Атар чувствовал, что после столь бурных событий должна наступить передышка. Действительно, три года больших событий в Лиговайе и непосредственно вокруг неё не было. Его новая жена Орлансса сразу забеременела и была рада, тем более, что ей предсказывали сына. Царь про себя ликовал: это будет уже пятый его сын, и осталось трое из четырёх. Причём даже старший не погиб, а отдан в усыновление другу и побратиму.
Орлансса поставила в своих покоях прекрасный ковроткацкий станок и ткала ковёр, не допуская ни мужа, ни кого другого, кроме своих рабынь-прях, а также её товарки по мужу и на самом деле искренней и лучшей старшей подруги Арлиссы. Когда Атар спрашивал Арлиссу, что же за ковер ткёт Орлансса, жена лишь улыбалась, не желая даже намёками нарушать клятву молчания. Единственное, что она сказала:
— Муж мой любимый, ты останешься доволен.
— В этом-то я не сомневался и сам! — улыбнулся царь и поцеловал супругу.
Он действительно восхитился, когда на громадном ковре увидел вид Дилосара с эмблемой Лиговайи наверху в левом углу и древней её короной наверху в правой, достаточно сильно идеализированный, но очень красивый. Внизу в углах были эмблемы Империи Старков и Карлинора как метрополий нового государства. В городе на улицах было тщательно выткано разноплемённое население. На центральных улицах были старки с союзниками и слугами. На окраинах — посады агашцев, Единобожников, горцев, степняков. В гавани стояли корабли и старкские, и агашские, и Единобожников, и южного материка. На Форуме выступал оратор и ещё в ходе его выступления граждане расходились за черты голосования. И что уж совсем не соответствовало правде: во время Народного Собрания в амфитеатре шёл спектакль, где выступала агашская опера. Царь был одновременно и во дворце, и на курии Форума, и в театре, а на Лугу празднеств под стенами города танцевали нагие гетеры.
— Не знал я, что у нас троецарствие, — пошутил Атар и поцеловал свою верную жену.
На базар Орлансса ходила сама в сопровождении рабыни, чтобы носить мелкие покупки. Крупные, как и полагалось, приносили приказчики из лавок (слугам это было бы малость не по рангу). Покупала она в основном шерсть, хлопок и шёлк, часто немедленно заказывая их окраску. Торговалась царица долго и азартно, чувствовалось, что просто из любви к искусству.
Арлисса очень серьёзно подошла к своей магистратуре трибуна женщин. Она всё время разговаривала с женщинами, причём не только с гражданками, присутствовала почти на всех судах в Дилосаре, а заодно объехала почти всю Лиговайю, помогая бедным и наблюдая за положением женщин. Она посетила даже резервацию Ненасильников. Правда, дальше дома приёмов на внешней площади деревни царицу не пустили, вежливо выискивая предлоги, почему её никто сопроводить не может. Разговаривали с ней лишь члены семьи старосты да девушки из школы, готовящей выходцев во внешний мир. Аориэу, который был Главным Наставником в той же деревне, посетил высокую гостью и проговорил с ней около часа. У царицы создалось впечатление, что за это время она получила больше, чем за остальные три дня в деревне, так что ненасильник своей цели достиг.
Поскольку жена регулярно бывала на судах, царь тоже почувствовал, что должен чаще посещать их, даже те, где сам он не судит и не входит в число прикосновенных лиц. Народу это очень нравилось. Уже на втором суде царь обнаружил, что для него специально сплели переносное кресло, чтобы он с почётом сидел сзади судей. Атар, следуя своей концепции, практически не вмешивался в ход судопроизводства, только иногда после вынесения приговора своей властью смягчал наказание (право помилования было несомненной прерогативой любого сюзерена, тем более царя). Четыре раза после вынесения приговора он просил народ выслушать его и кратко комментировал суд. Дважды он хвалил судей за мудрое решение. А дважды беспощадно показывал, что они стали жертвой легковесного подхода. Но в этих случаях решение суда царь не отменял и право помилования не применял, чтобы совесть мучила судей за неверный приговор, трибунов и народ: они не воспользовались своим правом надзора и не остановили ошибку вовремя. Убийца Ханов внёс в Сенат закон, и он прошел и Сенат, и Народное Собрание, по которому отрицательный комментарий действий суда сюзереном делает приговор окончательным и право трибунов и высших сюзеренов на помилование исчезает. Народ счёл, что моральная ответственность за неотменимое неправосудное решение — идеальное наказание тем, кто не справился с одной из основных обязанностей гражданина. Стыд сочетался с позором и требовал активных действий по искуплению вины, если участники судилища желали восстановить свой престиж и хоть когда-то быть вновь призваны для выполнения почётных гражданских обязанностей. Атар был доволен, что пока что ни разу не почувствовал в действиях граждан-судей и магистратов пристрастности, а ошибки бывают у всех.
В нескольких случаях трибуны приостанавливали приговоры и судебные процессы, когда им казалось, что судьи ведут суд либо неправо, либо под влиянием аффекта или заблуждения. Затем каждый из этих случаев рассматривался в сенате и Народным собранием, и трибунам выносилась либо благодарность, либо порицание. Но заново дело рассматривалось уже другим составом судей.
Трижды серьёзно вмешивалась в суды Арлисса. Она частенько пользовалась правом интеррогации или ораторства, но выступала кратко, показывая судьям моральные аспекты дела, которые те могли упустить, или же неучтённые ими стороны женской психологии, не аргументируя прямо в пользу одной из сторон. Но в деле Сина Атритора и Сузуссы Лионар она воспользовалась правом трибуна и приостановила исполнение приговора.
Син Атритор застал жену с любовником. Возлагая вину лишь на супругу, он отказался от поединка с любовником и потребовал развода. Дело казалось мелким. Разбирал его соседский суд под председательством эдила городского квартала. Но на нём присутствовала царица-трибун и неожиданно для всех она приостановила вполне естественный приговор (дать развод независимо от желания жены и определить минимальное «выходное пособие» ей как виновной, но слегка). А далее произошло вообще неслыханное. Она велела мужчинам удалиться за пределы площади, а женщинам квартала собраться на ней, выбрать шесть судей и провести женский суд чести над виновной, чтобы выяснить, заслуживает ли она снисхождения и правосуден ли приговор соседского суда. Своим приказом она заставила менталиста, который не желал участвовать в пародии на суд, остаться на месте. Мужчины, смотревшие на любопытное зрелище из соседних улиц и окон, и даже с крыш домов, ожидали, что женщины практически полностью отмажут свою товарку и потребуют для неё почётного развода, аргументируя тем, что муж своим бездушным поведением сам толкнул её в объятия другого. Но разбирательство превратилось в страшный суд над виновной и над судьями-мужчинами. Женщины доказали, что Сузусса изменяла мужу со многими, и однозначно пришли к выводу, что делала это она не по любви и даже не по внезапно вспыхнувшей страсти или в результате обиды, а ради выгоды. Они установили, что трое из судей тоже пользовались объятиями Сузуссы, но промолчали об этом и не взяли самоотвод. И в итоге решение мужского суда было признано неправосудным, позорным и слишком мягким. После этого Арлисса сняла своё вето, и приговор, теперь уже высмеиваемый всеми, вступил в силу.
В Сенате такой поступок Арлиссы вызвал возмущение: женщины вторглись в область суда и практически заявили своё право судить женщин. Но предложение осудить поступок Арлиссы большинства не получило (проголосовали за 27 из 56 присутствовавших сенаторов). Атар втайне был весьма доволен поведением жены, но демонстративно в одиночку вышел из зала через двери «Не уверен».
Во втором случае Арлисса приостановила своим вето решение суда в деле об изнасиловании женщины из Древних Ненасильников. Суд постановил полностью оправдать обвиняемого, считая, что потерпевшая сама спровоцировала его своим поведением, и велел ему покаяться в грехе несдержанности и прелюбодеяния. Арлисса собрала суд женщин, и вдруг перед ними Древняя Лиотээ расплакалась, позволила менталисту снять свой духовный щит и выяснилось, что она не отрицает полностью вины, но насильник опоил её вином с афродизиаком (в том, что она приняла от него вино, женщина искренне покаялась) и увлёк в укромное место, а сопротивляться силой ей не давали принципы ненасилия, она могла лишь уговаривать не делать этого. В итоге вето было подтверждено, Сенат вынес двойное постановление, отменив приговор и осудив повторное нарушение трибуном женщин обычаев Империи и повторную организацию нелегитимного суда, хотя при этом отметил, что этот суд формально не вмешивался в компетенцию суда претора неграждан, а лишь дал оценку рассматриваемому эпизоду.
В третьем случае Арлисса вмешалась в то, что судом вообще сначала не рассматривалось. Она застала на улице плачущую женщину и выяснилось, что она Айла, пленная тораканка, была наложницей гражданина Оя Истринара, а затем он её выгнал на свободу с двумя сребрениками и узелком её одежды, отобрав все украшения. Причиной изгнанница называла ревность хозяйской жены-агашки. Почувствовав нечто неладное, Арлисса взяла женщину к себе домой, позвала целительницу и та установила, что Айла беременна. Расспросив женщину, честно ли исполняла она свой долг рабыни, а также имела ли она сношения с кем-то другим после того, как стала наложницей, царица выяснила, что лишь по приказу хозяина для осуществления обычая гостеприимства, и что приказы хозяина она всегда исполняла.
Вне себя от гнева, Арлисса вновь, несмотря на осуждение Сената, созвала женский суд, и тот заключил, что гражданин Ой грубо нарушил права наложницы Айлы, что в итоге он подлежит соседскому суду с целью установления честной компенсации за нарушенные права и наказания за нарушение прав члена своей семьи. Ребёнка, которого носит в чреве Айла, он обязан признать и узаконить немедленно. Жену его постановили осудить морально и потребовать от неё принести покаяние за ревность и жестокость по отношению к законному члену семейства мужа и к его законному ребёнку в чреве матери, а мужскому суду установить степень её вины и назначить наказание.
Собравшийся Сенат, рассмотрев дело по существу, принял на себя функции суда, присудил гражданину Ою за грубое нарушение прав развод с женой или сто плетей, жену приговорили к тому же. Оба выбрали порку. Бывшей наложнице была дарована фамилия её провинившегося хозяина. Ей предоставили взять из имущества Истринара осла, тележку, столько вещей, сколько уместится на ослиной тележке, свои украшения, половину украшений жены и сто золотых компенсации. Ребёнок в её чреве был признан законным наследником или наследницей, старшим в соответствии с возрастом, а не со статусом матери. Здесь жена вздохнула облегчённо: вроде бы Айлассе предсказали дочку. Женский суд был разрешён как совещательный орган, но потребовали проводить его до законного суда, ради чего суд может быть отсрочен на день.
На выходе из Сената царицу повстречал недавно поставленный, присланный из Южного Монастыря, митрополит Лиговайи владыко Зушш. Иерарх публично жёстко отчитал трибуна за попытку ввести равноправие женщин:
— Известно, что, какими бы сладкими словами и благими намерениями ни прикрывалось равенство прав мужчин и женщин, это неуклонно приводит к тому, что мужчины перестают быть мужчинами, женщины — женщинами, государство и народ вырождаются и гибнут. Религия не может равнодушно проходить мимо такого и требует от тебя, царица, сложить трибунскую власть, поелику ты использовала её во вред народу, государству и вере, и пройти строгое покаяние.
Неожиданно для всех царица выпрямилась и стала возражать. На Форуме вокруг спорящих собрались сенаторы и народ.
