Глава 7.

Юджин вернулся в дом так же незаметно, как и ушел. Не то чтобы он особо прятался — скорее, эту шумную толпу он интересовал значительно меньше, чем праздник. И это правильно.

Во дворе сидеть не хотелось — прохладный вечер, восторг чужих движений, шал танца, в который не хотелось падать и особо остро, глядя на эти фигуры, вспоминалась девочка, плачущая в яблочном саду. Юджин выдохнул, покачал головой и вошел в горницу.

Там оказалось неожиданно тихо. Дремали на лавочке две старухи, да хозяйка Марта кружила у печи. Юджин сел на лавку в углу, взял с блюда горячий пирожок и разломил его, вдыхая теплый запах сдобы. Начинка оказалась капустной. Пока жевал, юноша разглядывал комнату и вдруг встревоженно спросил:

— Анджей где?

Хозяйка Марта приложила палец к губам, покачала головой в сторону гостей и взглядом указала на запертую дверь во вторую комнату. Тайна, значит… Боги, куда пальцем не ткни здесь — попадешь в тайну… и это те, что ему открылись, а… слой, под ним еще, под ним еще один… разве можно так жить, располосовав судьбу и душу на не пересекающиеся плоскости?

Юджин грустно улыбнулся, потер пальцами переносицу и кивнул. Хорошо, значит, с мальчиком все в порядке.

— Агнешка? — спросил он уже тихонько.

Хозяйка Марта поджала губы и сердито указала подбородком на двери. Как много всего можно вложить в один короткий жест… Он почти слышал слова о том, что девчушке предполагалось бы следить за братом, а ее это не радовало — праздник ведь! Маленькая нахалка умудрилась проскользнуть во двор, откуда ее без скандала не заберешь, а тайна Анджея не предполагает разглашения, даже если о ней знает полсела. Но праздник закончится, и Агнешке напомнят о делении вещей на главные и второстепенные и о недопустимости замещения первых вторыми. Она еще со слезами будет зарабатывать прощение. Но… это будет потом. А сегодня Марта решила: это праздник, и она не собирается его портить внучке.

На сей раз улыбка Юджина была искренней. Такой подход ему нравился, и он надеялся только, что не очень много додумал в нем от себя. Хотя… поживем — увидим.

— Где дядя Тэд?

— Танцует.

— А мастер Сеймор?

— Спит.

Предположение о том, что в таком гаме можно спать, сначала удивило Юджина, потом испугало.

— Ему...

— Все в порядке, — перебила хозяйка. — Завтра проведаешь.

Что ж, похоже, все темы, касающиеся этого дома, сегодня под запретом. Ладно, а другие?

— Марта, я встретил сегодня девушку...

Грустная улыбка.

— Тебе мало что светит, даже после сегодняшнего. Здесь земля значит больше, чем любовь, а воля семьи — больше, чем своя собственная. И, я надеюсь, ты достаточно мудр и благороден, чтобы, даже увлекшись, не сломать ей жизнь.

— Нет, я имел в виду...

— Хотя если ты останешься… знаешь, нам бы пригодился толковый целитель.

— Вот об этом я и хотел поговорить с вами, — облегченно сказал Юджин, почувствовав возможность увести разговор в нужное русло. — Ее зовут Аника, и она была ученицей вашего Исцеляющего.

— Она не из наших, — качнула головой хозяйка.

— Да, я знаю. Расскажите мне о ней. Какая она? Как человек и как целитель? Как к ней здесь относятся?

— Зачем тебе?

— Марта, — сказал он, честно глядя ей в глаза. — Я не смогу здесь остаться на долго.

— Посмотрим.

— Посмотрим.

— Она просила помощи. И я хочу понять, чем и как ей на самом деле нужно помочь.

— Не слишком ли много на себя берешь?

— Я знаю. Просто… я не могу оставить, как есть. Не могу, понимаете? Ее так же, как Анджея.

Пауза. Молчание.

— Ну что ж, — медленно говорит хозяйка. — Слушай.

Она садится за большой дубовый стол и опирает подбородок на большие руки. Задумчиво берет в руки чарку с наливкой, крутит и ставит на место.

— Она не из наших, — начинает медленно. — И сразу было ясно, что толку из нее не будет. Начать учиться мастерству в одиннадцать, когда в тринадцать обычно уже подмастерья, когда разум уже установился и окрепл, и знания нужно брать трудом, а не открытостью души… Но Стас смеялся. Говорил, она хорошая девочка, старательная. Говорил, что да, ей дольше надо будет учится, но он, хвала Отцу, не старик. Успеется. А потом пошли Волны, и… мы не ждали, что он уйдет. Никто не думал, право… Аница… ну что с нее, глупышки, возьмешь? Она в свои пятнадцать знает столько же, как иная восьмилетняя соплюха. Да еще не из наших. Кто к ней пойдет? Аспекты нестабильны, а она и о тех ничего толком не знает...

— Это достоинство, — внимательно вглядываясь в лицо Марты, говорит Юджин. — Какое кому дело до того, что она мало что знает об аспекте, который изменился? Ей не будут эти знания мешать осваивать новый. Который, кстати, тоже может измениться. А она снова и снова будет изучать и перепроверять.

— Это наши жизни, — поджала губы Марта.

