Глава 9.

Юждин рванул на звук, продираясь сквозь колючие ветки, но второй выстрел опередил его.

Полянка. На ней двое в военных шинелях. Напряженный мужчина целился в чуть подергивающегося кузнечика. И юноша прыгнул изо всех сил, надеясь успеть.

Третий выстрел вспышкой боли обжег плечо.

— Стой! — кричал Юджин, не слыша сам себя, навалившись, прикрывая, над дергающимся зеленым тельцем. — Это же ребенок!

Он смотрел не на оружие пришлеца, а в его глаза, как учил когда-то отец. И револьвер опустился.

— Ребенок?

— Двухлетний!

— А ты?

— Я — целитель!

Рука немела. Юноша чувствовал, как вытекает из нее кровь — и жизнь. Но не мог позволить себе и минутной сосредоточенности, чтобы запереть ее. Сейчас — только глаза этого человека и его пальцы на курке.

И человек отступил на шаг.

— Он прыгнул на меня, — пробормотал, оправдываясь, и Юджин разглядел тень страха, мелькнувшую в его глазах, но незнакомец уже выровнялся, сказал гневно, обвиняюще: — Я защищался!

— Не тронь, — с губ Юджина сорвалась просьба, больше похожая на приказ.

Он ошибся. С этим нельзя было говорить таким тоном.

— Да кто ты такой, — резко ответил мужчина, и глаза его сузились, — чтобы мне указывать?!

Расширенными от ужаса зрачками Юджин смотрел, как снова поднимается рука с оружием, но ее вдруг останавливает другая. Второй незнакомец в шинели бросил хриплое и сильное:

— Нет.

Юноша почти слышал их молчаливое противостояние: испуг первого выходил теперь агрессией и гневом — уничтожить, смять, смести, стереть с лица земли и вычеркнуть из жизни то, что заставило его отпрыгнуть в сторону, опасаясь за свою жизнь. Жестокость труса, прикрывающего свою слабость чужими жизнями. Его спутник высился напротив молчаливой стеной запрета. Большой, холодный, с обветренным немолодым лицом, он видел в жизни достаточно, чтобы сначала думать, а потом стрелять. И Юджину на миг показалось, что первый выстрелит сначала в этого незнакомца, вставшего на их сторону, а после продолжит убивать их.

Рука с револьвером дрожала. Мужчина пробовал вырываться, от натуги лицо его стало совсем красным — но спутник, очевидно, был сильнее. Старший направил дуло в землю и не давал его поднять. Лицо и ладонь младшего забугрились жилами, он рвался, шипел, дышал напряженно и нервно — и не вытянул, отступил, сдался. Рука его безвольно провисла вдоль туловища.

— Спрячь, — строго сказал старший, глядя ему в глаза.

И краснолицый плюнул в сердцах на землю, но сунул револьвер в карман.

— Ты не держи на него зла, — неспешно и спокойно продолжил незнакомец, обращаясь, по всей вероятности, к Юджину — но при этом не отводя взгляд от своего спутника.

— Спасибо, — побелевшими губами ответил юноша, всматриваясь в его немолодое лицо. Он наконец узнал форму: такую носили в гарнизоне города, пока не пришли чужаки. Этому старому солдату он обязан жизнью, своей и мальчишки. Он понимал это предельно ясно.

Мужчина медленно кивнул и махнул рукой своему спутнику в направлении села. Тот скрипнул зубами, но все же пошел первым. А незнакомец настороженно двинулся следом за ним.

Юджин не провожал их взглядом — бросился к Анджею. Длинные зеленые лапы скребли по земле. В больших глазах — ничего не прочесть. А брюхо проломлено пулями в двух местах и из него сочится белесая с прозеленью жижа.

И все, что он мог — это зажать пробоины ладонями. Больно. Каждое движение правой руки отдает вспышкой, за которой на миг теряешь весь остальной мир. И кровь алыми ручейками стекает по руке.

«Кто они? Почему?»

Ему стоило немалых усилий сосредоточится на исцелении. Юджин знал, как спрятать от себя боль. Знал и то, что изрядно потеряет тогда чувствительность ко всему происходящему. А это не допустимо, если он хочет помочь Анджею.

Пули. Их нужно вынуть.

Он склонился над малышом, ощупывая края его ран. Хитин под пальцами расходился обломками, трещинами. Броня… оказалась тонкой. Он опускал палец в рану, стараясь ее прощупать, понимая, что делает ребенку больно. А самое страшное — он не чувствовал это странное тело, греющееся чужим теплом, он с трудом видел даже течение соков в нем. Но алая, теплая кровь его смешивалась с зеленовато-белой. И Юджин неожиданно нашел союзника.

— В чем есть хоть часть меня, это я.

Как кровь растекается по телу, расходилось его знание о новом обличье Анджея. Вот, вот оно! Первая пуля прошла навылет — там, снизу, еще одна пробоина. Вторая застряла в теле. И ее юноша выманивал, вытаскивал, выталкивал через тот проход, что пробила она в плоти. Проход, полный теперь влаги, послушной руке целителя. Толчками проходила пуля все выше и выше. Капля. Еще одна. И еще. Внутри малыша не было костей, о которые можно упереться. Это пугало, но и облегчало работу. Медленно, не спеша он звал, тянул и толкал, пока теплая железка не ткнулась ему в ладонь. Он поймал ее в кулак и положил в карман. Хорошо. Теперь… прекратить кровотечение. И не только его, Анджея. Юджин чувствовал, как начинает кружится голова и мир плывет перед глазами.

