1. Арман. Подготовка

Место встречи изменить нельзя.

Второй ученик появился недавно и как-то незаметно. В первый раз Лиин догадался о его существовании в снежный, холодный день, когда мальчишка, худой и высокий, ростом уже с Алкадия, вместе с учителем вошел на крыльцо дома. Но в сам дом его не пустили. Алкадий сказал пару слов, и мальчишка поклонился и вскоре исчез за калиткой, бросив на учителя странный тоскующий взгляд. Как щенок, которого в непогоду выпроводили ночевать на улицу.

Лиин мальчишку не жалел: от некоторых вещей следует держаться подальше. От лозы Шерена уж точно. Подавая учителю полотенце после купания, он каждый раз вздрагивал и опасался смотреть на спину Алкадия, туда, где возле позвоночника то и дело пробегала упругая волна. Лоза жила. Дышала. И требовала новых жертв.

Однако в остальном Алкадий был образцовым учителем, заботливым и терпеливым, таким, какого у Лиина никогда не было. Это других высших магов, арханов, забирали под заботливое крылышко старших, для Лиина и магическая школа была верхом мечтаний. И если бы не заступничество Армана… и не нанятые на пару часов учителя… быть ему в лучшем случае жрецом, мало разбирающимся в магии.

Куда уж мечтать о собственном учителе! О таком, который долго и упорно объяснял, как работать с собственной силой, кто следил за каждым вздохом, взглядом, движением, и стоило только задуматься, требовал поправить концентрацию.

Алкадий был таким учителем. Его внимание Лиин чувствовал постоянно. И даже когда учитель уходил из дома, ученик получал новые задания и никогда не оставался без дела, и ощущал внутри легкое беспокойство… заботу. О нем заботились. И возвращаясь Алкадий терпеливо поправлял сделанное, мягко указывал на ошибки и никогда, боги, никогда даже не думал наказать.

Впрочем, не за что было наказывать. Лиин хотел учиться, любил учиться и был послушным. Ему приходилось оставаться с Алкадием, так почему бы не провести это время с пользой? И чем больше он научится… тем более будет подходить своему архану, когда тот вернется… ведь архан маг из магов, высший, Лиин знал точно. Изредка чувствовал всплески его силы и долго потом отходил, давя в себе желание броситься туда, помочь, сказать, что помнит…

Не велено. Велено ждать.

Лиин уже одиннадцать лет ждал. Ночью ворочался в кровати, вспоминая тот единственный раз, когда видел своего архана: полный понимания и любви взгляд, ласковые пальцы, стирающие слезы, теплый, спокойный голос… они оба были детьми, но даже тогда…

Он вздохнул. Скоро лоза потребует жертвы. И Алкадий выйдет на охоту. Он… или, увы, его новый ученик. Хвала богам, что хоть Лиина охотиться не заставлял: будто чувствовал ту грань, за которую ученик никогда не зайдет. Если зайдет, то как потом сможет смотреть в глаза собственному архану?

В тот день деревья украсились в белые шали, а город ожил солнечным блеском. Алкадий вернулся рано, в плохом настроении. И сразу приказал собираться, отговорившись тихим:

— Хочу что-то проверить.

Лиин почувствовал недоброе, но возражать не стал. За учителем вышел на улицу, прищурился, когда ударил в глаза яркий свет, и так и не смог выдавить изнутри дурного предчувствия.

Шли они недолго, всего лишь до таверны на соседней улице. Это хорошо… значит, не на охоту. Охотиться так близко от дома Алкадий бы не стал. Да и кормить лозу в столь шумном месте — тоже.

Изнутри пахнуло теплом и запахом свежей выпечки, скрипнули под ногами половицы, и на миг, пока глаза привыкали к полумраку, Лиин ослеп.

А Алкадий почти ласково улыбнулся хлопотавшей у стола молодой служанке, и на сердце слегка полегчало. Значит, дома ночевать не будет, но и охота откладывается: в служанке не было ни капли магии. Девушка зарделась, низко поклонилась, и что-то там пролепетала непонятное… наверное, «добро пожаловать», и вспыхнула еще ярче, когда Алкадий что-то прошептал ей на ухо. И сразу же стало понятно, что возвращаться придется одному… может, оно и к лучшему. После таких ночей учитель возвращался умиротворенным. И лоза на его спине проявлялась не так явственно.

Но о Лиине учитель не забыл. Погладил рыжеволосую красавицу по щеке и взглядом показал на лестницу. Скрипучая и ветхая. И внутри комком собрался страх… куда и зачем они идут?

