Глава 3. "Ты похож на короля"

В гостинице, где все, что могло, сверкало и блестело и все что не могло — тоже, уже собралось нимало народу. Столы и стулья были расставлены вдоль стены большого зала, освобождая место в центре, правда, не очень большое. Я занял чуть ли не последний оставшийся столик, заказал фруктов, послушал барда, певшего что-то не запоминавшееся. Все явно ждали сиянщика и коротали время, как могли. Кое-кто принес развлечения с собой, как компания из двух мужчин и женщины в мужском платье — они бросали разноцветные треугольники фирна; щелчки пластинок о дерево стола звучали так, что снующие между столиками служанки вздрагивали и косились на играющих. Я рассматривал место. Вряд ли гостиница была дорогой, но своеобразной — точно. По стенам псевдоколонны, вроде бы и лишние здесь, но смотрелось почему-то хорошо. На потолке над каждым столиком нарисована целая картина. Река и закат или море и закат, словом, обязательно вода и пламенеющее небо. Налюбовавшись вдоволь, решил еще понаблюдать за собравшимися зрителями, но тут как раз всё началось.

«Иллюзионист света» спустился вниз с маленьким квадратным чемоданчиком из дерева, ярко расписанным цветными треугольниками. Еще не старый, лет сорока семи, грузноватый, с очень яркими глазами; такие бывают у счастливых людей. Сценический костюм представлял собой обычный наряд горожанина, кроме, разве что, жилетки, с такой вышивкой, что я чуть не пропустил начало представления, рассматривая яркие, переплетающиеся вроде бы хаотично, но на удивление логично нити… Вернее, особой логики во встрече и расставании красных, синих и золотых нитей я не видел, но чувствовал — она есть, и очень хотел ее постичь… Оторваться от рассматривания удалось с трудом.

Пока я искал логику, среди залы поставили маленький столик, на нем свечу в подсвечнике; рядом небольшой табурет на который иллюзионист и поставил своей чемоданчик. Никаких слов, никаких объяснений или интригующих тайн — он просто открыл чемоданчик, немного погрел ладони у пламени свечи и взял в руки какую-то вещь из чемодана, что-то маленькое. Из рук иллюзиониста тотчас протянулись вверх и в стороны тонике острые лучики света, розовые и алые, пульсирующие в неровном ритме. Сиянщик повернул вещь, которую держал в ладонях, и лучи заплясали, вычерчивая в воздухе сияющие дуги. Изумительно красиво, полный до отказа зал наполнился восхищенными ахами. Перебирая пальцами маленькую вещь, иллюзионист заставил лучи вспыхивать и гаснуть, сплетаться, расплетаться, дышать.

Потом он положил вещь обратно в чемодан и достал другую. На этот раз я увидел, что это детская игрушка, деревянный волчок. От игрушки в воздух прянули озорные рыжие завитки, потом они превратились в зеленые «щетинки» на конце каждой из которых расцвел алый цветок.

Следующей вещью была фарфоровая чашка с отколотой ручкой. Над чашкой зависло лицо женщины потрясающей красоты, сияющее радостью и готовым вырваться смехом…

Представление длилось и длилось. Под потолком танцевали маленькие планеты, вокруг которых порхали огненные мотыльки и голуби, оставляя в воздухе светящийся след. Пронзительно зеленое око глянуло на всех, когда сиянщик взял в руки сплетенную из веревочек сову; целое представление развернулось, когда он поднял со дна чемодана сразу два предмета — клубок с воткнутой в него спицей и медный браслет с вставками из какого-то камня — полыхнуло голубым и алым, как рассветное небо, и в самом деле алого становилось все больше, оно вытесняло голубое. И даже после того, как сиянщик положил эти вещи, иллюзорный рассвет еще долго горел в воздухе.

Я забыл о гении. А она, судя по ощущению присутствия, была тут тоже и все видела. Но почему-то молчала, хотя обычно не стесняется комментировать. Я даже забеспокоился. Мысленно спросил: «Тебе не понравилось?». Она долго молчала, потом ответила: «Нет, почему же…» — и снова затихла.

Как раз в этот момент представление закончилось, иллюзионист вернул в чемодан последнюю вещь и начал говорить о том, что человека тоже можно заставить светиться, и пригласил желающих. Первым к нему вышел толстячок в аляповато-ярком наряде. Сиянщик коснулся его виска. Слабая бледная вспышка озарила залу и тот же погасла.

— Прошу прощения, господин, в вас очень мало сияния, — сказал иллюзионист.

Толстячок явно обиделся.

— Как же так, господин сиянщик? Вы извлекали свет из поломанной чашки, из камня и сухой ветки. Что же, я хуже всех этих ваших игрушек?