«Вначале помоги самому себе», — говорила мать, и он, помнится, возражал ей когда-то. Как можно? Ведь больному хуже! «Но если тебе самому плохо, если ты упадешь и не сможешь встать, если твое тело перестанет тебя слушать — что ты сделаешь тогда для него?»

Юджин думал об этом вскользь, проговаривая простой и привычный заговор запирания крови. Самое первое, самое легкое из того, чему его учили когда-то.

— Вот несет Госпожа кувшин с водой. А вода в нем — жизнь человеческая. Опускает она к земле его, выпускает жизнь тонкой струйкою. Как вода из кувшина Госпожи, течет кровь моя… и младенца Анджея… Вот смотрю тогда я в ее глаза и прошу ее: подними кувшин. Госпожа добра, улыбается. Улыбается, поднимает горлышко. И как останавливается та вода небесная, так и кровь моя и младенца Анджея в теле накрепко замыкается. Вот кладет Госпожа золотой заслон — запечатан ее кувшин. Запечатана кровь наша в наших телах золотыми заслонами. Я склонюсь тогда низко перед Госпожой — благодарность моя у ног ее. И протянет ладони к нам Госпожа. С нами вышнее благословение.

Слова значимы, но юноша всегда помнил, что это только слова. В них ключи и подсказки, в них дорога, которой ты ведешь свой разум и того, кто доверился тебе. Юджин невольно улыбался образам, приходящим к нему. Так говорила когда-то мать малышу. Так он запомнил это навсегда. Мама… я надеюсь, я молю богов — с вами все хорошо, мама… С первых слов заговора он стягивал сияющие сгустки — маленьких Юджинов — к пульсирующей болью ране. Он видел себя кувшином, из которого течет вода, и видел, как она останавливается, послушная руке Госпожи. И тогда наступал их черед. Сияющие сгустки выходили вперед и становились заслоной — мальчишки, взявшиеся за руки. И не пускали больше кровь наружу, пока другие зашивали края раны и их заращивали.

Пульсация крови и голоса, давно и прочно связанные друг с другом — все это было привычно и легко. «Мое тело, похоже, единственное, над чем сохранилась былая власть...» Но сегодня восприятие двоилось. Он видел пробоины в теле кузнечика — как свои. Он делал с ними все то же, что и с собой. Он… даже зачем-то внес второе имя в заговор, хотя знал, что ни отец, ни мать, ни дед так никогда не делали. Одному человеку — одна волшба. Сейчас было иначе, и это казалось правильным. И сверкающие сгустки, запирающие кровь в ранах Анджея казались ему улыбающимися златокудрыми малышами, чуть похожими на Ядвигу, но больше на Агнешку.

Что-то происходило с кузнечиком. Что-то помимо воли целителя. Кровь, что текла в нем, была совершенно, целиком и полностью человеческой. Юджин чувствовал дрожь, словно все вокруг вдруг поплыло и не было в мире больше опоры, за которую можно схватиться. «Неужели я потерял так много крови и не заметил?» — думал он, силясь удержать себя в руках, не дать сознанию ускользнуть и понимая: тело, в которое он сейчас был погружен, менялось. Хитин втягивался внутрь и расходился скелетом. Органы меняли форму и перемещались на новые места. Появлялись новые каналы и связи. Невнятное желе, заполнявшее раньше края ран, выходило наружу и застывало кожей. «Вот оно. Превращение изнутри!» Но тело помнило боль, и старалось ее воссоздать. А вот этого уже он, как целитель, не мог позволить. Он сращивал кости, помнившие разлом. И не давал коже раскрыться. Он делал то, к чему не допускали его раньше, что было правом и обязанностью отца и деда. Так быстро. Так легко. Словно сегодня с этим телом ему можно было все. И он не спрашивал, почему. Он делал то, что должен был, и что мог.

Время тянулось каплей вишневой смолы.

Юджин сосредоточен, как никогда. Тело — наконец человеческое! — выстраивается рядом с ним и под его руками. И он знает, какими должны быть кости и помогает им срастись правильно. И не дает открыться новым проломам, повторяющим пути пуль. И кожа… с кожей уже совсем просто.

Это невероятное ощущение того, что все наконец-то правильно, все — как должно!

А когда он открывает глаза, закончив исцеление, видит нагого золотоголового мальчишку. Под прикрытыми веками не разобрать цвет глаз, но Юджин почему-то уверен, что они — голубые. Грудь его вздымается спокойно и мерно. Ребенок устал. Ребенок спит. Он тоже устал. Он оглядывается вокруг — больно. Рука… про свою руку он забыл. Одежда мокрая и липкая. Земля под ним потемнела от крови. Он тянется пальцами к ране — да, закупорена. Но злой кусочек стали, вгрызшийся в кость, остался внутри. Ладно. Переживем. Будет время с этим что-то сделать. Только сильно кружится голова и движения даются непросто.

— Мастер!

Встревоженный голос рядом.

— Я могу вам помочь?

— Что? А? Да… нам нужно… в тепло… я...

— Мастер, вы можете встать?

— Я попробую.

Чьи-то руки — рыжая коса, Аника, — подхватывают мальчишку и тянутся к нему.

— Я помогу.

И он заставляет себя подняться. Сначала на колени, потом на ноги. Сначала одна нога, потом другая. Девушка не будет его тащить.

— Идемте.

