корточки, провел ладонью над неподвижной серой гладью и задохнулся от чужой недружественной ауры. Однако эта аура не имела отношения к убийце.

Тихо-то как… мертво. И даже собственное дыхание тут кажется чужеродным и опасным, а весь мир, все звуки, сама жизнь, все будто затаилось за щитом.

И все же это странно… Арман и Рэми из высокого рода, а, как оказалось, смерть людей здесь никто не расследовал почти, будто боялись в это соваться. Почему?

Майк шел по узкой дорожке и отчаянно опасался оступиться: серая жижа ждала. Манила мертвым покоем, отражала в мутном зеркале смутные тени. Как давно здесь вообще были люди?

Он уже расспросил местных и узнал, что ходить сюда побаиваются… что в этом лесу пропадают люди, и что это место считается проклятым. Оно и было проклятым.

Сопровождающие дозорные оглядывались, прислушивались, и судя по лицам, такой вылазке рады не были. Двое и старшой пошли за Майком, еще двое — вдоль озера. Настороженные, с обнаженным оружием. Но сам Майк с каждым шагом восхищался все больше: это же надо, сколько магии угрохали под этот купол. Чтобы воссоздать… самую грандиозную братскую могилу, какую он в жизни видел.

Остановившись на площадке, Майк проигнорировал статуи девочки и женщины, опустился на корточки перед статуей мальчика, присмотрелся к каменному лицу: совсем же не похож. Взгляд невинный, чем-то восхищенный, и столько же в нем света…

В выросшем Рэми такого ошеломительного света не наблюдалось.

Но больше Майка заинтересовала не сама статуя. Цветы зимой? Яркие, огромные, белоснежные каких в Кассии не водилось, они, казалось, были только сорваны, сплетены в венец вокруг ног мальчика и умирали в морозной тишине.

Майк сорвал один из цветов, повертел его в пальцах. Вдохнул сладковатый, непривычный аромат, и перед глазами на миг поплыло. Запахло рядом пряным: сопровождающий маг использовал свой дар, вырвал из сладостного дурмана, показал на холодные волны и прошептал на ухо:

— Там что-то есть, лучше не оставаться тут надолго. Это место под надежной охраной.

Еще бы не под охраной… Майк уже не удивлялся никому и ничему. Столько красоты, столько силы вложено в эту могилу. Интересно, кем и зачем? Даже богатства Армана не хватило бы на такие причуды. Тут будто самого повелителя хоронили… только ведь не повелителя же совсем, а всего лишь младшего братишку Армана. Хоть и старшего мага, но все же архана, ничего более. Так к чему эта роскошь?

— Мой архан, — позвал один из дозорных. — Ребята что-то нашли.

Нашли, значит? Майк взял несколько цветков и засунул их в плечевую сумку.

— Сейчас подойду, — сказал он и обратился к магу:

— А ты что чувствуешь?

— Не понимаю, дознаватель…

— Прислушайся к магии, создавшей этот купол. И скажи мне, что ты чувствуешь…

А сам начал злиться: телохранитель приказал ему найти виновного в псевдосмерти брата Армана, а в отряд дали какого-то зеленого мальчику, который и с даром своим не особо умел справляться. Веснушчатого и глуповатого, напуганного тишиной леса и загустевшим от магии воздухом. Настолько напуганным, что…

— Это место не создано нашими…

— Кассийскими магами? — усмехнулся Майк. — Именно. Запомни эту ауру, нам эта память очень даже пригодится.

Приказать бы запомнить еще многое другое, но придется самому, маг может что-то и упустить. И Майк привычно выпрямился, приказал отряду отойти на дорожки и начал медленно скользить по площадке впитывая в память каждую мелочь… каждую трещину в мраморном полу, каждую складку в одеянии каменных фигур, каждое мановение магии… потом, в тишине собственного кабинета, он со всем этим разберется…

Закончив, он коснулся кончиками пальцев точки между глазами, упиваясь знакомым до боли холодом. Шарик энергии, в который записалось все, что он увидел в этой гробнице, упал в пальцы и был передан молчаливому дозорному, а сам Майк подошел к статуе мальчика, опустился перед ней на колени, провел пальцами по глубокой трещине на его шее… охраняют, значит? Камень, весь пропитанный магией, отозвался легкой обидой, по щеке мальчика, подобно слезе, сбежала капелька воды, и Майк сжал зубы, активизировав перстень на своем пальце.

