Глава 10.

Сон его был легким и тревожным. Роились в голове мысли. Шелестела листва за окном. Какой-то зверь ходил вокруг дома. И, наверное, стоило встать и начать что-то делать, но юноша все никак не мог решить, что же именно. Он лежал, испуганный и отрешенный, и думал.

На рассвете кто-то постучал в окно. Аники в доме не было — и юноша не представлял себе, когда и куда она ушла. Стук повторился, и он, нехотя встав с лавки, вышел во двор.

Человека, стоявшего у двери, он хотел и боялся видеть.

— Ну, здравствуй, — сказал дядя Тэд, оглядывая его с ног до головы.

— Здравствуй, — улыбнулся Юджин в ответ радостно и встревожено.

— Вижу, с тобой все хорошо, — задумчиво отметил дядя.

— Да, конечно! — отозвался юноша, не до конца понимая, как ему стоит говорить и вообще вести себя. Все, что приходило ему в голову, казалось нелепым или неуместным.

— Ходили слухи, что ты ранен, — продолжал осмотр Тэд Хаммер. Глаза его были острыми и колючими. Казалось, они вбирали каждую деталь его одежды, позы, выражения глаз и рук. Юджин начинал нервничать.

— Это, — потер юноша плечо, — не слухи.

— Вот как? — слегка поднял бровь дядя. Юджин знал, что ничто в нем сейчас не выдает той боли и усталости, через которую он прошел недавно. Ему хотелось подчеркнуть это. Снять рубашку? Нет, глупости! Он выпрямился, стараясь за выпяченной грудью и показной бравадой спрятать тревогу и неуверенность. Тэд не стал ждать его дома, он пришел сюда. Рано утром, пробираясь через село в сумерках. Прятался он или это нетерпение было тому причиной? Но почему же тогда он не пришел вчера вечером, когда узнал все от Ядвиги? Опасался приходить в дом девушки на ночь глядя? И что он думает тогда по поводу его, Юджина, поступка? Вчерашняя идея отсрочить встречу с дядей и Мартой вдруг утратила всякую привлекательность. Он не должен был поддаваться этой слабости!

Дядя стоял, чуть покачиваясь с носка на пятку. Он глядел внимательно, молча, оценивающе.

Что он видит? И что по этому поводу думает? Юджин ничего не мог понять по выражению его лица и тревожился все больше. Дядя хотел поговорить наедине? Для чего? Чьи уши были бы лишними?

Эта отстраненность на миг так напомнила ему мужчину в шинели, опускающего руку с револьвером, что он еле сдержал дрожь, прошедшую по телу.

Молчание длилось. Оно становилось невыносимым, но к стыду своему Юджин никак не мог придумать правильных слов, чтобы нарушить его.

Но в какой-то момент все сломалось, как трескается тонкий лед первых заморозков под твердым каблуком. Дядя мотнул головой и шагнул навстречу, стремительно и неотвратимо. Юноша настороженно ждал, что принесет ему это движение, желая сбежать и не смея. Тяжелые ладони раскрылись, но вместо удара его сгребли в медвежьи объятья, сильные до боли.

— Ты сделал это! — сказал дядя удивленно и уважительно.

— Да, — кивнул полузадушеный, но искренне обрадованный этим жестом Юджин. Ему казалось, это лед их недавнего отчуждения хрустит и тает под сильными руками дяди. Он не ждал этого, и тем больше был благодарен.

— Мы потеряли много дней, — заметил Тэд, отстраняясь.

Юноша промолчал. Справедливый упрек.

— Но оно того стоило, — тихо сказал дядя, положив руку ему на плечо.

— Правда? — вырвалось словно мимо воли, так по-детски глупо и беспомощно.

— Я горжусь тобой.

Юджин вцепился пальцами в его ладонь, как в дарованное спасение.

— Но я все так же думаю, что нам стоит идти искать наших.

— Да, — выдохнул юноша. Ему казалось, все это время он падал в глубокий колодец, и наконец ухватился за спасительную веревку. — Конечно стоит, дядя, я… я думаю, уже можно выходить?

— Не будем спешить, — покачал дядя головой. — В дорогу стоит хорошо собраться. Для начала хотя бы добыть лодку.

— Мы поплывем по реке? — да, это было утро глупых вопросов, но он ничего не мог с собой поделать.

— Это кажется самым разумным, — пожал плечами дядя. — Да и ты здесь теперь большой человек. Надеюсь, нам не откажут.

— Не говори так, никакой я не… — смутился юноша и сменил тему. — А мастер Сеймор? Он с нами?

— Спросим.

— Хорошо. Тогда я поговорю с ним и с Янеком, на счет лодки. И… дядя… — Юджин улыбнулся и тихо сказал: — Спасибо тебе.

— Не за что, — покачал тот головой. — Совершенно.

Они вместе пошли в село, проговаривая дорогой что и как стоит подготовить к путешествию, и до самого вечера были заняты сборами. Юджин и правда нигде не встречал отказа. Лодки у Янека не было, ее дал им сосед напротив. Брать у других было больно и стыдно, но не сказать, чтобы у них был выбор. И в любом случае, это много лучше, чем красть. Им собрали в дорогу еду и инструменты, а дяде Тэду подарили топор, так выручивший его в лесу. Мастер Сеймор ходил молчаливый и задумчивый, словно никак не мог решить для себя, ехать ему с ними или оставаться здесь. Ядвига непривычно улыбалась и не спускала с рук малыша.

Когда лодка была снаряжена в дальний путь, насколько это вообще возможно для посудины, на которой дальше соседнего села никогда не плавали за ненадобностью, Марта подошла и сказала, внимательно глядя Юджину в глаза:

— Нам нужен умелый лекарь.

Юноша смолчал. Не хотел говорить, что эта удача случайна — и в глубине души надеялся, что это не так.

— Мы смогли бы многое тебе дать, — настойчиво продолжила женщина.

— Я знаю, — отозвался Юджин и решил сделать еще одну попытку: — Но у вас ведь есть Аника. Она здорово помогла мне.

Судя по глазам Марты, она так не считала. Но открыто перечить не стала, и уже одно это юношу немного порадовало.

— Говорят, утро вечера мудренее, — неспешно сказала она. — Ты подумай, мастер.

— Хорошо.

Это все, что он мог ей обещать. Но женщина и не просила большего. А Юджин, глядя ей вслед, подумал, что если бы не долг перед семьей, ему… ему хотелось бы здесь остаться.

Они договорились отчаливать на рассвете. А пока юноша чувствовал, что не сможет уехать, не попрощавшись с еще одним человеком — рыжей девчонкой с сияющими серыми глазами.