Куда? Зачем? Он уже не очень понимает. Его шатает из стороны в сторону. «Ничего. Прорвемся!». И все внимание уходит на то, чтобы сделать шаг и не упасть. Кажется, она поддерживает его за руку. Мир плывет перед глазами, но… он, Юджин, улыбается.

«Я сделал это!»

И медленно, осторожно переставляет ноги. Чувствует: если упадет, вряд ли сможет подняться. Значит, этого допустить нельзя. Шаг. И еще один. И еще.

Он слабо представлял себе, как долго они шли. Казалось — вечность. Но, возможно, совсем недолго. Аника несла Анджея, прижав к груди. Голова малыша лежала у нее на плече. И даже в таком состоянии Юджин отметил, как ловко она с ним справляется.

Скрипнули, распахиваясь, двери небольшой лачуги — дом был старым, покосившимся, словно давно требовал починки, да у хозяев все не доходили руки. Он будто врос в землю, и казался скорее грибом, чем зданием.

Но внутри было неожиданно уютно. Юджин пробрался через сени в горницу, без спросу опустился на лаву. И тело, которое держалось на одной только силе воли, обмякло и завалилось на бок. Волны океана плескались рядом, все громче. Гул их перекрывал все остальные звуки, доносившиеся словно издали. Но… руку жгло осколком огненного железа, что вгрызся в кость. И юноша чувствовал, как его убийственный яд постепенно расходится по телу. «Если сейчас уснуть, проснутся можно калекой».

Юджин попытался сесть. Не получилось. Руки не держали, тело казалось зыбким и текучим, как студень.

— Аника, — тихо позвал он и поразился тому, как жалобно прозвучал его голос. — Мне нужна твоя помощь.

— Я здесь, мастер, — послышалось где-то рядом и сверху.

— Помоги мне сесть.

Он сдержался, не вскрикнул от боли, когда она подхватила его под руки, чтобы помочь выровняться. Но, видать, по лицу девушка все поняла.

— Простите! Простите меня! — всхлипнула она, но у Юджина уже не было сил успокаивать.

— Плечо… пуля, — запинаясь, пробормотал он. — Рану надо вскрыть. Вынуть.

— Мастер?

— Она все еще там. Это плохо. Я… не смогу сам...

— Вскрыть?

— Да.

— Но тогда ведь… — голос ее дрожит, нерешительный и тревожный.

— Просто разрежь плечо и вытяни пулю, — через боль, а потому резко и зло выдыхает Юджин. — Остальное я сделаю сам.

— Да, мастер, — отвечает девушка непривычным, деревянным голосом того, кто привык безропотно подчинятся чему угодно. Что ж за человек был твой мастер, Аника?

Но сил думать об этом нет. А вот кое о чем спросить нужно.

— Анджей?

— С ним все хорошо, — доносится издали. — Он вернулся в человечий облик. Ран нет. Спит. Я положила его на печи.

— Хорошо, — выдохнул Юджин так тихо, что вряд ли девушка его услышала.

Шепот волн окружал его. Вот накатывают они на берег, устилая его белой пеной, накрывая самого юношу — с головой. И откатываются назад, унося с собой песок, мелкие камушки и ракушки, унося его боль и усталость, чтобы через миг нахлынуть снова, наполняя его собой, этим вечным ритмом, в котором бьется сердце и воздух проскальзывает в легкие, спокойствием и прохладой… Хорошо. Он улыбался болезненно и тревожно, но чем дальше, тем расслабленей становилось его лицо.

Прикосновение ошпарило плечо вспышкой боли, отогнало океан вдаль. Сквозь приоткрытые, слезящиеся веки юноша видел Анику, ее белую руку. Что-то было зажато в ней. Острое. Жгучее.

— Это разрыв-трава, — сказала девушка. — Она поможет.

Четко, как на уроке, Аника шептала слова старых заговоров, но Юджин не прислушивался к ним. Не до того было. Палящие лезвия вонзились в его плоть, разрывая плечо. Дергались. Щупали. Искали. Юджин пытался было помочь им, но сознание мутилось от боли. Вот. Еще чуть-чуть. Ну же! Они нашли пулю, обвили ее и потянули. Железо сопротивлялось, не хотело выходить. Зеленые лезвия окутывали металлическую капсулу, пролезали между ней и костью, тянули, и наконец — прострелом столь острым, что от него на миг замерло дыхание — вырвали.

Юноша потянулся пальцами к плечу. Рана, сочащаяся теплой кровью, была на удивление небольшой.

— Вот, — протянулся ему на раскрытой ладони Аника продолговатый темный металлический цилиндр. — Пуля.

— Спасибо, — через силу улыбнулся он.

Возможно, стоило сказать что-то еще, но удерживать сознание более-менее ясным становилось все труднее. Он привычно затворял кровь. Сейчас это давалось неожиданно легко, словно первый заговор еще не до конца утратил силу.

— Что-то еще, мастер?

Ему понадобилось некое усилие, чтобы понять смысл вопроса. Волны Великого Океана окружили его, наполняя своим вечным движением.

— Ничего, — чуть шевельнул губами. — Не буди по возможности.

И позволил себе наконец растворится в аспекте, так долго и терпеливо ожидавшем его.

Засыпая, он улыбался. Знал, что проснется не скоро, но знал так же, что тело восстановится за это время целиком.