— Эти игрушки я собирал по всему свету, — строго заметил иллюзионист. — Сияют не они, а их сущность, след, который оставили на вещах хозяева или истории с их участием. Вот, например, монетка, — он достал из кармана серебряный кругляш. — Сейчас она не светится. Прошу, возьмите ее.

Толстячок принял монетку в свои руки, недоуменно глянул на иллюзиониста.

— А теперь давайте обратно, — сиянщик взял лим, и алая пульсирующая лоза обвилась вокруг его руки. — Это ваша обида, господин. Надеюсь, она не будет долгой.

Он сжал руку, и сияние погасло. Пристыженный толстячок вернулся на свое место.

Однако! «Мастер света» рискует распугать своей откровенностью всех зрителей. Или наоборот — привлечь их.

— Есть в этом зале еще храбрецы? — с улыбкой спросил иллюзионист.

Храбрецов хватало, несмотря на конфуз толстячка. Но и конфузов больше не было. Пожилой мужчина, вышедший из-за соседнего столика, полыхнул пронзительно синим, тонким узором, родившимся из единственной сияющей точки, распустившимся как цветок из бутона; девушка в платье служанки поразила всех оранжево-золотистым полем, над которыми парили звезды, волны ходили по нему как по морю; азартная женщина в мужском платье, что играла в фирн — ее вытолкнули вперед товарищи — от прикосновения сиянщика брызнула в стороны мириадами радужных колец. Она очень смутилась и тут же вернулась за стол, выговаривая решившим похулиганить друзьям.

И тут из-за спин зрителей вышла гения, принявшая привычной для меня и себя вид, короткостриженой худышки.

— А можно мне?

Сиянщик кивнул и взял ее за руку.

Что-то вспыхнуло, зазвенело и опять вспыхнуло, так ярко, снова пришлось зажмуриться. Кто-то из зрителей энергично высказался на том языке, от которого остались лишь бранные слова. Но открыв глаза, я не увидел нового чуда. Не было вообще ничего, никакого света. Все ждали, кое-кто тер обожженные первой вспышкой глаза, но ни волн, ни звезд, ни цветов под потолком не рождалось. На миг я подумал, что это правильно; гения только дает вдохновение, счастье видеть окружающий мир ярким, но для нее самой он тускл — это было единственное, что я знал точно, потому что она сама рассказала почти сразу. А потом — может, это и правильно, но несправедливо.

Сиянщик отпустил руку гении. Мне подумалось почему-то, что она немедленно сбежит — скроется с глаз, а потом примет свою обычную невидимую форму. Но она не спешила, сказала сиянщику несколько слов, в ответ на которые он кивнул и только тогда ушла за спины толпы. Я мысленно позвал — она не ответила. Ну что же, доверяя ей, не стану пытаться добиться отклика любой ценой. В конце концов она свободное существо и личность.

…Хотя кто-то может думать иначе. Я много слышал о тех, кто всячески использует гениев, для очень разных вещей. Самое просто — шпионство или убийства. Не представляю, что должна ощущать гения, посланная убить, скажем, конкурента в торговом деле. Рие не хрупкая впечатлительная девушка и не ребенок, и все же для меня она женщина, а с женщинами я привык обходиться мягко и с почтением. Может, это и помешало Елайн в меня влюбиться, а не только одна неприметная внешность. Может, нужен напор, показная храбрость? Один из тех, кого она любила — генерал моей армии, однажды перевернувший исход сражения. Второй, как ни странно, архивист. Значит, я для нее недостаточно отважен или начитан?

Хотя нет, на самом деле ничего это не значит, кроме того, что я до сих пор люблю Елайн.

Когда все стали бросать монетки в коробку, которую подносил зрителям сиянщик, я кинул золотой. Может, зря, обратил на себя внимание. Но мне показалось, что чудо стоило намного больше.

Выйдя на воздух, под голубое небо, я вспомнил почему-то о Лив и ее предложении. Что ж, в самом деле можно взять в дом ребенка, хотя насчет двух я, конечно, погорячился.

Приют нашел без труда. В приемную меня проводил суровый на вид страж, там встретила тоже суровая госпожа, высокая и худая дама лет сорока.

— Здравствуйте, я Кирне Алой, хотел бы взять ребенка на праздники. Ваша девочка, Лив, вчера заходила ко мне.

— Здравствуйте, — ответила она, садясь за стол и жестом предложила мне устроиться в кресле напротив. — Я Готти Илеш, Заботливая этого приюта. Кто-то в городе может дать вам рекомендацию?

