4.

Осень в городе была не такой красивой как за пределами его. Человеческое присутствие накладывает свой отпечаток даже на времена года. Листва на мостовых превращается просто в мусор, о ней не скажешь уже — «бренное золото увядания»; лужи вместо ясного после недавнего ливня неба отражают стены жилищ, проезжающие мимо повозки, проходящих людей, а чаще, взбаламученные, не отражают ничего. Деревья голы и сиры; оставшаяся листва выглядит жалкой попыткой прикрыть стыдную наготу веток. Словом, в городе осень выглядит старой нищенкой, которая знает, что никто и ничего ей не подаст и никому она тут не нужна.

Полталисмана никогда не упускал возможности побродить по незнакомому городу. Но во время прогулки за ним увязалась собака. Бард не сразу заметил ее, только когда присел отдохнуть на каменную тумбу возле какого-то дома, и достал из сумы хлеб и сыр, чтобы перекусить. Собака не выпрашивала подачку. Она села в десяти шагах от него, и смотрела странным немного удивленным взглядом. Полталисмана тоже посмотрел на нее и понимающе кивнул:

— Есть хочешь, да?

Собака, конечно же, не ответила, только чуть вильнула хвостом.

Он щедрой рукой оторвал изрядный кусок от бутерброда и кинул ей. Псина понюхала и стала есть — без особой жадности и очень аккуратно. Так ел бы ребенок, который хочет понравиться взрослому. Утолив голод, Полталисмана продолжил блуждания по городу. Собака шла за ним, не приближаясь, но и не отставая.

Чей-то визгливый голос заставил его остановиться на одной из улиц:

— Стой! Да стой же!

Бард оглянулся — и только тогда понял, что кричали не ему.

Тучный господин лет сорока догонял невысокого старика в длинном сером одеянии.

— Стой, колдун, — повторил запыхавшийся толстяк, хотя старик уже остановился.

— Я не колдун, я алхимик, — сказал он.

— А мне плевать! Ты должен вернуть мои деньги!

— Вы получили желаемое, господин?

Тучный побагровел:

— Ты отравил все мое пиво, колдун! Подсунул мне какую-то дрянь, взял с меня деньги, и теперь еще будешь спорить?..

Он сгреб старика за грудки...

Собака, до этого мирно сидевшая у стены дома, вдруг ощерилась и без единого звука кинулась на толстяка, вцепившись в отведенную для удара руку. Тучный завопил.

Канье был ближе всего к нему и к собаке, что снова и снова прыгала на тучного. Сломав застежку, бард сорвал себя плащ, и набросил на голову взбесившейся псине плотную темную ткань. Она на миг замерла под плащом, потом сделала странное, не свойственное животному движение, и мгновенно освободилась. Внимание ее привлек Канье, и псина кинулась на него. Бард не успел заслониться; тяжелая собачья туша повалила его на землю, клыки впились в горло, перекрывая доступ воздуху и жизни. Он не успел осознать боль, когда захлебнулся собственной кровью.

А потом оказалось, что это не навсегда. Бард снова мог дышать, угасшее зрение прояснилось. Над ним склонялись какие-то люди, слышались голоса испуганные и визгливо-недовольные, кто-то стонал, кто-то плакал.

— Жив, жив! Он жив!

Канье пошевелился — он лежал на земле, ощущая спиной каждый камешек мостовой — и встал. Толпа отпрянула от него, как от призрака или чудовища. Грудь барда была залита кровью, но, ощупав горло, Канье не нашел раны. Полталисмана оглянулся, не понимая, и увидел у стены собаку с разрубленным боком. Какой-то человек взял его за руку.

— Господин, пойдемте со мной, — требовательно сказал он.

— Зачем? — удивился Канье, голос показался ему чужим, но не хуже, чем при простуде.

— Вас покусал бешеный пес и нужно принять лекарство, — повторил тот же человек.

Канье вспомнил его — алхимик, споривший с тучным господином.

— Но вы, кажется, не лекарь...

— Это не важно. Надо спешить, пока болезнь не распространилась по телу через кровь. И вы тоже, господин Торн идемте со мной.