— Известно, что самым главным принципом законов и обычаев является гармония прав и обязанностей. Я не стремлюсь вводить равноправие, все должны заниматься своим делом. Но в Империи и в других древних государствах права женщин защищены всем укладом жизни, а обязанности их ограничены обычаями, законами и религиозными установлениями. Ты, светлый владыко, не был в Империи Старков. Там есть женщины, которые вынуждены сами решать все важнейшие вопросы своей жизни: гетеры и художницы. У них есть Цеховые суды, приговоры которых неотменимы даже Императором. Но почему-то там никто не кричит, что это нарушение основных принципов и законов, что это — равноправие женщин. Все понимают, что ответственность и обязанности должны идти рука об руку с правами, что правила, установленные для тех, кто имеет больше прав, должны соблюдаться ещё строже, их нарушения караться бесстрастно и безжалостно, но не всегда в таких делах может разобраться суд обычных граждан. Здесь, на Юге, женщины вынуждены в очень многих случаях решать сами и брать ответственность на себя. И я уверена в том, что наш Сенат правильно решил, что ответственности должна сопутствовать возможность самим оценить меру ответственности тех, кто вроде бы нарушил право и основные понятия государства и народа. Я прошу Сенат и народ подтвердить сказанное мною.
И вернувшийся в зал заседаний Сенат, и спонтанно собравшееся Народное собрание утвердили и окончательно узаконили женский суд чести. А в дальнейшем постепенно он получил права полностью разбирать некоторые дела, касающиеся женщин.
Атар в восторге от своей жены так крепко обнял её той же ночью, что она вновь понесла. На сей раз она зачала дочь.
С удовольствием видел Атар, какими гармоничными и красивыми вырастают Дилосар и Арканг. Здесь решающей была роль единственного Великого Мастера, который поехал с безумцами-колонистами: архитектора Сина Арристирса. И мягким облачным днём, когда Атар любовался панорамой города с балкона храма, Син неожиданно подошёл сзади.
Арристирса очень берегли. Формально он стоял в общем строю на Агоратане и в Лангиште, но в предпоследнем ряду самой эшелонированной части строя того отряда, который защищал лагерь (последний ряд считался чуть более опасным: мало ли кто из вражин забежит с тыла?) В Сенате он с самого начала был членом, но высказывался крайне редко и кратко, по своей инициативе единственный раз: когда обсуждался так задевший всех вопрос о женских судах чести. И то, пожалуй, лишь потому, что все стоявшие впереди него в списке Сената сочли необходимым высказаться: промолчать после этого было бы неприлично. А вот когда его попросили выступить по поводу плана развития города — он готовился целый месяц и целый день говорил, показывая прекрасно нарисованные картины идеального будущего города. После этого доклада Сенат принял указ, что всякий, чей дом выступит вперёд за линию улицы, будет посажен на кол на крыше собственного дома, а чей дом отступит от этой линии, обязан освободившееся пространство засадить деревьями или цветами по консультации с архитектором и по благословению священницы. Естественно, люди предпочитали второе: ведь если построишь вплотную к линии, а затем сделаешь какой-нибудь балкон или карниз — уже можешь нарваться на указ. Обычно перед домами была полоска цветов. Хоромы богатых были обсажены деревьями. Улицы были широкие, светлые и без варварской прямоты: естественно немного изогнутые, чтобы не было сквозных ветров и не было соблазна конникам и повозкам полихачить.
Син, думая, что царь его не видит, и желая вежливо привлечь к себе внимание, сымпровизировал:
Голуби ниже,
Выше чуть-чуть облака.
Объят рекою
Город прекрасный.
Налюбоваться не смог.
Царь, улыбнувшись, ответил:
Счастлив молчальник
Силы отдавший делам.
Мастера гений,
Воля и знанье
Здесь породили красу.
— Привет тебе, Мастер! Каждый день видел я тебя обходящим наш город. В Собрании и в Сенате ты молчальник, а вот когда кто-то что-то не так строит, ох как ругаться умеешь! А как ты прямо на земле можешь начертить, что лучше всего было бы сделать. И причём даже невежественные сразу видят, что к чему! Я счастлив, что ты с нами.
— А я вот не очень счастлив. Царь, вчера ко мне обратились мастера-гончары. Собираются поднимать подмастерье до мастера, и полагается, чтобы на церемонии был Великий Мастер. Хорошо ещё, что хоть того же цеха не требуется по обычаям, но как я буду разбираться, скажем, в шедевре алхимика? Я же там почти ничего не знаю. А своих подмастерьев я не могу даже обнадёжить насчёт Первого Ученика: поднимать его надо трёх Великих Мастеров. Даже если послабление сделаем, что два из других цехов могут быть (слышал я, что таковое в отдалённых захолустьях допускается, хотя и смотрят на это косо: потом в Великом Монастыре тщательно проверять будут, не схалтурили ли?), плохо: если у меня на инаугурации Первого Ученика будут ещё гетера и художник, все нас просто обсмеют. Так что вымрет моя династия. А город своей мечты мне так хотелось создать, и, кажется, получается.
— А раз получается, нарисуй вместе с художниками виды города и страны, картины, изображающие Сенат, Народное Собрание, наши славные битвы. Ты правильно подсказал мне: через годик-другой надо посылать караван: везти наши товары в Империю, утвердить наш имперский статус, вербовать новых поселенцев. Тут-то и картины, и песни будут уместны. А если кто из наших ещё и роман героический напишет, то совсем хорошо может оказаться!
— Прекрасно! — вдохновился Арристирс. — Будем стараться!
А через несколько недель он, столкнувшись с Атаром, тихо сказал ему:
— Царь, кажется, всё насчет подготовки посольства будет сделано самым лучшим образом. Но я ещё больше расстроен! Увидев, прочитав и услышав такое, сюда столько шушеры рванёт, что всю нашу жизнь испоганят!
— Пошлю твердолобого и умеющего разбираться в людях посла, — улыбнулся царь. — Такого, которого с толку не собьёшь, ни деньгами, ни титулами, ни соблазнами не проймёшь.
— Осторожно! — прошипел Мастер. — Однорукий нам здесь ой как нужен, а ты его на пару лет отослать собираешься!
Атар был поражён, как Син вычислил кандидатуру посла. И предупреждения его тоже понял, но именно так всё равно придётся поступить. Другого такого нет: шурьёв сравнительно легко сбить с толку, Убийца ханов поддастся на лесть и подкуп, Асретин туповат и неустойчив на мужское место… Может, кто-то из молодых созреет года через два-три?
***
Урс Ликарин за этот год получил двух сыновей. Лазанка первой родила Ласса. Поскольку её происхождение и статус ниже, старшим был объявлен Унс, сын агашской принцессы. Но внутри у Однорукого было некоторое ощущение дискомфорта. Лазанцам было бы приятнее иметь владетелем потомка их царей. Вдобавок Унс, как выяснил в тайне проверивший сына монах-сенситив, был даже не сыном Грозы Гор по семени, а плодом насилия локасникских разбойников. Узнав это, Однорукий принял внутри себя три возможных варианта решения проблемы, никогда не произнося вслух. Он стал как можно больше внимания уделять старшему сыну, а второго в значительной степени передоверил лазанским старейшинам, вовсю соперничавшим за право воспитывать отпрыска своих царей. Но, конечно же, и по поводу Ласса Урс показывал себя любящим отцом. А у агашки даже некоторая ревность зародилась: «Внешне муж вроде бы моего сына привечает, а глаза загораются у него при виде этого полукровки, робичича Ласса». Она почему-то так и не выяснила, что её сын-то — уж точно полукровка! В Агаше его, если бы не вырвали из чрева матери, убили бы или продали бы тайно в рабство сразу после рождения.
Но в целом Урс прекрасно справлялся с обеими супругами, и в семье царил почти что добрый мир. Способствовало спокойствию, что жёны жили в разных местах: лазанка в Гуржаани, агашка в Аякаре. Роковую любовь Урса к Киссе обе жены воспринимали как тяжёлую данность, а в основном муж вёл себя по отношению к ним безупречно, не увлекаясь охотой за дамами. Но, конечно же, Урсу приходилось непросто.
Кашисса после насилия локасникских выродков и благороднейшего поведения мужа влюбилась в него всей душой, а заодно расцвела как женщина и буквально таяла в его объятиях, безоглядно отдаваясь всепоглощающей, полностью законной и такой сладкой страсти. Даже недюжинная физическая и мужская сила Урса была после нескольких ночей с женой на пределе, а жена лишь ещё больше цвела и была такой ласковой, предупредительной и искренне любящей, что оторваться от неё было очень трудно, а оскорбить невниманием или грубостью — смертельный грех. Естественно, что Кашисса быстро забеременела вновь, и столь же естественно, что родила девочку, поскольку её любовь к мужу была намного сильнее ответного чувства. А затем Урс приказал своей дорогой жене на несколько лет воздержаться от новых родов, и та была лишь счастлива, что не будет вновь более чем годичной невозможности слиться с любимым. Хозяйкой агашка оказалась весьма средней, если не сказать плоховатой. Она больше думала, как украсить дом и доставить непосредственное удовольствие мужу, чем о всевозможных мелких, необходимых, текущих делах. Пришлось нанять ей домоправительницу из Древних, которая быстро сумела поставить себя так, что жена не могла без служанки ни шагу ступить и прибегала к ней как к лучшей подруге, чтобы изливать свои чувства и бурлящие скрытые страсти. Агашка не допускала никаких внешних признаков ревности ко второй жене, но порою плакала, когда узнавала, что Урс вновь посетил Киссу либо эта своенравная особа приезжала к ним. Но от упрёков мужу она воздерживалась даже в такие моменты, и муж чувствовал себя виноватым, хотя, может быть, и без вины. Ведь ответить столь же глубокой и искренней любовью на беззаветную верность и нежность жены он не мог: сердце его, по сути дела верного однолюба, было навсегда захвачено его первой глубокой и настоящей страстью. А эта любовь то дарила его ласками, то пускалась в новые приключения.
Лазисса относилась к мужу спокойно, как к главе семьи и хозяину в своей стране и в доме. Она была несколько холодновата, и Урс порою специально разогревал её, чтобы получить исключительно приятный момент, когда в ней вдруг просыпалась мягкая и сладкая страсть. К Киссе она относилась спокойно и почтительно, как к старшей подруге и учительнице, права которой неоспоримы. Это стало результатом месяцев, проведённых у гетеры во время первой беременности. При разговорах о второй жене глаза её иногда загорались огнём ревности, но сдерживалась она безупречно. А вот обязанности владычицы Лазики и хозяйки своего поместья Лазисса исполняла с громадным удовольствием и хорошо. Она тоже понесла вторично и родила второго сына — Лая.
Неожиданностью оказалась для Урса годовщина «покорнейшей и вежливейшей» петиции лазанцев царю Атару. В результате мирного схода и разумных требований народа год назад вся Лазика была отдана Урсу. В этот день его дом в Аякаре оказался «осаждён» тысячами лазанцев, разворачивавшими под окрестными деревьями столы с шашлыками, лобио, овощами, фруктами, лавашами, зеленью и громадным количеством лучшего вина.
— Лазика празднует день твоего всенародного избрания на престол, царь… — произнёс как бы по ошибке столетний старейшина Бесико. — Владетель Урс! По нашим обычаям, окончательное утверждение властителя производит весь народ, раньше это были азнауры, старейшины и отличившиеся джигиты, а ныне все полноправные крестьяне и ремесленники. Теперь ты до конца жизни обязан служить нам, рассуживать нас и повелевать нами, назвать и подготовить преемника-сына или другого члена рода своего, которого, если он окажется достоин, народ признает и изберёт. А мы должны служить тебе, говорить тебе правду в лицо, если ты неправ, и повиноваться тебе на поле битвы беспрекословно, а в мирное время во всех твоих законных распоряжениях. Надо было устроить пир и наставление в прошлом году. Но тогда была большая война и большие опасности. Прими от нас сапоги царя… ой, владетеля.