Наверху оказался узкий, слабо освещенный коридор с одинаковыми прямоугольниками дверей. Танцевали в воздухе пылинки, пронизывали все вокруг лучи, едва пробирающиеся через грязное оконце, пахло пылью так, что в носу засвербело. За первой из дверей кто-то храпел, за второй — излишне сладостно стонал, за третьей…

Алкадий нетерпеливо толкнул ветхую створку, и Лиину стало вдруг жутко: изнутри пахнуло чужой болью и отчаянием. Там, в маленькой комнатушке с крошечным оконцем, узкой кроватью и ветхим сундуком у стены, прямо на полу свернулся клубочком тот самый мальчишка, что тогда следовал тогда за Алкадием до дома. Мальчишка был бледен до серости, то и дело облизывал спекшиеся губы и что-то шептал, прижимая к животу худые ладони. И росла под ним густая, бордовая лужа.

Лиин ахнул, отделил себя от чужой боли и бросился было помогать, но холодный голос Алкадия удержал на месте:

— Я сам. Ты — не вмешивайся. Только смотри.

Лиин застыл, похолодев. Алкадий не знал, что в нем есть дар целителя. Не знал же? А Лиин чуть было себя не выдал.

Не носителю лозы учить целителя.

А Алкадий уже успел скинуть плащ и сесть на кровати. Показав Лиину место у окна, он тихо позвал:

— Кон!

Мальчишка на полу вздрогнул. Повернул голову, посмотрел с удивлением, будто только увидел, и тупая боль в его взгляде быстро начала перерастать в страх. Жуткий страх, волна которого захлестнула с головой, и даже через поставленные щиты достала душу удушливым отчаянием. Боги… наверное, Лиин никогда так не боялся, как теперь боялся этот Кон. Страх сильнее такой боли… Лиин даже не знал, что так бывает.

— Учитель, — прошептал Кон.

Будто забыв о ране, встал на четвереньки, потом на колени, склонил перед Алкадием голову, прижимая к животу руку. И между пальцев его все так же сочилась темная жидкость…

Мерзко. Боги, как же это все мерзко! Но помогать нельзя! Держит, не отпускает воля учителя. Не давит, но напоминает легким беспокойством. И попробуй же ослушайся… и Кону не поможешь, и сам подставишься. Архан приказал слушаться Армана. Арман отправил Лиина к Зиру. Зир посмотрел холодно и усмехнулся: «Если выдашь себя, будет плохо не только тебе. Уж поверь. Лучше тогда повесься сразу. Сам». И Лиин ему поверил. Такому попробуй не поверь…

— Ты все сделал, как я приказал, Кон? — почти мягко спросил учитель.

Но его тон мальчишку не обманул: тот затрясся, будто напуганный котенок, и боль окончательно исчезла из его глаз, сменившись ужасом ожидания.

— Да, мой учитель, — прохрипел он, выдавливая каждое слово как через силу.

— Подойди.

Лиин сжал до боли кулаки, чтобы не застонать вместе с мальчишкой. Боги видят, как тяжело достались Кону те проклятые несколько шагов. Но подчинился же, безмолвно опустился перед Алкадием на колени, вновь опустил голову. А учитель медленно снял с ладони мягкую перчатку, взял Кона за подбородок и заставил посмотреть себе в глаза:

— Я недоволен тобой, — мальчишка побледнел еще сильнее, на лбу его появилась испарина, а глаза затуманились смесью боли и ужаса. — Ты был неосторожен и позволил себя ранить.

— Маг… — он замолк, будто задумался, и добавил: — он сильный.

— Я знаю, что сильный и опасный. Именно потому я дал тебе амулет, — рука Алкадия скользнула в ворот рубахи Кона, провела по шее… и замерла, когда ничего не нашла.

— Где амулет, идиот?

— Прости, — облизав губы, пролепетал Кон. — Ремешок оказался слабым…

Алкадий улыбнулся. Запахло вдруг силой, ощутимо, безжалостно, мальчишка выгнулся, посмотрел в потолок, и раскрыл рот в бесшумном крике. Уродливая, полная боли статуя, лишенная жизни. Даже рану зажимать забыл, схватившись за голову, будто хотел из нее что-то выдавить, вырвать вместе с волосами… а Лиин чуть ли не сел на подоконник, задыхаясь от слабости. Боги! Он же целитель, целитель! Он не мог смотреть на чужую боль и быть не в силах… помочь. Он уже почти рванул к Кону, но учитель и на этот раз оказался быстрее:

— Не смей! — тихий приказ огрел плетью, поставил на колени, натянул на шее удавку беспомощности. — Не смей ослушаться!

Голос тихий и спокойный, и такой близкий, будто шептали на ухо. И боль разрасталась в груди горячей волной… и Лиин вдруг почувствовал… что ненавидит. Впервые в жизни, жарко и от души. И жаждет, боги, как же жаждет уничтожить этого урода!