— А что, лучше умирать вообще без Исцеляющего? — не выдержал Юджин.

— К ней не пойдут.

— Почему?

— Недоучка. И чужая.

— Понятно, — фыркнул Юджин. — Хорошо, а еще? Чем еще она могла бы заниматься? Ее сватает кто?

— С чего бы? — подняла брови Марта. — Ни земли, ни таланта, ни красоты особой. Да еще гордячка. Разве что на службу наймет кто. Вот урожаи б умела чаровать, или животину какую...

— А была бы лекарем?

— Ну, была бы… так нет же.

— А откуда вы знаете? Откуда, если никто не смотрит на нее, не хочет даже дать попробовать?

— На себе? Нет уж, благодарствую.

— А почему же тогда доверились мне?

— Но… ты ведь целитель?

— Как и она.

— Но ты же выучился...

— Да какая разница! Мой аспект изменился так же!

— Я, — улыбается Марта, — в тебе не ошиблась. В ней, думаю, тоже.

Юджин молчит. Думает.

— У нее есть подруги?

— Марькина Настка в гости бегает. Да малышня всякая.

— И то хорошо.

Он совсем, совсем не знает, что делать. Как-то очень остро чувствует себя уставшим, маленьким и глупым. Смотрит внимательно на эту большую сильную женщину и неожиданно спрашивает жалобно:

— Хозяйка Марта… а где, все-таки, мастер Сеймор? Я не лечить… я отдохнуть бы...

Женщина улыбнулась, взлохматила широкой ладонью его волосы и, заговорщицки подмигивая, указала взглядом на чердак.

Юджину оставалось только благодарно кивнуть и выйти в сени. И уже собравшись было подниматься наверх, он заворожено застыл у лестницы. Через плечо его свисал груботканный шерстяной плед, врученный вдогонку заботливой хозяйкой, а сама фигура была почти неразличима в темноте, только ладонь на перекладине выхватывал поток света из двери, ведущей на улицу. Юношу манил этот свет и гул. Но во вспышках факелов во дворе ему чудились рыжие волосы Аники и ее жадные глаза, и хотелось зажмурится и еще глубже вжаться в тень, чтобы даже внимательный взгляд не смог его различить. И, вглядываясь в темноту, хотелось кричать: за что? В этом мире, где люди отчаянно делают вид, будто ничего не потеряли, они укутали его манящим покрывалом призрачной надежды, тем более чарующим, чем несбыточные она казалась.

Быстро и бесшумно, словно прячась от врагов — хуже, от чужих невозможных желаний, — Юджин взобрался по лестнице наверх. Постоял, давая глазам возможность привыкнуть к темноте, и огляделся. Ему мерещились темные силуэты спящих вповалку людей. Так много… не может быть… Наверное, это мешки с чем-то, но… один из них — мастер Сеймор. Значит, нельзя быть неосторожным. Тихо, стараясь не шуметь и упаси боже не наступить на спящего, он пробирался по чердаку, выискивая свободный угол.

Под ногами что-то шелестело, пахло луком, сушеными травами и пылью.

Он нашел его. Тесный промежуток между двумя мешками у самого ската крыши. Нора. Гнездо. Убежище. Даже умудрился расположится там удобно и, укрывшись теплый колючим пледом, думал, что сразу уснет. Он был измучен. Но сон не шел. И Юджин смотрел на темные тени мешков, на сплетение над головой балок, старой одежды, ненужной утвари и развешенных пучков трав. Вслушивался в надрывные вопли скрипки. Ни цимбалов, ни бубна не слыхать. Устали, поди. А этот, видать, двужильный. Или играет уже кто-то другой?

Танцуют. Юноши и девушки, мужчины и женщины, соединенные разгульным неистовством праздника. Как хорошо было бы кружить сейчас там, внизу, смеяться и хлопать в ладоши, и ни о чем не думать. Чтобы Аника улыбалась ему, стоя напротив и раскланиваясь в древних, ритмичных и размеренных движениях, а в ее серых глазах горели радость и возбуждение, окрашивая фарфоровую белизну щек легким румянцем. Они двигались бы медленно и плавно, соприкасаясь запястьями рук, кружа друг вокруг друга, как две большие диковинные птицы, и за этим танцем ждала бы радость...

Интересно, почему она не подошла к нему там, среди всеобщего веселья? Почему при всех не сказала и слова? Она не любит танцевать? Или опасается даже тени подозрения в недопустимых отношениях? «Недоучка. Чужая». Неужели именно честь — то немногое, что удерживает ее в человеческом звании среди этих людей? Но как могла она тогда рисковать этим? Теплая, манящая картина перед его глазами дрожит и плавится, а сквозь нее проступает заплаканная девушка в ночном саду, отчаянье и гнев в ее глазах, и эта безумная просьба… Почему? Рыжая девушка, всполох на холодном небе, манящий за собою… И хотелось прижаться к ней, вдохнуть аромат растрепанных волос, почувствовать тепло ее тела, сердце, бьющееся под тонкой белой кожей, ощутить мягкое касание пухлых губ… Что-то непривычное, жгучее поднималось с низа живота, истомой растекалось по телу. "Не о том думаешь, парень, — сказал себе. — Она пришла за исцелением, а не за любовью". Стыд — как ушат ледяной воды на разгоряченную голову. Аника… Я же не Доля, приносящая желанное… я могу дать только то, что могу, и как же больно, что тебе нужно не это! Аника… рот, приоткрытый в детском, беспомощно-страстном «а». Слезы, текущие по лицу. Анджей. Его тоже нельзя оставить. Не на кого. Почему? Почему — я? Я же не умею, не понимаю, не знаю ничего толком! Я же ни йоты не смыслю в травах и перевоплощениях! Вот бы поговорить с их целителем… ведь ответ должен быть! Спросить Анику? Может ли она знать? Захочет ли сказать?