Солнце давно спряталось за горизонт и вдоль неба тянулись светлые, желто-зелено-голубые полосы, когда Юджин пришел к дому Аники. Строение, похожее на старый гриб, стояло на отшибе, и он только сейчас понял, насколько же отдельно от остальных обитателей поселка жили его хозяева. За слюдяными окнами поблескивал свет. Снаружи они были так же красивы, как и изнутри.

Юджин стоял и прислушивался. Он шел сюда тайком — впрочем, отнюдь не был уверен, что замысел удался. Не понимал даже, хорошо это или плохо. Дорогой он не раз и не два прокручивал в голове возможный разговор, но так и не уяснил до конца, что же он хочет ей сказать. Знал только, что не прийти сюда невозможно. Но вот, у самой цели, странная робость овладела им. Он замер у ее порога, так и не подняв руку, чтобы постучать.

Темнело. Воздух был наполнен песнями цикад и далеким лаем собак. Внутри же не слышалось почти не звука. Что она делает? Снова прядет? Это представить было проще всего, и может поэтому такое предположение казалось Юджину наименее вероятным. Ждет она его или нет? И стоит ли ему вообще появляться сегодня у нее на пороге? Что это принесет им обоим?

Он вспоминал ту ночь, когда шел за ней, как за огненным видением, в яблочный сад, где ему, незнакомцу, было предложено то, что каждая девушка хранит для единственного. Он слышал тогда ее просьбу и ее нужду, и, отказав в первом, надеялся восполнить второе. Но что он принес ей на самом деле? С горечью осознавал: ни того, ни другого. Так, серединка на половинку, чуть здесь, капельку там… Хуже того, он бросил на нее тень того, запретного, и пусть оно не случилось между ними — кто же поверит ей? Смог ли он создать тот щит уважения, который хранил бы ее от злых языков и рук? Вряд ли. Да, что-то стало лучше. Вот только стоит признаться честно, хотя бы себе, — этого, очевидно, не достаточно. Он помнил зеленые лезвия, рвавшие его кожу. Случился ли в ее душе толчок, подобный тому, что открыл нечто важное для него самого? Могут ли они оба полагаться на это и смеют ли надеяться на повторение чуда? Он не знал. И с ошеломляющей ясностью понимал: защитить он сможет ее только если будет рядом. А это весьма маловероятно, ведь с рассветом они с дядей собираются выплыть из узкого канала, идущего вдоль села, в реку, чтобы двигаться вниз по течению в надежде отыскать хоть какие-то следы родных.

Что, кроме утлой лодчонки и судьбы скитальца может он предложить ей? Больше это или меньше того, что есть у нее сейчас? И, может быть, стоит просто развернутся и уйти сейчас восвояси откуда пришел, пока не сделал еще хуже, еще больнее?

Он думал так, но не мог сделать ни шагу прочь. Равно как не осмеливался и подойти ближе. Думалось: нужно зайти, убедиться… в чем? Он не знал толком.

На темно-синем небе все ярче разгорались звезды. Луна, огромная и желтая, выползала на небосклон, словно жеманная старуха. На траве появилась роса. Затихли цикады. Где-то громко прокричала птица.

И тогда вдруг скрипнули двери и на пороге появилась Аника. Он почти не видел ее лица — только копну волос, очерченную потоком света из горницы, и мягкий блеск глаз.

Мгновение она стояла неподвижно, потом отошла в сторону и приглашающе махнула рукой: заходи, мол. Юджин так и не понял, почему послушался.

В доме было тепло. Пахло свежим хлебом и сушеными травами. На лаве лежал собранный узелок. Удивленно оглянувшись, Юджин увидел, что одета Аника в дорожную одежду. Лицо ее светилось улыбкой.

— Я знала, что вы придете за мной, мастер.

Столько трепета и облегчения было в этой фразе, что Юджин не смог ничего возразить.

— Я спекла нам в дорогу хлеб. И собрала вещи. Здесь, — она наклонилась к запечью и достала пояс, увешанный мешочками разных цветов и размеров, — все самое ценное. Сабельник и девясил, разрыв-трава и одолень-трава, подорожник и тысячелистник, плакун-трава и сон-трава, мак и рута, чертополох и крапива, лапчатка и мята, и… впрочем, я могу рассказать подробней, если мастеру интересно. У нас будет еще на это время.

Кивнув, словно сама с собой соглашаясь, она повязала свое сокровище на пояс и повернулась к Юджину.

— Позвольте угостить вас, мастер.

И, не дожидаясь ответа, повернулась к печи. А через минуту на столе стояла миска с варениками, пересыпанными жареным луком, соль, хлеб и кувшин с компотом.

— Чем богаты, тем и рады, — эти древние слова странно звучали в доме, где все говорило о скором отъезде. — Не в обиде будете, мастер.

Это значило: не обидьте. Юджин знал, что отказываться нельзя. Не сейчас, не в этом.

— Благодарю вас, хозяюшка, — ответил как полагалось и сел за стол.

Улыбка вспыхнула на лице Аники, как алый цветок — и погасла. Что-то тревожило ее, и юноша не понимал, что именно, а спросить не осмеливался. Разговор ушел совсем не в ту сторону, что ему хотелось бы. Он пришел попрощаться. Он помнил об этом. Но… В миске перед ним стояла еда, и запах ее пробудил голод. Не зная, что говорить, он просто начал есть, отмечая вкус, но словно пропуская его мимо. Так, будто вместе с варениками могла закончится эта неловкая ситуация.

— Аника, — сказал он наконец, откладывая ложку. — Путь не будет легким или приятным.

— Я не боюсь.

— Нас ждут тесная лодка, холодная река и совершенная неизвестность там, дальше. Вполне вероятно, долгие скитания без крова над головой, голод и холод… Аника, у тебя чудесный дом. Зачем тебе эта дорога?

— Мастер, — вся краска вдруг стекла с ее лица, только серые глаза горели тревожно. — Вы хотите, чтобы я осталась?

— Я думаю, так будет лучше.

— Нет. Не будет.

Тревога ее была столь явной, что юноша заподозрил неладное.

— Что случилось?

— Ничего.

— Аника, я должен знать.

— Это мое дело.

— Это важно.

— Вот как? — она напряженно улыбнулась. Пальцы ее нервно перебирали мешочки с травами на поясе, теребили края одежды. Потом неожиданная злость промелькнула во взгляде. Она выпрямилась и сказала: — Ну так слушайте. Я ходила сегодня к колодцу, за водой, — она замолчала, словно этого было достаточно, но по выражению лица Юджина поняла, что нет. Глаза ее прищурились, и дальше она говорила злым, неожиданно тонким голосом. — Они назвали меня шлюхой. Это они сказали, что вы уезжаете. Что я, мол, могу только раз в постель мужика утянуть, а удержать его уже нечем. Умные девки так не делают, они сначала замуж идут, да кто ж меня, пугало огороднее, возьмет-то? Что со старым оно поди надежней было. Куда ему, седому, других молодок искать? Не то что… — она сверкнула на него глазами, но быстро отвела взгляд. — Они говорили громко, в глаза. Смеялись. А это значит, что скоро придут сюда с ножницами и дегтем. Резать косы, — она тревожно прикоснулась к волосам и сердито мотнула головой. — Я не собираюсь ждать до позорища. И так ясно, что с такими разговорами житья мне здесь не будет. Кто ж к такой за советом придет? Кто ребенка… козу не доверят! А если и придут — так лучше б не приходили! Потому что… вы знаете, кто и с чем.

