Глава 11. Пирожное из каши

Белевшая на столе записка привлекла внимание не хуже белой звезды или алого червя. Торопливо, размашисто и слегка коряво:

«Я уехала в столицу. Ильвери со мной. Денег из шкатулки не брала, только то, что вчера наменяла. Извинюсь потом. Ну не могу я все это так оставить, хотя и не знаю, почему!»

И под этим другим, красивым, почерком:

«Столица — опасное место, я не смог отпустить девушку одну. Постараюсь, чтобы с ней ничего не случилось. Ильвери».

Так вот для чего ей понадобились деньги… Мог бы и догадаться. И всё равно непонятно, что она сможет сделать, с деньгами или без. И почему оставила записку, а не сообщила мне сама прямо с утра, мысленно. На миг я представил, что гения по какой-то причине больше не может говорить со мной через все расстояния и от этого стало нехорошо.

Она словно услышала.

«Ты сердишься?» — голос был неуверенный, но даже такой заставил облегченно выдохнуть. Значит записка — просто дань «человечности» облика или какой-то, опять же человеческой традиции.

«Зачем мне на тебя сердиться? Главное, ты не в беде. А вот если будешь, но не позовешь помочь — рассержусь».

«Быть человеком — не беда, но ты поможешь, если расскажешь. Как вы вообще со всем этим справляетесь? — она помолчала и я не спрашивал, давая ей время собрать слова. — С тем, что все на свете вас касается. С миром, которым можно захлебнуться. С ощущениями, что ты не один такой».

«Иногда никак, Риен, — ответил я, сминая в пальцах записку. — Иногда привыкаешь. Иногда… выбираешь, что тебя и правда касается, а что нет. Отсекаешь лишнее. А чтоб не утонуть, плывешь или делишь этот мир с кем-то еще. — Мне вдруг подумалось, что об этом еще рано иди вообще не стоит. — А как ты чувствуешь себя обычно, в нематериальной форме?»

«Спокойно. Все выглядит проще, словно проходит сквозь меня. В плотном состоянии — как сейчас. Но как только что-то начинает… переполнять, делать меня тяжелой, я принимаю бесплотный вид, словно сбрасываю с себя мир и опять становлюсь спокойной. Но сбрасывая мир, сбрасываешь и весь опыт… Поэтому я и хотела бы сохранять человеческий облик как можно дольше. Поэтому — деньги на подкуп вместо того, чтоб проникнуть в темницу признаком. Мне не хотелось бы терять уже приобретенное. Чем больше я так… тем больше мир меня принимает. Тем меньше у тебя из-за меня будет проблем. Ну и есть еще кое-что. Рядом с тобой у меня есть выбор. Вдали от тебя требуется материальная форма, чтобы… не потерять то, что я есть. Поэтому я и раньше просила денег на выполнение некоторых твоих просьб, связанных с путешествиями».

Так много сразу. Почему раньше мы не говорили о ней, а только обо мне и моих делах? Глупый вопрос и ответ такой же — потому что раньше я считал, что у гении нет никаких дел, коме моих.

«Риен, помни, я сделаю для тебя все, что будет нужно».

Не знаю, что заставило меня так сказать. И сказав, я почему-то ждал в ответ одну из ее едких шуточек, внутренне сжимаясь.

«Для начала купить мне красивый браслет. Тут в карете напротив меня сидит девица и вся сверкает и позвякивает. Пассажиры только на нее и смотрят. Я тоже так хочу».

И тут же замолчала, исчезнув, прервав связь, не дав ответить.

Браслет. Интересно какие ей нравятся?

И какое там имя ювелира называла вчера гения?