Сила внутри росла, выжирала огнем, подобно змее сжималась в пружину, и уже почти выплеснулась наружу, когда Алкадий вдруг с издевкой сказал:

— И что же это ты собрался делать, мой ученик?

От иронии в холодном голосе стало больно и стыдно. Алкадий все видел. Все понимал. А Лиин чуть было себя не выдал… чуть было… Спокойствие заглушило волну. Лиин вздохнул глубже и поклонился учителю:

— Ничего, мой учитель.

Алкадий усмехнулся, кивнул, и тяжело поднялся, натягивая перчатки. Лиину частенько казалось, что Алкадий постоянно мерз. Садился поближе к огню, требовал, чтобы комнаты были всегда хорошо натоплены, носил теплую одежду, даже когда Лиин обходился нижней, без рукавов, туникой, всегда ходил в теплых перчатках. Вот и теперь зябко пожал плечами, двинул рукой, и Кон упал на пол, задыхаясь от облегчения.

— Наказание было мягким, — неизвестно еще кому, Лиину или Кону, сказал Алкадий. — Тебе повезло: сегодня ты мне нужен в добром рассудке. Помоги ему, Лиин. Я хочу видеть, как ты умеешь исцелять.

Не спросил умеет ли, хотя Лиин ни разу не выдал себя ни словом, ни жестом. Не предложил научить, нет… приказал исцелить. И Лиин лишь сжал в раздражении губы и опустился перед мальчишкой на корточки.

Лучше раскрыться, рискнуть, чем оставить кого-то без помощи.

Кон дрожал, не понятно, от страха ли, от облегчения, что не чувствует уже боли, но уже не осмеливался ни зажать ладонью все еще кровоточащую рану, ни свернуться, как прежде, клубочком. Даже дышать до конца не осмеливался: лишь хватал судорожно и коротко ртом воздух и не сводил и Алкадия пораженного взгляда.

Лиин его понимал: маги умели причинять боль, умели водить по грани, не давая забыться и заставляя прочувствовать все до конца. В школе ходили слухи о магах-дознавателях, об уроках, на которых допускался редко кто, о сдавленных криках из-за дверей. И о гарантированной должности после такого обучения. Только выдерживали эти уроки далеко не все, и мало кто из лучших, высших, до такого опускался…

Лиина из-за необычайно сильного дара и невозможности стать высшим, тоже пытались сделать дознавателем. Арман не позволил. И теперь Лиин благодарил судьбу за такого друга и благотворителя.

Проглотив просившийся к горлу комок, Лиин уверенно перевернул мальчишку, положил ладонь на рану и нажал, прошептав:

— Прости, — и выпустил целительную силу.

Мальчишка закричал, хотел выгнуться, но не смог: вмешался, удержал своей волей так и не обернувшийся на учеников Алкадий. А Лиин закрыл глаза и лил, лил свою силу, соединял себя с Коном… как же хорошо, что мальчишка уже несколько дней рыскал по городу, не ел, не пил почти… и кишечник его совсем пустой…

Неприятный этот Кон. Глуповатый, но дар есть… обвивается синим дымом вокруг пальцев, ласкает кожу, помогает… Кон такой же, как и Лиин… Рожанин и маг… отверженный…

Муторно… сила непривычно бежит по чужим венам, растекается в чужом теле, заживляет, успокаивает. Заставляет чужую кровь впитать ненужное, усиливает репарацию, заращивает раны в кишечнике. Течет по спине холодный пот, собственное тело становится чужим, далеким, тянутся вверх ладони, изгоняя из раны ненужную жидкость… убивая заразу. Рвется дыхание, догоняет чужая боль, и Лиин судорожно тянет воздух через зубы, стискивая пальцы…

Все. Наверное, все! Даже через грубую ткань туники чувствует он, что рана заросла розоватой кожицей, оставляя лишь розоватый шрам. Даже не открывая глаз, знает, что Кон заснул.

— Вот жеж дурак, отдал ему слишком много, — грубо сказал Алкадий и в тот же миг Лиин почувствовал, как твердая рука схватила его за шиворот и заставила встать на ноги… Лиин не помнил, как его дотащили до кровати, бросили на набитый сеном матрас. Он провалился в тяжелый сон, услышав где-то на краю сознания тихий смех:

— Даже же не думал, что ты так талантлив, мальчишка. Но учить тебя еще и учить!

Через сон слышал он обрывки тихого разговора.

«Мне нужна жертва».

«Ты не понял, на этот раз ошибки не прощу. Либо ты приведешь жертву, либо ляжешь под лозу за нее. Я больше не могу ждать и не буду».