Глаза ее были сухими и холодными. Но что-то в них вмиг изменилось, дрогнуло, и она подалась вся вперед, с безумной надеждой во взгляде, и ладони, похожие на крылья белой птицы, метнулись было к нему, но замерли.

— Тогда, — сказала она хрипло, — зелье впервые за долгое время послушалось меня. Мастер… не говорите, пожалуйста, что вы ничему не можете меня научить, это не так! Вы… вы все, что у меня есть. Вся надежда быть лекарем, а не… не...

Она отвернулась и замолчала. Юджин ждал слез — но нет, их не было.

— Я решила. Я ухожу.

Она закусила губу и обернулась. Глаза ее блестели влажно и тревожно.

— Мастер, позвольте мне пойти с вами.

Что он мог сказать? Это ему хотелось плакать. Помог, да? Сделал, как лучше? Он смотрел на рыжую косу Аники и вспоминал. Девушку, что не сумела себя сберечь, наказывали. Вымазывали дегтем, вываливали в перьях и обрезали косу. А потом водили так по всему селу — на смех и ругань. Потому что чистота ее — залог здоровья будущих детей. Гарантия для мужа в том, что дети — его собственные. Суть свадеб, предназначение женщин — материнство. И главным в девушке видели ее девственность. Именно это называли честью. И это одно гарантировало ей уважение и поддержку окружающих. Единственное сокровище, что в отчаянии Аника готова была бросить ему под ноги, а он не смел взять. То, в чем сомневались теперь в селе. Аника здесь чужая, ей не дадут оправдаться, с ней не будут церемониться, за нее не вступятся. А ко всему прочему — он ведь тоже пришлец. Хуже — он уезжает… Если бы он жил здесь, их бы заставили пожениться. Даже будь он против, девушка могла прийти в его дом, залезть на печь — и никто не смел прогнать ее оттуда. Просьба, высказанная в отчаяньи, должна быть выполнена. С такой печи путь был лишь под венец, потому что парень виноват, и должен покрыть грех, прикрыть ее собой, должен взять на себя ответственность и воспитать ребенка, даже если не хотел его, быть может. Закон чистоты равно обязателен для юношей и девушек. Потому что тупым топором дерево не срубить, а здоровье детей — основа основ, и ответственность за это лежит на обоих. Если бы он жил здесь, то мог бы сказать, что все это ложь. Защитить ее. Закрыть рты клеветникам. Вероятно, пришлось бы драться, и, возможно, не раз, но в конце концов люди бы успокоились, да и время подтвердило бы его правоту. Если бы она восстановила свой дар исцелять, как надеялась, он вознес бы ее настолько выше остальных и их законов, что боятся было бы нечего. Но остаться он не может, а до хорошего целителя ей далеко. Значит, будет страшное. Они устроят позорище, после которого все точно будут знать: Аника больше не человек. С ней нельзя говорить иначе, чем прокленами и насмешками — подумают, поддерживаешь. Подумают, сам такой. Над ней вольно глумится сколь угодно — никто никогда не вступится. Не возьмет замуж. Не даст работы. А самое страшное, даже если сбежать из села, печать позора ничто не смоет. Девки носят косы. Длинные. Растят их любовно, пестуют с мала. Никто никогда по доброй воле волосы не отрежет. А раз срезали — значит, было за что. Только одна причина. И куда бы она ни пошла, ее позор будет с ней. Годы, пока коса не отрастет заново. Годы, которые трудно пережить: он слышал, часто после позорища дорога провинившейся заканчивалась в реке или в петле. Что он сделал? Чем навлек на нее это? Как… как он смел оставаться у нее ночевать дольше, чем необходимо? А простили бы даже ту единственную ночь, когда раненому нужно было где-то отлежаться? Почему-то ему казалось, что нет. Не растут поговоры так быстро, если не было предвзятости раньше. Впрочем, что он знает о поговорах?

— Прости меня.

Слова еще слетали с его губ, а он понимал — не то, глупости говорит, гадости! За сделанное нужно держать ответ. И за то, чему по недоразумению стал причиной — тоже, а может, и более.

— Да, — сказал ей тихо. — Мы отплываем с рассветом. Вместе.

Что решил мастер Сеймор? Вместит ли лодка четверых? Смогут ли они достать еще одну? Столько вопросов — и ни одного ответа. Только чуть холодит спину и греет душу принятое решение.

— Спасибо, — тихо отозвалась Аника. И заплакала. Она спрятала лицо в ладонях и сидела тихо-тихо, только плечи временами вздрагивали.

Юджин вздохнул.

«Кажется, способность доводить женщин до слез можно записывать в свои особые умения.»

Он еще думал, следует ли попробовать утешить девушку, и если да, то как, когда в окно постучали. «Дядя? — промелькнуло в голове. — Или эти… с дегтем и ножницами?»Юноша встал, испугано нащупывая в кармане револьвер и понемногу сматывая тряпицу.

Стук повторился.

— Вечер добрый, — прозвучал хриплый мужской голос. — Отворяй, хозяин!

Юджин удивленно посмотрел на Анику. Та покачала головой и одними губами прошелестела:

— Его уже третий месяц как нет.

— Тогда к кому же они пришли? Впрочем, там, наверное, что-то стряслось, — отозвался юноша, успокаивая скорее себя, чем девушку, и пошел в сени. — Здравы будьте, гости нежданные, — говорил, открывая засов. И не ждал, что с улицы ворвется рука, схватит за ворот и потянет его вперед, на двор, под белесый свет луны.

— Ты, — он с непривычки различал только белые зубы на темном лице, — лекарь?

— Я, — Юджин рванул было, пытаясь выровняться, но гость был сильнее, и он только скользнул ногами по земле.

— Помощь нужна. Срочно.

— Кому? — выдохнул сердитый юноша. — О помощи так не просят!

— Не узнал? — разжалась рука, и Юджин, чудом не упав, поспешил отойти на пару шагов в сторону, подальше от рук гостя.

— А должен? — глаза пообвыкли к темноте, и первое, что юноша отметил — гостей было двое. Впрочем, ему хватило бы и этого, рукастого.