Когда он открыл глаза, рыжий, густой свет проходил сквозь небольшие слюдяные квадраты и рассыпался искрами по горнице. Юджин удивился таким окнам, их тусклой непрозрачности. Казалось, сами камни набирают солнечный свет и потом понемногу отдают его, даже когда светило спрячется спать в подземные чертоги. Красиво. В городе он нигде не видел таких — там предпочитали стекло, прозрачное и тонкое, как поверхность воды. А те, кто не мог себе этого позволить, пользовали бычьи пузыри, по старинке. Так было в доме Марты. Но… эти камни… золотистая слюда, голубая, коричневатая, алая — они наполняли дом разноцветными отблесками, и какое-то время юноша заворожено любовался ими.

Отвлек его шорох. На лаве сидела Аника, одетая, как на праздник. В белой вышитой рубахе и алой юбке, подпоясанная широким тканым поясом. С алой ленты, охватывавшей голову, свисали витые косицы с вплетенными в них бусинками и покачивались в такт движениям. Белокурый малыш, сидевший у нее на руках, сосредоточенно пытался поймать их в ладонь. Аника не мешала и не помогала ему — была занята работой. Грубая сероватая нить тянулась с большого деревянного гребня через ее тонкие пальцы на ось колеса прялки и закручивалась на веретено. Она что-то тихонько напевала и покачивалась в такт движениям колеса. Юджин не слышал слов, только мелодию.

Он замер, любуясь. Было что-то теплое, волшебное, домашнее в этой сцене. Мать, колышущая ребенка. Отец, работающий с деревом. Искрящийся очаг. Вечеря, что спеет в печи. Покой, любовь и надежда, которые оставил, казалось, так давно… и пусть в его доме все было иначе, Юджин улыбался тепло и радостно, глядя на них.

Этот взгляд и заприметила Аника. И как-то вся напряглась сразу, выровнялась, встала. Веретено выскользнуло из пальцев и упало на пол, но она даже не пробовала его поднять, напряженно и тревожно всматриваясь Юджину в лицо, ожидая от него чуть ли не приговора. Образ, любовно выстроенный юношей в воображении, трещал и рассыпался по кусочками.

Малыш, потерявший вдруг опору, вцепился в плечи Аники ручонками и закричал. Голос его словно разбил наваждение и она встрепенулась, подхватила его и начала баюкать, что рассердило ребенка еще больше.

Юджин тем временем выбрался из-под одеяла и сел. От прохладного воздуха голое тело покрылось гусиной кожей. К счастью штаны, хоть в грязи и крови, были на нем, и это в значительной мере успокаивало. Рубашку свою, чисто выстиранную и заштопанную, юноша заприметил на лаве напротив. Впрочем, одеваться не спешил. Скосил взгляд на раненное плечо, пошевелил им, потом пощупал руку для верности. Все было в порядке. Место ранения отмечал маленький белесый шрам, но внутри ничего не тянуло и не беспокоило.

Хорошо.

Взгляд его упал на малыша, понемногу начинавшего успокаиваться. Анджей? Он даже не рассмотрел его тогда толком… но кто еще это мог быть? Легко соскочив с лавы и отметив, что голова все же слегка кружится, он быстро прошлепал босыми ногами по полу и взял ребенка на руки.

Анджей. Прикосновение к этому телу развеяло все сомнения. Кровь, что они смешали тогда, открыла для целителя его тело. Осмотр дался без усилий и принес удовлетворение: малыш был сыт, хорошо выспался и совершенно здоров.

— Мастер? — спросила Аника, с тревогой наблюдая его действия и как-то сжалась вся, словно ждала выговор.

— Все хорошо, — улыбнулся Юджин, возвращая ей ребенка. Впрочем, скорее потому, что совершенно не знал, что делать с ним дальше. Малышами в их семье всегда занималась мама. И, глядя в ее испуганные глаза, добавил: — Спасибо. Ты хорошо о нем позаботилась. И обо мне тоже.

Он говорил это искренне, но девушка ничего не ответила и словно не поверила даже. Юджин тем временем зябко повел плечами и потянулся за рубахой. Одеть ее было приятно. Под рубашкой лежала куртка. На ней — револьвер, завернутый в тряпицу. Юджин дернулся, увидев эту вещь. Он как-то совершенно забыл об оружии, привыкнув к его тяжести в кармане. Носил с собой, как и все то немногое, что осталось от их вещей — деньги, документы, кремень и огниво. Заворожено, кончиками пальцев прикоснувшись к этой вещи, он подумал вдруг: а ведь там, на поле, он лежал у него в кармане. Он вспомнил даже, как заряжал его в лесу, на первом после гибели братьев Гьюрдов привале. Выходит, можно было поступить иначе? Ранить и не быть раненым? Или быть убитым… Впрочем, юноша не жалел. Ни о чем. А револьвер поспешил спрятать в карман — с глаз долой.

«Странно. Почему я не могу его просто выбросить?»

Девушка смущенно молчала, пока он одевался, и чтобы хоть как-то завязать разговор Юджин заметил:

— Вижу, вечереет.

— Да, — кивнула девушка. — Вы проспали почти два дня.

— Вот как? — Что ж, этого стоило ожидать. Исцеление никогда не давалось ему так легко, как отцу, да еще и сам был ранен. Впрочем, несмотря на потерянное время, он был весьма доволен собой. — Что там у нас?

— Ядвига еще с того вечера прибегала.

— Но, — удивленно поднял на нее глаза Юджин, — Анджей ведь здесь?

— Я, — девушка напряглась вся, покраснела, ссутулилась, — в дом ее не пустила. Через дверь разговаривали.

— Почему?