И старец преподнёс Урсу пурпурные сапоги, изготовленные лучшими мастерами из отличной кожи. Честь и интуиция подсказали Урсу, что делать. Он уселся на своё кресло, и пара девушек надела ему сапоги. А затем он выпрямился и строго произнёс:
— Я благодарен народу Лазики за высокую честь. А ты, почтенный Бесико, сегодня два раза допустил непростительную ошибку, титуловав меня царём. Царь у нас один — Атар Тронэу Основатель.
— Прошу простить меня за оговорку, — пряча в усах улыбку, сказал старец. — Атар достоин быть царём царей гораздо больше, чем эта ссарацастрская кукла. И он уже титулован великим царём. Так что я не умалял достоинства правителя Лиговайи.
— Не отговаривайся от вины, как какой-то презренный горожанин-стряпчий, — не смог сдержать улыбки Урс и вновь посуровел. — А раз велели рассуживать, то я присуждаю тебе за твою нераскаянную вину пять плетей или быть немедленно изгнанным с пира.
Единодушное одобрение лазанцев подсказало Урсу, что он поступил правильно. А гордый старец предпочел получить пять плетей, зато потом почётное место за пиршественным столом напротив Урса. Больше старейшина графа даже в пьяном виде «царём» не называл, но Урс понимал, что отныне лазанцы будут порой (не в присутствии чужих) называть его «наш царь», и что они намекнули ему: хотят видеть преемником сына от лазанки.
С этого дня Урс начал внимательно прислушиваться к разговорам старейшин и воинов на лазанском и сам учиться у них и у жены языку своего народа. Но «старшего» сына он изолировал от лазанцев, окружив его старкскими и агашскими монахами и наставниками, и сам говорил с ним лишь по-старкски.
***
Невидимая гильдия продолжала свою работу по воспитанию супер-ниндзя Юга. Порою в какой-то из семей смердов или слуг пропадал ребёнок, или куда-то исчезало дитя-раб. Трибун невидимых сокрушался, что частенько такие исчезновения он не может расследовать, и платил компенсацию пострадавшим, но зато пойманных похитителей детей уничтожали безжалостно, не доводя до суда и оставляя таблички, за что они убиты. В большинстве случаев это оказывались «гастролёры» из других стран, в одном случае гражданин сбился с пути и похитил мальчика для сексуальных извращений, а в одном ухитрился попасться Невидимый. Единственное послабление, которое сделали ему свои, «украв» из подземелья, где схваченный содержался до суда: его, как следует отругав, вначале убили, а затем уже на его теле проделали всё, что творили с другими подонками.
Прошли следующие выборы. Преторы и трибуны прошлого года, кроме трибуна воров, наблюдали за их проведением и, соответственно, сами не могли быть избранными вновь и даже проголосовать. В большинстве случаев выдвигались по два-три кандидата. На Форуме перед голосованием ставили переносные ограды, каждый из кандидатов занимал свой отсек и в него входили голосующие граждане. Народное Собрание созывалось раз в месяц, чрезвычайных собраний понадобилось лишь одно, для рассмотрения закона о женском суде чести. Сенат тоже собирался ежемесячно, но дней на 5-7. Его чрезвычайные заседания случались почаще: примерно четыре за год. Атар был доволен тем, что гражданское общество постепенно входит в область стабильности.
Новый трибун женщин, графиня Таррисань, внесла законопроект, по которому выбирать трибуна женщин должны были совместно граждане и гражданки. Целый день Сенат яростно обсуждал этот законопроект, выступили все, даже обычно молчавшие. Он не прошёл, но за него голосовала четверть сенаторов, а его противники после обсуждения выдвинули генерала Асретина как автора сенатского указа: «Вернуться к рассмотрению предложения графини Северной границы через шесть лет, когда станет окончательно понятно, насколько полезна магистратура трибуна женщин». На третий год трибуном женщин избрали незнатную гражданку Аолассу Иртанай, прославившуюся наведением порядка среди своих крестьян.
Генерал Асретин женился вторично, на своей возлюбленной тораканке, и сейчас жил как в аду: его жёны втихомолку изводили друг друга и донимали мужа взаимной ревностью. На глазах у мужа обе они улыбались товарке и вели себя прилично, но наедине каждая из них всячески поливала грязью соперницу, а когда встречались без мужа и тем более без слуг… при слугах они ещё кое-как сдерживались чтобы не давать почвы для разговоров. После того, как Асретин в очередной раз увидел жён, замазывающих царапины на лицах, он расселил их, по примеру Однорукого, в разные деревни, и встречались они теперь лишь в тех случаях, когда по обычаям требовалось присутствие всей семьи. А когда муж попытался «отвести душу» с рабыней, тем более что обе жены уже были беременны и по старкским обычаям недоступны, агашка с тораканкой временно помирились, объединились, совместными усилиями выжили рабыню и задали головомойку с едким мылом неверному двоежёнцу. Над незадачливым генералом все потихоньку посмеивались: «Вот плоды безумной женитьбы по похоти».
Вообще агашки и степнячки оказались по сравнению со старкскими женщинами исключительно ревнивыми женами. Из-за этого уже состоялся десяток разводов, а несколько десятков старков предпочли отправиться военными советниками к союзникам или командирами в агашское войско, занявшее совместный посад около Ломканрая. Но в целом тактика скорейшей организации женитьб оправдала себя: родилось уже почти двадцать тысяч ребятишек от жён и законных наложниц, так что надо было выдержать лет двадцать, а затем новый народ укрепится окончательно.
***
Гетеры и художницы в эти три года просто расцвели. Легенды о старкских женщинах распространились по всему Югу, и в Дилосар стали приезжать степные ханы и нойоны, князья из многочисленных княжеств Каозанга и Южного побережья, царьки Ссарацастра. Атар предупредил гетер, чтобы они не ломали людей зря, но колонна агентов влияния становилась всё многочисленнее, племена и государства соревновались за право стать союзниками. Словом, женщины совершили куда больше завоеваний, чем мужчины. И даже князья и епископы Единобожников порою под видом купцов пробирались в Лиговайю, чтобы встретиться с легендарными женщинами, несмотря на угрозу отлучения.
А в первый день года чёрного быка состоялось открытие школы гетер и подъём пары гетер до Высокородных. В школе было всего шесть учениц: пять степнячек и агашка, отобранные из числа девочек, привезённых родителями в надежде на славу своих дочерей. Лиговайские дети пока ещё не достигли возраста приема. В Академии Художеств училось уже больше тридцати детей, в том числе и пара детей старкских художниц, приехавших с ними с Севера.
В это же время Кисса с тремя ученицами задумала дерзкий план: пройти без охраны степь Кампатара до Благодати, завоевать Южную империю (естественно, фигурально), а затем подняться в Южный монастырь и там как следует покаяться, вернувшись через Лангишт. Её пытались отговорить, но она осталась непреклонной и выступила в «великий поход».
Но не всё было так гладко в этом мирке. Священники попытались было жаловаться, что гетеры и художницы соблазняют местных монахов и отшельников. Однако им пришёл из Южного Великого монастыря жёсткий ответ: на Юге монахи и священники расслабились и благочестие упало. Эти женщины являются ножом, который отсекает слабодушных и не даёт религии сгнить.
Но сами гетеры, неожиданно для всех, судили судом цеха гетеру Айкассу, которая соблазнила трёх отшельников, хотя для испытания достаточно было одного. Её уличили в том, что она стала йогиней, высасывающей энергию с помощью тантры, обвинили в вампиризме, выгнали из цеха и лишили гражданства. Она пыталась возражать, что в Империи йогинь не деклассируют, пока они не станут на грань ведовства, а лишь заставляют покаяться. На это последовал ответ, что на Юге надо жёстко пресекать все попытки злоупотребления правами и держать незаслуженно высокую репутацию старкских художественных цехов на уровне так, чтобы в конце концов цехи стали ей соответствовать. Служанку-блудницу Айкассу Орноган увёз один из князьков Каозанга. Она клялась вернуться и отомстить, но князёк, прибыв к себе и найдя покупателя, велел схватить эту женщину и продать в гарем единобожнику в горы Ликутха. Там она и сгинула.
***
В третьем месяце года серого угря пара кораблей с Южного материка, пришедших в Агаш, зашли в новое государство. После этого каждые несколько месяцев стали появляться корабли южан, сначала попутно с Агашом, а в следующем году чёрной змеи уже и прямо: им понравились условия торговли и предприимчивость нового народа.
А в начале года чёрного быка, третьего года мирного существования Лиговайи и первого года нового малого календарного цикла, был большой праздник: пришло четыре корабля из Империи под конвоем двух военных кораблей: с Агоратана и из Лангишта. Самые дерзкие купцы, заслышав о том, что безумцы выжили и вроде процветают, организовали компанию и отправили караван в рискованное плавание. Из шести судов дошло четыре. Одно отбилось во время шторма и вестей о нём больше не было. Другое было повреждено в стычке с пиратами и осталось ремонтироваться на Агоратане, но при этом было захвачено два пиратских судна, тоже повреждённых и там оставшихся. Пиратам особенно не светило, потому что купцы, в надежде на сверхприбыли, не поскупились составить экипаж из одних граждан и слуг с военным обучением, так что в бою дрались все и отчаянно.
Но теперь это вылилось в другую напасть: половина команды пожелала остаться на новой земле. По согласованию с купцами, создали триумвират из Однорукого, Арса Таррисаня и главы каравана Шира Ассолонга из Карлинора. Они давали разрешение остаться и автоматически стать гражданами Лиговайи. Те, кто выглядели опустившимися физически или морально, отвергались. А когда один из них попытался сбежать тайно, Невидимые так его отделали (не калеча), что дезертиру пришлось месяц отлёживаться. После этого попыток больше не было. Оставшиеся отказывались от своего жалования, отдавая его каравану для покупки вместо себя рабов или найма агашских либо канрайских моряков, но они с радостью шли на это. А владельцев кораблей Атар успокоил выдачей дополнительной компенсации за каждого оставшегося гражданина и слугу. И, наоборот, двое граждан пожелали вернуться в Империю, распродав имущество, оплатив проезд и накупив товаров. Ни одна женщина такого желания не изъявила, и это было показательно.
Три из четырёх кораблей сходили ещё и в легендарный Агаш и вернулись оттуда через месяц разочарованными: рынок показался им намного беднее лиговайского, а организация дел просто ужасной. Лиговайцы посмеивались над неудачливыми вояжёрами: они-то уже немного изучили агашские обычаи, и по рассказам поняли, что имперские гости из «лучших побуждений» всё время поступали поперёк и вели себя как пьяный медведь в посудной лавке.