— Мог бы, — пожал тот плечами и повернул лицо к свету. Юджин вгляделся в резко очерченные линии скул, глаза, прячущиеся под густыми бровями, во все это обветренное, немолодое лицо и гнев его погас, так и не разгоревшись. Он узнал. Этот человек несколько дней назад не дал застрелить его и Анджея. О чем бы он сейчас ни просил, если это в его силах, Юджин сделает все возможное. Иначе нельзя. Это долг жизни.

— Что случилось? — спросил он уже совсем другим тоном.

— Приедем — узнаешь.

Юноша только развел руки в стороны. Решение было принято. Поэтому он просто сказал:

— Веди.

За что удостоился кивка и скупой улыбки. Вероятно, где-то так гость себе все и представлял.

— Там ждут кони, — указал он направо, и Юджин молча двинулся в указанном направлении.

— Стойте! — крикнула в дверях Аника, бросаясь вперед. Почему-то к старшему среди пришлецов, не к юноше. — Я с вами!

— Кто это? — нахмурившись, спросил тот.

— Ученица знахаря, — отозвался Юджин.

— Я пригожусь! — выдохнула девушка так отчаянно и смело, что старший пожал плечами и ответил:

— Что ж, хуже не будет. Ник, возьмешь ее на коня.

Юджин не счел это хорошей идеей, но смолчал.

По лесу шли не долго — кони были привязаны на полянке неподалеку. Юноша отметил, что для него лошадь взяли, хотя это не сильно его обрадовало. Нет, ему доводилось бывать с отцом на выездах, когда раненого просто не могли доставить к ним без риска для жизни. Умел он и скакать во весь опор, зная, что скорость порой бывает решающей. Но не любил. К лошадям подходил с опаской и лишний раз старался не ездить. Сейчас выбора не было. Так, впрочем, неоднократно случалось и ранее.

Но стоило ему примерится к стремени, как сзади послышалось:

— Стой. Повязку надеть надо.

— Повязку? — не понял Юджин. — Какую такую...

Но на лицо ему уже накинули тряпицу и затянули ее на затылке. Дышать стало тяжело.

— Да что это? — возмутился он, срывая ее и оборачиваясь. — Я же не смогу так ехать!

И оказался лицом к лицу с немолодым солдатом.

— Не снимай, — спокойно сказал тот. — Это для твоего же блага.

И было в его голосе и позе что-то настолько убедительное, что Юджин сдался.

— Я не могу так дышать, — заметил он.

— Хорошо. Я перевяжу.

Он аккуратно переложил тряпицу и уже подносил ее к лицу юноши, когда тот ухватил его за руки:

— Погоди. Как твое имя? Я должен знать, — для него это и в самом деле было важно. Может быть, поэтому тот, помолчав, все же ответил:

— Можешь называть меня Симон.

— Я — Юджин. Рад знакомству.

— Не думаю, — отозвался Симон, и повязал тряпицу, закрывавшую глаза. Нос юноши оказался на свободе, что было уже немалым плюсом. Волосы попали в узел и больно стягивали затылок, но об этом он говорить не собирался.

— Что-то еще? — все же счел он нужным спросить. Судя по тому небольшому опыту, что у него был, Симон сначала делал, потом говорил. Если удосуживался что-то объяснять вообще. И Юджину хотелось по возможности обезопасить себя от дальнейших неожиданностей.

— Просто садись верхом и крепко держись.

— Я не самый лучший в мире ездок, — сообщил юноша.

— Это не важно. Лошадь смирная. Лезь.

Юджин хмыкнул под нос и сделал единственное, что он мог в этой ситуации — взгромоздился в седло. Анике тоже помогли устроится.

— Этот парень… кузнечик, — неожиданно спросил Симон, — с ним все в порядке?

— Да, — улыбнулся Юджин.

— Хорошо.

Рядом звенела сбруя — отвязывали лошадей.

— Дальше будем ехать молча, пока я не разрешу говорить, — сказал Симон. И они понеслись.

У Юджина остались весьма неприятные воспоминания об этой дороге. Они мчались сквозь ночь и лес так немыслимо быстро, как он сам не отваживался ездить даже днем по хорошей дороге. «Там что-то стряслось. Что-то серьезное,» — подумал юноша, а потом ему стало не до размышлений. Ветер, холодно, ветви хлещут по лицу и по телу, конь словно стремится вырваться и убежать, и чем больше ты вцепляешься в седло или стискиваешь ногами раздувающиеся бока, тем более ненадежной кажется опора. Временами они поворачивали, и это было совсем страшно. Уздечка, ясное дело, была у Симона. И Юджин до боли стискивал коленями бока лошади да словно тонущий за соломинку вцепился в луку седла.

Ему сложно было сказать, как долго они ехали. Версту? Две? Три? Или просто плутали по окрестностям? Время спуталось и застыло — их безумный гон мог длится и полчаса, и полночи. Юджин устал, и от навязчивого вопроса о том, как долго им еще ехать удерживала не столько гордость, сколько уверенность, что Симон не ответит и рассердится. Но вот движение их замедлилось, дорога пошла вниз, и юноша понадеялся было, что уже все — но не тут то было. Безумная скачка продолжалась, с той только разницей, что ветвей, хлещущих по бокам, заметно прибавилось. Юджин сцепил зубы, и твердо решил, что этим его не пронять.

Потом все кончилось. Кони резко остановились, ему помогли спешиться — унизительная, но крайне необходимая помощь, — и повели куда-то. Все, что оставалось — это расправить плечи и постараться не спотыкаться. И не вертеть попусту головой. Все равно бессмысленно.

— Осторожно, порог, — сказал Симон, и Юджин тут же стукнулся головой, очевидно, о дверной косяк. — Прости. Пригнись.

Юноша оказался, судя по запаху, в землянке. На удивление большой, потому что его провели еще через две двери в хорошо натопленную комнату, прежде чем бесцеремонно сорвали повязку.

— Вот, — указал Симон рукой в сторону лежака. — Вылечи.

Перед Юджином лежал бледный молодой человек. Глаза его были открыты, но ничего не выражали. Темные волосы прилипли ко лбу. Повязка на бедре пропиталась кровью.

— Давно?

— На закате. Пуля.

— Мне нужна вода. Много воды. Желательно ключевой. И ножницы.

— Что-то еще?

— Оставить нас. Не мешать и не отвлекать во время работы.

Симону, очевидно, не понравилось это требование, но спорить он не стал. Окинул юношу внимательным взглядом льдисто-серых глаз, достал из-за пояса нож и протянул его на раскрытой ладони.

— Если он умрет, — сказал тихо, когда пальцы Юджина сомкнулись на рукоятке, — то и ты вместе с ним.