— Вас не хотела тревожить. И… не знала, можно ли малыша ей давать, или вы… вам… да что б я смогла, когда она вошла бы? А так… сказала ей: все хорошо мол. Жив, здоров, обернулся. Когда мастер разрешит, тогда войдете.

— А она же что? — изумился юноша.

— А что ей? Двери покойный мастер хорошие сделал, не возьмешь нахрапом… Второй день, как волчица, вокруг дома рыщет.

— И ты что, не выходишь, чай? Два дня оборону держишь?

— Да как же можно? Дрова, вода, еда — все там, на дворе то… Нет, выхожу. Сказала ей: подойдет без разрешения к двери — прокляну.

— И что же?

Девушка пожала плечами.

— Поверила.

— А что, — заинтересовался Юджин, — ты и вправду могла бы проклясть ее?

— Нет, — тихо ответила Аника. — Не думаю. Меня никогда не учили такому.

— Ну и хорошо. Не лучшее это дело.

Девушка только плечами пожала. Мол, что судить, когда все равно мочи нет? И Юджин подумал вдруг: а ведь у нее, поди, не один повод был применить подобное мастерство. На лице Аники читалось скорее сожаление, чем радость.

— Проклятия — грязное дело, — тихо сказал он. — И не только потому, что часто возвращаются говорящему.

Девушка кивнула и закусила губу. Затем как-то встрепенулась и заговорила о другом.

— Я вечерю приготовила. Вы садитесь, мастер. Сейчас подам.

— А можно мне где-то умыться? — неловко попросил Юджин.

Аника дернулась вся, быстро спустила Анджея с рук на пол и кинулась в сени. Что-то грохнуло там, лязгнуло, и она вернулась с миской, кувшином и рушныком через плечо, бедно вышитым по краю дубовыми листьями и бесконечником. Поставила все это добро на стол, приглашающе махнула: подходите, мол.

— Вам слить?

— Нет, спасибо. Я сам.

Юджин сел за стол и налил в миску воды из кувшина и замер. То, что он собирался сейчас делать, было привычно и просто в его семье, но… непосвященных наблюдателей могло здорово напугать. Отложить очищение? Нет. Тело требует влаги — значит, сора скопилось слишком много. И неизвестно, когда еще представится возможность сделать это. Юноша встревожено оглянулся на девушку. Спросил:

— Ядвига до сих пор там, во дворе?

— Да.

Жаль. Значит, придется делать это в доме.

— Аника… То, что мне сейчас нужно сделать, может… немного странно выглядеть, — Юджин замялся. — А еще этой воды будет мало. И принеси, пожалуйста, пустое ведро, если можно.

Девушка кивнула и уточнила:

— Сколько воды нужно?

— Думаю… еще как минимум один такой кувшин. Лучше два.

Аника поспешила в сени, прихватив опустошенный сосуд, пошумела там немного и вернулась с пустым ведром и наполненным кувшином. Сходила еще раз и принесла еще печной горшок, полный воды. Ведро было бы логичней и проще, но, очевидно, лишний раз выходить на двор и попадаться на глаза Ядвиге девушке не хотелось.

— Хорошо. Этого должно хватить, — ободряюще сказал он и, подумав, добавил. — Тебе не стоит смотреть. Это может быть неприятно.

— Я должна выйти?

— Нет. То есть да. Если захочешь.

— Тогда я останусь, если можно.

— Смотри, — пожал плечами Юджин, немного удивленный ее просящим тоном. — Я предупредил.

Медленно, осторожно юноша приблизил лицо к поверхности воды и выдохнул на нее. Знакомился. Знания приходили неожиданно легко. Об очищающем путешествии в глубь земли. О деревянном ведре, вырвавшем эту воду из темного лона колодца. О губах Аники, отпившей глоток. О каплях, выплескивавшихся на землю. О стылой сырости бочки в сенях, которую точно надо будет почистить. Юджин не мог сдержать улыбки. Хорошо. Наконец-то все хорошо и правильно! Он выдохнул и опустил лицо в воду. А потом сильно, глубоко вдохнул. И чистая, подземная вода хлынула в тело. Он чувствовал, как расходится, растекается она в нем, вымывая все застойное, лишнее. Тогда он выпрямился, повернулся к ведру и выдохнул, извергая потоки серовато-желтой, густой жидкости — всего того, чему в теле не место. Горло схватило спазмом. Юноша изо всех сил держался, чтобы не упасть, пока его рвало и корчило. Жалкое, гадкое зрелище. Но без очищения нельзя никак. Когда поток закончился, ему еле хватило сил выровняться. Голова кружилась, руки были как ватные. В миске перед ним несколько капель воды блестели на донце. Он прикрыл глаза и на секунду позволил себе расслабиться. А потом второй раз наполнил миску и опустил в нее лицо. И снова миг прохладного блаженства принятия, когда тело заполняет его аспект, а за ним… в этот раз было не так больно. Да и жидкость шла хоть мутная, но белесая. Впрочем, шла значительно дольше, выматывая, вымучивая, вырывая что-то изнутри, жжением прокатываясь по внутренностям. Он знал, что будет еще третий раз. И хоть тело начинало дрожать при мысли об этом, воля не позволяла отступить. Горшок оказался больше кувшина. Вся вода в миску не вошла и, вдыхая аспект в третий раз, Юджин вылил остатки на голову.

Полегчало. Третий раз прошел легко и быстро. Выдох был таким же чистым и безболезненным, как и вдох. Значит, он все сделал правильно.