К каравану присоединилось два лиговайских и три агашских купеческих корабля, и даже отчаянный купец с южного материка, который решил, что недостаточно далеко забрался, а по дороге ещё и лангиштский. До Агоратана его сопровождала объединённая старкско-агашская флотилия из четырёх военных судов и двух лёгких шлюпов, на которых везли дары Императору старков, Сейму и Совету королей Империи. Там поджидали ещё три корабля: отремонтированный свой и пара бывших пиратских. Их владельцы распродали свои товары в Лангиште и других княжествах южного берега и тоже вроде были довольны. Дальше купцам вновь пришлось полагаться на своё счастье, осторожность и смелость и на пару сторожевиков-шлюпов. Из четырнадцати кораблей каравана двенадцать добрались до Империи и сразу внесли свою лепту в слухи о необыкновенных богатствах новой земли. Но оба шлюпа сгинули. Заметив пиратов, они отвлекли их на себя и пропали вместе с пиратами в волнах океана: разыгрался ураган, но каравану посчастливилось пройти по его краешку и своевременно улизнуть в гавань. А шлюпы и пираты попались прямо в скопление смерчей, и выжили ли они, никто не знал. Во всяком случае, обломки пиратских кораблей выбросило на берег вблизи Тарраста, где караван пережидал бурю…
С этой радостно-печальной новостью пришел в конце того же года ещё один имперский караван, на сей раз из Валлины. Валлинцам южные старки уже казались какими-то странными чужаками, и остались всего три человека.
***
У Ашинатогла и Тлирангогашта мирной передышки формально не было, но особенных тревог тоже. Локасник запросил мира, как только ещё две армии с юга и с востока преодолели горы и двинулись к столице. Ашинатогл сначала потребовал восемь городов, но затем «неожиданно смилостивился»: три небольших кусочка земли на восточной границе, а на южной вернул даже город Сарданас. Правда, граница теперь пролегала непосредственно к югу от него, стены агашцы срыли и запретили их вновь возводить (уж за этим-то казаки проследят!) И всё это в обмен на выдачу царевича Аристоликса и всех оставшихся в живых участников набега, что было требованием и раньше. Неудачливый авантюрист, вспомнив историю Тлирангогашта, согласился выкупить своей головой мир с Агашом. Голова-то у него осталась цела, но с него заживо содрали кожу на виселичном поле Калгашта. Остальных незадачливых вояк отправили на галеры пожизненно. Три маленьких клочка земли вместе с новыми станицами к югу от Сарданаса открывали ворота в главные долины Локасника, и в случае новых инцидентов кара должна была последовать незамедлительно.
А затем пришёл конвой судов, которые привезли канрайское золото и припасы, и в девятом месяце года Жёлтой Змеи трёхтысячное отборное войско во главе с Тлирангогаштом, в котором было также полсотни старков и полтысячи старкских союзников, двинулось в Канрай защищать формально посад, а фактически императора правоверных от этого бешеного Йолура. Претендент на пророка как раз собрал большое войско и двинулся на Кунатал. Первосвященник молил императора послать союзников на помощь защитить священную столицу, но император всячески затягивал решение вопроса, пока Кунатал не оказался намертво обложен силами фанатиков. Первые восемь месяцев войском командовал Тлирангогашт. А когда положение стабилизировалось, он сдал командование старому осторожному генералу Кшатраппордуку и вернулся в Агаш, где его ждала любимая главная жена с сыном-младенцем, которого он ещё не видел.
Товарки Иолиссы по цеху гетер Кисса и Ириньисса навестили её в Калгаште. Иолисса вовсю занималась работой с девочками, отобранными ею. Посмотрев на методы тренировки, гораздо более жёсткие, чем даже в школах гетер, и учитывающие агашские традиции танцев, пения и частично поведения, коллеги засомневались, что цех гетер примет так подготовленных кандидаток. Иолисса, улыбнувшись, посетовала на это и заметила, что надо ждать ещё восемь-девять священных лет, так что предсказывать она не взялась бы. А втайне она уже решила: если старкский цех проявит спесь и обскурантизм, она станет основательницей нового конкурирующего ордена: агашского. Тем более что и царь, и наследник её всячески поддерживали.
Ашинатогл посещал Иолиссу примерно раз в месяц, а приглянувшихся женщин из её «цветника» вызывал к себе во дворец, чтобы показать принципиальное отличие их статуса, но в гарем не забирал, чтобы не подать ложный пример остальным. Более того, если вызванная вежливо намекала царю, что не желала бы или по объективным причинам не хотела бы ночи с ним, он требовал лишь развлечь его и женщин его гарема музыкой и танцами. Единственную «месть» порою позволял себе царь: кандидатка в гетеры, поощряемая время от времени кубками вина с афродизиаком, вынуждена была всю ночь петь и плясать перед полупрозрачным пологом ложа царя (сделанным так, что изнутри видно было многое снаружи, но снаружи ничего не разглядеть внутри), который специально в таком случае призывал к себе одну из самых страстных наложниц или охранниц, чтобы немного подразнить капризницу стонами и радостными возгласами женской страсти. Иногда вызванная вместо ночи с царём неожиданно получала приказание вознаградить отличившегося, и здесь уже «ломаться» не приходилось. Так что женщины Иолиссы считались состоящими на государственной службе. Задания соблазнить и сломать врага или неугодного Ашинатогл не давал года два, лишь намекая порою Иолиссе, что ей стоит сказать, когда она почувствует, что её женщины готовы для таких дел. Когда она, наконец, намекнула царю, что всё готово и для «грязных» действий, тот немедленно воспользовался услугами подготовленных агентесс. Так что теперь Агаш воспринял ещё одно из «военных искусств» старков.
Старки, наверно, в значительной степени из уважения к главному союзнику, вели себя в Агаше весьма прилично, не раздражая местных демонстративным нарушением их обычаев и не подделываясь под агашское до потери самобытности. Постепенно народ стал в большинстве своем к ним относиться хорошо, тем более, что они платили достаточно щедро, но не соря деньгами. И скупость, и мотовство простые люди быстро распознают и начинают презирать. Старкские купцы, пользуясь освобождением от пошлин и налогов, быстро захватили твёрдые позиции на агашском рынке, но их было мало. Зато агашских купцов и ремесленников в Лиговайе раз в двадцать больше, и работали они там на таких же условиях. Появились смешанные агашско-старкские кварталы в союзных княжествах и ханствах, в королевствах Канрай и Рултасл Империи правоверных.
Штлинарат родила царевичу сына, и Ашинатогл ещё в чреве провозгласил его вторым по порядку возможным наследником престола, взяв с Шутрух-Шаххунды клятву, что тот будет, в случае смерти Ашинатогла и Тлирангогашта править государством лишь как регент до шестнадцатилетия преемника. Царевича назвали Сатар-Эллиль-Агашш. Эллиль было агашским произношением имени Элир Любвеобильной, которая внушила Тлирангогашту всепобеждающую страсть к царевне Штлинарат и тем связала оба царственных рода воедино. Сатар — так агашцы называли лиговайцев, первоначально служащих Агашу, а затем и остальных (искажённое «старк»). Старков как народ они называли по-другому: «шткаррак». Это слово встречалось в слухах о странах Севера из агашских легенд и преданий. Да и старкские корабли изредка (раз в несколько десятилетий) добирались до Агаша.
Зато «шткаррак» с имперских кораблей шокировали столичных жителей своим непривычным и даже, как казалось агашцам, неприличным и разнузданным, поведением, а купцов — парадоксальным сочетанием того, что им казалось крайней наивностью и крайней циничностью при сделках и договорах. Шткаррак, подписав договор, были уверены, что он будет выполняться, и не требовали гарантий и залога. А тех чистоплюев, которые всё-таки исполняли договор, они огорошивали неожиданным толкованием его слов и оставляли в дураках. Ашинатоглу еле удалось удержать жителей столицы от погрома. Как ни странно, это было последней каплей в примирении простонародья со старками: «Сатар наши друзья и благородные люди. А эти — хамы и варвары».
***
Империя Старков в эти годы внешне тоже не переживала больших потрясений, хотя шли серьёзнейшие внутренние процессы. Картор, наследник престола Старквайи, достиг возраста пятнадцати священных лет, и в первый день года белого быка, начала нового календарного цикла, его свёл в потайную экранированную подземную комнату король Красгор.
— Сын мой! Я вижу, что ты уже готов выполнять свое высокое Предназначение сам. Всё приготовлено для процедуры отречения и передачи власти. Я ухожу в монастырь или в поместье, а бремя правления передаю тебе.
— Отец! Многое мне понятно без слов, но я считаю, что лучше подождать ещё год. За этот год ты, отец и государь мой, сможешь оценить, не рано ли нам брать власть над всей Империей? И что-то подсказывает мне, что за это время у меня будет возможность испытать себя как полководца и воина. А если уж твоё решение непоколебимо, поклянись, что в случае, если я умру либо исчезну бесследно, вернёшься на престол. Я не буду требовать клятвы по всем правилам, мы оба понимаем, как это было бы опасно. И сердце моё подсказывает мне, отец мой, что лучше и безопаснее всего тебе будет немедленно после отречения удалиться в Колинстринну, Тор тебя никогда не предаст и не выдаст.
Ледяным холодом будущего повеяло от этих слов сына: великими потрясениями, неизбежно ждущими Империю и королевство.
***
Аргирисса лежала без сна в своей каморке в Школе Гетер Линьи. Тяжкие испытания, которые становились ещё тяжелее, поскольку она не могла теперь любить никого, кроме мужа по тантре, но вынуждена была искусно создавать полную иллюзию любви, закончились. Наставница подвела итог:
— Всё-таки ты выдержала. У малышки будет родная мать, хотя и без тебя её не оставили бы заботой. А теперь вот что скажу. Этот мужлан Тор испортил тебя. Гетерой ты больше быть не можешь. Посему цех даёт тебе приданое, и сразу после коронации будет объявлено о твоей свадьбе. Мужа можешь выбрать сама, — ехидно завершила наставница, прекрасно зная, что выбора у молодой женщины теперь быть не может, хотя и многие другие с удовольствием женились бы на ней.
«Ну вот. Завтра день коронации, а потом свадьба. Наконец-то вернусь в жизнь. Вернусь к тем, кто меня любит» — думала новая Высокородная.
Её дочурка Элирасса внешне казалась нормальным ребёнком, хотя у неё почти сразу же были какие-то задумчивые глаза, и порою она странно затихала, как будто прислушиваясь к чему-то недоступному остальным. Тора и Лира Клинагора она очень полюбила и в их присутствии всё время улыбалась. А вот когда её показали королю Красгору и наследнику Картору, она вначале съёжилась и лишь затем робко улыбнулась Картору. Тот в ответ отбросил на секунду внешнюю сдержанность, схватил малышку на руки и поцеловал, но потом немедленно отдал матери и няньке. На Толтиссу же девочка смотрела с каким-то страхом в глазах и дичилась её.
***
Тор за время испытаний своей жены успел сходить в полугодовое паломничество в монастырь Ломо, где защитил второе открытие. После защиты он попросил собрать братьев-алхимиков, аналитиков и философов на закрытое обсуждение. Удивившись столь странной компании, в которой не было оружейников, Настоятель разрешил.
Тор ещё в Колинстринне собственноручно вырезал дощечки и наделал ксилографов своих записей о пришедшей ему в ходе анализа работ по двум открытиям общей идее.
— Понимаете, каждое открытие имеет по крайней мере ещё одно, двойственное ему открытие. У каждой сети есть двойственная сеть. Каждой диаграмме соотношений соответствует двойственная диаграмма. На этих бумагах у меня записаны результаты лет размышлений. Я готов их объяснить.
Философы были некомпетентны в аналитике, в столь абстрактных понятиях, как диаграммы и многомерные пространства. Аналитики тоже: как оказалось, каждый знал свою область, а Тор вынужден был разбираться в понятиях многих областей. Кто знал топологию, плавал в алгебре, кто знал алгебру, плавал в численных методах. Возражения были самыми разнообразными, например, такими:
— Измерений у знания и души много, а ты, мастер, рассматриваешь как основу для двойственности плоские сети. Вот у тебя и получаются плоские выводы. (Философ)
— Сеть у тебя не планарная получилась. Как же ты берёшь двойственную? И что это за идеальное пространство здесь якобы возникает? (Аналитик-тополог)
— Одно и то же вещество всегда должно давать один и те же результаты. А у тебя всё варьируется в зависимости от метода обработки (Алхимик).