Юноша замер, ошеломленный. Угрозы? Ему? В такой ситуации? Он целитель. Он не может оставить человека, нуждающегося в помощи, не оказав ее. Возмущение и гнев темной волной поднимались из глубины души. Он не знал, как выразить, как сформулировать их, и поэтому напряженно молчал. Но Симон, очевидно, решил, что его слова произвели должное впечатление. Он развернулся и вышел, тихо прикрыв за собой двери.

Юноша скрипнул зубами и с трудом подавил желание броситься вслед, колотить дверь, если не Симона, и вопить какое-то невразумительное: да как ты смеешь?! Гнев растекался по жилам чем-то злым и темным. Просыпалась невнятная мстительность: да ты! Да я тебе! Да как ты мог такое подумать?!

Он столкнулся с испуганным взглядом Аники, растерянно стоящей напротив, и заставил себя медленно вдохнуть и еще медленнее выдохнуть. И даже выгнул губы в некоем подобии улыбки.

— Все хорошо. Нет ничего, с чем бы мы не справились, — сказал он ей с большей уверенностью, чем чувствовал.

Она только кивнула, словно бы другого ответа и не ждала.

«Нужно успокоится,» — строго сказал себе Юджин. В таком состоянии он способен не исцелять, но калечить. А парень не виноват. «Отпустить. Все отпустить.» Он медленно вдыхал и выдыхал, пока не погрузится в состояние полутранса.

Дверь в комнату распахнули и кто-то внес два ведра с водой, кувшин и миску. На стол легла стопка полотенец и ткани для повязок. Юджин отметил это краем глаза, но даже не повернулся поблагодарить. И только когда все гости ушли, он налил в миску воды и опустил в нее руки.

Вода умеет брать. Она смывает и впитывает не только всю грязь, что накапливает на себе человеческое тело, но и мусор, собирающийся в голове. Юноша чувствовал, как вытекает через ладони его гнев и тревога, обида и злость, и вся та грязь, что накопилась в душе за эти дни. Нельзя с этим к больному. Такие мысли искажают восприятие, оттягивают внимание на себя, а он, очевидно, не может допустить подобного, сегодня или когда-либо еще. Он чувствовал, как меняется его кожа, становясь мягкой и влажной. Отдавать и брать, два процесса связанные столь же неразрывно и естественно, как вдох и выдох. Потом он очистит эту воду, он отдаст ее земле, а пока нужно впитать спокойствие и мудрость источника, находившего свой путь во тьме через твердую плоть холмов — наружу. Эта звонкая, кристальная сила ему сегодня понадобится.

«Великая Мать, направляй мой разум и руки во благо этому человеку.»

Не складно и не по правилам, но это все, что приходило в голову, пока он устраивался на табурете около раненого и осторожно взрезал ножом повязку.

Тело было горячим.

«Если бы задело артерию, он уже давно истек бы кровью. Но не похоже, что повреждены только мышцы, или пусть даже кость. Что же тогда?»

Стоило ему убрать слои ткани, как из раны начала сочится темная кровь, но — Юджин принюхался — дело не только в этом. Он осторожно развел края раны в стороны. Вот оно! Вместе с темной жижей наружу вышел маленький коричневый комочек.

Плохо. Очень плохо. Очевидно, задета вена. И кишечник. Это значит, кровь разлилась внутри. Но, что много хуже, смешалась с калом. Как далеко успело пройти заражение? Он еще жив. Это хорошо. Он еще жив...

Ответ на вопрос что делать был чудовищный и простой. Ключ к телу Анджея ему дало смешение крови. Следовательно...

Дареным ножом Юджин разрезал кончик пальца и сунул его в рану.

Понимая, что это безумие. С тем же успехом он может отравить свою кровь, что и вылечить раненного. Но осознавая так же, что Симон, скорее всего, не шутил. А значит, сейчас это не имеет значения. Так или иначе, он не знал другого способа задействовать аспект.

Раненый дернулся, лицо его исказилось на выдохе, но скоро снова застыло в неестественном безразличии. Шок. Неудивительно. Совсем.

«Стоп. Сейчас нужно думать не об этом,» — остановил себя Юджин и погрузился в пульсацию крови в пальце. Вот, кровь смешивается с кровью.

Мы похожи. Мы похожи больше, чем кажется. Мы — одно.

Сейчас это далось легче, чем в прошлый раз. Возможно, сказался опыт. Возможно, то, что кровь так и так была человеческой. И какой-то бесконечно долгий миг Юджин чувствовал все тело этого человека как свое. Вот она, пуля, застрявшая в тазовой кости. Прорванные мелкие сосуды, но, что хуже — задета вена. И кишки — навылет. Сколько дырок! Рваных. Его везли сюда на коне, естественно. А потом пришла боль. Откатом. Острая, от которой расширяются глаза и твердеют мышцы, а по телу выступает холодная испарина. И — отупение, равнодушие, сковывающее разум. Он чувствовал, что тонет, теряется в этих ощущениях, что замирает бледной копией. Еще одной жертвой...

Нет! Я не позволю! Нет!

Никогда ощущения больного не были столь сильными и всепоглощающими. Это пугало, и это же заставляло собраться.

Дальше. Продолжаем осмотр!

Его кровь отравлена. И с каждым ударом сердца зараза идет все дальше и глубже по телу. Оно бьется медленно. Но это мало что меняет. Нужно что-то делать. Срочно!

Спокойно.

Так капля воды срывалась с края каменного уступа в глубокой пещере и падала быстро и бесконечно в темную ровную гладь подземного озера, чтобы разойтись кругами и волнами, чтобы замереть в его спокойствии.

И вода, которую вобрали его ладони, потекла в это раненное тело, в этот полный боли сосуд.

Сначала — закрыть вену, прекратить самое обильное кровотечение. Сосуд частично цел. Замечательно.

Воля целителя сводила вместе разорванные края, замыкая одну из важнейших возвратных рек в определенные ей природою берега. Он видел сияющие золотые нити, сшивающие края. Он видел, как экстатично соединяется то, что было разделено, как возвращается сосуду упругая сила его единства. И не было ни времени, ни места для заговоров. Что ж… мать говорила, дед говорил: заговор — это форма. Врасти в нее, стань ею, и однажды она не понадобится.

Хорошо.

Теперь — пуля. Ей не место в этом теле. Воды внутри собралось достаточно, чтобы изъять ее не составило труда, и Юджин осторожно вымывал, вытягивал ее из кости, а потом аккуратно и мягко вел ее к отверстию раны и по нему — наружу. Чтобы выпустить ее, он убрал палец и с удивлением заметил, что контакт не прервался.

Он ненавидел эти цилиндрические куски метала.

Этому не место сейчас. Дальше.

Вдох. Выдох. И снова вдох. Подземное озеро холодное и спокойное. Всевбирающее.