Ахнул за спиной мальчишка-маг, напряглись до натянутой струны дозорные, обжег ладонь магический перстень, но Майк не видел никого и ничего… шелохнулась серебристая гладь озера, лизнула гладкую, жемчужную шкуру, выпустила наружу огромную, с хороший чан, плоскую голову с круглыми, бессмысленными глазами и широким ртом, полным острых зубов.

«Не дергайтесь! — приказал Майк. — Не злите его!»

И старшой кивнул, жестом приказывая дозору не вмешиваться и привычно прикрывая собой мага. Майк же смотрел только на стража озера, околдовывая его магией перстня. Красивый змей, кем-то оставленный в тюрьме магического купола. Понятно теперь, почему тут пропадают люди. Понятно, что те, кто сюда приходят, кто оставил эти цветы, меньше чем высшими магами быть не могут.

Иначе давно бы умерли.

А змей бесшумно выскользнул из озера, обвился вокруг Майка горой колец, лизнул возле него воздух раздвоенным языком, заглянул в глаза переливающимся, завораживающим взглядом.

Вновь ужалила магия перстня, возвращая контроль. Змей едва заметно дрогнул, положил плоскую голову на кольцо собственного тела, и в голове раздался шипящий голос: «Чего хочешь, маг? Почему потревожил? Разве я тронул тебя или твоих спутников?»

«Если мог бы — тронул бы», — констатировал Майк.

«Я голоден, люди сюда приходят так редко…»

«Кто тебя сюда поставил?»

«Не знаю… меня привезли из Темных Земель, приказали стеречь… — голос его был медленный, томительно медленный, и такой спокойный, — временами кормят, редко… но я стараюсь не жаловаться. Тот, кто меня принес, был силен. И полон боли. Не хочу с ним встречаться еще раз».

«Можешь его описать?»

«Для меня вы все, люди, такие одинаковые… вкусссссссные. Ты такой вкуссссный, твои люди… лучше уходи, пока я еще могу сдерживаться…»

«Кто приносит эти цветы? Тот же, что тебя принес?»

«Вонючую траву? Нет, не он. Но такой же сильный… такой же знакомый… он плачет… в непм много боли… глупой боли. Почему вы люди плачете возле этих статуй? Это было так давно… это уже неживое. Не понимаю…ш-ш-ш-ш-ш…»

Знакомый? Это уже интересно.

«Почему знакомый?»

«Его аура была тут до меня… я ее чувствовал…»

Вот как… до тебя, значит. Майк на миг вошел в холодное сознание змеюги, обжегся ее тьмой, быстро, аккуратно вытянул нужное, и начал расспрашивать дальше:

«Откуда царапина на шее статуи?»

«Этот родной, — зашипела змея. — Он похож на тех, кто в Темных землях. Сильный. Опасный. И ненавидит…»

«Мальчика?» — удивился Майк.

«Мальчика. Шипит, что он умер слишком быстро, слишком легко… а он хотел бы большего. Статуя защищена, но ему удалось пару раз ее повредить… я восстанавливал… но это сложно, прости… прости, не заметил, что не докончил восстанавливать…»

«Понимаю, — выдохнул Майк, считывая еще одну ауру. — Кто еще сюда приходит?»

«Никто… отпусти… шкура сохнет… и твоя сила так давит… я устал… и траву вонючую забери…»

Майк отпустил. Мягко прошелестело по мрамору огромное тело, перестал жечь ладонь перстень, усмирилась чужая сила, недавно текущая в крови, и только сейчас дознаватель понял, как же он и сам устал. Посмотрел на сопровождающих его дозорных, приказал уходить с площадки, и люди с явным удовольствием послушались: оставаться тут не хотел никто. А Майк лишь протянул ладонь, позволил силе течь сквозь пальцы, окутать венок плотным синим коконом, и, осторожно взял его в руки и отдал магу:

— Осторожнее.

— Знаю, дознаватель.

Знает он…

Выйдя из под купола, все вздохнули с облегчением. Булькнуло за спиной на прощание озеро, а Майк склонился над простым, свежим еще букетом из еловых лап на снегу. Оставил кто-то, кто к статуям не пошел. Да и для тех ли, кого изображают статуи, оставил.

— Это тоже забираем. По коням. Нам бы еще до темноты вернуться…

Впрочем, это мечты. До темноты не удастся. Но лучше в лесу, чем тут.