Больно. Выровняться было настолько тяжело, что Юджин скорее отполз, привалился к деревянной стене, измученный и обессиленный. Он тихонько шипел сквозь зубы, расслабляя спазмы. Пусть и не сразу, тело начинало слушаться его. Подземные воды внутри сливались с его собственными. Капли стекали по его лицу и волосам, падали на одежду, забирались за шиворот. Обмякшее тело опускалось все ниже, стекая на лавку. Но сильные руки Аники подхватили и выровняли.

— Вы в порядке? — встревожено спросила она.

Юджин не хотел говорить. Слова давались тяжело. Гладкая поверхность его внутреннего озера шла от этого бурунами и волнами. Но хотел унять ее будоражащий страх, и поэтому хрипло выдохнул короткое:

— Да.

Впрочем, Анику это не успокоило.

— Вы весь зеленый, — испугано заметила Аника.

— Правда, что ли? — изумился юноша и поднес руку к глазам. Кожа была бледной и слегка отливала голубизной. — Синий! — потрясенно сказал он. Далеко, конечно, до глубокой синевы дедовой кожи, но… — Это хорошо, Аника! Это просто замечательно!

— Я бы не сказала, — хмыкнула девушка и тут же добавила извиняющимся тоном: — Но вам лучше знать.

Юджин улыбнулся. Затем нахмурился. Сказал встревожено:

— Ты же не попытаешься повторить такое, правда? Это опасно. Захлебнуться можно. Только особенности моего аспекта...

— Не волнуйтесь, — тихо ответила Аника. Помолчала, очевидно, решаясь на что-то и жалобно спросила: — Вы правда в порядке? Это… выглядело ужасно.

— Знаю. Я предупреждал.

Неожиданно Юджин почувствовал маленькую детскую ладошку, сжимающую его пальцы. Анджей пролез под столом и молчаливо заглядывал в глаза. Юноша подхватил его на руки и приподнял слишком большую рубаху, в которую его одела Аника, чтобы еще раз, для верности, осмотреть животик. Здоровая детская кожа без каких-либо следов ран. Он улыбнулся и прижал малыша к себе.

— Видишь, — сказал шепотом. — Все хорошо. Я же обещал.

Анджей в ответ схватил его за волосы и потянул.

Малыша нужно отдать матери. Юджин это понимал. Но… что, если он не ошибся в своих предположениях и эта беда случилась из-за ее поведения? Из-за того чудовищного клубка взаивозависимостей, обязанностей и страхов, что существует в этой семье? Как объяснить ей это?

Он не хотел видеть Ядвигу. Боялся. И понимал, что дальше тянуть не стоит. Аника своей стойкостью дала ему возможность этого разговора. Значит, он не имеет права этим не воспользоваться. Да и… какой толк будет в том, что они оба пережили сейчас, если все повториться? Юноша скрипнул зубами и сел ровнее. Что он скажет ей? Какие слова будут правильными?

Она ждет. Как долго она уже ждет?

— Аника, позови, пожалуйста, Ядвигу.

— Сейчас? — удивилась девушка. — Но...

— Сейчас.

Первый прилив слабости прошел. Чистая вода звенела внутри силой. Этот пик продлится не долго, так что стоит успеть. Да и чему еще сейчас можно доверится, как не собственному аспекту? Был бы здесь мастер Сеймор, он подсказал бы что-то, но нет смысла мечтать о несбыточном. Равно как и мучить бедную женщину дальше.

Аника пожала плечами и пошла в сени. Юноша же глубоко вдохнул, усадил Анджея на колени и помолился тихонько: «Великая Мать, направь мои слова и мысли. Помоги мне исцелить эту женщину и эту семью. Направляй поток, что несет сейчас нас, в правильное русло. Поверни все происходящее во благо.»

Он сидел и смотрел на двери, нервно улыбаясь. Может, она устала и пошла домой? Можно ли просидеть двое суток у чужого дома? Угощала ли ее чем-то Аника, или кто-то другой приносил еду? А если в дом зайдет Марта? Это будет лучше или хуже?

Великий Океан пульсировал в его теле, подкатываясь к вискам и отступая к сердцу.

Юджин не разбирал шепот его волн, но они уносили тревогу и наполняли силой.

Что ж, он сделает, что должен. А там уже будет как будет.

Через какое-то время — юноше казалось, неоправданно долгое, — сенные двери скрипнули еще раз, отворяясь, и в горницу, а по правде так и единственную комнату этого небольшого дома, вошла высокая крепкая женщина, закутанная в цветастый платок. Взглядом, напряженным и встревоженным, она обшаривала помещение — слева направо, пока не зацепилась о белокурое чудо сидевшее на коленях у Юджина.

— Мама! — взвизгнул малыш, и рванул было с рук, но юноша удержал его. Он ожидал слез, но мальчик тревожно дернулся и затих, не спуская глаз с женщины.

— Здравствуйте, Ядвига, — сказал юноша как мог спокойно. — Проходите, садитесь. Мне нужно с вами поговорить.

— Анджей, — медленно, как зачарованная, проговорила женщина, и сложно было понять, к кому она обращается и чего хочет.

— С ним все в порядке, вы же видите. Он обратился. Раны я исцелил.

— Марта опять оказалась права. Я не верила вам.

— Я знаю, — грустно улыбнулся Юджин, не совсем понимая, что говорить дальше. А в голове крутилось: я сам себе не верил.

Ядвига же неожиданно бухнулась на колени и молитвенно подняла вверх руки.