— Алгебраические выводы не обоснованы. Мастер говорит о полугруппах, а там нет ассоциативности. Он говорит о диаграммах, но здесь нечто странное: не категории, а какие-то смеси разнородных структур. И вдобавок, после получения формулы он её как-то странно видоизменяет из «практических и технологических» соображений. (Аналитик-алгебраист)
— Тор говорит о науке, а использует духовные понятия. Давно известно, что в науке нельзя ссылаться ни на что духовное: ни на утверждение, ни на его отрицание. (Философ)
Словом, бумаги забрали у Тора и поместили их в архив для использования в качестве испытания для молодых докторов в интердисциплинарных областях: если сумеет он в чём-то здесь разобраться, очень хорошо. Опровергнет — прекрасно. А вдруг кто-то сумеет найти в этой сверхценной работе нечто ценное и корректно его обосновать.
После защиты несколько месяцев Кристрорс совершенствовал свои духовные навыки и изучал потаённые древние книги. Но мысль о том, почему же совершенно не поняли его общую идею по крайней мере удвоения изобретений, всё равно иногда мучила его по ночам. Он даже сочинил стихотворение о непроторённых путях.
Перевал
И снова разветвляется дорога,
На перевале камень, сед и мшист.
Здесь далеко от власти, близко к Богу
И воздух опьяняюще душист.
С горы отлично видно перспективу,
На птиц и тех взираешь свысока.
Карабкался, дополз, увидел диво.
Ну что же, наслаждайся им… пока.
С лица стряхнувши грязь и корку пота
Сел, вязь старинной надписи обтёр
И прочитал: «Есть торный путь: в болото.
А два других — на плаху и костёр».
Рвут в клочья кожу тёрен с ежевикой,
Кричи без страха: не слыхать твой стон.
Рискнув пробраться бездорожьем диким
И топь оставил сзади, и кордон.
Сразу после возвращения он официально поднял до первого ученика двух своих подмастерьев: Лира Клинагора и Ина Акротаринга. А заодно объявил всем, что ему дано право после того, как эти двое станут Мастерами или же откажутся от подъема, взять ещё двух первых учеников, не в пример остальным Великим Мастерам. Ведь два открытия первой категории у одного человека были второй раз в истории Великих Мастеров.
***
Князь Клингор за это время успел провести тяжелейшую войну с чин-чин.
Начиналось всё отлично. Сначала он подсказал коллаборационисту и перебежчику гуну Сунь Зану из княжества Вуй, что северо-западный сосед, княжество Жуй, уж очень распоясалось, оскорбляет его подданных, называя их трусами и предателями, пограбило пару вуйских торговцев и заняло спорный клочок земли на границе. На спорные земли отбыл княжич Сунь Сзуй, побил и прогнал обосновавшихся там жуйских пастухов, заодно зайдя на бесспорные земли и там немного покуражившись (без убийств) в паре деревень. От пришедших усмирить буяна жуйских войск он просто сбежал и явился с жалобой к отцу. Сидевший рядом с гуном Клингор покачал головой и неожиданно вступил в разговор:
— Княжич, ты кровь проливал?
— Если не считать крови из носа у нескольких наглых мужиков, немного крови на спине у выпоротых, и крови, пошедшей у девственниц, принявших в тело моих воинов — ни капли.
— Достойный и правдивый ответ. А в твоём войске семь раненых. Значит, жуйцы напали на тебя первыми и я обязан защитить союзника и отомстить жуйцам.
Когда на княжество Жуй двинулось войско Клингора, перетрусивший князь выслал посольство. Послов, даже не выслушав, раздели догола, слегка выпороли, обмазали смолой, вываляли в перьях и отослали назад. Письменное послание Клингор бросил в огонь, не читая. Такой ответ показал князю, что ему остаётся лишь бежать или сражаться. Он предпочёл сражаться. Неделю оборонялась столица княжества Каозанг, а затем князёк ночью ускакал просить подмоги у соседей, оставив командование наследнику. Павшие духом жители открыли ворота и город был отдан на три дня на разграбление. А княжич Сзуй, которого при бегстве после провокации пару раз крепко огрели по спине плетью преследовавшие воины-жуйцы, ответил на их сдержанность (могли бы и убить княжича, но предпочли не проливать его кровь) вполне в духе шжи: велел своим воинам перебить всех оставшихся в городе мужчин из княжеского рода жуйцев. Клингор, услышав об этом, немедленно двинулся остановить кровопролитие, но по пути почему-то всё время отвлекался на мелкие инциденты и не успел ничего сделать, кроме как похоронить с почестями убитых. С глубоким вздохом и слезами на глазах он отдал княжество во временное управление гуну Сунь Зану, выговорив его наследнику:
— Если бы ты не запятнал себя излишней жестокостью и низкой местью, я бы назначил правителем тебя. А сейчас тебе предстоит ещё изжить у себя наклонности тирана, поэтому я тебя с дюжиной твоих друзей забираю к себе в армию. Смой свой грех доблестью своею, и ты станешь мне лучшим другом навсегда.
У видевших это (в особенности у шжи, свои-то уже знали способности Хитроумного) выступили слёзы на глазах и все умилились,
Потратив ещё пару недель на разграбление княжества Жуй, старки двинулись наконец-то усмирять восставших чин-чин, которые уже успокоились, считая, что грозовую тучу пронесло мимо них. Соседи жуйцев так за них и не вступились, и. более того, предложили жуй-хоу Као Мяо уйти подальше, дабы не провоцировать смертеподобного Клингора.
***
Полтора года провёл Клингор в землях чин-чин, это было намного дольше того, что он планировал заранее.
Чин-чин не стали вступать в открытый бой и перешли к партизанской войне под руководством Шамо: вождя одного из племён, которого подняли как князя. Клингор занял пять городов и оказался осаждён в них летучими отрядами чин-чин. Он пытался улестить соседние деревни, но большинство жителей смотрело исподлобья злыми глазами, и партизаны по-прежнему находили поддержку. Он перешёл к тактике огня и меча, но и жестокость не помогала. Войско начинало терять боевой дух, некоторые волонтёры являлись к князю и заявляли о конце своей службы. Это было их право, их приходилось отпускать. Чин-чин не нападали на тех, кто, нашив на одежду жёлтые полосы, открыто шел домой. Это хитрый и способный Шамо провел жёсткой рукой, казнив до третьего колена всех родичей нескольких, кто позарился на «лёгкую добычу». Осознав, что обещания вождя не трогать уходящих — правда, уже многие из добровольцев потянулись отказываться от службы. Начались случаи дезертирства среди воинов. Клингор собрал сходку, громовой речью уговорил добровольцев потерпеть ещё пару недель и вышел с войском искать Шамо, бросив без охраны города.
Шамо польстился на шанс захватить город Иньсам, который считался главным в стране чин-чин, и попался в ловушку Клингора, который всё рассчитал заранее. Большинство отряда чин-чин ушло, поскольку воины Клингора стремились, согласно его приказу, взять самого Шамо и по возможности живым и невредимым. Это им удалось, и Шамо притащили на аркане перед светлые очи Клингора. Всё войско ожидало, что Шамо казнят либо немедленно отошлют в Карлинор или, по крайней мере, королю Зирварны. Но Клингор несколько дней держал его в лагере как почётного пленника, пируя с ним, несмотря на диалог, состоявшийся в первый же день.
— Вождь, ты доблестно сражался за свой народ. Прекрати бунтовать, ты сохранишь жизнь свою и всех близких своих, имущество. Получишь гражданство Империи и титул и будешь по-прежнему править народом своим как верный вассал Зирварны. Ваш народ сохранит свои обычаи и свои законы, пока вы судитесь между собой.
— Нет! Я не склонюсь! Народ поднимал меня не для того, чтобы я его продал.
— Если ты отказываешься, я казню тебя и убью всех членов твоей семьи, где бы они ни пытались укрыться, а всех людей твоего рода сделаю рабами.
— Не изрекай пустые слова! Меня ты казнить можешь, а наш народ всё равно тебе не покорится. Даже если ты, знаменитый своим хитроумием и жестокостью, доберешься до моих близких, они будут рады умереть за свободу! Но до них ещё нужно добраться.
И, несмотря на такое, Клингор не казнил наглеца, а каждый вечер угощал его. Воины возмутились, и многие потребовали отпустить их. Шамо всё это видел и слышал, и заявил Клингору, неожиданно спросившего, что тот сделает, если его отпустят?
— Ты взял меня в плен, не победив нас. Если ты одолеешь нас в открытом сражении, я перестану бунтовать и признаю твоё превосходство.
Неожиданно для Шамо, Клингор велел той же ночью выдать ему коня и оружие и отпустить на все четыре стороны, а войску объявил, что Шамо подчинится, если его победят в открытой битве, и что битва скоро будет. Настроение воинов переменилось, они рвались в бой.
А Шамо, думая, что войско принца упало духом и разбегается, собрал отовсюду отряды чин-чин и подошёл через неделю к лагерю Клингора. Стороны обменялись вестниками и решили, что битва будет завтра на широком поле возле старкского лагеря. Шамо с удовольствием согласился на это: скорее всего старки после поражения побегут в лагерь, там их можно будет всех захватить. За ночь к Шамо подошло ещё несколько отрядов, старки не беспокоили чин-чин, и утром войско чин-чин стало строиться на поле битвы, будучи уверенным в победе.
Но, оказывается, старки уже построились, и на ещё не приобретшее форму воинство чин-чин двинулись старкские манипулы. Часть чин-чин ударилась в панику и начала разбегаться, но вождь Шамо всё-таки восстановил порядок и собирался перейти в наступление с трёх сторон, используя своё явное численное превосходство. Старки, увидев, что чин-чин не разбежались, остановились и встретили ответный натиск железной стеной. Чин-чин отхлынули, затем налетели вторично и в бешеном ударе нанесли старкам достаточно большие потери, но строй не поколебался, хотя поредел и съёжился.
— Ещё пара ударов, и мы съедим их! — кричал Шамо, вдохновляя своих на продолжение битвы.
Чин-чин восстановили порядок и вновь помчались на старков, но в этот момент с тыла и флангов появились засадные отряды Клингора. Натиск моментально превратился в общее бегство. А Шамо, собрав вокруг себя лучших воинов, прикрывал своих людей, отчаянно пытаясь пробиться к Клингору и вызывая его на поединок. В итоге он вновь оказался в плену.
— Это не ты меня взял в плен! Это я сам пошел на смерть или позор, чтобы спасти моих людей! — прокричал вождь восставших в лицо Клингору.
— Ну и посмотри на своих людей, которые теперь стали рабами. Посмотри на трупы своих воинов. Это так вы за свободу боретесь, чтобы попасть в могилу или в рабство? — ехидно ответил принц.
— Вижу я, что и ваших много вам придется хоронить. В конце концов все они уйдут в ту же землю, куда сегодня уйду я. Те, кто спаслись, выберут нового вождя и постепенно вас уничтожат.
— Упорный же ты! А когда бы ты согласился принести присягу на верность?
— Никогда этого не случится! Разве что ты вновь меня победишь не на окраинах наших земель, а в их сердце. Сунься-ка туда!
— Надоело мне с тобой разговаривать! Проведите его по лагерю, покажите, сколько у нас припасов, чтобы он не думал, что возьмёт нас измором. А затем дайте ему коня и пусть проваливает пытаться сражаться вновь! — И Клингор демонстративно отвернулся от пленника.