Тучный, который всхлипывал, прижимая к груди покусанную руку, на этот раз не стал спорить. Толпа расступилась, пропуская их.

Алхимик жил недалеко. В доме его было все именно так, как это обычно и представляют — склянки, приборы, пробирки, множество непонятных предметов на полках, никогда не гаснущий огонь и хаос, который невозможно объяснить никакими научными изысканиями.

Но среди привычного ему беспорядка алхимик сразу отыскал нужное — круглую деревянную коробочку с чем-то густым и маслянисто-блестящим. Этой мазью он смазал раны тучного господина Торна, потом осмотрел Канье и не нашел на нем ни царапины. Кажется, это не удивило алхимика, словно он уже сталкивался с чем-то подобным.

— Вы владеете магией, господин? — спросил он. — И умеете быстро заживлять раны?

Канье только покачал головой.

— Но все равно вам надо выпить противоядие.

— Мне! — взвизгнул тучный. — Мне первому!

Алхимик даже не взглянул на него.

Он достал шкатулку с самой высокой из своих полок, налил в квадратный сосуд воды и поставил его на огонь. Вода закипела едва ли ни мгновенно, и в нее было брошено несколько ярко-алых комочков из шкатулки. Через минуту алхимик снял сосуд с огня, разлил его содержимое в две керамических пиалы и протянул одну Канье, вторую тучному Торну.

Тучный жадно выпил; руки его дрожали, когда он ставил пиалу на стол.

— И все равно ты должен мне денег, колдун, — сказал он уже куда спокойней. — Но я прощаю тебе твой долг. Только никогда больше и на сто шагов не приближайся к моей пивоварне!

Сказав это, он повернулся и покинул дом алхимика, напоследок так припечатав дверью, что все склянки на полках зазвенели.

— Почему вы не пьете, господин? — спросил алхимик, словно неблагодарность спасенного им человека ничуть не оскорбила его.

Канье покачал в ладони пиалу с совершенно прозрачной жидкостью и ответил:

— Думаю, это мне не нужно. Я прекрасно себя чувствую.

— Но все-таки выпейте!

Канье подумал и, решив, что легче выполнить просьбу, чем спорить, осушил пиалу. Жидкость не имела ни вкуса, ни запаха, но водой она точно не была.

— Ну, вот, теперь я за вас почти спокоен.

В дверь кто-то поскребся.

Алхимик подошел к двери и осторожно отворил — вначале чуть-чуть, а потом распахнул дверь совершенно и отошел в сторону. Канье увидел, что на пороге сидит собака — та самая бешеная собака, которая перегрызла ему горло.

Псина тихо проскулила, словно просила разрешения войти и посмотрела сначала на хозяина, потом на Канье. Тот напрягся; он помнил ощущение клыков на горле, и не хотел испытать это снова. Но алхимик почему-то не торопился запирать дверь и прогонять псину.

Собака переступила порог, медленно, тяжело, как больная и, подойдя к барду, легла у его ног. Она имела виноватый и жалкий вид; бок в крови, но раны не было.

— Что происходит? — спросил Полталисмана удивленно.

— Я думал, вы знаете. Собаку убили, но вот теперь она жива, и не только жива, но и здорова. Я работал с больными животными и могу отличить бешеного пса от здорового, и мертвого от живого. Эта — здорова и жива. Похоже на чудо.

Собака, словно понимая, что говорят о ней, подняла голову и тихо проскулила. Канье поймал себя на желании погладить ее и не удержался — наклонился и провел ладонью по серой с белым пятном голове. Собака снова заскулила.

— Мне надо идти, — сказал бард.

Алхимик немного подумал, потом подхватил со стола сумку, сшитую из разноразмерных кармашков и начал складывать в них склянки, коробочки и мешочки, приятно шуршавшие под его пальцами.

— Я пойду с вами. Что-то происходит — а я не понимаю что. Но мне нужно понимать, нужно знать.

