11.

Страстно увлеченные или влюбленные в свое дело, актеры путешествовали ночью, репетировали днем, делая всего лишь недолгие привалы, и снова продолжали путь, не жалуясь на усталость. Канье то просыпался, то засыпал, выходил размяться, когда фургоны останавливались, и совершенно забыл о том, что он бард. Привычка по поводу и без повода слагать песни, казалась ему сейчас глупой и стыдной, а потому петь совершенно не хотелось, и сочинительство не шло на ум.

Бежавшая за фургонами псина начала отставать. Канье было все равно, но кто-то из актеров взял ее в фургон — пока повозки двигались, она лежала на тряском днище, застеленном старым ковриком, а во время остановок выходила погреться на солнышке. Собака выглядела нездоровой.

Возвращаясь с очередной из своих прогулок, бард огибал театральный фургон и услышал вопрос, который заставил его остановиться:

— Почему же тогда говорят, что любовь делает человека счастливым?

Канье узнал голос Ясинь, а ответил ей мелодичный голосок рыженькой Тамиты:

— Ну и вопросы ты задаешь, сестренка! Могу сказать тебе, как я об этом думаю, только вот у тебя точно все выйдет по другому… Если даже я пообещаю, что ты обязательно будешь счастлива — поможет ли это тебе? Конечно, я верю в твое счастье, и ты тоже обязательно верь… Скажи мне, он любит тебя?

— Ему не до меня, Тами. Представь, сколько забот должно быть у такого человека...

— Так обрати на себя его внимание! — перебила Тамита с возмущением в голосе, — сделай то, чего он от тебя не ждет!

— А он, наверное, ничего не ждет… кто я такая для него? Да и духу у меня не хватит...

Канье осторожно, оставаясь незамеченным, отошел от повозки. Наверное, Ясинь говорила о ком-то из актеров — тогда она, конечно, захочет остаться с ними. Потом барду вдруг представилось, что тот, кого полюбила Ясинь — это Дарра и его почему-то покоробило от этой мысли.

У второго фургона слышалась музыка — старик Оддарен играл на скрипке, и под эту музыку Галь читал стихи. Канье хотел послушать, но прежде чем он подошел, Герой закончил чтение, зато скрипач заиграл танец. Неугомонный Майлик был тут как тут — он подхватил за талию сидевшую тут же Дуэнью и закружил ее. Старушка не особенно противилась, но быстро запыхалась. А старик продолжал играть. Майлик оглядел друзей-актеров, словно решая, с кем бы ему потанцевать и остановил взгляд на собаке, мирно дремавшей в стороне. Подскочив к несчастной псине, он поднял ее, заставив встать на задние лапы, и принялся с нею отплясывать. Собака сопротивлялась, ей не нравилось скакать на задних лапах и, в конце концов, она зарычала, и Майлику пришлось отпустить ее, чтобы не быть укушенным. Псина с громким ругательным лаем отбежала в сторону, но потом почему-то вернулась.

— Ей понравилось! — воскликнул, смеясь, Майлик. — Дядюшка Одда, сыграй нам теперь медленный танец!

Старик заиграл плавную и очень грустную мелодию. Даже неугомонный Майлик как-то сразу притих. Собака подошла к музыканту, села у его ног, глядя на старика темными внимательными глазами, и вдруг негромко провыла. От неожиданности Оддарен чуть не выронил скрипку. Собака гавкнула, словно требовала продолжать играть. Старик внял ее просьбе.

Он играл, а собака — «пела», подвывая и погавкивая в некоторых местах. Почему-то Канье казалось — псина понимает что делает, хотя это было невероятно. В самом конце мелодии — словно собака угадала этот самый конец, — она издала долгое похожее на плач завывание и умолкла. Старик Одда опустил скрипку.

— Да-а, — протянул Майлик, — никогда не слышал ничего подобного. Как вы научили ее такому, господин бард?

Канье, к которому он обращался, только пожал плечами.

— Я ничему не учил ее, это не моя собака.

— Но кто-то же научил!

По этому поводу Канье не мог сказать ничего. Псина «поблагодарила» скрипача по-своему, по-собачьи — взяла его за рукав и потянула, заставляя наклониться, а потом лизнула в щеку.

— Да ты никак нашел себе подружку! — засмеялся Майлик.

Актеры не преминули поддержать его смехом, а псина снова растянулась на солнцепеке.

* * *

Дорога стала лучше — впереди показался городок, а в стороне от него явил себя взглядам замок с четырьмя башнями, на которых развивались флаги с какой-то птицей — и с золотой пчелой в углу каждого флага, означавшей принадлежность замка местному владетелю, поставленному над здешними землями самим королем.

Они почти не приблизились к городку, оказавшемуся и больше, и дальше, чем казалось, когда к широкой дороге, по которой ехали актерские фургоны, примкнула узкая, ведущая от недалекого леса, и на ней показались всадники. Фарте остановил повозки: всадники, конечно, ехали быстрее, чем тащились три тяжело нагруженных фургона и разумнее было пропустить кавалькаду, чем встать на пути всадников. Они оказались охотниками; когда кавалькада приблизилась, стал слышен лай собак, и обнаружилось присутствие слуг тащивших подвешенную на шесты дичь — трех оленей.

Охотники никуда не торопились: загонщики с собаками и слуги с дичью отправились по дороге к замку, а всадники на лошадях подъехали к стоявшим на дороге фургонам театра и остановились. Пожилой мужчина на вороном жеребце внимательно оглядел бродяг-актеров, по левую руку от него на коне караковой масти сидел светловолосый молодой человек, справа, на пегом — женщина лет сорока с приятным лицом.

