Глава 4. Шкаф и всё остальное

Риа разыграла «приезд сестры» всерьез: ближе к полудню следующего дня подкатила откуда-то в экипаже с двумя большими дорожными сундуками.

Я вышел встречать. Узнать ее еще было можно, но скорее по ощущению, чем по виду. Гения осталась короткостриженой, но для чего-то сделала себя кареглазой красавицей, светловолосой, с нежной даже на взгляд кожей и изящно очерченными губами. С тонким станом, естественно. Если манеры будут такими же тонкими…

— Привет, братец, — с легкой ехидцей и явным удовольствием — я не скрывал удивления от ее решительно нового вида, — сказала она. — Почему не встретил?

Я удивленно воззрился на нее. Так, значит?

— Может потому, что ты забыла написать, что сегодня приезжаешь?

Она поморщилась.

— Курьерская почта. Быстрее голубями присылать, даже слепыми и бескрылыми…

Возница, спустивший на землю оба сундука Рие, мялся у нее за спиной.

— Дай ему денег, — попросила «сестра». — Я потратилась в пути.

В общем-то я видел, на что потратилась гения — на шикарное платье, с высоким вышитым воротником и жемчугом на лифе, синее с серебром. Пожалуй, слишком громоздкое для такой фигурки.

Что я ей и сказал, как только отпустил возницу и внес в дом дорожные сундуки, оказавшиеся нетяжелыми. Риен вначале заспорила, но неожиданно быстро сдалась:

— Наверное, ты прав. Просто… красивое же. Покажешь мою комнату?

Я чуть не брякнул, что она может взять любую из двух свободных. Гения выглядела неуверенно — слишком много взглядов по сторонам, слишком часто ладони сжимались, сминая ткань юбки, слишком непривычное для нее быстрое согласие со сказанным мной. Наверное, ей было пока неуютно в новой роли, которую теперь придется играть постоянно.

— Конечно. Пойдем, — сказал я, решив подарить ей как можно больше внимания. — Покажу тебе всё, что есть в доме.

И показал.

Долго выбирать она не стала, сразу остановилась на меньшей комнате, той, что с постелью… а большую надо бы приготовить для детей, там не было ничего кроме пары стульев.

— Мне подходит, — Рие присела на скромную кровать с простыми деревянными спинками. — А вещей у меня пока мало, все и на стуле уместится.

— Ну нет, — не согласился я. — Сейчас перенесем сюда твои покупки и пойдем купим платяной шкаф и все остальное.

Она хихикнула:

— Сундуки почти пустые. Так, пара шарфов… Я взяла деньги из твоей шкатулки, но немного. Кроме платья почти ничего не покупала.

Я подозревал, что монеты на «переезд» она позаимствовала у меня, так что не удивился. Разве что тому, что Рие не сотворила красивое платье из ничего, как делала, когда притворялась фрейлиной. Гения могла бы и просто взять, что пожелает, войдя невидимкой в любую лавку, но воровать ненавидела даже больше, чем я воров. Однажды во время очередного бесконечно-нудного дворцового турнира в сорно я в шутку предложил ей умыкнуть с доски последней пары игроков фишку — чтобы наконец-то игра закончилась. Рие со мной потом две недели не разговаривала.

Однако, ей же понадобится полный гардероб. Придется снова раскошелится. Впрочем, траты мне пока не страшны. Главное, чтобы никто не помешал; этот день принадлежит нам с генией, а не людям, которым больше некому пожаловаться на жизнь.

— Пойдешь со мной за покупками? — спросил я, ожидая, что Рие сразу согласится.

Но она помолчала, кусая красивые губы, и только потом ответила:

— Пожалуй. Только ты выйди, я переоденусь.

Пришлось выходить.

Пока она переодевалась, я проверил шкатулку. Риен и правда взяла совсем немного, я же не стал жадничать и ссыпал остаток в кошель, да еще добавил из запасов с полки ниже, куда сложил принесенные с собой деньги. Однако, стоит сделать в доме тайник… или отыскать его. Можно попросить гению, она гениально находит скрытое. Но это потом.

Зато, снова увидев набор ракушек, я вспомнил, что хотел оставить на столе нечто для рук взволнованных клиентов, выгреб раковины, что помельче, отыскал для них деревянную плошку, ссыпал туда и поставил на стол. Даже полюбовался — словно тут и было.

Рие вышла ко мне в платье попроще — золотисто-коричневом с зелеными вставками, скромном и простом, а короткие волосы убрала под сетку с обручем.

— Ты красивая, — не удержался я.