Юджину страшно. Он хотел бы — и видит это желание отчетливо, — позволить непонятному, жгучему, захлестнуть с головой и увлечь за собой в неведомое. Только что-то внутри твердит не переставая: нельзя! Неправильно! Все — навыворот! Потому что близость — завершение любви, а любовь — дар, а не предмет торга! И не за близостью пришла она, а за тем, что закроет темную дыру в груди, что вернет утраченное и позволит жить дальше… От понимания этого тоскливо и горько на душе. Если б было иначе! Аника… Девушка-лисичка, свет осеннего солнышка, спелые яблоки и пожелтевшая листва, сжираемая лесным пожаром...

Длинные усы кузнечика шевелятся в темноте, как руки, протянутые в мольбе, в гневе, в отчаяньи… Анджей? Нет, откуда бы… это травы, подвешенные под потолком, свисают веревки, которыми их перевязали. Это чудится, просто чудится… Анджей… Аника. Попросить ее пробовать вместе? Юджину слышалась горечь и насмешка в ее отказе. Не пойдет. Не захочет срамится. Не захочет на люди показываться, не… Но ее надо, надо уговорить, чтобы, если вдруг все же получится — сказать: видите? Это она! Аника, примешь ли ты такую помощь? Надолго ли ее хватит? И не глупо ли делить награды от несовершенного подвига? Ты исцели сначала, охальник… Она говорила, что дядя Тэд… Неужели они в самом деле… Нет, конечно же нет, это глупая шутка, вокруг такие замечательные люди, они не могли, это Аника… придумала… это… Серая бездна глаз над веснушчатыми щеками. Не лги себе. Боль там была. Отчаянье. Горе. А вот лжи — ее не было. Прости меня. Аника… Я был жесток. Я сделал тебе больно. Я… мог ли — иначе? А что, если она права? Если это — выход? Если на одних весах мои мечты и жизнь нерожденного — а на других ее жизнь? Имею ли я право — отказывать? Но… на такое нельзя, нельзя соглашаться! Значит, надо иначе. Найти ключ. Он где-то есть, где-то, обязательно...

Это страшное, неистовое «Помоги!» Аника… Анджей… Марта… да что же я… право, что же я...

Юджин лежал, сжавшись в комок, прижав колени ко лбу и прикрыв голову руками. В ноздри лезла пыль чердака и шерсть пледа. Губы его шевелились. Через них пробивался наружу сдавленный полукрик, полустон — обрывки мыслей и слов.

Боги… вы же никогда не даете испытания не по силам… Так подскажите, помогите же мне, всемудрый Отец, всемилостивая Мать! Если уж привели сюда зачем-то, если...

— Эй. Ты в порядке?

Кто это? Что ему надо?

Еще один требовательный голос...

Оставьте! Что вам всем? Что я могу?! Оставьте...

— Юджин! Ты меня слышишь?

Юноша приподнимается, всматриваясь в темноту.

Шорох. Чья-то большая, теплая ладонь ложится ему на плечо. Тормошит.

— Эй? Что с тобой?

— Мастер Сеймор? Ганс? — говорит неожиданно хриплым, испуганным голосом. — Простите. Я разбудил вас. Простите...

Тот не отвечает. Делает странное. Садится рядом и прижимает его голову к своему плечу. Как ребенка, чтобы выплакался… Юджин уже вроде как собирается возмутится, обидеться, но… так спокойно становится и легко. В этом безумном мире появилась теплая, надежная опора. Кто-то, кого не надо спасать и прикрывать. Кто справится с этим сам и даже поддержать может вот… папа...

Воспоминания похожи на удар кнута. Неожиданные. Острые.

И остается только закусить губу и сдержать крик. «Ты же мужчина, в конце концов». И попробовать отстраниться. «Не дитя ведь малое...»

Рядом вспыхивает ворох старого сена — маленьким костром, очагом реальности.

— Что вы де… — пытается возмутится Юджин, осознавая, сколь быстрым и беспощадным может быть здесь пожар. Это же миг, сено-солома на полу и на крыше, деревянные балки, деревянные стены дома — он вспыхнет как факел! Но огонь кружится в небольшом очерченном волей мастера круге и не порывается бежать. Даже горит как-то странно… почти не выжигая травы. Мастер Сеймор, измученный той безумной ночью, утром шатавшийся от круга огня, которым хранил дядю… зачем он снова зовет аспект? Ведь...

— Мастер Сеймор, вам же...

— Успокойся. Ничего сложного. Так будет лучше, — спокойно и уверено отвечает Ганс. Нет в его голосе ни болезненности, ни напряжения, связанного с чрезмерностью усилий, и это немного успокаивает юношу. Тем более, что так и вправду лучше. Легче помнить, где правда, а где — ложь. И не утонуть в зыбком омуте памяти и боли.

