Глава 6. Без них и с ними

Наверное, это должно было случиться, и удивительно, что так поздно. Проснувшись утром и завтракая с моими тремя дамами, я вдруг понял, что тоскую по детям. Это было отчетливее и острее от того, что рядом были другие дети. Не мои. Да, Хиннани притворщица и хитрюга, и никто ее такому не учил. А Орше учили быть твердым и принимать разные решения, правда, недолго, всего насколько лет, и все равно он оставался мягким мальчиком. Кимма, ни в чем на него не похожий, погиб. И по нему я сегодня тоже тосковал. Но отменять свои планы не хотел и повел девочек на Детскую площадь.

Погода хмурилась и почти грозила дождем, так что на площади не было особенно людно, большая часть качелей свободна. Все их, штук десять разных, от «разлетайки», столба с сиденьями на цепочках, который надо было вертеть с помощью рычага, до обычной балансирки на двоих, были опробованы, и слишком быстро. Даже новомодная карусель, которую крутил «паровик», страшно шумевший и пыхтевший. И обычная площадка с фигурками, вращаемая парой лошадок. Все вчетвером мы прокатились на ней, но девочек больше заинтересовали лошадки, низкие, пятнистые, которых можно было покормить купленным тут же яблоком. В итоге праздника не получалось, хоть на площади продавали сладости, игрушки и развлечения вроде колец, которые надо бросать и ловить деревянными мечами. Может, дело в том, что у трех «дам разных возрастов» не могло быть одинаковых интересов, хотя на детской карусели с лошадками все катались с удовольствием. Но последний оборот ее словно смотал с них веселье или желание веселиться.

Спас нас всех, каких-то растерянных, не готовых отдыхать и радоваться, человек, дающий за пару медяков покататься на колесниках. Колесников у него было пар десять на разные размеры. И искусство катания надолго увлекло всех трех девчонок; я же не стал и пробовать, сел на лавку, наблюдать за попытками, победами и поражениями, за тем, как Лив почти сразу поняла, как нужно, Риен никак не могла усвоить, что не выйдет кататься так, как ходишь, и нужно делать совсем иные движения, и как Вьюта первым делом пристала к катавшемуся на площади мальчишке и попросила объяснить, как делать, чтоб не падать. Я чувствовал себя усталым и тяжелым. Отошедшая было тоска по детям вернулась. И как ни старался себя утешить, успокоить, уговорить, наконец, что у моих детей и без меня все будет в порядке, но дело было в том, что это у меня без них в порядке ничего быть не могло. По крайней мере, сегодня. Но какой-то выход должен быть, ведь живут как-то люди, потерявшие детей. Жил же и я, когда погиб Кимма.

Почему-то от этой мысли сделалось чуть легче, от мысли о Кимме. Воспоминание о мертвом не болело так, как память о живых, которых я, скорее всего, уже не смогу ни обнять, ни приветствовать. И пусть Елайн я отпустил сознательно — про детей такого сказать не мог.

Но если легче думать о Кимме… Я порылся и нашел хорошее светлое воспоминание. Почему-то им стал миг прощания, когда он уезжал на войну. И я, и Елайн понимали, что не отпустить его нельзя. Командовать армией он не станет, не захочет мешать опытным потомственным генералам, но сможет вдохновлять солдат, сможет разбираться в тактике и стратегии боя, изучать людей в крайних обстоятельствах, какими была и будет война. Кимма улыбался, когда готовился уезжать. Почему-то я не мог вспомнить его слов, но помнил улыбку. И то, как он уходил в закат, сказочно-красиво и навсегда.

…А потом как-то сразу, рывком, я перестал видеть катающихся девчонок и снова увидел сына. Он лежал на траве, судорожно дышал, зажимал рукой рану на боку. Кимма не лез на войну, война нашла его засадой, убившей всех его спутников сразу, а моего сына позже. Ненамного позже, как сказали потом лекари. У него было, быть может, десять минут.

И в этих минутах Кимма был не один; рядом с ним сидела хорошо знакомая мне худая коротко-стриженная девушка, что-то говорила умирающему, от чего напряженное лицо расслаблялось, словно слова гении уносили боль. Наверное, они могли это.

Потому что миг спустя, когда я снова стал видеть площадь, Риен, уже сидящая рядом, босая, растиравшая усталые ступни, сказала:

— Ему не было страшно. Я взяла себе его страх.

И моя боль тоже утихла.