«Думаю, мы найдем кого-то особенного… не дрожи! С моей помощью ты справишься. Только будь на этот раз послушным».

«Да, учитель».

И Лиин провалился в пелену кошмара. Снег… опять снег. И летевшее вслед материнское проклятие…. И вновь духота комнаты, потолок в трещинах, прятавшийся в полумраке, уже рыжий вечерний свет…

— Ты кричал во сне, — сказал поутру Алкадий. — Не скажешь, что тебе снилось?

— А могу ли я… не говорить?

— Можешь, — ответил учитель и кинул Лиину плащ. — Вставай и возвращайся домой. Я приду к рассвету.

Значит, не гонит. И неизвестно, что еще сильнее: облегчение или сожаление.

День был солнечным и морозным. Желтый свет пытался продраться через плотно задернутые шторы, белые стены отсвечивали медом, и мягкими лапами давили на спальню тишина и полумрак.

Арман с трудом сел на кровати. Боль все еще ела кишки изнутри, но теперь была выносимой. Виссавиец-целитель, прячущий лицо, пытался мягко уговорить остаться в постели, но сама мысль проваляться еще один день сводила с ума. Нар, напротив, понимал и поддерживал. Без лишних слов помог одеться, скрыть усталость за расписывающими щеки рунами, за шелком белоснежных одежд, в глубине камней, унизывающих пальцы… в горечи магического зелья.

Арман знал, что ничего не берется ниоткуда и ночью придет расплата в виде усталости, но до ночи еще дожить надо. И желательно с ясной головой. Он отдавал один приказ за другим, высылал гонцов, выпроводил что-то пытающуюся сказать Лию. Ответил на просьбу мачехи об аудиенции коротким:

— Позднее.

Но некоторые об аудиенции не спрашивали. Наследник ворвался в кабинет гневным вихрем, окинул язвительным взглядом белоснежные стены, подошел к столу и оперся об него ладонями, посмотрев Арману в глаза:

— Поговорим, наконец?

Поговорим? Что ж, поговорим. Этого разговора Арман не боялся: он знал Мираниса уже не первый год и умел с ним разговаривать. С Рэми, увы, будет не так легко.

Жестом Арман опустил побледневших до одинаковой серости просителя и секретаря, откинулся на спинку стула и, холодно посмотрев на Мираниса, ответил:

— Не присядешь ли, мой принц?

Тисмен усмехнулся и молча придвинул стул, Миранис послушно сел напротив Армана, и в синих глазах его забилась неуверенность. Принц будто хотел что-то сказать, да вот только не знал, будет ли это что-то правильным. И Арман помогать другу и не собирался, лишь опер подбородок о сложенные в замок, обтянутые белыми перчатками, ладони, и тихо спросил:

— И чего же ты от меня ждешь, мой принц? — Миранис вздрогнул и прикусил губу, бросив на Армана виноватый взгляд. — Дай угадаю. Того же, чего ждал от Гаарса? Что я прикажу Рэми стать твоим телохранителем?

Миранис отвел взгляд, и Арман горько усмехнулся. Ситуация изменилась, кардинально. И теперь Миранису приходится просить, а не приказывать. Очень непривычно для наследника. Но на этот раз Арман не пожалеет и не уступит.

Он выпрямился и взял еще одну бумагу из стопок других. Разрешение на брак. Подписал, отдал застывшему за его креслом Нару: некоторые вещи надо решать сразу. А Миранису временами надо показать, что не все в этом мире идет так, как ему хочется. И когда ему хочется.

— Арман ты… — начал Миранис, и было видно, что принцу сложно подбирать слова. Наверное, впервые в жизни. — Ты ведь понимаешь, что он сам это выбрал.

— Он выбрал принять в себя Аши, а не стать твоим телохранителем, — холодно поправил его Арман. — Остальное уже навесил на него ты сам. И я повторю вопрос: чего ты от меня хочешь, мой принц?

— Ты должен мне помочь… — начал Миранис, и вздрогнул, услышав холодное:

— Нет.

В глазах Мираниса недоумение быстро сменялось гневом, и Арман очень хорошо понимал почему: Миранису никогда не отказывали. Тем более не отказывал лучший друг, которого Миранис так часто путал… со слугой.

Теперь, пожалуй, путать больше не будет. И поймет, наконец, что Арман ему помогал не потому что был должен, а потому что хотел. А теперь не хочет, и, сказать по правде, не должен. Никогда не был должен. Арман глава городского дозора и подчиняется только повелителю. И только в делах, касающихся дозора. Не собственного рода.

— Забываешься, Арман! — прошипел Миранис.