Ошеломлённый Шамо пришпорил коня и помчался к своим. Он сообразил, что склад провианта и вооружений можно было бы сжечь, и тем самым заставить старков убраться. Своим людям Шамо сказал, что ему удалось раздобыть коня и ускользнуть от старков. Это было почти правдой, поскольку воины по дороге насмехались над ним, а кое-кто пытался или прикончить, или по крайней мере ранить.
Но, когда Шамо напал на склады старков, его уже поджидали, и он вновь оказался в плену. Он ругался, скрежетал зубами, проклинал хитрость и коварство Клингора, вызывал его на поединок, но Клингор лишь пару раз огрел его плетью и велел вновь дать коня и прогнать на все четыре стороны.
— Мы придём в самое сердце ваших земель и разорим их полностью, неразумный бунтарь! Беги и готовься защищаться или же возвращайся по собственной воле вместе с семьёй и военачальниками и приноси вассальную присягу!
Понуро плёлся конь Шамо на сей раз. Ему уже не верили, что он убегает из плена. Некоторые из атаманов восставших считали его предателем, а другие — идиотом, который не может договориться с Клингором. Но за ним стояло его мощное племя и племя его жены (Шамо был одножёнцем, в отличие от большинства знатных чин-чин). И через пару дней после возвращения ночью у шатра Шамо столкнулись две группы вождей: одна шла, чтобы убить его, другая — чтобы похитить и выдать Клингору. В стычке победили сторонники Ахуаня и Юлуфу, схватившие затем Шамо и доставившие его принцу.
Принц наградил двух сторонников мира. Но кое-что подсказало ему, что расколоть-то врагов удастся, а вот замирить… И он, подождав, когда Ахуань и Юлуфу отправятся к своим после пира, на котором сидел и несчастный Шамо тоже, спросил Шамо:
— Твои люди стоят за мир. Теперь-то ты смиришься?
— Эти люди предали меня! Жить не хочу, но не смирюсь! Ты ещё не пришел в мои коренные земли.
— Убирайся вон, упрямец! — только и сказал принц. — И жди меня в своём родном городе Уаяне.
Вернувшись к себе, Шамо позвал Ахуаня и Юлуфу для переговоров об условиях сдачи Клингору, и сразу же приказал отрубить им головы. Он велел сжигать деревни, уводить сельское население в леса и горы, отравлять колодцы и всем отступать в Уаянь.
Но не все колодцы были отравлены, не все деревни разорены, а Клингор уже обзавелся проводниками и разведчиками из местных жителей. Словом, войско удалось привести под стены Уаяня.
Увидев врагов в самом центре страны, жена Шамо Цюацю ворвалась без покрывала на лице в зал совета, где уныло обсуждали ситуацию уцелевшие вожди и атаманы восставших.
— Если мужчины стали трусами, то надо брать вожжи женщине. Я возьму три сотни молодцов и своих охранниц и сделаю вылазку. Постараюсь захватить самого негодяя-принца.
Никто не посмел ей возражать, и она тем же вечером сделала вылазку. Дежурный герцогский сын Сон Эстрагон (один из немногих зирварнских командиров, кого Клингор оставил на своих постах) заметил нападающих, но, услышав женский голос и увидев себя в окружении разъярённых фурий, ведомых прекрасной богиней войны, растерялся и попал в плен. Большинство его отряда тоже было схвачено или погибло. Но оставшиеся успели поднять тревогу. Выскочил запасной дежурный отряд под руководством полковника Имперского рыцаря Она Илинаэса. Он тоже попал в плен, а от всей армии Цюацю благополучно ускользнула.
Когда женщины начинают воевать, они становятся гораздо более безжалостными и жестокими, чем большинство мужчин. Цюацю приволокла на аркане Иллинаэса и велела отрубить головы ему, Эстрагону и половине пленников. Но все командиры и сам Шамо вступились за пленников:
— Недостойно было бы казнить их. Клингор меня четыре раза отпускал. И выкуп за них могут дать большой. Вот захватим самого Клингора, тогда решим, что с ними делать.
В результате «для примера» казнили лишь трёх рядовых пленников, выбрав тех, кто был тяжело ранен и, скорее всего, всё равно не выжил бы.
Долгожданная победа воодушевила чин-чин. Они пели боевые песни, совершали вылазки, и Клингор боялся, что придётся перейти к правильной осаде, а провиант уже кончался.
Но через два дня Цюацю вновь ночью пошла на вылазку. Клингор почувствовал это заранее (расспрашивая пленников о настроениях среди командования чин-чин и применив свой мощный аналитический ум и полководческую интуицию). Он поставил засады на трёх наиболее вероятных местах прохода отряда Цюацю, и сам сел в ту из них, где возможность встретить воительницу была наибольшей.
Именно там и пошёл отряд Цюацю. Пропустив его голову, Клингор со своими отборными друзьями обрушился на Цюацю и её охранниц. Та, увидев, что окружена, охранницы падают или попадают на аркан одна за другой, закричала:
— Старкский трус, сразись со мной!
Клингор счёл возможным принять её вызов. Оставшиеся охранницы и воины Империи отодвинулись, образовав круг. В середине его столкнулись кони Цюацю и Хитроумного.
Длительного красивого поединка не получилось. Клингор сразу же выбил меч из рук воительницы, затем перехватил её руку с отравленным кинжалом и прижал женщину к себе. Рука Цюацю разжалась в железном захвате князя, кинжал упал на землю. Его люди немедленно схватили охранниц, попытавшихся было помчаться на выручку своей госпоже. Клингор сорвал панцирь с воительницы. Она осталась в лёгкой рубашке и шароварах. Победитель сдёрнул её с коня, пересадил на своего и вновь обнял. Глядя на него ненавидящим взором и против своей воли ощущая приятное чувство от близости железного тела и аккуратных и даже нежных объятий мощных рук, Цюацю прошипела:
— Твоё право теперь взять меня. Но рабой твоей и сучкой твоей я никогда не буду.
Клингор расхохотался и поцеловал её, ловко увернувшись от попытки укусить. Осыпаемый проклятиями пленницы, князь торжественно повёз её в свой шатер, где усадил на почётное место. Полководец велел освободить одну из её охранниц, поставить Цюацю отдельный шатёр и содержать знатную даму с почётом, разрешив входить в шатёр лишь охраннице и тем, у кого будет личное повеление Клингора.
Цюацю дала волю своим чувствам, когда осталась в шатре одна с охранницей. Она заплакала:
— Он благороден, он сохранил мою честь. Но теперь я — его заложница и приманка для мужа.
А потом у неё вырвалось:
— Мне даже обидно, что он пренебрёг мною. Ведь тогда бы мой муж не был бы обязан выручить меня и я не чувствовала бы себя предательницей.
Конечно же, на самом деле обидно ей было и по другой причине: уж слишком сильное впечатление на неё произвел Клингор. Она и не думала влезть ему в постель или даже влюбиться в него, но душа её уже была затронута очарованием принца.
Принц же хладнокровно оценил красоту и благородство пленницы и пошутил со своими людьми:
— Не будь она столь ценной добычей в нетронутом виде, я был бы совсем не прочь соблазнить её. А взять по праву победителя — зря потратить такую красоту.
Ещё одну из охранниц, тяжелораненую, Клингор велел перевязать, быстро поцелить немного, показать ей шатер Цюацю, отвезти к городу и отпустить, чтобы она передала Шамо о пленении жены и о том, что её содержат с честью. Цюацю, лежавшая на постели и рыдавшая, даже не заметила того, как в шатёр заглянула охранница, и ничего ей не сказала. Но картина говорила сама за себя.
Клингор вовсе не был лялькой. Остальных охранниц отдали отличившимся воинам. А затем, нагих и еле стоящих на ногах, заклеймили и распродали по дешёвке как рабынь.
На следующий день Шамо добровольно сдался Клингору, приведя с собой в качестве выкупа за жену старкских пленных. Клингор понял всё сразу, и, как только Шамо приблизился к нему, подал знак, чтобы вождя схватили. У вождя под одеждой был спрятан отравленный кинжал.
— Я хотел дождаться момента, когда моя Цюацю уйдет из лагеря, и убить тебя, подлый захватчик, а затем, если успел бы, покончить с собой!
— Не удалось. Ну что, теперь принесешь мне присягу? — спросил Клингор. — Я в самом центре твоей страны.
— Нет, предателем я не стану. Вот вдову мою отпусти к родным, я её освобождаю от обязанности сражаться с тобою. А я назначил себе преемника, помолился, взял кинжал и вымыл шею. Я готов. Зови палача.
— Даю тебе ночь на размышление, — сказал принц и отправил Шамо в шатер Цюацю.
А наутро он показал Шамо, что чин-чин уходят из города и старки входят в сдавшийся город. Но Шамо всё равно остался непреклонным. И Клингор, поклонившись его жене и выразив восхищение её красотой, доблестью и добродетелью, отпустил их.
Придя в род жены, Шамо два дня сидел без еды, в отчаянии. На третий день Цюацю сказала:
— Недостойно мужчины унывать. У моих родителей побратимство с верховным князем лаотаев Силуяном. Лаотаи — народ крепкий, мужественный и воинственный. В обычное время я побоялась бы посоветовать вам, мужчины, впустить их на нашу землю, но сейчас у нас нет другого выхода.
И за полтора месяца, пока Клингор обустраивал окрестности Уаяня и собирал провиант для продолжения наступления в совсем уже дикие места восточной окраины чин-чин, подошло войско Силуяна.
Этот народ ещё не сталкивался с Империей. Воины лаотаев носили деревянные латы из ротанга, пропитанного маслом. Доспехи прекрасно выдерживали удары стрел, мечей и копий, тем более, что из-за масла они были скользкими. В них было не так мучительно в жару. При переправах они служили поплавками.
В первых стычках воины Клингора всё время терпели поражения. Затем они нащупали оружие против латников Силуяна: смоляные шарики, внутрь которых помещали горючую смесь и поджигали, а затем выстреливали из арбалетов. Попав на доспех, они приставали к нему и зажигали его. Сухое и промасленное дерево моментально вспыхивало. Простые огненные стрелы так не действовали, потому что соскальзывали с лат.
Но таким способом лаотаев было не остановить: горючей смеси было мало, скорострельность очень низкой, а точность попаданий таких лёгких снарядов и того хуже. И Клингор вспомнил опыт знаменитого полководца шжи Ляна Жугэ, победившего принца Атара и побеждённого им же.
Войско старков продолжало терпеть мелкие поражения и отступать. Разазартившиеся и разохотившиеся лаотаи ворвались в долину, где стояли какие-то повозки. Вдруг сверху посыпались камни и брёвна, выходы оказались завалены, а повозки вспыхнули. Практически все лаотаи вместе с их князем погибли. Шамо почувствовал ловушку, пытался предостеречь Силуяна, но тот ничего не слушал. Тогда Шамо остался в стороне, но его выследила и схватила вместе с женой разведочная группа старков.
Через день состоялся пир по поводу победы. Шамо и Цюацю отнесли угощение в бедный шатёр, где они содержались под стражей. И вдруг в шатер вломился Эстрагон и громовым голосом объявил:
— Допивайте вино, доедайте еду. Конь и лошадь ждут вас. Принц не желает тебя, Шамо, больше видеть, а твоей жене велел передать поклон и его почтение. Уходи куда хочешь и продолжай воевать, если желаешь.
— Сердце моё не вынесло! — закричал Шамо. — Никогда не было такого благородного, смелого и умного властителя! Я покоряюсь!
Он схватил за руку Цюацю и направился в шатер Клингора.