Заботливая — это, кажется, та, что держит приют. А вот про рекомендации я так ничего и не придумал. Признался:

— Рекомендаций нет. Я в городе только месяц. Но обещаю, что не обижу ребенка.

— Наши правила запрещают давать детей людям без рекомендаций, — в общем-то она говорила правильные вещи, но при этом на лице Заботливой я читал и другое: госпожа Илеш может отдать ребенка и так, если… что? Если я покажусь ей достойным этого? Ну, попробую.

— Совершенно верное правило, госпожа. Только ведь главное не правила, а счастье ребенка, правда?

Ей пришло кивнуть. Будем считать это первой победой. И закрепим:

— Я могу оставить денежный залог… — Ее глаза тут же отразили подозрение и как бы не презрение. Ошибся. Попробую исправить: — Я сделаю все, что вы скажете. Но если сделать ничего нельзя, не буду спорить.

Она задумалась, но не недолго.

— Можно сделать так: младший ребенок и старший, который за ним присматривает, пойдут с вами, оба. Чтобы если что-то будет неправильно, большой увел маленького обратно. У вас есть пожелания? Хотите взять мальчика или девочку?

— Наверное, девочку. Или нет, — я подумал о Лив с ее тайной. — А ваша вчерашняя посланница тоже за кем-то присматривает? Может быть, ее и ее подопечного?

— Можно.

Она встала и выглянула в маленькую дверцу, прятавшуюся за гобеленом. Попросила кого-то:

— Позови Вьюту. — Потом повернулась ко мне. — Нужно подождать. Пусть ребенок сам скажет, что согласен, но вы можете ей и не понравиться.

Я кивнул, рассуждая о том, что мнения Лив, видимо, никто спрашивать не собирается.

Гобелен откинулся, вошла девочка лет семи, из тех, неприметной внешности детей, из которых вырастают настоящие красавицы.

— Вьюта, это господин Кирне. Хочешь пойти к нему на праздники?

Девочка серьезно осмотрела меня с ног до головы.

— Хочу. — Изобразила поклончик в мою сторону. — Я Вьюта, это от слова «вьют» — трава.

— Я Кирне… дядюшка Кирне…

— Ты не похож на дядюшку, — перебила она. — Ты похож на короля.

Бам! У меня в голове загудело. Вот так вот сразу…

Неверно, на мое счастье, истолковав мою остолбенелость, госпожа Заботливая строго сказала девочке:

— Вьюта, ты читаешь слишком много сказок. Все вокруг не могут быть принцами, королями и волшебниками! — потом повернулась ко мне. — Она постоянно выдумывает, но безобидно. Вчера назвала нашего повара Великим Волшебником, а неделю назад носилась с мыслью, что одна из воспитанниц — потерянная дочь короля.

Я понимающе кивнул — дети есть дети, их мир яркий сам по себе, но этого мало и хочется сделать еще ярче, или показать эту яркость другим. Однако, король — это все равно слишком близко. Спасение в том, чтоб сделать еще ближе, превратив правду в игру.

Я присел на корточки заглянул малышке в глаза.

— Ты права. Я король, самый настоящий король великанов. Ты не смотри, что мелкий. Пришлось уменьшиться, чтоб жить среди людей.

— Я знаю, — кивнула девочка. — Большого никто видеть не хочет. Ты мне подаришь что-нибудь?

— Вьюта! — прикрикнула Заботливая.

Я улыбнулся.

— Обязательно. Скажи, что ты хочешь. Отдать тебе корону? Правда, ты в нее целиком поместишься.

— Я придумаю, — пообещала малышка, кивнула мне и вышла.

Я потратил пять минут, чтобы перестать глупо улыбаться, глядя ей вслед. Только после этого смог попрощаться с Заботливой и выяснить, что должен прийти за детьми через два дня в полдень.

А дома я застал гению задумчиво сидящей в кресле.

— Ты разрешишь мне побыть человеком? — спросила она почти сразу.

— Разве я когда-то что-то тебе запрещал, Рие?

Она отмахнулась:

— Нет. Я хочу действительно побыть. Долго жить в этом доме как… например, твоя сестра.

Идея насчет сестры не была новой, так что я не очень удивился. Но уточнил, стараясь не коснуться лишнего:

— Долго это сколько? — И добавил, смягчая все еще грубый вопрос: — Я буду рад, если на месяц или два.

— Правда будешь? — словно проверяя, переспросила Рие. — Но у меня же характер.

— У меня тоже, — с улыбкой согласился я.

Она подумала и кивнула.

— Значит, завтра к тебе приедет сестра.

И опять исчезла, дав мне потерять ощущение ее присутствия. Интересно, где она, когда не со мной?