Замкнуть разрывы в кишках, не позволяя грязи сочится в брюшную полость. Так же, как делал это только что с сосудом. Работая с одним разрывом — и со всеми сразу. Они так похожи, так подобны друг другу. Они — части одной сущности и одной структуры. И все как один. Он стягивал разорванные края и сращивал их. Подобное к подобному. Замыкая тонкие сосуды. Соединяя, слой за слоем, внутренние ткани. Его сознание множилось и было единым. Он не считал количество разрывов, он работал с одним и со всеми сразу, сопоставляя и исцеляя. Он чувствовал, как жизнь понемногу возвращается в эту часть тела, и знал, что самая важная и сложная работа еще впереди.

«Великая Мать, даруй мудрость твою и терпение твое, даруй силу твою и доброту твою выполнять то, что предначертано мне волею твоею и моим выбором».

— Аника, таз.

Он был почти всемогущ в этом измученном теле. Он сделал многое, но не сделал главного. Кровь нужно очистить.

Мама...

Однажды и навсегда он увидел так скрытую жизнь тела — и не мог себе представить ее иною.

Внутри тебя — маленькие Юджины работают без устали. Чинят, строят, перестраивают твое тело, пока ты растешь, разносят еду, воюют с врагами. Они такие крошечные, что обычным взглядом их не увидеть. Но они есть и делают свое дело, пока ты живешь, каждую секунду.

— А внутри тебя?

— Там трудятся маленькие мамы, — легко улыбнулась она и потрепала его по волосам.

Он видел их: улыбающихся темноволосых мальчиков, бредущих с корзинами по дорогам жизни этого тела. Таких одинаковых. Он видел чудовищное, опасное, текущее мимо них и вместе с ними. Он видел бесценный груз в их корзинах: то, без чего тело сломается, то, без чего его — не будет. Нет. Этих трогать нельзя. Слишком опасно.

Он видел других, сияющих, белых. Тех, что ныряли в дороги жизни с других путей. Тех, что бросались на это, злое, во всеоружии. Рвали его, терзали и поедали. Их было много, и много меньше, чем нужно.

И видел третьих, маленьких и проворных. Тех, что так помогали ему сшивать вместе все то, что было разделено. Тех, что теперь сновали то здесь, то там, другим помогая расти и их питая.

Это тело совершенно. Оно способно справится с чем угодно.

Юджин любовался его красотой и видел, чувствовал, чем он может ему помочь.

Дороги жизни полны воды.

Этой водой он окружал чуждое, злое. То, чему на этих путях совсем не место. Плотно обхватывал его осколки, не давая им прикасаться к живому и разрушать, и уходить вглубь, чтобы там тревожить.

Он шел по течению рек этого тела. То, что поймал, он выводил к открытой ране.

Грязи не место здесь. Ее нужно вымыть.

И бурый поток лился в подставленный таз с каждый ударом сердца.

Держать чужое.

И выводить вовне по тому маршруту, что проложили внутри этого тела воля его и чья-то шальная пуля.

Все, чем был он — это невероятная сосредоточенность.

Удержать и направить.

Больше не было мыслей, целей, желаний и смыслов — только это одно, и биение сердца, что движет воду дорогами жизни в любом существе телесном.

Снова и снова вдоль тех же стен сопровождая злое, не позволяя соприкоснуться с ними и вынося толчками вовне.

Время — это капля, что срывается с подземного свода в озеро, чтобы за нею следом ушла вторая.

Он удивился, когда это закончилось. Все, что держал он — плескалось в медном тазе. И отделять его больше не было нужно.

— Все? — негромко спросила Аника.

Юджин чуть мотнул головой, встряхиваясь.

— О нет. Но с этим, кажется, будет проще.

Мертвая, грязная кровь скопилась в брюшной полости. И вытянуть ее наружу было не сложно. А вместе с ней — и осколки кости, раскрошившейся от удара пули.

Исцеление нужно правильно закончить.

Капля струится по каменным стенам, сползая неспешно по линиям горных пород все ниже и незаметно в большое впадая, чтобы к покою его присоединиться.

Юджин делился самым ценным, что имел. Волны Великого Океана, приводившие в движение его тело, он будил в крови раненого. Их пульс пронизывает насквозь. Сердце стучит так громко. Два как одно, в том же ритме и такте. И чудо дыхания одновременно пробуждается в их телах и угасает, чтобы подняться следующей волной. Волны несут движение — и покой. В их глубине золотые мерцают искры. Те, что зовут тебя в их движенье влиться и, прочь отбросив все, что узнал дотоле, каплею растворится в соленом море. Волны теплы и радостны, словно жизнь.

Он прикоснулся к раненому:

— Держись.

Волны с собой приносят спокойный сон. Мысли и тело выстроят в унисон, чтобы в одно удивительное мгновенье чудо произошло исцеления.

А теперь уходи.

Он не хотел. Губы капризно кривились. Эта связь была сладостной и чарующей, словно… он не находил сравнений.

Ты все сделал правильно. Отпускай.

Он знал, что волны, ритм движения которых он задал, закончат исцеление много лучше и глубже, чем сам он сейчас был способен сделать. И все, что нужно — это отойти, дать времени и аспекту свершить свое. И все же ему было жаль расставаться с миром, в котором он так славно навел порядок.

Это было непривычно и странно: просто сидеть и смотреть на тело, которое только что чувствовал как свое. Наблюдать, как поднимается и опускается грудь, как пульсирует жилка на шее и отмечать, что уже не в такт с твоими.

Странная слабость накатила шальной волной.

— Таз можно убрать, — сказал Юджин и сам еле услышал свой голос. — Аника, прошу тебя, сделай ему перевязку.

Он хотел повернуть голову, чтобы удостовериться: девушка поняла, но это движение почему-то оказалось совсем невозможно сделать. Он удивился и попробовал поднять руку, но так и не смог ее найти. Тогда он захотел хотя бы покачнуться, и, кажется, это все-таки получилось. Мир вокруг пошатнулся и начал смещаться. И, наверное, он бы упал с табурета, но кто-то подхватил его сзади. Эти ладони почти обжигали кожу.

Гулко и далеко, как сквозь толщу воды донеслось:

— Эй! Подойдите! — а потом: — Мастера нужно уложить в постель.

Что-то происходило вокруг. Не видел. Сквозь полудрему слышал чей-то незнакомый голос:

— Ему постелят в соседней комнате.

— Не имеет значения, где. Скорее.

Потом его подхватили под мышки и за ноги, понесли куда-то и положили.

Он был им благодарен. Больше ничто не сдерживало движенья волн. И Океан наклонялся ближе, чтобы поднять его на руки, забрать с собою.

Он открыл глаза в полутемной комнатушке, еле освещенной тоненьким язычком пламени, танцевавшем на носике масляной лампы. На плечах лежал тяжелый шерстяной плед. Пахло сосновыми досками, свежей стружкой и влажной землей.