Юджин мотает головой, встряхивается. Ему неловко за свое состояние — и одновременно он благодарен за этот маленький якорь, значащий сейчас так много. Но «спасибо» никак не хочет срываться с губ.

— Так что случилось-то? — мастер Сеймор садится напротив. Глядит внимательно, испытующе.

И Юджин срывается:

— Скажи, они и вправду убили бы его, если бы не...

— А что оставалось бы? Оставить упыря на деревне? — удивленно поднимаются брови Ганса. — Я понимаю, это твой дядя. Но… тогда он уже им не был бы.

Вот так. Просто и страшно. Ни лжи, ни надежды.

Значит… я действительно спас? Нет, глупости: это все Янек и Леслав, и мастер Сеймор. Это мы вместе. И… и все же… вода, отозвавшаяся раз, откликнется ли снова?

Он вспоминал радужные отблески в ведре и в лохани. Как сползали с обнаженного тела тени. И этот сердитый, едкий дым. Вода… если… то, собственно, почему бы и...

Анджей. Аника.

— Тебя ведь тревожит не только это?

Юджин сначала кивнул, а потом подумал, что не стоило бы. О таком нельзя говорить. Но молчание становится невыносимым.

— Они ждут от меня чуда.

— Они? — брови мастера Сеймора вопросительно поползли вверх, и Юджин больно прикусил язык. Проговорился. Он долго молчал, потупившись. Стыдясь того, что тайное прорывается сквозь него, как вода сквозь дырявый мех. Но, с другой стороны… он и правда нуждался сейчас если не в совете, то хотя бы в понимании. А глядя в этот маленький ручной костер так легко, так хочется почувствовать себя в безопасности. Что-то теплое, доверительное просыпалось внутри и выплескивалось словами.

— Чуда, которое я не могу им дать.

По губам мастера Сеймора скользнула усмешка, и Юджин напрягся.

— Чуда? Не слишком ли много ты на себя берешь?

— Что вы имеете в виду?

— Почему… ты выбрал именно это слово?

— Аспекты нестабильны. Какое слово лучше передаст… — юноша замялся. — Неровность их пульса?

— А с чего ты взял, — подался вперед мастер Сеймор, и Юджин невольно отпрянул, — что он вообще должен биться ровно?

Вопрос был столь нелеп, что юноша на миг опешил.

— Но… раньше, когда прикасаешься, он всегда отзывался… Не только мой, другие аспекты тоже! Мой отец, мой дед… они не помнят такого!

— Смотри глубже, — опять эта странная улыбка. — Вспоминай. Неужели никогда раньше не было ничего подобного?

Какой вкрадчивый голос… он заполоняет все естество, ему не возможно, да и не хочется, сопротивляться. Старые книги, старый байки… дед, сидящий во дворе с прикрытыми глазами… синевой отливает его прозрачная кожа, да и сама форма тела кажется случайно застывшим потоком воды. Он не похож ни на отца, ни на мать, в нем словно нет ничего человеческого, любое подобие кажется случайностью. Есть лишь Источник, плещущий у его ног и на дне его прозрачных, как весенняя капель, глаз… Юджин никогда не думал раньше, что надо отдать, чтобы достичь такого слияния с Аспектом. Оно казалось неизбежным, как старость.

— … чувствуй. Всегда чувствуй поток. Следуй за ним, не пытаясь управлять. Иди туда, куда он ведет, принимай ту форму, которую он выберет.

— Но зачем? Мне ведь нужно...

— Глупый! Да, сейчас, в этот миг ему нравится повиноваться тебе. Но неужели ты думаешь, что так будет всегда? Юджин, мальчик мой, это ты принадлежишь Аспекту. Ты — ему, не наоборот. Никогда, — слышишь меня? — никогда не забывай об этом! Тиха и спокойна вода на дне чаши. Но чаша может разбиться и станет пустой. Тогда иди за водой, и ты никогда не будешь одинок. Иди за водой — и ты не умрешь от жажды. Не пытайся кричать — она тебя не услышит. Не пытайся ловить — она утечет сквозь пальцы. Имей мужество познавать и следовать. Изучай новый лик Аспекта. Стань таким как он. Это важно.

Юджин смотрел тогда, моргая растерянно.

— Деда… я не понимаю...

— Без этого ты никогда не станешь мастером.

— Не морочьте ребенку голову, — это мама, в ее руках кувшин, она пришла с ним к Источнику. — Рано ему еще.

— С тобой я не успел, — медленно отвечает старик.

Мама поджимает губы. Сердится.

— Юдж, иди в дом.

— Ты делаешь ошибку, Рина.

— Это мой сын. Разберусь.

Это было на самом деле — или привиделось в отблесках пламени и обертонах этого вкрадчивого голоса? Почему, собственно, Юджин решил, что аспект мастера Сеймора — огненный? Больше похоже на иллюзии… нет, на внушение...

Вспоминай? Страницы старых книг, всплывающие в памяти.

— Двести лет назад… Эпоха Перемен. Войны...