Канье не сказал ему «да», но не сказал и «нет». Алхимик предложил гостю горячей воды — умыться и застирать от крови одежду, и Полталисмана, пока старик собирался, привел себя в порядок.

Из города они вышли вдвоем — Канье и алхимик со звенящей, бряцающей сумой. Следом за ними трусила собака.

Чем дальше шел Канье, тем лучше чувствовал себя. Так всегда с ним происходило в дороге, только на этот раз подъем продолжался недолго. В какой-то миг ему захотелось присесть и, сделав это, бард понял — подняться уже не сможет. Глухая беспросветная печаль вдруг подкатила к горлу и непрошеные слезы навернулись на глаза. Собачьи зубы не так больно рвали, как эта тоска!

— Ну вот, — сказал он и не нашел что к этому прибавить.

Алхимик, решивший, должно быть, что странник присел отдохнуть, смотрел на него.

Собака подошла, понюхала суму алхимика, фыркнула и приблизилась к Канье. Бард протянул руку и погладил ее, потом достал из своей сумы последний бутерброд и отдал ей. Собака поела. Канье расчехлил дорожную арфу и негромко заиграл.

— Звезды и судьбы в пересечении линий,

Страны и дали за горизонтом заката…

Можно увидеть, как тает серебряный иней,

Тот, что был вечным когда-то.

Эти дороги, прямо ведущие к цели —

Лишь эхо дорог, а за ними костры и потери.

И не спросив, приведут тебя к новой метели

Тысячеликие двери.

Если войдешь — среди них навсегда заблудиться

Можно легко, и забыть свое право и имя.

Выбери сам, кем тебе умереть и родиться

Вместе с другими.

Он допел до конца, а потом тяжелая прохладная рука опустилась на голову барда и заставила склониться к земле. Канье лег, не выпуская из рук арфы, и мир померк перед ним.

Когда мир вернулся, алхимик стоял рядом с бардом и смотрел на него в глубокой задумчивости человека, оказавшегося перед неразрешимой загадкой.

— Что случилось? — спросил Канье.

Алхимик ответил:

— Вы умерли. И тогда, в городе, вы тоже умерли, но потом ожили, как и сейчас.

Канье встал, с трудом оторвав пальцы от арфы. Мир был как мир, и жизнь как жизнь, а о смерти бард не мог сказать ничего, он даже не помнил ее. Мир Канье оставался мозаикой из связанных дорогами кусочков — городов, селений, всех тех мест, в которых он хоть раз побывал и тех, где не был ни разу. Дорога ждала его. Впрочем, теперь — не только его.

* * *

— За что тебя хотел побить тот сердитый толстяк? — спросил он алхимика на ближайшем же привале. Старик оказался запаслив, он взял с собой хлеб, сыр и воду, все это и предложил Канье, а тот поделился с псиной, все так же охотно бравшей еду из рук.

— Просто одному человеку иногда трудно договориться с другим, — сказал старик, — особенно если один считает, что за золото можно купить все. Он говорит: «А нет ли у вас какого порошочка, чтобы сделать мое пиво вкуснее, чем у пивовара в соседней деревне?». И если ты даешь ему такой… порошочек, и если пиво его становится необычайно вкусным, но долго хранить его нельзя — кто назначается во всем виноватым? Конечно тот, кто дал ему порошочек...

Канье усмехнулся.

— А его пиво и в самом деле становилось вкуснее?

— И не только вкуснее. Оно делалось того чудесного золотистого цвета, который отличает лучшие, «королевские» сорта. А на вкус — как «Слеза дракона». Вы никогда не пробовали «Слезу дракона?» Это… о!..

— Когда-нибудь обязательно попробую, — с улыбкой пообещал Канье.

Алхимик его веселья не поддержал. Наоборот он стал вдруг очень серьезным и от взгляда его, пристального и невеселого, Канье поморщился.

— Знаете ли вы о Хрустальном Цветке? — спросил алхимик.

Полталисмана усмехнулся:

— Знаю. Ты решил, что я нашел Цветок, дающий бессмертие? Но ты ошибся. Я никогда не видел этого Цветка. И я не бессмертен.

Старик не ответил.