— Принц, я готов принести тебе вассальную присягу. Ты шесть раз дарил мне жизнь и я постараюсь отблагодарить тебя за это.
— Прекрасно! — улыбнулся принц. — Я своей властью принимаю тебя в гражданство Империи и делаю основателем благородного рода. Отныне ты Чин Шамодар. Я возвращаю тебе твои владения в качестве лена и буду ходатайствовать перед Имперским сеймом о возведении тебя в сан имперского рыцаря, а перед королём Зирварны — о титуле барона. Я уверен, что это случится в скором времени. А вассальную присягу ты принесёшь королю Зирварны.
И тут случилось неожиданное. Шамо сорвал головной платок, а затем и всю одежду со своей жены.
— У меня сейчас нет ничего, чтобы достойно отблагодарить тебя, князь Карлинорский. Единственную драгоценность, которая у меня осталась, я отдаю тебе. Прими её, молю!
У чин-чин считалось позором публично обнажаться. Цюацю, сгорая от стыда, прикрылась руками, но Клингор увидел, что не как варварка, которая, закрыв срам, становится, с точки зрения старков, неприлично себя ведущей, а как цивилизованная женщина, закрыв лицо. И ещё он отметил, что она сквозь пальцы смотрит на него взглядом, в котором смешано много чувств: и стыд, и негодование, и ожидание, и желание, и страх быть отвергнутой. Он также понял, что отвергнуть Цюацю было бы оскорблением всего её племени и только что замирённого Шамо, и что сама Цюацю после этого возненавидит принца, как уже возненавидела своего мужа. Клингор стал неторопливо и восхищённо ласкать глазами красавицу. Её несколько чуждая старкам красота всё больше пленяла принца: красновато-жёлтая кожа, тонкое, но крепкое, сложение, сравнительно узкие бёдра, сильные и гармоничные ноги и ягодицы и совершенные мышцы живота, маленькие груди, иссиня-чёрные волосы. А когда он заметил, что Цюацю, может быть, неосознанно, стала поворачиваться так, чтобы принц её лучше рассмотрел, решение пришло полностью и окончательно.
— Открой лицо, моя Цюацю!
Женщина медленно отвела руки от лица и посмотрела на принца глазами, в которых теперь уже была в основном надежда, смешанная со стыдом и с негодованием по поводу бывшего муженька.
— Ты восхитительна. Спасибо тебе, Шамо, за царский дар. Цюацю, повернись и покажись моим полководцам, чтобы они видели, какую официальную наложницу я получил. Твои дети будут моими законными детьми. Если ты решишь расстаться со мной, то, по законам нашей Империи, ты становишься благородной гражданкой и можешь выйти замуж за любого дворянина. Формально ты моя рабыня, но ни продать, ни подарить я тебя никому не могу, только отпустить на волю. Если ты хочешь, я это сделаю завтра же утром, после того, как ты примешь меня в себя и станешь полноправным членом моей семьи.
— Я хочу быть твоей или ничьей, — твёрдо сказала Цюацю. — Если ты меня прогонишь, я уйду в монахини. И я буду счастлива родить тебе детей.
Принцу всё это начинало нравиться. Он поцеловал Цюацю, которая прижалась к нему всем телом и ответила на его поцелуй, закутал её в свой плащ и велел Эстрагону отвести Цюацю в ночной шатер командующего, а Цюацю готовиться к бурной ночи.
Искренняя и чистая любовь Цюацю быстро привела к тому, что циничный и пресыщенный принц влюбился вторично в своей жизни. Весь обратный поход она сопровождала его, и дамы с гетерами, желавшие заполучить в свои объятия героя, могли лишь злословить по поводу приворожившей его варварки.
Клингор в этот же день послал срочного гонца в столицу Зирварны, требуя себе наследника княжества Ли, которое он захватил первым по дороге в чин-чин. Князь Сунь Зан, владевший теперь также и Жуй и управлявший Ли (официально с целью собрать выкуп для хоу княжества Ли, находившегося в плену), до сих пор чувствовал себя уверенно: небольшие гарнизоны Клингора в ключевых городах служили надёжной гарантией от мести соседей. Но по дороге назад Клингор начал забирать с собой гарнизоны. Почему-то князёк не предвидел такого варианта и перепугался.
— Твоё высочество, почему ты уводишь свои войска?
— Потому что я их увожу. Моя задача выполнена.
— А как же я?
— У нас нет никакого постоянного договора, и я не обязан тебя защищать. Ты мог бы сто раз за это время принести вассальную присягу Зирварне, но ты надеялся обойтись без обязательств и дани. Ну что ж, ты теперь свободен от всех расходов, связанных с содержанием войск. А поскольку за полтора года ты практически ничего не отослал в счёт выкупа князя Ли, я требую немедленно увести своих чиновников из Ли. Я возвращаю его законному наследнику, который всё сделает для выкупа своего отца.
При личной встрече король Зирварны Аслир попенял Клингору, что тот не принял вассальных клятв у князя Вуй.
— А теперь мне уже бессмысленно брать вассальную клятву у того, кто в ссоре со всеми соседями: больше хлопот будет, чем пользы.
— Вот поэтому-то я и не стал самовольничать: если бы он искренне хотел твоей защиты, он лично отправился бы к тебе и принёс бы клятву, и тогда хоть чуть-чуть можно было бы ему верить. Но ведь твоё величество знает коварство и вероломство шжи.
— А за Шамо спасибо. Действительно, лучше, чтобы этими полудикими землями правил местный владетель. Я уже утвердил его наместником и поддержал твоё ходатайство о достоинстве имперского рыцаря. Как только Сейм его утвердит, я дарую ему титул барона, как ты и обещал. Да заодно, друг. Его бывшая жена Сюйсю исключительно мила и привлекательна. Я поздравляю тебя с такой наложницей. Сына твоего от неё можно будет сделать графом Чин-чин. Не носит ли она его уже в чреве?
Такие пышные похвалы наложнице означали, что по обычаям гостеприимства хозяин должен приказать ей развлекать и обнимать гостя. Но, посмотрев в умоляющие глаза Цюацю, Клингор изобрёл одну из своих стратагем. Он вспомнил, что местные жители рассказали ему о белом носороге в ближних лесах и что король Аслир страстный охотник и любитель собирать экзотических зверей для своего отличного зверинца.
— Цюацю, сегодня ночью ты должна будешь обнимать нашего гостя, если, конечно, он соизволит принять моё скромное гостеприимство. Я сейчас отдам распоряжения.
Выйдя на секунду, он велел доверенным людям как можно быстрее выяснить насчет белого носорога и организовать охоту ещё сегодня и кое-что тихо добавил самым доверенным. Вернувшись обратно, он застал Цюацю сидящей с обречённым видом на коленях у короля, и монарха, уговаривавшего свою страсть развеселиться и предлагавшего ей подарки. Он сурово глянул на Цюацю и незаметно подмигнул ей. Та, безгранично верившая в ум и смелость своего любимого, стала улыбаться королю и подливать ему вина. Ухажёр растаял.
Но неожиданно в пиршественную залу ворвался Он Илинаэс.
— Наши охотники выследили в здешнем лесу белого носорога!
У короля сразу же загорелись глаза, он вскочил, сбросив с колен Цюацю, а та восхищённо глянула на своего возлюбленного господина, всё поняв.
— Немедленно собираемся на охоту! Мы ещё успеем вернуться к ночи!
Конечно же, и к ночи, и на следующий день не вернулись, а на третий день привезли усыплённого белого носорога, для которого уже сколачивали воз-клетку, чтобы доставить его в королевский зверинец. А Цюацю два дня разлуки плакала, что никак не может понести плод от Клингора. Но, может быть, ей мешало, что она знала о категорическом запрете у старков любиться с беременными: ведь никакой гарантии, что за год с лишним запрета никто не соблазнит Клингора, не было, и она полуавтоматически проделывала гигиенические процедуры, снижающие риск зачатия. Словом, в эту ночь она обняла своего властелина жарко-жарко и искренне хотела принять его семя в своё лоно до конца, чтобы зачать. Но, наверно, день был неблагоприятный для зачатия.
После триумфа в столице королевства Зирварны и месячного отдыха у короля (где уже Клингор был в статусе гостя и потребовать у него наложницу никто не имел права), Клингор послал своему сыну по крови Лиру Клинагору поздравление в связи с официальным признанием его Первым Учеником Мастера Тора и потребовал, чтобы сын встретил его на границе королевства и совместно с ним проследовал до Карлинора, откуда он через месяц будет отпущен обратно завершать обучение у отца по духу. Лиру пришлось согласиться.
А Цюацю заметила признаки охлаждения своего хозяина. Высший свет Зирварны нашел правильный подход к самостоятельному, но исключительно гордому, Клингору. Его просто не замечали, а король никак его не отпускал. Из намёков (прямые высказывания привели бы к обратному) Клингор понял, что его считают целиком подпавшим под власть чар варварки. Из гордости он не стал ухаживать за другими, но в сердце появились холод и скука по отношению к любимой.
Клингор по секрету велел служанкам Цюацю регулярно давать ей противозачаточное. Посадить своего сына от наложницы на графский престол в Чин-чин было, конечно, привлекательно, но это означало окончательно признать себя втюрившимся в варварку. Если бы он с самого начала не афишировал свою влюблённость, это, наоборот, было бы воспринято как умный дипломатический ход. А сейчас такой исход принёс бы больше вреда, чем пользы, тем более в связи с близкой перспективой избрания Императором.
А вместо прислужниц он окружил Цюацю симпатичными бедными молодыми дворянами и намекнул им, что муж чинчинки получит в приданое отличное поместье. Наложницу принц не взял с собой в Зоор и Линью, а отправил прямо в Карлинор. Цюацю плакала от горя. А парни наперебой делали ей комплименты, советовали, как сохранить красоту и увеличить привлекательность и заодно незаметно пытались её соблазнить. Но как-то раз в сердцах Цюацю высказала им:
— Все вы вместе карлики по сравнению с принцем!
Встреча принца с сыном по крови была поединком двух личностей. Лир Клинагор приехал вместе со своей Ярой и первым делом захотел познакомить Яру с Цюацю. Узнав, что Цюацю отправилась прямо в Карлинор, он с обескураживающей прямотой спросил отца:
— Она понесла?
— Пока нет.
И тут Клингор понял, что он очень сильно проиграл в глазах сына. Сын, в отличие от света, был готов уважать своего отца за настоящую любовь, а тот уже стал её предавать. Но теперь пойти на попятную показалось князю Карлинорскому слишком трусливым поступком и тем случаем, когда исправить ошибку хуже, чем совершить. Он, улыбнувшись, пригласил сына к Высокородной гетере Орлиссе, куда сам князь уже был приглашён на нынешнюю ночь и ещё на три ночи. Яра пожелала брату-возлюбленному-хозяину-подзащитному стойкости: большего она сделать не могла. Атаковавшая Лира кандидатка в Высокородные Ижосса через три дня расплакалась: сработало и проклятие Алтироссы, и то, что она вынуждена была расписаться перед собой, что её чары и при общении, и в постели на Лира не повлияли. В итоге Ижосса получила несчастную любовь, что считалось признаком профнепригодности для Высокородной, и выпала из обоймы кандидаток. Права на вызов по отношению к Лиру она теперь не имела, первое время пыталась попадаться ему на глаза, но постепенно спилась и опустилась на дно.