— Они не начинаются просто так, — кивнул Ганс. — Это невозможно в мире сбалансированных аспектов. Когда каждый всемогущ на своей территории и беспомощен на чужой — захват бессмыслен. Помнишь?

— Ха! — как остро задела его эта заученная с детства формула! — Ты это им скажи! Этим… этим!..

Он помнил день, когда имперский легион вошел в город. Тысячи солдат со знаками орла на начищенных медных фибулах и развевающихся алых стягах. И что горожане, ставшие вдруг беспомощными в своем искусстве, могли противопоставить жерлам их орудий? Короткие и смертельные атаки в ночи, из темных переулков, когда война, не начавшаяся у городских стен, переметнулась на улицы. И захлебнулась кровью. Потому что они знали свое дело, эти жесткие люди с глазами, похожими на дула винтовок. А бунт оказался гидрой, и на месте срубленной головы вырастало десять. Не помогал ни комендантский час, ни показательные казни...

— Не перекладывай, — тихо сказал Ганс, — ответственность за человеческое безумие на аспекты. Они никогда не были стабильны. Волны Изменений случались в среднем раз в два-три поколения.

— Но… но не такие ведь!

— Ты имеешь в виду, что они затрагивали не всех и повторялись не так часто? Но… ведь никогда до этого не случалось и такого невиданного периода стабильности. Помнишь? Двести лет, шутка ли… за которые старый опыт стал глупыми сказками, а здравые предупреждения о том, что так будет не всегда — бреднями о конце света.

— Стойте, — замер вдруг Юджин. — Вы хотите сказать, что, раз аспекты менялись и раньше...

— Не стоит выдумывать чудеса там, где их нет.

— Но… но мир ведь… даже местные, уж кого найти более изменчивого...

— Мы все привыкли. Рассчитывать — а не доверять. Творить, а не принимать. И это — наши ошибки. Мы цепляемся за старые формы, вместо того, чтобы искать новые, — он помолчал немного и добавил. — Ты не обязательно будешь исцелять. Или делать это так, как раньше. Но что-то ты, безусловно, можешь. Потому что волны не рвут связи, как многие думают. Это привычки снова и снова водят по старым дорогам, ведущим теперь в никуда. Аспекты остались. Как и люди, им принадлежащие. Важно одно: сможешь ли ты теперь узнать лик своего Аспекта?

Некоторое время они молчали. Только тихо потрескивал огонь да шуршали травы, когда кто-то из них шевелился. Юноша сосредоточенно думал над сказанным. И запоминал.

— Мастер Сеймор, — ему хотелось бы, чтобы Ганс вот так же просто и понятно объяснил все Анике. Но… нельзя. Он и так уже влез с неосторожным словом перед Мартой. Возможно… он придумает, как организовать встречу, чтобы она не казалась подозрительной. И сможет задать вопрос, на который мастер Сеймор обязательно ответит! А пока… главное не в словах ведь… а в том, чтобы искать — и найти. — А вы нашли этот новый лик?

— Пока приходят Волны, вряд ли этот процесс можно назвать завершенным. Но… я ищу. И кое-что у меня получается, — легко улыбнулся Ганс, и Юджин подумал: правда ведь. Когда нужно, огонь горит или не горит. Очищает или навевает… и его собственный аспект тоже откликается, когда надо… узнать или очистить. И раз ему нужно исцеление, значит, стоит просто пробовать дальше. И быть очень, очень внимательным — не пропустить.

— Но как, что вы нашли? — жадно спросил юноша, вглядываясь в лицо мастера Сеймора. И в глазах его было столько веры и тоски, что Ганс, тяжело вздохнув, ответил.

— Моя семья, сколько себя помню, занималась барьерами. Знаешь, всеми этими защитными стенами, амулетами и прочим...

— Но я всегда думал, что это аспект иллюзии! — удивился Юджин.

— О, это тоже. Но не только. Людям нужны разнообразнейшие барьеры. Наша семья… думаю, весьма необычна: аспекты в ней почти не повторяются. И для того, чтобы так получилось, с семи лет шесть дней в неделю каждый проводит на обучении в семьях других аспектов. Поэтому мы похожи друг на друга много меньше, чем этого обычно ждут от родственников. И находится под одной крышей нам порой непросто. Заправляла всем моя прабабушка. Она же и координировала нашу работу, сплетая множество различных аспектов в единое целое, чтобы создать по-настоящему сложные и сильные барьеры. Иногда ее заменял кто-то из моих тетушек или сестер. В нашей семье считается, что женщины понимают в этом больше мужчин, — мастер Сеймор грустно вздохнул. — Мое дело всегда было частью общей работы. Огненные барьеры эффектны, но сами по себе мало эффективны. Впрочем, в основном заказывали барьеры от огня, опасаясь поджогов или неосторожной искры, — Ганс нервно теребил пальцы. — Думаю, ты сам понимаешь, что у нас тоже все рассыпалось. Ты, может быть, слышал о той истории, когда подмастерья красильщиков смогли прорваться в дома мастеров? Ну вот, тогда оно и сломалось. До сих пор не знаю, как им хватило дури ли, мудрости кинутся друг на друга, а не на нас, но… другие потом приходили. Плюс большой семьи в том, что нас много и когда обиженные предъявляли требования, мы могли стоять числом, если не умением. Да еще временами у кого-то проблескивал аспект. Этого хватало, чтобы отсрочить проблемы, но было недостаточно, чтобы их избежать. Думаю, наше решение уходить тебе очевидно. Так что...