Он слабо представлял себе, сколько проспал. Несколько часов? Дней? Нужно будет расспросить у Аники подробней. Даже странно, что исцеление отнимает столько сил. Насколько он помнил, и дед, и отец могли помочь трем, пяти, иногда — десятку людей, и оставались бодрыми и активными. Впрочем, у них был Источник, а у Юджина — только он сам. И великое благо, что исцеление вообще происходит.

Какое-то время он лежал не шевелясь и вслушивался в ощущения тела. Сердце билось ровно, вода текла дорогами жизни, дыхание приходило незаметно, он никак не мог отследить момент его начала. Оно наполняло тело от низа живота до ключиц и плавно опустошало его, чтобы затихнуть, а затем возникнуть снова. Это хорошо. Это значит, восстановление прошло правильно. Еще немного, и он будет готов к новой работе, если это понадобится.

Нужен ли отдых еще? Нет, сон бежал от ресниц, и тогда Юджин улыбнулся, отбросил теплое одеяло и сел на кровати. Холод лизнул босые ступни. Он потянулся и встал. Прошелся босиком по комнате, осматривая ее. На столе стояла миска и рядом кувшин с водой, у стены — два ведра, одно почти полное, второе пустое. Вдоль деревянных стен тянулись лежанки, под ними — сундуки. Никаких окон и одна единственная дверь. Что удивило, печи или камина, пусть даже очага здесь не было. Впрочем, он не замерз, так что грех жаловаться.

Юноша зябко пошевелил босыми ступнями и пошел обуваться.

— С пробуждением, мастер, — тихо сказала Аника.

Юджин поднял голову навстречу полоске света, что лилась из открытой двери, и улыбнулся.

— Рад тебя видеть. Долго я проспал?

— День и ночь, — сказала она и вошла. В руках у нее была крынка молока, свежий хлеб и сыр. Все это она аккуратно расставила на столе и зажгла толстую свечу, что принесла с собой. В комнате стало светлее. — Это ваш завтрак.

— Спасибо. Кстати, — с улыбкой спросил Юджин, — как твоя практика?

— Что вы имеете в виду? — обернулась девушка.

— Не верю, чтобы здесь был только один раненый. И думаю, что ты не оставила их без помощи.

— Я, — неожиданно покраснела Аника, — пробовала.

— В смысле?

— Помочь. Но у меня не многое получается, а повязки тут и так накладывают хорошо.

— Так что же ты сделала?

— Напоила укрепляющим отваром, — пожала она плечами. — И очень надеюсь, что сила трав хоть как-то проявится даже без моих скудных умений.

— Умница. Что у нас там?

— Рассеченная нога, простреленное плечо, сломанная рука и несколько ребер. Ну, и по мелочам.

— Это на троих? — уточнил Юджин.

— Да.

— А что с тем человеком, которого я лечил?

— Когда я заходила, он спал. Но выглядел уже много лучше.

— Это хорошо, — улыбнулся юноша. — А ту воду, что сделали с ней?

— Вылила в яму, — пожала плечами девушка.

— Ее нужно было очистить, — дернулся Юджин. Впрочем, сделанного не воротишь, а девушка так испуганно вжала голову в плечи, что он даже устыдил себя за такие слова и заставил сказать: — Не страшно. Но впредь помни об этом и без меня не убирай.

— Да, мастер. Просто они косились, и… — она покраснела еще больше и махнула рукой.

Юноша решил сменить тему, но на ум ничего толкового не приходило. Тогда он встал и подошел к столу. Задумчиво наполнил миску водой и замер. Окунаться в нее не хотелось.

— Я посторожу, — тихо сказала Аника. — Не думаю, что им стоит это видеть.

— Хорошо, — вздохнул Юджин и приготовился к весьма неприятной процедуре.

Девушка быстро вышла, прикрыв за собой двери, а юноша задумчиво хмыкнул под нос и сунул голову в воду. Очищение проходило, пожалуй, так же неприятно, как обычно. Но после он позволил себе лечь и отдохнуть, дать головокружению и слабости растворится в теле, а отзвукам мыслей — затихнуть в сознании. Он любил этот сон без сна, это возвращение к себе, эти мгновения путешествия по собственной сущности, погружаясь в ту вселенную, что каждый носит с собой, но не всегда замечает. Он вслушивался в движение ребер, раскрывающихся при вдохе подобно цветку. Он вдыхал эту комнату и этот странный дом, и холм, в котором он прятался, — и выдыхал в них себя. И чувствовал, как понемногу стираются границы между тем, что внутри и тем, что снаружи, ибо извечный обмен делает их едиными. Сияющий дух Отца нисходил на него сверху, чтобы, просочившись сквозь кожу, перетечь в лоно матери, а мягкая мощь Ее темной силы поднималась из неизведанных глубин и сквозь него рвалась вверх. Он чувствовал себя нитью, связывающей их воедино, плодом любви Неба и Земли, созданным, чтобы эту любовь поддерживать и порождать. Он не помнил себя в этот миг. Он просто наблюдал за таинством прекрасным и вечным, творившемся внутри и вовне. Он был каплей, стекающей по камню в лоно Великого Океана, и растворяющейся в нем...

Скрипнула дверь. Аника вошла в комнату и села на лежанку напротив. Он чувствовал ее внимательный и настороженный взгляд, и улыбнулся ей со всей истовой теплотой той всемирной любви, что наполняла его сейчас.

Казалось, она не заметила. Он не так видел ее, как чувствовал: напряженный, зажатый комок в углу, превративший свою кожу в непроницаемую скорлупу. Она не могла бы жить, если бы не брала и не отдавала, но даже дышала она, казалось, с опаской. И юноше стало грустно.

— Ты слишком напряжена. Это плохо, — сказал ей вполголоса, и был уверен, что она услышала. — Ляг.

Девушка послушно вытянулась на своем лежаке, но это мало что изменило в ней самой.

— Твой аспект связан с травами. Значит, он ближе к Матери. К тому же, ты женщина. Тебе будет легко прикоснуться к Ней, — он улыбнулся и замолчал, подыскивая слова. — Мы в лоне Ее, Аника. Позволь себе почувствовать Ее тепло и Ее любовь, позволь этому ощущению наполнить тебя. Не замыкайся в себе. Это важно. Это, может быть, самое важное, что есть у нас обоих...

Она лежала в своем углу, молчаливая и напряженная. То, что она делала с собой, было сродни обреченному согласию на насилие и больно задело Юджина.