— Простите меня, глупую женщину. Пусть все боги земные, небесные и подземные хранят вас и помогают, мастер! Верните мне сына!

Юноша, дернувшийся было вначале, заставил себя сидеть смирно. Сцепив зубы, напоминал себе, что это нужно. Каждое его слово должно стать для нее на вес золота. Иначе дела не будет. И развенчивать это неожиданное уважение совершенно не к месту.

— За этим я и позвал вас, Ядвига. Садитесь.

Женщина послушно прошла вперед и села на лаву. Их разделял пустой дубовый стол, и Юджин понял вдруг, что рад этой преграде. Слишком жадно и страшно она смотрела.

— Я смог вернуть вашему сыну человеческий образ, — и не будем говорить, что это произошло случайно. — В этот раз.

— Что вы хотите сказать?

— Вы все правильно поняли, Ядвига. Такое может повторится. А меня рядом уже не будет, — он сделал паузу, предоставляя ей возможность осмыслить сказанное. И когда глаза ее расширились от ужаса очерченной перспективы, продолжил. — Поэтому вы должны сделать все, чтобы не допустить подобного.

— Я? Но как?

— Все, что случилось, случилось из-за вас.

Она дернулась от этих слов, как от удара. По-человечески, Юджин не хотел бы говорить с ней так. Пожалел бы. Но сейчас не время для недосказанностей. На кону — жизнь мальчишки.

— Вы виновница. Но это значит и то, что в ваших силах помочь вашему сыну. В ваших силах спасти его.

— Что я должна делать? — хрипло спросила она. Глаза ее блестели от слез и впервые показались Юджину красивыми.

— Я жил с вами под одной крышей, Ядвига. Я видел вашу жизнь и понимаю, почему вы так поступали. Но с сего дня вы должны запомнить: от ваших действий зависит судьба вашего сына. И сколь бы странным и незначительным не казалось на первый взгляд то, что я вам сейчас скажу, от этого зависит его жизнь.

Юноша замолчал снова, подбирая слова. Этот разговор — как прогулка по раскаленным угольям. Неверный шаг, падение — и смерть. Ядвига, заерзавшая под его пристальным взглядом, встревожено повторила:

— Что я должна делать?

— Когда вы зашли, он выкрикнул: мама! Это первое слово, которое Анджей сказал после обращения.

Губы ее дрогнули, женщина вся подалась вперед и выкрикнула болезненно, требовательно:

— Так что же мне делать, мастер?!

— Я скажу. И пусть эти слова запомнит ваше сердце и ваш разум.

— Я слушаю, — сглотнула Ядвига.

Тогда Юджин улыбнулся и тоже подался вперед:

— Любите его. Ласкайте. Лелейте. Пестуйте. Будьте с ним столько времени, сколько сможете, и еще чуть-чуть. Не бейте. Не ругайте. Не кричите. Не требуйте. Спросит — рассказывайте. Но только тогда. Не заставляйте. Никогда не заставляйте его делать что бы то ни было.

— Но...

— Уговаривайте. Ласкайте. Просите.

— Но...

— То, что он сделал — он сделал для вас. Дети не обращаются так рано. Вы знаете это не хуже меня. Он готов сделать для вас что угодно. А это опасно. Это уничтожает его самого.

— Но...

— Слушайте, Ядвига. И запоминайте. Он станет для вас и гением, и героем. Живым героем, а не мертвым кузнечиком, понимаете? А для этого необходимо и достаточно одно: ваша любовь и ваше доверие. Которые он всегда будет чувствовать. В которых никогда не будет сомневаться. Любовь, доверие, одобрение и принятие. Это первое, жизненно важное. Все остальное — потом. Если не будет этого — не будет и иного, большего. Любовь вашу, одобрение он будет пытаться завоевать всеми возможными способами — а вы уже видели, к чему это может привести. Вы понимаете меня, Ядвига?

— Но...

— Что бы ни говорили и ни делали другие — Марта, Янек, не важно кто еще. Вы, Ядвига, должны знать и помнить: в ваших руках жизнь вашего сына и его будущее. То, что я говорю сейчас, может казаться слишком простым. Это не так. Вы поймете еще, как тяжело будет не сойти с правильного пути. Только помните: оно стоит того. Всегда, каждую секунду — помните об этом. Вы ведь любите Анджея?

— Да как вы можете спрашивать о таком!

— Да или нет, Ядвига?

— Да! Конечно да! У меня же кроме него никого нет! — она плакала, эта суровая, сильная женщина. А Юджин не мог позволить себе утешить ее.

— Ядвига, вы сделаете то, что я прошу? Потому что если нет, я не смогу отдать вам Анджея, как бы того ни хотели вы или он. Я спас ему жизнь, а значит, я за него в ответе. Я не смогу отдать его туда, где он вскоре погибнет, вы понимаете?

— Да. Я сделаю это. Я сделаю что угодно!

— Что угодно не нужно, а даже опасно. Что вы сделаете, Ядвига? Скажите мне.

Но вместо слов она зарыдала. Громко, по-женски подвывая и поскуливая, содрогаясь всем телом. Лицо ее покраснело, слезы катились из глаз непрерывным потоком. Аника бросилась было к ней, но Юджин поднял руку, останавливая, и слегка покачал головой: не сейчас. А сам крепко прижимал к себе испуганного мальчишку, осторожно покачивая его в такт волнам Великого Океана, звучавшим в нем все тише и тише. Боги! Что, что он сделал не так?