— Простите, — завороженно сказал Юджин, которому все это было, конечно, интересно, но спрашивал-то он о другом! — А как же, что же — получается?

На сей раз мастер Сеймор молчал много дольше.

— Понимаешь, фитиль моего пламени — я сам.

— Нет, — покачал головой Юджин. — Не понимаю.

— Пламя, как ты мог заметить, никогда не горит само по себе. Обычно его порождает дерево, уголь, ткань или даже плоть.

— Да, — кивнул юноша, чувствуя, что рассказчика нужно подбодрить.

— Раньше я всегда мог найти пищу для огня вовне. В воздухе ли, в округе… О, это никогда не давалось просто, ведь я должен быть уверен, что топливо будет на месте, когда огонь вспыхнет, то есть в любой момент, когда это может понадобится и обычно… но, впрочем, эти тонкости тебе не нужны. Беда в том, что сейчас я сам — единственное топливо, которое я могу найти и использовать. Ну, кроме обычного дерева или угля, но тогда это уже самый простой костер, не находишь? И, — облизал губы мастер Сеймор, — на самом деле это чертовски неудобно. К тому же, порядком утомляет. Да и надолго, я имею в виду, по-настоящему долго, моего тела не хватит. А сгореть заживо — не самая приятная перспектива.

Юджин медленно кивнул, соглашаясь. Жизнь и работу с аспектом Ганса Сеймора простой он бы ни назвал, но — он делает это. А там, глядишь, отыщется и другой, более удобный способ.

— Спасибо, — сказал он, глядя собеседнику в глаза. — Вы дали мне надежду.

— Надеюсь, — вздохнул мастер Сеймор и потер пальцами переносицу. — Давай спать?

— А почему, — вырвалось у Юджина, который в принципе понимал, что время позднее, но обрывать интереснейший разговор не хотел, — вы пошли тогда с нами?

— Так ведь никто из вас не знал толком этих мест, — смущенно пожал плечами мастер Сеймор. — А я здесь вырос. В опасной ситуации… ну, это пригодилось ведь, в конце концов, — он еще раз пожал плечами и улыбнулся. — Вот поэтому.

Лягли они, когда небо уже светало. И впервые за последние дни юноша уснул спокойно.

«А исцеление ли тебе нужно на самом деле?» — эхом сна кружилось в голове, когда Юджин проснулся. Мысль была внове и озадачила. Сам сон вспомнить не удавалось. Огорченный, юноша резко сел и больно ударился головой о низкий скат крыши. Зашипев и потирая ушибленное место, он огляделся. Вдоль всего чердака шли две ровные линии почти необтесанных стволов молодых деревьев, и только между ними можно было встать в полный рост. Свет проникал через маленькие окошки у торцов, надежно спрятанные от дождя скатами крыши, сквозь редкие доски которых виднелась солома. По краям чердака, справа и слева от узкого прохода были набросаны мешки. Под крышей висели пучки трав и косы лука, чеснока и кукурузных початков. Часть пространства перегораживал огромный лежак дымохода.

Мастера Сеймора нигде не видно. Ну что ж… Значит, надо спускаться. Юджин хмыкнул по нос, неловко поднялся и побрел к зияющей дыре в полу, из которой выглядывали рожки лестницы, ведущей в сени.

«Если не исцеление, то что же тогда?» Ночная гостья вела себя фамильярно и навязчиво, основательно устроившись в голове.

Юноша спустился вниз, спрыгнув с трех крайних ступенек. Заглянул в горницу — никого. Пожал плечами и вышел во двор.

Солнце стояло высоко. С грустью отметив, что проспал большую часть дня, Юджин побрел умываться. Вода в ведре, кем-то оставленном во дворе, была теплая, нагревшаяся под лучами солнца. Холодная, ключевая была бы лучше, но к расположенному на улице колодцу юноша не пошел. Словно этот пустой двор был некой территорией безопасности, из которой не хотелось выходить. Вскинув голову вверх, он вглядывался в солнце через полуприкрытые веки. На ресницах дрожали капли воды и отблескивали радужно. Исцеление ли нужно ему на самом деле? Эта мысль не давала покоя, и он раскручивал ее, как светящуюся серебряную нить. Излечить воду в их телах? Но они здоровы. И Анджей, как для кузнечика, конечно, и Аника, там вообще сомнений быть не может. Это осознание ошеломило его. Он искал ключ к их телам и впадал в отчаяние, не находя, но… тела здоровы. Этот ключ не нужен. Просто не нужен, и все.

Речь идет о потере аспекта. Потере ощущения его центра и граней. Может ли он провести кого-то по этой дороге? Если думать головой: нет. Но подсказать, помочь понять, как сделал это мастер Сеймор… Возможно, это выйдет с Аникой. Но… Анджей? Ребенок — это серьезно.