— Не бойся. В этом нет нужды. Ты открываешься не мне и не кому-то другому, Аника. Только Матери и Ее великой любви. Вслушайся в Ее тишину, в Ее всеобъемлющее принятие. Все, что есть в этом мире, породила Она, и все покоится в Ее любящий ладонях. Из Ее лона мы выходим в свое путешествие по миру, к Ней на грудь возвращаемся по его окончанию. Она не осуждает, Аника. Никого и никогда. Ее любовь беззаветна и трепетна. Вслушайся в себя. Позволь угаснуть тревожным мыслям и где-то в глубине ты обязательно услышишь, ты почувствуешь — Ее. Позволь себе упасть, Аника. Доверься Ей. Там ты найдешь ту силу, что так нужна тебе — и много большее.

Он поднялся и подошел к ней, встал рядом с ее лежаком на колени. Всматривался в ее напряженное лицо, стараясь понять, что может помочь ей открыться. И захотелось прикоснуться ладонью к ее лбу, снять этот испуг и отбросить его в сторону. Но стоило сделать это, как она вскинулась, почти отпрыгнула в сторону, глядя на него ошалевшим взглядом широко распахнутых глаз.

Юджин медленно опустил руку.

— Прости. Я не хотел тебя напугать.

— У меня не очень получается, мастер, — отозвалась она, и губы ее дрожали.

— Пробуй, — грустно улыбнулся юноша. — Это важно.

Он встал и отошел к столу. Было неловко и немного чудно. Почему она так сделала? Чего боится?

Стоило сформулировать вопрос, как из глубины памяти начали приходить ответы. Обрывки воспоминаний выстроились в ряд и собрались наконец в целостную картину.

Вот Аника, рыжий всполох, вся — воплощенная страсть, испуганно и настойчиво предлагающая ему запретное. И как вообще до такого додумалась? Вот она же, не желающая, чтобы их даже видели вместе днем и придумывающая безумные комбинации, чтобы избежать этого. И тот разговор в ее доме, о том, почему она должна уйти. Что придут резать косу как блуднице. Думают, что у них связь, но его, юношу, она удержать не способна, не то что другого, старого. И этот прыжок от малейшего прикосновения, в котором она видела явно больше, чем он вкладывал...

Обернувшись и поймав испуганный взгляд девушки, Юджин резко спросил:

— Он был с тобой? Как мужчина с женщиной? Твой мастер?

И по ошеломленному, полному ужаса лицу понял: попал. Это было большим признанием, чем все слова, которые она могла сказать.

Подонок. Юная девушка-ученица, глядевшая на своего мастера, как на бога. Она никому не скажет, побоится да и кому здесь довериться? Семья не придет мстить, она же сбежала из дому и теперь для них — отломанная ветка, более чужая, чем любой случайный гость… Красивая девушка, целиком и полностью в его власти. И он воспользовался этим. Подонок. Это было насилие или он действовал мягче, уговорами? Вряд ли она пошла на это по любви, тогда сейчас в глазах Аники было бы что-то совсем другое.

Юджин глубоко вздохнул и замер.

— Поэтому ты так меня боишься? — спросил, сглотнув.

— Я не боюсь! — почти выкрикнула она и замолчала. И ни словом не попыталась отрицать сказанного.

Вот так. Юноша зажмурился. Пожалуй, этот секрет он предпочел бы не знать. С другой стороны… это многое объясняет. Но как же надо любить свое дело, чтобы терпеть ради него даже такое? Или выбора тогда не стояло? В лекари или в потаскухи, иначе никак? Безумный поступок, толкнувший к краю. Мастер, научивший пользовать травы, гарантирующие отсутствие видимых последствий… И самый первый их разговор… «Ты хочешь от меня ребенка? — кажется, так он спросил тогда? — Нет, только семя, — ответила Аника. — Ребенка не будет.» Приходилось ли ей делать это раньше? Сколько раз? Имеет ли он право об этом спрашивать? А думать? И почему от этого так больно?

— Ты ждешь, что я буду вести себя так же, как он? — Юджин не мог молчать дальше.

— Нет, — тихо выдохнула девушка. Губы ее дрожали. — Вы другой.

«И снова не стала спорить,» — мысленно отметил юноша. А он, пожалуй, хотел бы. Чтобы все эти мысли оказались просто нелепой выдумкой, непонятно как вообще пришедшей в голову. А выходит, нет. Ее напряжение, страх и скрытые ожидания — все становилось сейчас страшно простым и понятным.

Аника отвернулась к стене.

— Теперь вы прогоните меня? — спросила хрипло и тихо.

Юджин потер лоб и честно ответил:

— Нет.

Девушка недоверчиво вздернула голову. Глаза ее были красными, а лицо — сухим.

— Тогда? — не договорила, сбилась, но выгнула тело призывно и отчаянно.

— Нет, — покачал головой Юджин и отвернулся. — Я не смогу с собой жить, если приму такую оплату.

Аника не сказала ни слова. Не осмелилась. Девушка, которой категорически некуда идти. Судьба или собственные поступки поставили ее перед этим безумным выбором? Лекарь или потаскуха… Есть другие варианты, но она их не видит, а он — может ли предложить?

Вдох. Выдох.

— Прости, — сказал Юджин. — Я не буду возвращаться к этому разговору, если ты примешь, раз и навсегда, что твое тело — отнюдь не цель моих поступков. Как метод оплаты я его не возьму и требовать от тебя чего-то подобного на любых условиях не собираюсь, равно как и говорить об этом кому бы то ни было.

— Но как же… — растерянно проговорила она и снова сбилась, с силой закусив губу.

— Как раньше, — пожал плечами Юджин. — У тебя неплохо получилось тогда с травой...

— С разрыв-травой, — тихо выдохнула Аника.

— Да, — кивнул юноша. — С ней самой. Значит, аспект не закрыт. Просто нужно найти правильные двери. Вот этим и займемся, впрочем я здесь мало чему смогу тебя научить, так что рассчитывать придется в первую очередь на саму себя.

— Но, мастер, тогда получилось только потому, что вы были рядом!

— Ну, во первых, я был тогда не в том состоянии, чтобы помогать, — оборвал ее Юджин и вдруг поймал себя на интереснейшей мысли: — А во-вторых, где-то здесь твой собственный ключ, Аника. Если вспомнишь, почему получилось тогда и как именно это происходило, если сможешь воссоздать это — все получится. Аспекты ведь никуда не делись. И возможность прийти к ним по-прежнему с нами.

Она молча кивнула и съежилась, забравшись с ногами на лежак. Юджин не знал, что еще он может добавить, чем помочь, поэтому решил просто не тревожить больше. На столе по-прежнему стояла еда, но есть не хотелось.

Тогда дверь распахнулась и на пороге появился незнакомый юнец. Жадным взглядом он окинул комнату и слегка погрустнел, словно ожидал увидеть нечто много более занятное.

— Лекарь, Марк ждет вас, — сказал он торжественно.

Юджин кивнул, обрадовавшись хорошему поводу уйти, и быстро шагнул за двери.