Дом ювелира не удивил. Нормальная лавка, с вывеской в форме драгоценного камня и с ограненными как камни стекляшками в каждой заглавной букве: «Золотой дом Королевского Ювелира Тенроза Ихо». Дом снаружи отличался от других какой-то стройностью и кажущейся представительностью. Серая крыша, серые наличники дверей и окон, белые стены. На фоне их сияющей белизны серый казался почти черным и почему-то заставлял подобраться, проверить, застегнут ли ты на все пуговицы и завязаны ли у тебя шнурки. Лестница порога — одна ступень белая, другая серая, точно задавала какой-то вопрос. У дверей охранник в такой-же строгой серо-белой форме. Оценил меня взглядом, но препятствовать не стал.

Внутри, в холле, было светло, хотя за окнами небо хмурилось, выпуская солнце из хмари лишь изредка. Сразу у дверей торчал второй охранник такого размера, что было непонятно, как он прошел в двери. И взгляд как у моих фантомов, правильный: никакой угрозы, но все равно понятно, что безобразничать не стоит, любое безобразие будет пресечено.

Может быть, свет рождался витринами — стекло или хрусталь, под которым изделия разного вида и назначения, но неизменно красивые. Логика размещения чего-то под одним стеклом показалась сначала непонятной: золото вместе с серебром, кольца и цепочки рядом, камни и красота без камней. Но побродив от одной высокой прозрачной, как воздух полки, к другой по четко, чисто звучащему каменному полу, я понял: разложено так, чтобы одна вещь делалась ярче и прекраснее радом с другими вещами. Это умела моя королева: одевалась так, что синее казалось сине́е, а одна единственная вышивка на платье завораживала.

Иногда мне становилось больно от такой красоты, словно что-то во мне просыпалось, что-то давнее и нерешенное. Два кольца, с синим и зеленым камнем. Если всматриваться долго — перестаешь понимать, где синий, а где зеленый. Как мои мать и отец — любви меж ними не было, но было уважение и полное понимание, вплоть до растворения друг в друге. Или вот пара серебряных шариков. У Хиннани есть похожие серьги, и кажется, она подарила подобные заморской гостье, невесте Орше. Шарики усыпаны камешками, хаотично, без системы, но свет так ложится на крошечные бриллиантики, что вызывает ощущение щекотки и желания засмеяться.

— Господин что-то подобрал? — спросили, отвлекая меня от созерцания.

И слава Двоим или Третьему, что отвлекли. Красота — слишком сильная вещь…

Я не успел понять, как сказал это вслух.

Ювелир, или его помощник, довольно молодой человек, беловолосый — волосы щетиной, словно вот так выросли чуть-чуть и больше не захотели, и зеленые глаза, под стать некоторым из его камней — улыбнулся:

— Что верно, то верно. Но красота внутри — еще сильнее, она не дает покоя, пока ее не выпустишь. Ищете подарок девушке?

— Сестре.

Он почему-то сразу нахмурился.

— Не мне давать советы, господин, но сёстрам лучше дарить с примеркой. Девушка примет от жениха или друга почти что угодно, хотя это и не значит, что можно дарить ерунду. Сестра от брата требует больше. Родственные связи допускают споры о том, хорош или плох подарок.

— Что же вы предлагаете? — спросил я, вдруг поняв, что хотя разговор мне приятен, но я пришел сюда не за этим, а окружающее меня сверкание начинает ослеплять — еще чуть-чуть поварюсь в нём, и перестану различать красивое и уродливое.

— Можно привести сюда вашу сестру и дать ей выбрать самой. Или купить первое, на что упадет взгляд.

Но с этим он опоздал — мой взгляд падал на всё, а значит — не видел ничего, придавленный тяжестью блистающего великолепия.

Ювелир, кажется, понял. Пригласил:

— Подойдите сюда.

Подвел меня к задрапированному роскошной тканью углу, дернул за шнурок с кистями и поднял драпировку. За ней оказалась картина в рамке — чисто черное. Нет, не картина, просто натянутый на рамку косок темной бархатной ткани. Темнота исцелила, успокоила взгляд, очистила от замусорившего его сияния.

Но оно все еще было — за спиной, как угроза, как сила, которую нельзя не учитывать. Не окажется ли она сильнее?