— Спасибо. — Голос все же оказался хриплым, как у сына в видении. — Спасибо, Рие.

На язык просились тысячи вопросов, вроде почему она не предупредила о засаде, или с кем еще гения была из моей семьи, или сколько еще у нее тайн. Но она в конце концов не всемогущая и не всеведущая, чтобы углядеть хорошо спрятанных людей. И потом, гения сделала что могла, даже больше. Была с Киммой, смертельно раненым, до конца и указала мне на предателя, который продал северянам информацию о том, что наследный принц прибыл в расположение армии и собирается ездить вдоль всего фронта. Так что я ничего не спросил, кроме главного:

— Что я могу для тебя сделать, что такого… важного чтобы это сравнялось с твоим или хоть попыталось?

Она улыбнулась.

— Пока ничего. Или если я подумаю… то порошу, чтобы ты не прогонял меня, когда или если я окончательно стану человеком.

— Думаешь, я смог бы тебя прогнать? — Сама мысль была какой-то… дикой. Неестественной. — Нет. Я не прогоню тебя. Честное ко… честное человеческое. Но если можно, скажи, как ты это сделала? Почему я вдруг увидел?..

— Передала тебе свои воспоминания, потому что тебе они нужнее, вот и все.

Откуда-то раздался мелодичный звон. Я прислушался. Хм. Та́-та, та́-та, ти́-ти-ти, та́-та та́-та. «Вести, вести, слушайте с нами вместе!». Некоторые из посетителей парка заинтересовались, мои девицы тоже, да и два часа катания подошли к концу. Мы сдали колесники и отправились послушать вести. «Может, из дворца», — мысленно сказала гения. Ну да. Мне было бы интересно узнать хотя бы то, что сообщают всем.

Вестник-глашатай очень старался. Мы услышали его задолго до того, как подошли к вестовому кругу в центре площади.

— …Через два дня! Коронация состоится… король Орше выйдет к народу и каждый сможет увидеть своего короля и услышать напутствие монарха народу, священные обещания и клятвы!

Ну что же, мысль хорошая. Король обычно дает священные клятвы в храме. Орше решил сделать их публично… или, скорее, повторить перед народом.

— Увидеть… — повторила Лив. — Увидеть короля…

— Желающих будет много, — заметил я, вспомнив свою собственную коронацию и площадь под балконом, куда я вышел показаться народу и произнести речь. — Даже слишком.

Она словно не услышала.

— Через два дня… А вы не поедите?

— «Ты», — напомнил я. «Ты», а не «вы». Не знаю пока.

Хотя чего там было не знать. Мне не стоило лезть в столицу даже несмотря на измененное лицо. Или изначально стоило поселиться подальше...

«Думаю, ты прав, — так же мысленно сказала гения. — Но вряд ли смог бы иначе. Не захотел бы отдаляться от своих… тем более если кто-то захочет найти тебя, он найдет». — «Думаешь, не все поверили в смерть короля?» — «Все, кто должен был. Но иногда этого мало».

Лив все еще смотрела на меня и, кажется, ждала ответа, хотя я ей уже ответил.

— Не знаю, — повторил я. — Если ты намекаешь, что можно взять в столицу и вас… Не отпустят же.

— Можно спросить, — заметила девушка.

Не моля, не прося… но как описать чувство, когда понимаешь, что если не попытаешься, что-то рухнет, разбившись вдребезги и больше его не починишь? Что даже если не получится, то ничего, и единственная настоящая неудача — это не попытаться? Дети… даже когда они чужие, не всегда выйдет им отказать. И, наверное, хорошо, что мне не придется жить совсем без детей, пусть даже эти — не мои.

И я смирился, ощутив облегчение о принятого решения:

— Хорошо, давай спросим у госпожи Заботливой.

Черед полчаса оказались у дверей приюта. Я потоптался дверей, рассуждая, надо ли брать с собой детей.

— Я присмотрю за ними, — сказал гения, отпуская и меня, и мои сомнения.

Заботливая Готти Илеш приняла меня в том же кабинете — словно и не уходила оттуда. Три минуты — чтобы изложить свое дело. И одна минута, чтобы получить разрешение.

— В пределах ближайших трех дней вы совершенно свободны. Можете свозить девочек в столицу, мы иногда вывозим детей в соседние города, для расширений кругозора. залогКстати, кто из них придумал эту поездку?

Я задумался. Придумала, пожалуй, Вьюта. А жаждала — Лив. И как отвечать?