— Это ты ошибаешься, мой принц, — более официально ответил Арман. — Я — глава северного рода, и мой род, как был, так и останется верным властвующей линии. Но Эррэмиэль не только мой брат, он высший маг под защитой рода и его судьбу буду решать я, а не ты. Я не отдам тебе брата, не после того, что ты с ним сделал.

Сказал и сам слегка напрягся. Все же с высшим принцем разговаривает, а Миранис непредсказуем в гневе.

— Я сделал? — усмехнулся Миранис. — Ты хоть сам знаешь, как присмирить свое сокровище? Думаешь, мне он не подчинился, так тебе подчинится, в твоих руках станет послушным? Да ты даже понятия не имеешь…

— А ты имеешь? — тихо спросил Арман. — Это от тебя, а не от меня, он столько раз убегал. Это рядом с тобой, а не со мной, он так страстно не хочет быть. Это ты его был должен опоить какой-то гадостью, чтобы он не убежал еще раз… после вашего зелья его рвало всю ночь. Так ты хочешь его сделать телохранителем, против его воли?

— Ты его чуть не сломал…

Арман лишь пожал плечами, подписывая еще одну бумагу:

— Я был дураком и этого не отрицаю. И мне еще платить за свои ошибки, но это не значит, что я изменю свое решение. Я уже отправил требование храму Радона ослабить связывающие вас узы, — Миранис вздрогнул. — И Рэми больше не будет чувствовать зова, как не будешь его чувствовать ты. Попробуй заслужить его без помощи богов. Если сам этого захочешь.

На этот раз побледнел Тисмен. Прошипел что-то вроде «не посмеешь» Кадм, но Арману, собственно, было все равно. Телохранители принца более ни к нему, ни к Рэми и на сто шагов не подойдут, и, уж тем более, не выкинут очередной глупости. Уж Арман об этом позаботится.

— Как же я могу его заслужить, если ты его прячешь? — усмехнулся вдруг Миранис. — Но я приму вызов, Арман. Видят боги, приму… это даже будет интересно. Только перестань его от меня отгораживать.

— А кто отгораживает? — искренне удивился Арман. — Я просто не хотел, чтобы пока я валяюсь в кровати, вы опять его чем-то опоили. Но теперь я встал на ноги, и если Рэми захочет, он вернется в столицу. На наших условиях. Под защитой рода. Он встретится с тобой, когда сам того захочет. Он станет твоим телохранителем, если сам того захочет. И это мое последнее слово, Миранис. Хочешь его получить — не дави на него. Не влияй на него. Не опаивай его зельями. Дай ему выбрать самому. Или я никогда не позволю ему выйти из моего рода. А без этого тебе его не видать, как своих ушей. Ты меня слышал.

— Я тебя слышал, — поднялся Миранис.

И в глазах его Арман увидел недобрый огонек азарта. Миранис, увы, вышел на охоту. Только вот и его жертва была не совсем беззащитной.

Когда закрылась дверь за спиной принца, Арман усмехнулся, повертел перо меж пальцев и бросил его на столешницу. Солнце… сколько же сегодня солнца. И это хорошо… Да и разговор с принцем прошел удачнее некуда. Миранис заглотнул наживку и сменил гнев на милость. Принц будет паинькой и не станет больше неволить брата. Гордость не позволит.

— Ты уже выпустил ту гадалку? — тихо спросил Арман. И вовсе не сомневался в ответе.

— Да.

— И она отказалась уходить?

— Да.

— Она кажется вовсе неглупой. Пристрой ее служанкой и присмотри на ней.

Она оказалась права… и смела до безрассудства. Арман любил смелых. Взял бы ее в постель, да сомневался, что после всего она этого захочет, а насиловать не любил.

Все идет удачно.

Только жеж..

Арман слегка нахмурился и потянулся за новой порцией зелья.

Рэми. С Рэми и в детстве не было легко. Но в детстве маленький Рэми обожал старшего брата, а теперь его даже не помнит.

— Он все еще настаивает на том, чтобы вернуться в столицу? — спросил Арман и краем глаза уловил кивок Нара. — Проклятие! Сам лезет в ловушку?

— Он не умеет быть незаметным, мой архан, ты же знаешь…

— Что ответил Зир?

— Что не может пока вернуть Лиина, — Арман смахнул со стола бумаги и до боли сжал зубы. Как же не вовремя!

— Думаю, тебе стоит одеться попроще, мой архан, — тихонько сказал Нар. — Так твой брат будет чувствовать себя увереннее… этот разговор нельзя больше откладывать, ты же понимаешь? Захарий и без того изводится… Рэми рвется в столицу, и лишь данное тебе слово его останавливает от глупости. Ради богов, помни… он твой брат, а не твой дозорный… — дерзко выдохнул Нар, но Арман уже не слышал. Он подошел к двери и сказал:

— Я отлучусь ненадолго. А ты приготовишь все к моему приходу.