— Это не настоящее, — она тронула ткань платья. — Но другого пока нет. А ты не переоденешься?

— Зачем?

— Просто… так интереснее.

Но мне не для кого было делаться интереснее, к тому же я спешил сбежать из дома до прихода клиента внимателя — их не было уже сутки, так что мало ли, — просто снял с вешалки плащ, подумав, отдал его Риен, а сам прихватил легкую накидку, все же осень.

Поход за покупками представлялся мне чем-то вроде переговоров, которые обязательно надо провести, и никто за тебя этого не сделает. А оказался он скорее охотой. Для начала за мебелью.

Мебельная лавка нашлась сразу, но во-первых там не оказалось готового платяного шкафа, во-вторых удивили цены и немножко сам торговец. Похожий на колдуна из сказки, высокий и тощий, с острой бородкой, он обхаживал нас с генией, пока Рие не спросила, почему вся его мебель такая «причудливая». Подмеченная генией причудливость — перебор с деревянными финтифлюшками и пузатостью шкафов, комодов и даже стульев — сильно мешала воспринимать все это как мебель, которой можно пользоваться, а не как курьезный музейный экспонат. Некоторые вещи были неудобными — узкие и длинные полки, или шкаф-тумбочка, словно сделанный для карлика.

— Разве вы не видите? — словно удивился торговец. — Это же почти волшебство! Мебель не должна быть просто мертвым предметом, а тут, у меня, она живая…

И еще минут пять с нехорошо блестевшими глазами нес какой-то бред о живых вещах, которые понимают хорошее отношение и становятся тем, что нужно хозяину.

— Нет, — перебила его Рие. — Ваши цены, к сожалению, слишком живые для нас.

Торговец, как ни странно, не возмутился.

— Хотите упустить шанс купить живое за мертвое — ваше дело. Ступайте на «Сливной рынок», там вас точно все устроит!

Мы не спорили и вышли, ничего больше не обсуждая, но едва свернув за угол остановились.

— Странный какой-то. Подумал бы, что он пьян, но вином не пахло…

— Скорее под «травкой», — предложила Ри. — Помнишь того парня, сынка постельничего? Тоже нес ерунду с самым серьезным видом.

Я кивнул; на «травку» было больше похоже, хотя и «травкой» от торговца не пахло, а сын моего постельничего вонял довольно ощутимо. И нес не столько чушь, сколько стихи. Что-то помнилось до сих пор — «Можешь не замечать, но мир твой уже не тот. Если сорвешь печать — с места тебя сорвет». Оказалось, парнишка и пристрастился к «травке» от бессилия — папа не пускал в столицу, учиться на пиита, хотел удержать при дворе ради карьеры. Когда стража взяла парня в непотребном виде в одной их тайных курилен, постельничий нижайше попросил меня поговорить с сыном… а в итоге пришлось говорить с отцом, убеждая отпустить отпрыска, куда он хочет.

— Это серьезнее. Если тут есть «подтравник», значит есть и поставщик «травки». Интересно, местная стража в курсе?

— В тебе опять проснулся монарх, — усмехнулась Рие. — Не беспокойся. Разберутся без тебя. Нам надо мебель купить. Хоть шкаф для свечей, которые у тебя занимают половину кухни.

Я в очередной раз подумал, как так вышло, что гения вроде бы не ходила по дому, но успела заметить непорядок. Сын свечника в самом деле доставил товар вечером, но очень поздно. Бутыли с горючкой я поставил в кладовку, но места для свечей не хватило, и пришлось оставить их на кухне.

Мы обошли еще несколько мебельных лавок, но зря. Можно было найти и дешевле, и удобнее… Но я вдруг понял, что в доме на улице Часов проведу, вероятно, всю оставшуюся жизнь. Значит надо обставить дом не просто мебелью, а той, что будет радовать и видом, и удобством. Что думала гения, не знаю, но не возражала, когда я отвергал очередное предложение купить «шкаф, который будет служить вам двести лет и еще двадцать!».

В итоге мы все же попали на тот самый «Сливной рынок», оказавшийся площадью, тесноватой от навесов, под которыми ютился очень разный, но явно не новый товар. Одежда, книги, инструменты простые и музыкальные, какие-то неопределенные вещи… И тут мы нашли сначала его — большой, скромный, но понравившийся нам обоим шкаф, а потом ее — кровать с балдахином.