И ответ пришел как бы сам собой, столь легкий и красивый, что Юджин замер на миг, любуясь изящностью решения. Аника может не послушать его слов. Просто потому что одних слов, возможно, окажется слишком мало. Но если они вдвоем будут стараться передать этот путь малышу, рано или поздно она примет его. А он и правда может узнать немало нового об изменениях и о людях, которые ими живут. И тогда будет понятен и его интерес к девушке — как к целителю! И появится возможность как-то изменить всеобщее отношение к ней. Да и просто они будут рядом. С этим светлым, сияющим чудом… рядом… Его заворожили открывающиеся перспективы. Юджин стоял тогда, глядя сквозь прищуренные ресницы на солнце и улыбался. Его ждал длинный, прекрасный день — и еще более замечательный вечер!

— Хорошо, что я тебя нашел, — упала на плечо тяжелая ладонь.

Юноша обернулся. Уголки его губ дрогнули в смущенной улыбке.

Рядом стоял дядя Тэд и смотрел на него блестящими, широко раскрытыми глазами. Казалось, его неимоверно радует абсолютно все вокруг. Юноша внимательно ощупывал взглядом лицо дяди, отмечая очевидные улучшения: носогубный треугольник нормального цвета, никакой синевы, глубокие тени посветлели, морщины выровнялись и больше не напоминали трещины в камне, черты лица в целом стали мягче, подвижней. По мере осмотра улыбка его ширилась, множилась тонкими линиями морщинок на висках. Но он все же спросил, желая убедиться окончательно:

— Как вы? — а голос звенел радостной уверенностью в том, что все хорошо.

— Ну, видишь ведь, — лицо дяди светилось удовлетворением. — Живой, — развел он руки в стороны и захохотал.

И было что-то невыразимо красивое и правильное в гулком смехе этого большого мужчины, крепко стоявшего ногами на земле и поднявшего круглое лицо к солнцу, в его широких, шероховатых ладонях, повернутых к небу, в том, как тепло и нежно гладили его лицо и волосы теплые лучи света.

— Хорошо, — сказал дядя Тэд, и Юджин кивнул, полностью с ним соглашаясь.

— Ну что, — чуть прищурившись, глянул на него дядя. — Собирайся, малыш. Завтра утром выходим.

— Что? — юноша был ошарашен. — Как — выходим? Куда?

— Да что с тобой? — удивился дядя. — Мастер Сеймор уже оправился. Я, как видишь, тоже. Что напортачили, мы исправили. Пора в путь. Мы и так потеряли три, нет, уже четыре дня.

Он помолчал немного, собираясь с мыслями.

— Ты же не забыл, правда, как мы здесь оказались? И кто ждет нас там? — широко махнул он рукой на юг.

— Нет, — горло юноши болезненно сжалось. — Я помню. Но… я не могу уйти. Не сейчас.

— Почему? — резко, сердито спросил дядя.

— Потому что я взял на себя обязательства, — Юджин стоял ровно и смотрел прямо. — Я не могу уйти, бросив все как есть.

— О чем ты? — нахмурился дядя Тэд.

Шальная мысль поразила юношу: неужели… может ли быть, что он действительно не знает? А с другой стороны, откуда бы? Он не видел Анджея, хозяйка Марта показывала кузнечика ему одному. И вечером, когда юноша привел его в дом, дядя уже ушел на свой страшный подвиг, а утром было не до того от слова совсем...

Юджин выдохнул с невыразимым облегчением. Он просто не знает. Он никогда не потребовал бы бросить подопечного.

— Идемте, — тихо сказал юноша. — Я лучше покажу.

Но Анджея не было в вольере. И в доме. И во дворе. И дядя Тэд понуро брел рядом, когда Юджин метался из стороны в сторону: где? Где же он может быть? И ни о чем не спрашивал. Он умел ждать, этот большой человек с широким лицом и ладонями, в которых даже кузнечный молот казался маленьким. Юджин не замечал раньше его внимательной чуткости. Не заметил и сейчас, когда метался обезумевшей мухой, неспособной вылететь за стекло.

А дети играли на поле. Агнешка и Анджей. Он нашел их по смеху. Ее заливистому, звонкому хохоту и его довольному стрекотанию. Играли в чехарду. Анджей прыгал через Агнешку, а она потом — через его хрупкую зеленую спину. И на миг Юджин испугался, вспомнив, как легко проламывались панцири кузнечиков под ногами, когда он бегал по полю. Но девчушка ловко перелетала через спину брата, не задев ни рукой, ни ногой. Она странно прыгала: сложившись, как лягушка, подобрав локти и коленки, отталкивалась всеми четырьмя и взлетала в воздух. И в полете этом она была странно похожа на кошку, особенно когда вытягивалась в струнку, разрывая телом воздух, и приземлялась — сначала руки, потом ноги. Затем, замерев, ждала. Нет, не лягушкой — кузнечиком. Тогда, с задорным стрекотанием, в небо взвивался Анджей, прыгая высоко и далеко — Юджину даже в голову не приходило, что такое вообще возможно. А Агнешка, стремясь продолжить игру, с хохотом вскакивала на ноги и мчалась к нему, чтобы, не добежав несколько шагов, присесть, подобраться и прыгнуть — кошка, пытающаяся быть кузнечиком...

— Большие они тут вырастают, однако, — спокойно заметил дядя Тэд, наблюдая за игрой.

— Это внук хозяйки, — сказал юноша, не оборачиваясь. — И ее внучка.