— Мой архан…

— Не перечь мне, Нар. Я знаю, что делаю!

Самому бы в этом быть уверенным.

Мороз на улице был таким сильным, что захватило дыхание. Недовольно фыркнул под Арманом Искра, и огонь на его шкуре стал интенсивнее, грел бедра через ткань штанов, растекался теплом по крови, заражал так нужной теперь бодростью.

— Спасибо, — прошептал Арман своему верному чудовищу. Искра ведь уже давно все понял… иначе почему позволил Рэми себя оседлать?

Дикая скачка по улицам города, разбегавшиеся прохожие, мерные движения Искры, и летящие в лицо пряди гривы… Арман спешил. Даже не глядя на зимнюю красоту, на увитые инеем деревья и заборы, уверенной рукой повел Искру в гору, к возвышавшемуся над улицами огромному черному храму.

Обитель Айдэ. Всегда тихая, полная скорби и рыданий, с никогда не смолкающим траурным пением и запахом увядающих цветов.

Арман тут бывал не так и редко. Люди умирали часто, в особенности арханы, большей частью со скуки. То на дуэлях, то в драках на улицах, то по дороге из дома забвения… редко от старости. Умирали за глупость: неправильно брошенное слово, набитый монетами кошелек, от руки не любивших долго ждать наследников. Гадюшник все же этот высший свет.

Арман спешился, кинул монету в чашу жреца в черном балахоне, вошел в душный полумрак храма. Сияющие синим руны по черным стенам храма, потерянный в темноте купол над головой, стоявшие у стен каменные ложа. На некоторых из них: умытые, приготовленные к последнему обряду, тела. Тех, кто победнее, просто сжигали… богачей…

Арман ответил поклоном на поклон подошедшего к нему служки, прошел в бок храма, в полумрак, едва освещаемый синими светильниками. Тронул пальцами руны на высокой двери, наполнил их жизнью сапфирового огня, и тяжелая створка чуть приоткрылась, как раз настолько, чтобы пропустить в безлюдную залу, где в хрустальных саркофагах спали поддерживаемые магии тела бывших повелителей…

Впервые Армана пустили сюда после его возвращения в столицу, когда ему было пятнадцать лет… Привел сам повелитель. Не дал даже почтительного взгляда бросить на саркофаги своих предков, а подвел к угловой нише, где в плену хрусталя уже семь лет спал…

— Но он же сгорел! — выдохнул тогда Арман.

— Маги смерти могут все, — ответил Деммид, и Арман с удивлением почувствовал на своем плече руку Деммида.

Вырвался непочтительно резким движением, подбежал к саркофагу, ладонями прикоснулся к прозрачной пелене хрусталя, и вдруг почувствовал, как бегут по щекам, путаются в вороте тунике слезы… он помнил это узкое лицо. Помнил эти так часто улыбающиеся губы, помнил поддерживающее тепло теперь недоступного взгляда. И, ослабел вдруг, упал на колени, проехался по хрусталю ладонями, заворожено глядя на так близкого и так далекого теперь… отца. Он мертв, боги, мертв! И никакой прекрасный саркофаг этого не изменит!

— Ты можешь приходишь сюда, когда захочешь, мой мальчик, — сказал Деммид.

И Арман приходил часто. Оставлял возле гроба цветы, молился, чтобы там, за гранью, отцу было хорошо, временами даже с ним разговаривал… но все реже.

Прошло уже семь лет. Арману не была нужна, как и раньше, поддержка. А теперь…

— Помоги мне. Помоги мне вернуть брата, — прошептал Арман. — Помоги унести эту ношу. Помоги оправдать твое доверие…

— Ты всегда его оправдывал, мой мальчик, — услышал вдруг Арман. Хотел обернуться, но застыл, когда ладонь повелителя вновь опустилась ему на плечо. Как тогда, семь лет назад, подчиняя и… поддерживая. — Ты так на него похож. Глядя на тебя, я всегда чувствую себя виноватым.

— Мой повелитель… — прошептал Арман.

— Я убил его. Своего лучшего друга. Нет, не спорь, мой мальчик. Наши ошибки часто убивают тех, кого мы любим. И потому мы не имеем права ошибаться. Ни я, ни ты.

— Я… — выдохнул Арман. — Что ты мне прикажешь, мой повелитель?

— Опасаешься, что я захочу подчинить своему роду дар твоего брата? — тихо спросил Деммид. — Видят боги, если бы это был кто-то другой… я бы сделал это без промедления. Но это… — он на миг замолчал, прежде чем продолжить, мягче, аккуратнее: — сын Алана. Как же я могу? Видят боги, я тоже оплакивал его смерть… как смерть собственного сына.