Едва увидев это чудо, которому не хватило места под тентом, я снова вспомнил о детях. Они придут ко мне не только на день, но и на ночь; детям нужно где-то спать. А тут такое… ножки в виде древесных стволов превращаются в столбики спинки, а затем в стойки, наверху разделяющиеся на ветви и соединяющиеся в раму — как деревья переплетаются ветками. Золотисто-розовый, несколько мятый, но все равно красивый балдахин с узорчато-дырчатыми краями. Ширина кровати впечатляла. Две девчонки точно поместятся, да еще, пожалуй, останется место.

— Сколько? — спросил я к сидевшего рядом на стуле — кстати, тоже с ножками-стволами дерева — хозяина, старичка с книжкой.

— Как сговоримся, — ответил он. — Я хотел бы двенадцать золотых.

— Сколько? — ненатурально возмутилась гения.

И принялась отчаянно торговаться, хотя мне это было не нужно. Зато Рие явно доставляло большое удовольствие, и я не стал ей мешать. Она оказалась умнее и выторговала так же и стул, вернее, оба — второй из того же набора «ножки-стволы» прятался за кроватью. И узнала, что есть еще два шкафа и стол. Мы согласились прийти завтра посмотреть оставшуюся мебель, а пока заключили сделку, отдав деньги довольному старичку, уступившему гении четыре золотых, но взявших два за стулья, и наняв бойких и впечатляюще-мускулистых мужиков, подтянувшихся к нам, как только начался торг, и оказавшихся тяжельщиками, доставщиками всего, чего одному человеку не унести.

По дороге мы пару раз останавливались у платяных лавок. Рие заходила внутрь и быстро возвращалась с покупками. В итоге дома мы вместе с мебелью и прочим оказались раньше заката, оба довольные удачным днем.

— Я устала, — заметила Рие, после того, как поставившие мебель на ее места тяжельщики ушли, получив плату. — Но мне нравится.

И села в кресло, вытянув ноги.

— Нравится усталость? — переспросил я, садясь в соседнее.

— Нет, делать. Прибавлять к себе все, что делаешь, — она посмотрела на меня чуть смущенно, но смущение, редкий гость на ее лице или в словах, тут же сменилось раздражением: — Я не смогу тебе объяснить, захочешь — поймешь сам. Ты все видел там, в гостинице, с сиянщиком. От меня — одна вспышка и больше ничего. Я могу очень много. Я участвовала во многих историях. И получается, что они не оставили во мне следа. Может, потому, что это были не мои истории.

Я осторожно кивнул. Хотел же об этом поговорить, но гения заговорила сама. Главное, что она не обиделась, не оскорбилась на отсутствие светового представления, а сделала вывод — надо что-то менять.

Но продолжать этот разговор не собиралась.

— Твои гостьи полюбят новую кровать, — сказала Рие с улыбкой, превратившей раздраженное лицо в приятное, пусть и все еще незнакомое мне и непривычное. — кое в чем тот торговец-«подтравник» прав — вещи не просто вещи, если дарят вдохновение. Как твое любимое кольцо.

Гения отличалась чудесной памятью; я уже почти забыл свое кольцо с маленьким изумрудом, подарок одного хорошего человека из дипломатов, которого потом убили. Человек умер, кольцо потерялось — и что осталось, кроме памяти?

Минута показалась мне походящей для вопроса, ни разу не заданного за двадцать лет.

— Рие, откуда приходят гении? И что они такое?

Хотел один вопрос, а вышло два, связанных друг с другом так плотно, что не разорвешь.

Гения помолчала, я старался услышать, понять, если ли в этом молчании напряженность. Как будто не было. Значит, она ответит, только сначала выберет слова.

— Не знаю, говорить ли тебе, — призналась она. — У людей есть странное свойство. Когда они что-то придумывают, то в итоге чаще всего оказывается наоборот… Помнишь, как мы встретились?

— Конечно. Империя, договор, испытание ядовитой травой. Не было никакого выхода, а умирать не хотелось…

— Сейчас ты сказал бы «умирать так бесполезно», — улыбнулась она. — О чем ты думал тогда, кроме жизни и смерти?

— О чуде, — честно признал я. — И молился, конечно. Одну минуту моя вера была такой, что я готов был на всё. А после я переставал верить вообще. Так и метался… И было пусто. И с верой, и с неверием. А потом пришла ты и заполнила пустоту.

Она снова улыбнулась.

— Вот об этом я и говорила. Когда люди что-то выдумывают для себя, чаще всего все наоборот…

— Но я не выдумываю!.. — начал спорить я.

В этот миг в дверь постучали. Наверное, первый за сегодня клиент внимателя. Захотелось не открывать; пусть вернется завтра, если так нужно. Сейчас у меня нет желания заниматься выслушиванием чужих историй — надо разобраться в своей. Но гения поняла и не одобрила.