— Задержите дыхание, — предложил хозяин лавки, — и пройдите вдоль стеллажей.

Я послушался. Далеко и долго идти не пришлось. У третьего же стеклянного шкафа я остановился и выдохнул. Он смотрел на меня, этот совершенно прозрачный гладкий браслет-кольцо. Сквозь него просвечивала золотистая ткань, на которой он лежал.

— Стекло? — спросил, кивнув на вещь.

Ювелир достал браслет, мгновенно нашел на нижней полке того же шкафа квадратную коробочку с мягкой шелковой подложкой, положил в нее вещь, протянул мне:

— Турский хрусталь. Поделочный камень. И не очень дорогой. Можно написать на браслете имя или выгравировать его.

— Пожалуй, не нужно, — я взял украшение.

Браслет оказался немного тяжелее, чем я думал. И намного красивее. Золотое и бриллиантовое сияние играло на гладкой поверхности, не ослепляя, а словно уходя внутрь.

— Как все прозрачное, наверняка понравится девушке, — улыбнулся ювелир. — Девушки смотрят насквозь чаще, чем мы мужчины. Хотя сами они бывают прозрачными, только если хотят.

Прямо как Риен…

Я рассчитался и вышел, держа а кармане приятно увесистый подарок, а в голове мысль, что гения вообще-то хотела нечто звенящее. У дверей пожилой господин беседовал с охранником. Знакомый — тот, что продал мне на «Сливном рынке» шкаф, кровать и стулья. Я вежливо поздоровался, старик ответил словом и улыбкой.

Через пол-улицы он догнал меня и пошел рядом так просто и естественно, словно мы были друзьями. И так же естественно начал разговор:

— Славный сегодня денек. Рассказать вам о городе? Знаю, вы поселились в Элкае не так давно… Тут много интересного, но чаще не на виду. Или, может быть, вас интересуют не достопримечательности, а люди.

Я не преминул добыть немого знаний:

— Очень интересуют. «Клуб треснувших чашек».

— О! — он явно испытал удовольствие — глянул с улыбкой доброго волшебника, которого наконец-то попросили подарить всем людям на свете по стаканчику мороженого, а не набитому золотом кошельку. — Выглядело безумно, да? В этом есть доля безумия, как в любом ритуале, который больше не имеет смысла.

— Если ритуал не имеет смысла, зачем его исполнять? — поинтересовался я, чувствуя, что сейчас получу ответ, но почему-то не радуясь этому.

— Остатки веры. Ритуал с чашками — наследие чумных времен. Вы слышали историю о рождении Третьего, как это рассказывают жрецы Двоих?

— Если вы о том, что Третий — эхо или тень неправильных молитв Двоим, то слышал. Только не понимаю, какие молитвы неправильные. Образца нет. Есть общепринятые тексты, но они не считаются обязательными при личном обращении к богам. «Сердце скажет, не слово».

— Именно. Но согласитесь, теория любопытная. Эхо молитв… Двое не помогали людям, и люди начали молиться Третьему или, если верить жрецам, некоторые молитвы сформировали нового бога. И Чума пошла на спад. Люди сами, несознательно, создали бога на случай беды. Как зовут плотника, если сломался стол.

Теория и правда была любопытная — такую я слышал впервые.

— Служители Двоих настаивают именно на том, что Третий — не самостоятельный бог, лишь отражение настоящих. И что сила его не в вере, а в моменте, — сказал я, пытаясь вспомнить об этом что-то ещё.

— Именно в моменте! В мире, где свирепствует Чума, во времена беды, он бог. А то, что люди его не забыли и все еще молятся и исполняют некие ритуалы… записанный где-нибудь на всякий случай адрес плотника успокаивает, пусть даже может никогда не понадобиться. И бог случая, который кончается вместе со случаем, вряд ли будет на такое в обиде… Но прошу прощения, лекции о религии слишком утомительны. Треснувшая чаша — символ Третьего, а чай холодный потому, что ничто не должно отвлекать, ни вкус напитка, ни его температура. И потом пьешь его и думаешь о Чуме и просишь несуществующего бога о том, чтоб такое больше не повторилось.