Арман вздрогнул, вновь хотел обернуться, но Деммид молча не позволил, и ладонь его сжала плечо еще сильнее.

— Что мне делать, мой повелитель? — выдохнул Арман. — Чего ты от меня ожидаешь, мой единственный архан? Чего на самом деле хочешь…

— Сейчас не важно, чего я жду, чего хочу, мой мальчик. Ты ведь умен, Арман, ты сам все понимаешь: я и Миранис сейчас не лучшие для вас советчики. Думаю, вы сами найдете выход. Вы сыновья Алана, ты воин, он — маг, вместе вы непобедимы…

— Но мы не вместе, — выдохнул Арман.

— Правда? — усмехнулся повелитель, и провел пальцами по нити, удерживающей амулет на груди Армана. — Какая забавная вещичка. Последний подарок твоего брата… Вирес говорил, что заканчивал ее Аши. А еще что этот самый Аши тебя оберегал все эти годы. Случайность ли? Рэми может тебя не помнить, но если бы с тобой что-то случилось… он умыл бы кровью всю Кассию. Мы это знаем. Ты это знаешь. Аши это знал, потому за тобой и присматривал.

Арман, увы, знал, еще в детстве это понял: слишком одаренный брат это огромная ответственность. И сразу же поплыло перед глазами, а хрусталь, под которым спало тело отца, стал показался ослепительно ярким. На миг. Хватит и мига постыдной слабости.

— Тяжелая это ноша быть кем-то настолько близким высшему магу, — продолжал повелитель. — Уж я-то знаю… у меня целых три телохранителя, которые уйдут за мной за грань. И Миранис тоже, думаю, знает… хотя еще не до конца. Распустил я своего наследника, правда? Думал, что его оберегаю, хотел, чтобы он как можно позднее познал тяжесть власти, но, видимо, перестарался. Молчишь? Врать не хочешь, а подтверждать такие слова — себе дороже?

— Мой повелитель, я...

— Мой верный Арман… не переживай теперь ни за меня, ни за Мираниса. Теперь у тебя своя битва. Твой брат должен жить. И при этом не сойти с ума. А мы знаем, что при его-то характере добиться даже этого не так и просто.

— Но мой повелитель, Ниша… ее предсказание. Это изменилось?

— Нет, — и в голосе повелителя зазвенела грусть. — Миранису суждено умереть. Но… теперь ты должен думать о себе, Арман. О своей семье. Отпустить вас сейчас, дать вам свободу, это единственное, что я могу сделать для сыновей Алана. Тебе не придется выбирать, мой мальчик. Обещаю.

Знал бы повелитель, как много значили для Армана эти слова. Впрочем, наверное, знал.

— Спасибо за такую честь, мой повелитель.

— Ты ее заслужил, Арман, — ответил повелитель, и дышать сразу стало легче.

Деммид исчез. Так же молча, как и появился. Арман же бросил последний взгляд на саркофаг отца, положил принесенные хризантемы возле саркофага, развернулся и направился к выходу из залы памяти. Уже вечер. С последним лучом солнца угаснет и терпение слишком гордого и непокорного брата, а Арману надо еще заглянуть в храм Радона. Убедиться лично, что узы богов ослаблены и Рэми не будет так сильно тянуть к Миранису.

Если принц захочет получить брата, пусть играет честно. Без поддержки свыше.

И нет, он не умрет. Арман этого не допустит. И наплевать на предсказания Ниши. Но и жертвовать братом ради наследного принца он не будет. Собой, да. Рэми — нет.

Чуть позднее Арман стоял над кроватью брата и глазам своим не верил. Рэми спал. Вернее, метался в кошмаре, пытаясь скинуть с себя одеяло. Лоб в испарине, зубы плотно сжаты, пальцы мнут уже влажные от пота простыни. И ни единого стона, лишь прерывистое дыхание, как у больного, да вскрик встревоженной птицы за окнами. Весь замок был окутан в шорох: перестали бояться людей, пищали везде крысы, бились в окна перепуганные птицы, подошли слишком близко к городу волки и кабаны.

Боль заклинателя всполошила всех.

— Почему раньше не доложил? — тихо спросил Арман, сжимая до боли кулаки. Хотелось кому-то заехать, от души, да только люди же не виноваты. Наверное, не виноваты.

— Тебе своих хлопот мало? От кошмаров не умирают, Рэми в моем замке и ничего с ним особого не станет. А этот временный зверинец мои люди переживут. Я приказал жителям города оставаться в своих домах и стараться никого не убивать. Эти твари и без того на взводе, к чему нам лишняя кровь и лишнее сумасшествие? Однако ж твой брат силен...

— А то, что он отказывался от еды эти дни это тоже мелочь? — прошипел Арман.