— Открой, — попросила она, становясь прежней, строгой и требовательной.

И я подчинился.

Гостем оказался не клиент, а госпожа Заботливая. Было еще не поздно, но солнце садилось; внезапный визит в такое время мог значить только одно.

— Что-то случилось? — забыв поприветствовать ее спросил я.

Она успокаивающе улыбнулась:

— Ничего страшного, господин Кирне. Вы можете, если хотите, не дожидаться дня Белых Звезд, а забрать детей завтра. Это даже предпочтительнее.

Я не удержался и задал вопрос:

— Почему?

Заботливая пожала плечами и ответила, не глядя в глаза, и оттого — неубедительно:

— Дети слишком сильно ждут. И боятся, что вы передумаете. Лив это переживет, она уже взрослая. А Вьюте рано испытывать такое. И потом, ведь вам она понравилась?

Вот на этом вопросе она посмотрела в глаза. И я честно признал:

— Очень понравилась. Хорошо. Заберу их завтра в три часа пополудни.

— Благодарю, — госпожа, так и не вошедшая в дом, развернулась и пошла назад.

Я проводил ее взглядом до калитки и вернулся к гении.

— Значит, завтра, — кивнула она, умевшая слышать все, что нужно, и немного больше.

— Да, завтра.

И больше мы не разговаривали о важном, если не считать обсуждение, что и как нужно сделать перед приходом детей. Словно миг для того, так нужного мне разговора, выпорхнул за дверь пестрой бабочкой и теперь надо было ждать, когда вернется, долго и терпеливо, день за днем.

* * *

Я не привык ложиться так рано.

Сон не шел. После так и не законченного разговора с генией слишком близко подступило давнее прошлое, словно хотело или могло дать мне нужный ответ.

…Я не спросил у отца почему он посылает меня. Понятно же, почему: договор с империей слишком важен. Я спросил, что мне делать, если не получится. И отец-король ответил «Все, чтобы получилось».

Для начала пришлось надеть маску из мягкого, почти как ткань, золота, прикрыв нижнюю часть лица. Маска прилегала неплотно и давала свободно говорить, но голос делался чужим и глухим. Перед приемом у императора у меня был лишь час, чтобы, запершись в отданной мне и остальной делегации, согласно местным обычаям, левой половине императорского дворца, потренироваться говорить как можно более внятно.

…Император и все его придворные выглядели длинными и тонкими за счет прямых одежд и высоких головных уборов из шелка и стекла. У мужчин были слегка подведены золотой краской глаза. У императора — белым. Женщины, почти не накрашенные, терялись на их фоне. Войдя в залу с длинными причудливо изогнутыми рядами придворных, каждый ранг в своем цвете, я все рано увидел первым именно императора, и он показался мне фантастическим существом. А когда подошел к трону и существо заговорило со мной, прошедшим через весь зал и все взгляды и чувствующим себя ободранным этими взглядами, стало еще фантастичнее, потому что из-под его белой с перламутром маски голос выходил звучным и прекрасным:

— Приветствую будущего правителя и посланника мира. Надеюсь, первый будет мудрым, а второй храбрым, и оба подарят нам созерцание красоты.

— Благодарю, ваше императорское величество, — голос не предал ни сейчас, ни потом.

Правда, на приеме со мной и остальными посланцами мира из Нешта почти не разговаривали, но позволили танцевать с любимой дочкой императора, крошкой лет десяти. Я отчего-то счел это добрым знаком и той самой красотой, на созерцание которое намекал император.

В общем-то то прием не отличался от привычных мне, разве что было тише. Придворные не галдели. Легкая еда и легкие увеселения, недолго, пара часов гулкой полутишины большой залы приемов, такой же высокой, как правитель, украшенной узкими лентами с вшивкой — причудливыми гербами и знаками. За два часа я успел рассмотреть украшения вельмож. Глиняные подвески-амулеты — круглые и треугольные, с камнями и без, кольца и серьги из простых металлов, а иногда стеклянные. Впрочем, золота и серебра хватало тоже.

Потом прием закончился, но я не вернулся в свою половину дворца. Меня проводили к императору, меня одного, оставив где-то за тысячей дверей остальных дипломатов.

Император снял белое с серебром длинное парадное платье, но остался в белом же халате. И оставил маску. Он сидел за столом и что-то писал. Сразу без церемоний и прочего, экономя мое и свое время, сказал:

— Империя согласна на мирный договор. Нас устраивают все пункты.