— Вьюта, — я выбрал самый простой ответ. — Но заинтересована в поездке Лив.

— Хорошо, езжайте. В три дня вы не уложитесь скорее всего, но ничего страшного, если девочки не против побыть с вами подольше.

Меня удивила легкость разрешения и разница: сначала Заботливая требовала поручителя, теперь не требовала ничего, словно вдруг стала мне доверять.

— У Лив есть свои деньги, — добавила она. — Спросите у нее, дайте возможность самой заплатить за что-то. И, наверное, лучше выехать сегодня.

По пути домой, обдумывая ситуацию, я понял, что она права. Было около четырех дня и ждать до завтра никакого смысла. Лив услышав про разрешение, не выказала радости, зато пошла очень быстро, и нам пришлось за ней поспевать.

— Не торопись! — наконец прикрикнула на нее Вьюта. — Если будешь спешить, никуда не успеешь.

Девушка пошла медленнее, но надолго ее не хватило. Зато приостанавливаясь, чтоб отдышаться, я подумал, что для начала неплохо бы узнать, идет ли сегодня вечером рейсовая карета на столицу. Оставил гению вести девчонок домой и свернул к станции.

Расписание на стене «дома карет», длинного здания с арками и колоннами у главной дороги, рассказало мне, что на столицу идет вечером, через два часа, не какая-то там, а скоростная «рейсовка». Два часа на сборы, это, конечно, много, но я предпочел повернуться и отправится обратно очень быстрым шагом.

Дома застал клиента, мужчину с небрежно и очень коротко остриженными волосами. Его уже занимала Вьюта, что-то рассказывала, но замолчала, когда я вошел. Гость вертел в руках одну из ракушек, при виде меня улыбнулся и встал.

— Вам нужна помощь? — спросил я обреченно. В последнее время клиенты приходили только невовремя.

— Нет, что вы, ваша девочка уже помогла, — он порылся одной рукой в кармане, вторая все еще сжимала раковину, достал колечко, по виду золотое, и положил на стол. — Благодарю. Я уже ухожу.

— Нет, — остановила его девочка. — Нужно оставить ракушку. Волшебство нельзя украсть.

Он положил вещицу на стол, извинился и наконец ушел.

— Волшебство? — спросил я у Вьюты. — Ты сказала ему, что раковина волшебная?

— Нет, что все они волшебные. Так было быстрее. А то он бы не дал нам сегодня уйти.

— Но врать вообще-то было не обязательно, — заметила Риен, выходя в залу.

— А я и не врала! — заспорила малышка. — Все, что скажешь, может стать правдой. Или оно уже правда, только ты пока не знаешь. Мы уже сейчас поедем?

Я рассматривая плату — кольцо оказалось плетеным, тонким и очень красивым. Что-то мне не нравилось в словах Вьюты. Она могла, конечно, выдумать что угодно, и вряд ли бы оно повредило. И была права, клиента стоило поскорее спровадить. Но…

— Мы можем выехать сегодня? — это спросила уже Лив, присоединяясь к нам.

И я вспомнил, что у нас немного времени на сборы.

— Поедем. И, наверное, прямо сейчас. У тебя правда есть деньги?

Она ушла и вернулась с сумкой, откуда достала немаленький кошелек.

— Хочешь воспользоваться своими деньгами?

— Хочу. Можно, я куплю нам с Вьютой билеты в рейсовую карету?

Я не был уверен, что ей хватит своих денег. Но разрешил.

И тут удивила гения — позвала на кухню выпить чаю, и едва я сел за стол, сказала:

— Я думаю ехать ли с тобой.

Я дернулся было задать удивленный вопрос, а потом вспомнил о ее праве на свободу и о том, что она сделала сегодня для меня.

— Как хочешь. Я приму любое твое решение. — Я помолчал. — Но интересно, ты просто не хочешь или?..

— Тоже не знаю пока, — сказала она. — Понимаешь… быть человеком — это совсем другие связи и чувства. Может, мне стоит заново посмотреть мир глазами человека или не надо возвращаться туда, где убили твоего двойника…

Я не понял, при чем тут это. Но не спросил.

И что-то, может, мое молчание, позволило ей принять решение.

— Я остаюсь.

Я уже ничему не удивлялся.

— Хорошо, как хочешь. Присмотри за домом.

— И не только за ним.

Оказалось, девочки уже собрались, осталось собраться самому. Много времени это не заняло.