— От пары дней без еды еще никто не умер, — спокойно ответил Захарий. — Наш целитель отпаивал его зельями, большего он сделать не мог. Виссавийцев же мы решили не звать… сам понимаешь, почему.

Арман еще как понимал. Убил бы первого, кто посмел позвать к Рэми мага-виссавийца. Не зря же его маги целый вечер плели вокруг брата сети, ослепляя слишком ярых сплетников и случайно появившихся в Кассии виссавийцев: если Элизар прознает, что Рэми жив, брату недолго оставаться в Кассии.

— Выйди! — приказал Арман, вслушиваясь разносившийся над городом волчий вой.

Что Рэми был сильным заклинателем, было для Армана в новинку. Впрочем, что он знал о брате? То, что помнил из детства? Боль от потери смыла почти все… а ритуал оставил шрамы, которые долго не заживут.

Теперь Арман вновь чувствовал Рэми, его смятение, его боль, тяжесть его кошмара, но как помочь не знал. Он открыл плотно затянутые шторы, пропуская уже розоватый от заката свет, приказал замку перестать так старательно топить, и в спальне сразу стало прохладнее. Открыл широко окна, наполняя спальню запахом мороза. И шикнул на уже собиравшуюся влететь сову:

— Не поможешь!

Сова послушалась. Может, Арман и не заклинатель, но стоило зверю внутри сложить уши, как любое животное послушает. Из страха. Рэми слушали из-за любви. Что уж хуже? Весь город под властью пушистого и пернатого нашествия. Люди даже не думали, что рядом с ними живет столько зверья. Сошли с ума все: белки и куницы, сороки и вороны, совы и мелкие грызуны. Сошли с ума и забыли о страхе перед сильным человеком. Для них стал важен лишь один: мечущийся во власти внезапного кошмара заклинатель.

Когда в спальне стало достаточно прохладно, Арман закрыл окно и вновь подошел к кровати. Рэми уже не дышал так тяжело, но...

Раньше было легче. Раньше Арман врывался в спальню брата, обнимал его, укачивал в объятиях, пока кошмар не уходил и Рэми не засыпал. Но… тогда они были детьми. Теперь, увы, оба выросли. И таких нежностей не хотел Арман и, пожалуй, не потерпел бы и Рэми. И Арман нагнулся над кроватью и сделал то, чего боялся делать Захарий и его люди: властно потряс Рэми за плечо.

— Проснись!

Брат лишь застонал сквозь зубы и вновь ускользнул за пелену сна.

— Проснись! — гораздо тверже приказал Арман, и татуировки на его запястьях отозвались, обожгли гневом, пробудили в груди древнюю магию.

Крысы разом заткнулись, птицы перестали биться в стекло, и Рэми прошептал что-то, медленно открывая глаза.

А Арман раздраженно дернулся: проклятый виссавийский.

— Шэрэ ха, Элизар, шэрэ ха…

(Успокойся, Элизар, успокойся. (висс))

Тихий шепот разъедал душу. Бежал по венам белый огонь, и все вокруг отвечало, рвало и метало вместе с ним. Буря билась и ярилась, стены замка стонали от ударов, гнулись до жалобного скрипа деревья. И метались вокруг луны клочья туч.

— Шэрэ ха, ле нэрэ, шэрэ ха…

(Успокойся, мой мальчик, успокойся. (висс))

Разбилось окно, полетели в лицо осколки, брызнула собственная кровь. Но раньше, чем нагнала боль, раны затянулись… и стало вдруг душно… боги, как же душно…

Он упал на колени, сжал ладонями разрывающуюся от гнева голову… и буря вдруг заткнулась на высокой ноте, а луна и тучи вокруг нее окрасились ярко-алым…

Кровь, вокруг столько крови… Одна кровь, эта проклятая кровь!

— Шэле ра на, ле мэрэ.

Безумие убивает меня, моя богиня (висс).

Кажется, он что-то сказал вслух.

Рэми рывком вырвался из кошмара и, хватая ртом воздух, сел на кровати… вечерний свет бил в глаза, недавний ужас гнал по венам кровь, и лишь спустя некоторое время Рэми понял, что перед ним стоит Арман… такой необычный Арман, свой какой-то, в простой одежде рожанина, с небрежно собранными в хвост волосами и без обычной сетки синих рун на лице, стоит и смотрит, холодно так, спокойно… будто чего-то ждет. И когда только Рэми успел заснуть? Ночью вот все не удавалось… Стыдно же как...

— Поговорим? — спросил Арман.

— Поговорим, — усмехнулся Рэми, стряхивая остатки сна и вставая с кровати.

Показывать собственную слабость не хотелось. Не перед Арманом.