Еще б они не устраивали, будучи трудом чуть ли не двух поколений переговорщиков.

— Благодарю, — ответил я и поклонился, думая: «Вот и все. Все получилось». Из-под золота, прикрывавшего рот, это прозвучало глухо, едва ли не на грани приличия.

— Можете снять маску, — сказал владыка империи, глядя прямо… так прямо что в этом взгляде или чем-то еще я вдруг прочел правильный ответ. Или мне его шепнул сквозняк, вдруг прилетевший ниоткуда в запертую комнату.

— Нет, благодарю.

Сквозняк нашептал кое-что еще, и мне вдруг стало понятней многое: во-первых, маска императора была таким же артефактом, как странные глиняные и стеклянные украшения вельмож, одним из пресловутых имперских, которые якобы создавал для имперцев Третий, признанный ими, но не нами бог, брат Двоих. Во-вторых, сейчас меня будут испытывать. Вернее, уже начали, предложив снять маску и тем самым перечеркнуть имперскую традицию.

— Я верю словам, — совсем другим тоном сказал император и положил ладонь на бумагу на столе. — Но любуюсь делами. У наших стран есть желание дела и много слов по этому поводу. Нужен тот, кто первым сделает красивое, то, чем можно будет любоваться.

На миг мне показалось, что меня хотят женить. А что, соединить две династии — это достаточно красиво… В семнадцать лет, правда, рано, но возможно. А потом сквозняк насмешливо шепнул мне два слова, и я ощутил холодок по всему телу. «Ты в империи». Да. Я в империи. А тут ценят красоту жизни и смерти, и всего опасного.

Но я сказал:

— Хорошо. Я сделаю для вас красивое.

…Посмотреть на это пришло совсем немного людей. Двое из группы моих сопровождающих — боги знают как и почему выбрали незнатного, но сдержанного и умного младшего советника Ти и поэта, империя требовала чтоб в делегации обязательно был поэт. Старый и молодой, и последний всем равно лет на десять старше меня. Они стояли по правую руку от дорожки. По левую император с кем-то вроде министра-телохранителя, и той самой маленькой дочкой.

А передо мной небольшая дорожка ярко зеленой травы.

«Трава фай позволит вам показать истинную красоту. И посмотреть на нее».

Я уже стоял босиком на гладкой отчего-то теплой — это на прохладном рассвете в Империи! — каменной плите перед травой фай. А в сторону другой такой же император вдруг подтолкнул дочь.

И это я тоже понял сразу, расшифровав послание о «посмотреть на красоту» только сейчас, хотя меня уже трясло, не столько от холода, сколько от страха. А тут дрожь вдруг утихла, может, потому, что сквозняк в очередной раз шепнул мне ответ: «Нет».

— Нет, — повторил я вслед за ним. — Этого не нужно. Я верю…

— Дело не в вере, — сказал император и девочка осталась стоять босой на таком же камне, напротив меня на том конце дорожки.

Я почему-то заторопился. Переступил с ноги на ногу и шагнул на траву.

Трава как трава. Приятно мягкая — а я внутренне ожидал каких-нибудь шипов. Но это все равно, если, как мне сказали, фай ядовита настолько, что хватит одного касания. И обещали, что во-первых умирать не обязательно, но в случае смертельного отравления я не почувствую, как умираю… во-вторых — договор все равно будет подписан.

И вот я шел. Не медленно и не быстро навстречу стоявшей на том конце зеленой дорожки девочке. И я правда ничего не чувствовал целую вечность, а потом ступни, намокшие от росы, стали делаться все легче и легче. С такими надо было не идти, а лететь. И, страшно легкие, они не держали оставшееся тяжелым тело.

Наверное, я шатался. Наверное, балансировал руками. И вряд ли это было красиво. Но главное было: «Вперед. Просто иди». Это говорил мне уже не сквозняк, а я сам.

Дочка императора отошла, позволив мне встать на камень, развернуться и кивнуть зрителям. А потом потянула за руку, заставив сойти с камня, и шагнула на него сама.

А с камня на траву. И пошла, тоже медленно и спокойно, словно каждый день ходила по ядовитой траве. И где-то на середине в самом деле начала балансировать руками.

Теперь я видел, как шел. В чем-то подобно странному танцу и да, красиво. А ноги у нас с принцессой подогнулись одновременно, и уже когда она сошла с травы.

«Все хорошо», — сказал голос в голове, уже не притворяясь сквозняком…

И это было то, что я помнил, даже когда воспоминания сменил сон. Гения пришла ко мне раньше, чем я ее заслужил.