— Мне кто-то рассказывал другое, — заметил я. — Не помню точных слов… Что-то о принципе «все равно что-то вытекает, так пролей больше, и на другого».

Он снова засмеялся, тихо, необидно:

— Каждый расскажет свое, только бы не признаваться, что верит в магию ритуалов. И думаю, многие просят вовсе не о невозвращении чумы. Я даже слышал, что помогает. Но про это вам точно никто не расскажет. Суеверные люди. Но безобидные.

Пожалуй, всё сходилось. Но червь сомнения точил… вот именно, червь. При чем тут червь и звезда, Империя, если она тут при чем, и как тот мой визитёр мог знать про утреннего глашатая и его объявление?

Потом расскажу все это Риен, и, пожалуй, Ильвери тоже. Вместе как-нибудь разберёмся, если тут есть в чем.

По дороге на глаза попалась кондитерская и как-то сразу вспомнились дети. И мои, и здешние, хотя Вьюта сладкого не любила. Ну и чем ее тогда порадовать?

Оказалось, кондитерша, госпожа Си, знает чем.

— Так оно же не всё сладкое, господин Кирне! Вот есть соленое печенье, а вот пряные булочки — сахара чуть, даже не заметишь! А вот это вообще, — голос заговорщически понижен, — пирожное из каши! Моя Гизя не любила есть каши, но любила пирожные, и вот так я придумала ее кормить!..

Словом, я накупил столько, что мне даже была предложена помощь упомянутой Гизи, девахи с широкими плечами и ростом на голову выше меня, чтоб все донести. От помощи я отказался, но шагов через пятьдесят и пожалел: спина начала болеть от тяжести двух наполненных всяким корзин. Но я упрямо дотащил все до ворот приюта, а там мне помогли гулявшие дети. Помогли и были отблагодарены вкусностями из корзин — и им радость, и мне нести полегче.

Но что-то сегодня в приюте было шумно. Я заметил это не сразу, лишь когда угомонились разобравшие сласти детишки и стих шум крови в ушах. В холле оказалось пусто, за столиком никого. Зато есть где присесть, что я и сделал, не испытав особого облегчения — спина возражала теперь на любое движение. А потом вдруг сделалось совсем шумно — крики, вопли, аж уши заложило, хлопали двери или окна, что-то билось и звенело. По счастью, недолго. Кажется, я пришел невовремя.

Внутренняя дверь открылась и спиной ко мне вошла Заботливая Готти Илеш, повернулась — я уже решил, что сейчас буду громко выставлен, но она, кажется обрадовалась.

— Господин Кирне! Рада вам! Вы к девочкам?

— Конечно, — а к кому бы еще я тут мог прийти? Впрочем, ради разговора с ней о гениях — тоже… — Но может быть лучше позже?..

— Нет, что вы. Как раз сейчас лучшее время, — она снова открыла дверь, что-то кому-то сказала, закрыла и осталась ждать вместе со мной.

Вьюта и Лив пришли, скромно-одетые, с потупленным взором — в случае с младшей это показалось мне притворным — и мне было предложено прогулять обеих в недавно приехавший цирк или снова взять домой на пару суток. Я не имел ничего против цирка и пары суток, тем более остался один и стоило, пожалуй, найти себе компанию. Но вот так, сразу? Я оставался все тем же недавним приезжим, прожившем в городе не так много и не имевшим рекомендаций.

И все же — вот я подписываю очередную бумагу, а вот мы идем по городу ко мне домой, и да, все с теми тяжеленными же корзинками. И даже почти не говорим. Только Лив в самом начале, едва вышли за порог, сказала Вьюте:

— Вот ты как всегда.

Но та была занята, грызла то самое пирожное из каши и не ответила.