— Вот как? Оборотни, значит...

— Ему два с половиной года. И он не может обернутся назад.

Дядя Тэд молчал. Ждал продолжения. Но Юджин тоже молчал, любуясь игрой детей.

«А ведь может получится, — думал он. — Умница Агнешка. Она копирует его, он начнет подражать ей и все выйдет просто и естественно… Только в этой игре оба — кузнечики. Она не ведет себя как человек. А… а как ведут себя люди? Какое поведение будет наиболее человеческим? И почему, наблюдая так долго за своей семьей, он не превратился назад в мальчишку?»

Юноша не находил ответов.

— Это и есть твое обязательство? — прервал молчание дядя Тэд.

— Да. Оно самое.

— Превратить его снова в человека, я прав?

— Именно так, — кивнул Юджин.

— И как же ты собираешься это сделать?

— Я… пока еще думаю над этим вопросом.

— Думаешь… ты помнишь, в чем состоит аспект твоей семьи?

— Исцелять воду внутри людей и исцелять водою людей.

— Разве вы умеете менять облик?

— Дед становился потоком.

— Потоком… но не животным? Не насекомым?

— Нет.

— А ты сам-то умеешь обращаться? Ты хоть представляешь, как и почему это происходит?

— Я думаю, в основе лежит подражание.

— Вот как? Просто подражание? То есть если я сейчас начну подражать медведю — превращусь?

— Ну… наверное, есть что-то еще.

— Наверняка есть, — кивнул дядя Тэд. — Ты знаешь, что это?

— Я… нет. Пока — нет.

— И как же ты собираешься ему помочь?

— Пока не знаю, — честно ответил Юджин. — Просто… кроме меня — некому.

Тэд Хаммер долго, изучающе смотрел на замершего перед ним мальчишку. По светлому небу плыли белесые облака. Трава звенела от голосов кузнечиков. Где-то там, далеко, за сожженным причалом и серебряной полосой воды, он хотел так думать и не позволял себе думать иначе, были его дети, его взрослые мальчики, за которыми приглядывает Тим, но… А здесь стоял глупый упрямый ребенок, вбивший себе в голову ответственность за то, с чем не может справиться. Гнев и невольное уважение сменялись на лице Тэда, проскальзывая в узких линиях морщинок, то множившихся, то разглаживавшихся в уголках его глаз, в очертаниях губ, то сжимавшихся в одну линию, то норовивших расправится в улыбке. Он не мог не уважать это решение. Равно как не мог с ним согласится.

— Ты не сможешь им помочь. Как бы ни хотел этого, — сказал он наконец и замолчал. — Я ведь не со зла говорю. Каждый аспект ограничен, ты знаешь. И мы не справимся с этим так же, как не сможем летать или уйти в толщу гор бродить по жилам пород… понимаешь? Это не твоя вина. Просто… просто ты не можешь. Имей мужество принять этот неприятный факт.

В голубых глазах Юджина были решимость и упрямство.

— Мы потеряли четыре дня. Все это время они спускались по реке, ниже и ниже. Тим собирался плыть в Асмунд, но примут ли его там? И, что много важнее, примут ли Неда и Брана? И смогут ли они доплыть до цели? С каждой секундой расстояние между ними и нами все больше. Если что-то еще случится — а как после сожженного причала можем мы отбрасывать такую возможность? — время может стереть следы… и мы никогда, — ты слышишь меня? — никогда их не найдем! Ты готов рисковать этим? — Тэд гневно смотрел на племянника. Мальчишка молчал. И тогда дядя почти выкрикнул, махнув рукой на кузнечика: — Сколько еще дней ты хочешь потратить впустую, прежде чем убедишься в очевидной тщетности своих усилий? И как ты можешь быть настолько равнодушным к судьбе своей собственной семьи?!

Юджин не ответил. Обернулся к девочке и кузнечику, прекратившим свою игру и молчаливо глядевшим на них из травы. Тэду стало неуютно под их внимательным взглядом.

— Я не уйду, — сказал юноша. — Я не могу уйти.

И пошел к детям, присел на корточки перед ними, — Тэд не видел в этот момент его лица, а очень хотел бы. Сказал:

— Можно с вами поиграть?

Неуверенность сменилась радостью на лице Агнешки.

— В чехарду? — спросила она тихонько.

— В чехарду, — кивнул Юджин и сложился на земле неловким камушком. — Ну что, — спросил их, — кто первый прыгает?

Глаза Агнешки вспыхнули и она сорвалась с места, оттолкнулась ладонями от его плечей, взлетая в воздух, и с хохотом приземлилась позади, сложившись в похожий камушек, а над ними двумя уже взмыл в небо большой зеленый кузнечик, и Юджин спешил встать, перепрыгнуть через девушку, предельно аккуратно, чтобы не задеть невзначай, кувыркнуться через Анджея, и снова замереть, ожидая их прыжков.

Тэд какое-то время молча наблюдал за оживившейся игрой, а потом развернулся и ушел. Разговор был закончен сейчас, но он знал: будет вечер, и во тьме племянник видит те же отблески пожара, и страшные вопросы без ответов точно так же не дают ему покоя, и от них нельзя так легко отмахнуться и сбежать, как от назойливого родственника, например. Потому что они внутри, на не снаружи.