Погода решила стать лучше к вечеру, так что приближающееся к закату солнце сделало воздух теплее, а мир ярче. В итоге мы успели насладиться прогулкой, прежде чем оказались сидящими в большой рейсовой карате на восемь человек, путь и все формальности, вроде покупки билетов, как мне показалось, заняли лишь минуту. Лив больше не спешила, а я-то ожидал что она помчится к станции бегом.

Карета была обычной для рейсовой, разделенной на переднюю и заднюю стороны, в каждой по четыре пассажира. Так что мы получили спутника, горожанина с добродушным лицом, который, едва сев в карету, достал из-под жилетки знак-амулет Двоих, и сжимая в руке кружок, разрезанный на чуть смещенные относительно друг друга половинки, забормотал дорожную молитву:

— Легкого пути и короткой дороги дайте нам, Небесные покровители, оберегите от лихих людей и лихих цен.

Насчет цен он немного опоздал — место в скоростной рейсовой стоило немало; я позволил Лив заплатить за нее и Вьюту, и как ни странно, девушке хватило денег, но кажется едва-едва. За себя заплатил сам, мысленно вздохнув.

Карета мягко покачивалась и едва слышно поскрипывала, почти музыкально, приятно для слуха. Вьюта ерзала на сиденье, словно ей было неудобно. Наш спутник отчего-то принял это за беспокойство или страх.

— Ничего не бойся, малышка, боги с нами и не допустят дурного, — сказал он.

Девочка с явным неодобрением поджала губы и взяла Лив за руку; та, имевшая до этого сонный вид, встрепенулась:

— Вы правда думаете, что боги слышат молитвы? Что у них нет других дел, кроме как выполнять все наши желания?

Будь горожанин в самом деле религиозным, он бы оскорбился, а этот улыбнулся:

— Да, верю. Но завидую тем, кто не верит. — И пояснил: — Когда-то я хотел стать жрецом, но не получилось. Испытание прошел почти легко, но во время разговора жрец-принимающий сказал, что веры у меня достаточно, а вот неверия не хватает. А оно нужно обязательно, чтобы правильно служить богам и не быть при этом слепым.

— Звучит как богохульство, — заметил я.

— Ага. Но от него так мысли проясняются! Оказалось, что я многого не понимаю.

Вьюта фыркнула:

— Это заметно.

Совершенно взрослое бескомпромиссное замечание из уст ребенка могло бы сбить с ног, но и для этого наш спутник был, похоже, слишком добродушным.

— Вот-вот. Если даже ребенку заметно… но мне не только отказали, а еще разрешили задать мучающие меня вопросы веры. И я спросил знаешь что? — Он подмигнул Вьюте: — Почему можно ударить человека, а потом пойти покормить приблудного пса и второе перекроет первое, боги простят?

— Потому что боги больше ценят сознательные решения, — сказала Лив уверенно и серьезно. — Ударить кого-то можно и не думая и потом пожалеть. Но никто не жалеет, что кормил собаку.

— Да, как-то так. Тогда я решил докопаться и возразил — что за торг с богом? А жрец мне: ничего подобного, торгуешься всегда только с собой, никакой бог в такие вещи не полезет, потому что это касается только самого человека. Он сам может решить после того, как пса покормил, что поднимать руку чтоб ударить это… нехорошо. И с прощением так же — не богиня прощает, а ты сам себя, если можешь.

— Но в итоге может получится, что один раз простил, другой нет… а результата никакого, — сказала Лив. — Ничего не сделал и не изменил. Лучше было бы покормить пса.

— Потому что богов, может, и вообще не существует, — влезла Вьюта.

Вот тут наш спутник обиженно заморгал.

— Но должно же что-то быть. Иначе ведь все бессмысленно…

— Но вы же сами говорили, — в голосе Вьюты было недетское ехидство, — бог не лезет в то, бог не лезет в это. А если вы все сами, зачем вам боги?

Горожанин не нашел, что ответить. Посмотрел на меня.

— Как вы смогли воспитать такого безжалостного ребенка, господин?

Я не мог сказать, потому что воспитал обеих не я, и сам был ошарашен.

Внезапно захотелось спать — так сильно, что я едва успел подложить под голову плоскую подушку, которая лежала на полке над сиденьями и сесть так, чтоб во сне не свалиться с мягкого кресла. И кажется, сонливость свалила не только меня: последнее, что я видел, это горожанин, с закрытыми глазами привалившийся к обитой кожей стене кареты.