— Любовь, — сквозь всхлипы проговорила Ядвига, — одобрение и доверие. Это первое и главное. Не бить, не ругать, не кричать. Пусть бьют другие, Марта там… если не сдержится… — она снова зашлась громкими, судорожными рыданиями. — Я поняла вас, мастер. Я поняла. Ласкать. Уговаривать. Рассказывать. Не заставлять, — тело ее содрогалось, но глаза смотрели так чисто и ясно, что Юджин протянул ей через стол Анджея, как самое драгоценное сокровище.

— Помните об этом, Ядвига.

И она схватила его, жадно прижала к себе и зарыдала пуще прежнего.

— Аника, принеси ей воды, пожалуйста, — тихо попросил Юджин.

Он внимательно, напряженно смотрел на этих двоих и думал: она действительно поняла или готова сказать что угодно, лишь бы заполучить сына? Но… он и правда сделал все, что мог. Остальное — за ней. За ними двумя. Понимать это было грустно и радостно одновременно.

Простую деревянную чашу Аника принесла почему-то ему, а не женщине. Впрочем, так, наверное, даже лучше. Он подержал какое-то время воду в руках, успокаивая ее, наполняя тем священным ритмом великих волн, который никому и никогда еще не приносил ничего плохого, и передал Ядвиге:

— Вот. Выпейте. Успокойтесь. Ведь все хорошо. С вашим сыном все в порядке, и он с вами.

Она схватила чашу и выпила ее залпом, захлебываясь, как все делала сегодня, словно не вода была перед ней, а водка. Но Юджин видел, как постепенно спокойствие расходится по жилам ее тела, как успокаивается пульс и дыхание, затихают всхлипы, только слезы все так же густо катятся из глаз, очищая, вымывая из тела и души все лишнее.

«А ведь может и получится,» — подумал юноша и улыбнулся. Впервые с того момента, как Ядвига вошла в дверь.

Женщина тем временем встала. Низко, до земли поклонилась ему, крепко прижимая к груди ребенка.

— Спасибо, мастер. Я сделаю, как вы сказали. Я клянусь вам своим аспектом, жизнью своего сына и своей собственной.

Это было много больше, чем он просил, но юноша не осмелился перечить.

— Мир тебе, Ядвига. И да благословят Отец и Мать вас обоих.

Она кивнула, поклонилась еще раз и вышла, оставляя за собой по полу влажные следы слез, срывающихся из глаз.

А Юджин сидел на лаве, совершенно опустошенный, и улыбался, глядя ей вслед.

Сложно сказать, как долго это длилось. Очнулся он от голоса Аники, встревожено спрашивавшей что-то. Тогда он поднял глаза и сказал ей:

— Спасибо.

— Мастер? — удивилась девушка.

— И прости, пожалуйста. Я хотел говорить всем, что это ты… что благодаря тебе все...

— Зачем? — сглотнула она, и в глазах ее юноше тоже почудились слезы, но девушка так быстро замотала головой, что он не смог ничего рассмотреть. — Не нужно лгать. Да они бы и не поверили. А даже если и так: что было бы потом? Когда ко мне пришли бы за чудом, за исцелением, которого я дать не могу? Вы все правильно сделали, мастер.

— Не знаю. Надеюсь, что так.

Он облокотился локтями о стол и ладонями потер глаза.

— Там, — кивнул на двери, — больше никого нет?

— Никого, — сказала Аника.

— Хорошо.

Юджин еще раз обвел взглядом дом: небольшая выбеленная печь, пучки трав, подвешенных под сволоком. Рядом с печью вдоль стены тянулись деревянные полки с разложенной на них утварью. О предназначении половины вещей Юджин мог только догадываться. В углу стоял сундук, на жердке висела одежда. Простые деревянные стены, пол и потолок резко контрастировали с удивительной красотой окон, собранных из цветной слюды. Пусть закат за ними давно догорел, Юджин помнил, сколь дивным светом наполняли они горницу. Пороги и межи были покрыты где искусной резьбой, где цветными узорами. Юджин не до конца понимал их значение, но общий смысл был очевиден: кто-то постарался защитить это место от всего потустороннего. И пусть многое было здесь непривычным и странным, ощущение безопасности и тепла расходилось по телу. Хороший дом.

— Вы будете ужинать, мастер? — спросила тем временем Аника, вытирая следы на полу.

— Нет, спасибо, — отозвался Юджин. Подумал немного и добавил: — Мы могли бы перейти ты.

— Простите, — отозвалась девушка, и юноша не понял ее ответа. Но постарался объяснить:

— Я не к тому, чтобы ты извинялась. Мне легче так. В конце концов, я ведь не на много старше тебя.

— Я не смею, мастер, — подняла глаза Аника, и столько испуганного упрямства было в этом взгляде, что Юджину оставалось только горестно вздохнуть. Он встал, подошел к лаве, на которой раньше спал и подумал, что это не хорошо: оставаться с девушкой ночевать в одном доме. Что люди подумают? Но… с другой стороны, у всех желающих было уже достаточно времени фантазировать. Ночью больше, ночью меньше… Идти в дом Марты юноше совершенно не хотелось. Поэтому не раздеваясь он лег на лаву. Пожелал Анике спокойно ночи, но сам долго еще лежал с открытыми глазами и слушал, как она что-то делает по дому. Завтрашний разговор с дядей Тэдом представлялся ему не многим легче и приятней сегодняшней беседы с Ядвигой.