— Приветствую, господа актеры, — сказал пожилой.

— Приветствую и вас, господин, — соскочив с повозки, Фарте вежливо поклонился. — Мы можем чем-то служить вам?

Молодой фыркнул, женщина улыбнулась; у нее была очень красивая улыбка.

— Естественно, можете. Езжайте по этой дороге до замка; там вы получите стол и кров, и, отдохнув с дороги, развлечете представлением меня и мою семью.

Канье думал, что Фарте откажется — ведь актеры торопились в Столицу, но он ошибся.

— Мы сможем быть вашими гостями очень недолго, господин, — сказал он, — только сегодня и, наверное, завтра.

— Я не собираюсь удерживать вас дольше. Стражам у ворот скажете, что вас пригласил владетель Льясен.

Пожилой развернул коня и поскакал к замку, остальные двинулись за ним.

Фарте немного подождал, посовещался о чем-то с мрачным комиком и дядюшкой Одда, и повозки снова тронулись. Когда Фарте вернулся в фургон, Канье спросил:

— Почему вы согласились?

— Этот человек — сам владетель. Не стоит с ним ссориться, тем более что от нас не потребовали ничего необычного. Во власти владетеля запретить проезд через его земли.

Через час они оказались в замке владетеля Льясена. Театралов накормили, лошадей разместили в конюшне, а самих актеров — в длинном доме, стоявшем во дворе замка, но в сам замок пустили только вечером, когда началось представление. Распорядитель увеселений сообщил им, что сегодня они могут отдыхать и смотреть выступления артистов вместе со всеми, и только завтра смогут сыграть свое. Никто не спорил. Выступления все-таки были работой, а кто же упустит случай отлынить от работы?

Большая зала, где пировал владетель Льясен, тот самый пожилой вельможа, что пригласил актеров, оказалась хорошо освещенной и со вкусом украшенной. Всего в меру — гобеленов, картин и оружия на стенах, ковры, устилавшие пол, были не слишком яркими, столы чистыми, а скамейки со спинками — удобными. Сам хозяин и домочадцы — молодой человек, представленный владетелем как сын, и женщина, оказавшаяся его сестрой, сидели за столом на возвышении, у стены с замечательной фреской, изображавший корабль, сражающийся с бурей. У двух других стен стояли длинные столы для гостей и слуг. Гостями были актеры «Пестрого Театра» и еще одна женщина. Встретившись с ней взглядом, Канье узнал Ге́рету, бардессу, которую встречал раньше.

Угощения на столах слуг и гостей мало отличалось от угощения, предоставленного хозяину и его семье. Во время ужина их развлекали вначале танцовщики, двое мужчин и юная девушка, потрясающе грациозные, предоставившие вниманию смотревших целую историю в танце — о драконе, герое и похищенной драконом девушке, которая этого дракона полюбила. Потом в зал пригласили акробатов и жонглера, потом человека с танцующим медведем. Медведь был в расстроенных чувствах и не хотел танцевать, пока не получил кое-что прямо со стола. Хозяин медведя бледнел, краснел и долго извинялся за своего зверя. Всех, кто окончил выступление, усаживали за столы, кроме медведя конечно...

Потом выступила Герета.

— Тени, тени, тени за моей спиною —

То зовут куда-то, то бегут за мною.

Там где гуще тени — ярче свет костра.

Было бы сегодня, будет и вчера.

Голос, голос, голос — маяком в тумане,

Не понять, не вызнать — выведет? Обманет?

Кто-то путь свой начал, кто-то ждет утра.

Было бы сегодня, будет и вчера.

Сердце, сердце, сердце — для чего такое?

Никогда тебе уж не найти покоя,

Разве что прервется эта жизнь-игра...

Было бы сегодня, будет и вчера.

У Гереты был красивый голос, вот только песни ее, все как одна, подражали песням других бардов. Она сама это понимала, но ничего изменить не могла. Впрочем, здесь, как и во многих других местах ее баллады приняли благосклонно. Хозяин замка кивнул ей и произнес с большим достоинством:

— Благодарю, госпожа. Не споете ли нам еще одну песню? Хотя час слишком поздний, чтобы просить об этом.

— Конечно, господин. Но может, вы захотите послушать и более талантливого барда, который находится здесь среди приглашенных?

— Здесь есть еще один бард? Конечно, пусть он споет тоже. Невежливо будет не проявить к нему внимания.

Герета посмотрела на Канье; тот вздохнул и поднялся. Петь не хотелось совершенно.

— Я действительно бард, мой господин. Но госпожа Герета преувеличивает мой талант.

— Ничуть, — мелодичным голосом сказала Герета, — и вы убедитесь в этом, когда услышите, как он поет.

В другое время он не стал бы спорить, но сейчас вдруг подумал, что у него есть верный способ избежать нежеланного выступления.

— Здесь, за одним столом со мной, сидят по-настоящему талантливые люди, — сказал он. — Поверьте, они играют лучше, чем я когда-либо смогу петь.

Хозяин сдвинул брови — словно не поверил услышанному.

— Вы хотите польстить им, или заинтересовать меня? Уверяю вас это лишнее, я и так ими заинтересован. Если вы не хотите петь, я не стану вас заставлять.

— «Пестрый Театр» — лучшая труппа по эту сторону океана… — начал Канье, хотя слов уже никаких не требовалось, ведь ему разрешили не петь, раз он не хочет. Но начатой фразы он так и не закончил. Господин Льясен смотрел на барда без одобрения, как смотрят на человека совершающего глупость.

Канье смущенно пробормотал извинения и сел за свой стол.