В Карлиноре Лир и Яра познакомились с Цюацю и были очарованы её красотой, высокой, хотя и чужой, культурой, грустью и чистой, преданной любовью к князю. Цюацю не была идеальной, но огненная страсть и сильные душевные страдания очистили её душу и возвысили её. «И такую женщину мой отец держит в пренебрежении из-за ничтожного голоса молвы! Он же и сам полюбил её, и теперь страдает. Я-то вижу, хотя другие, наверно, никогда этого не заметят» — сказал Лир Яре наедине. «Отец твой очень силён. Но ты, мой любимый братец, сильнее. Не суди его, а помолись за него и попытайся ему помочь. В больное место его души ещё вонзят отравленный кинжал» — неожиданно ответила Яра.
А Клингор в некоторый момент истины вдруг почувствовал душу сына и изумился, сначала уйдя с ним в место, где можно было чувствовать себя относительно защищенным:
— Вот, оказывается, какие у тебя способности! Надо было развивать их с чрева, но и теперь ещё не совсем поздно.
— Я свой выбор сделал, отец. Я остаюсь человеком.
— Но ведь это самый тяжкий из грехов: не использовать свои возможности. Бог ведь желает от нас, чтобы мы развивались.
— Чтобы мы развивались душой. А стать демоном из человека — не обязательно подъём. Это может быть такая пропасть… Ведь поколение Победителей спутало развитие сил с развитием души и впали в такие страшные грехи, что почти все оказались уничтожены, а оставшиеся несут тяжкую покаянную службу.
Клингор, неожиданно сам для себя, высказал, что его порою мучило:
— Я мог бы удержаться по этой причине: во мне слишком много всего намешано. А ты — светлая душа.
— Я видел, отец, как ты противостоял демонице, и на себе потом ощутил, сколь это трудно. Я приведу тебе только маленькую аналогию. Допустим, ты мастер цеха. Кем скорее всего будут твои враги?
— Другие мастера, купцы. Городские патриции. Может быть, дворяне.
— А теперь ты — Великий Мастер.
— Всё понял.
— А кто мои враги — ты сам видишь.
— Но ведь и сейчас демоны могут быть твоими врагами, так не трусость ли твоё решение?
— Если злой демон захватит власть, ведь новое поколение уже не так чуждается людей, должны же быть у народа вожди, чтобы это иго скинуть?
— Но ведь ты мог бы сам взять власть, а я тебе помог бы с радостью.
— И превратил бы мою победу в пиррову! Я бы потерял несравнимо более важное: свою душу. Её я и храню, и развиваю.
— Тогда я скажу тебе прямо и грубо. Ты втюрился в свою сестрицу-охранницу и понимаешь, что на новом уровне тебе её придется оставить.
— Отец, ты несчастный человек. Дважды в жизни тебе выпадала настоящая любовь, и дважды ты её отверг из-за суеты. Я твою ошибку не повторю.
Ответ сына кинжалом вонзился в душу принца. Действительно, так. Но уже через пару дней Клингор, вновь переключив всё на холодный рассудок и ледяную интуицию, установил, что точка невозврата на линии судьбы с Цюацю уже пройдена и исправлять ошибку теперь будет намного хуже, чем довести линию до конца. И что Императором он не сможет стать, если у него будет столь уязвимое место, как по-настоящему любимая и любящая женщина из варваров, а если даже станет, им будет можно манипулировать через эту слабость. И у него выкристаллизовалась ясная цель: стать таким Императором, который будет решать сам, а не сидеть позолоченной куклой. Клингор установил для себя, что это и есть его высшее Предназначение. Ведь лишь такое достижение искупало всё, что он натворил на своем Пути.
***
Алтиросса, которая медленно восстанавливалась после своих страшных «подвигов» на островке и последовавшего за ними сурового наказания, услышала, что племянник покойного рыбака, из которого она высосала силы и жизнь и отправила его душу к Кришне, зовёт у дверей. Неверная ученица Элир решила не откликаться.
В хижину вошёл паренек лет шестнадцати, черноволосый, невысокий, подвижный, как ртуть. Увидев на ложе кровь, а затем на полу лежащую ничком прекрасную нагую женщину с раной на спине, он остолбенел.
— Что случилось?
Алтиросса, тщательно подбирая слова, чтобы не допустить примитивной прямой лжи, заговорила:
— Ты, наверно, племянник Кинь?
— Да, госпожа, — ошеломлённо промямлил парень.
— Твой дядюшка Тон стал любовником демоницы. Увидев меня, он влюбился по уши, и я допустила ошибку, сжалившись над ним и его искренней любовью и приняв его в себя. Могучая демоница жестоко наказала меня за это. А у дяди Тона любовница выпила кровь и похоронила его в море. У меня повреждён позвоночник, но, кажется, не перебит полностью.
Несколько раз открыв и закрыв рот, Кинь взялся за дело. Старкских детей учили основам оказания медицинской помощи, поскольку это может оказаться критическим для выживания. Парень снял дверь с сарайчика, где висела сухая рыба и складывались вяленые морепродукты, положил эту широкую доску на женщину, аккуратно привязал её ремнями и осторожно перевернул, после чего выволок на улицу, чтобы обмыть. Для гигиенических процедур он приподнял доску, и у Алтироссы отошли моча и кал. Парень без лишней брезгливости вымыл всё морской водой, после чего сполоснул обычной. Затем он помыл в хижине, заварил чай и рис и покормил Алтироссу рисом с рыбой и чаем. Зрелище беспомощно распятой ослепительно красивой женщины соблазнило его, и он стал совершать соитие с Алтироссой.
Гетера-демоница, которая до этого начала уже симпатизировать парню, теперь сразу обратила его в нуль в своих мыслях. Так воспользоваться беспомощностью женщины! Кинь был аккуратен, чтобы дополнительно не повредить красавицу: видимо, он предвкушал, как будет любиться с нею ещё несколько дней, пока не приведёт её в состояние, пригодное для перевозки. Алтиросса столь же аккуратно взяла часть его силы и восстановила ещё некоторые функции таза и ног. Кинь, увидев, что пальцы на её ногах шевелятся, и что женщина, хоть и не отвечала на его поцелуи, не высказывает признаков гнева и не ругается, ещё больше обрадовался:
— Красавица, ноги у тебя живые. Значит, наверняка смогут вылечить тебя так, чтобы ты могла ходить. А я поухаживаю за тобой, пока ты не окрепнешь для перевозки. Заодно соберу всё из домика и сарая. Кстати, как тебя зовут?
— Айтосса, — перевела свое имя на старкский диалект Алтиросса.
Кинь, знавший секрет подводного источника, привёз свежей воды, регулярно обмывал женщину, поил её и кормил, и трижды в день поливал своим семенем. Делать ему было мало что, рыбачить он не планировал, поэтому затраты энергии восполнял глубоким блаженным сном.
На третий день Алтиросса, которую до этого регулярно освобождали от ремней, но вновь привязывали для процедур, одной из которых Кинь, видимо, считал соитие, попросила его:
— Ноги постепенно восстанавливаются. Я хочу попытаться обнять тебя. Ты сможешь удержаться на весу, чтобы не повредить меня в пылу страсти?
— Конечно, смогу! — обрадовался Кинь, а Алтиросса подумала: «Теперь уже твоя тяжесть мне не страшна, а сила твоя ко мне сейчас перейдёт».
И Кинь умер в её объятиях, новоиспечённая демоница выпила его кровь, после чего приподнялась, взяла палку и, опираясь на неё, сделала несколько шагов, выйдя из хижины. Вдали виднелся парус.
Безжалостно тренируя себя, Алтиросса прошлась возле хижины, совсем забыв про корабль, а с корабля в подзорную трубу заметили нагую красавицу возле хижины, и он пошёл к острову. Сев на камень и прислонившись к стене хижины, Алтиросса наслаждалась ветром и превращала полученную силу в энергию регенерации. Она очнулась, когда вдруг в сотне шагов от неё раздалась грубая матросская брань. Сон, который гетера видела, превращался в явь, но на другой линии Судьбы.
Преодолевая боль, Алтиросса отошла к скале, укрывшись от взглядов пиратов, и вдруг сообразила, что сделать. Она вжалась в трещину скалы и создала ментальный образ каменной поверхности, чтобы отвести глаза пиратам. Конечно же, если бы кто-то из них физически протянул руку к ней, «скала» не защитила бы, но как укрытие это могло сработать.
Пираты вышли на берег, вломились в хижину и первое, что им бросилось в глаза: труп юноши с прокушенным горлом, вокруг которого всё залито кровью.
— Лучше уйдём. Здесь, видно, ведьма поохотилась. Или, не дай Судьба, демоница, — задумчиво сказал пожилой пират, явно один из самых авторитетных и умных в этой компании.
— Если ты, Спрут, обосрался, беги за хижину. А если лишь обоссался, садись в лодку и жди нас. Мне ведьма ничего не сделает. Я её не боюсь и трахну. А потом убью. Гей, братва! Кто захочет, сможет её трахнуть после меня!
— Ну делай что хочешь, Косатка, а я действительно в лодку уйду, — спокойно ответил Спрут.
Из дюжины пиратов один последовал за Спрутом, за Косаткой не осмелился пойти никто, а все остальные тупо сгрудились на берегу, перепуганные и ожидающие, что же будет.
Косатка бегло осмотрел хижину и сарай.
— Ну конечно, здесь её нет. Она же к скалам ушла. Но я её найду!
И он стал обходить скалу. В одном месте поверхность скалы показалась ему какой-то неестественной. Бандюган решил проверить, нет ли здесь потайной двери. Это на самом деле была была несовершенная иллюзия Алтироссы.
Пират потрогал скалу, и вдруг рука провалилась, тут же её как будто схватили огненными клещами и стали сосать его жизненную энергию. Косатка, забыв о достоинстве, истошно завопил, кое-как выдернул руку со следами чего-то типа ожогов и частично содранной кожей, и помчался к лодке.
— Знал я, что ты, Спрут, умный. И правда, — ведьма здесь или демоница. Убираемся поскорее.
Пираты не заставили себя долго ждать. А Алтиросса получила ещё чуть-чуть энергии от грязной, но физически очень сильной особи.
Алтиросса после отхода пиратского корабля сутки отсыпалась, а затем осторожно перетащила на яхту немного еды и воды, надела свою дерюгу, вспомнив в последний момент, достала медальон Высокородной гетеры, который несчастный Кинь так и не обнаружил, и взяла белый бич Элир, который погибший юноша посчитал чем-то обычным и прислонил к стене хижины. Ходила она в основном с палкой, но движения уже не доставляли такой муки.
Она была совсем не сильна в навигации, но ветер был практически восточный, и она просто пустила яхту по ветру: на западе всё равно наткнёшься на остров или берег.
Через четыре дня гетера увидела горы, подошла ближе и поняла, что это имперский остров Киальс.
Рядом с ней прошли на катамаране двое парнишек.
— Парни! Я потерпела кораблекрушение и чудом спаслась. Яхтой управлять практически не умею. Помогите мне прийти на остров.
Парни поглядели на неё, заметили медальон Высокородной, и один из них ловко забрался на борт. Поставив парус как нужно и взявшись за руль, он запел весёлую песенку, и, смеясь, спросил:
— Высокородная, я Тот Араннат, гражданин. А ты кто, небось, знаменитость?
— Я Алтиросса.
В глазах у парня мелькнул страх:
— Та самая, что бросилась в море! То ли ведьма, то ли ученица самой Элир!
И раньше, чем Алтиросса успела что-то сделать, он закричал другу, который шёл рядом на катамаране:
— Син! Мчись и сообщи портовому официалу: Алтиросса нашлась!
Когда яхта прибыла в порт, её уже ждала сотня человек, среди которых три официала Имперского Суда.
— Женщина, что с тобой случилось?
— Элир велела мне пройти суровое покаяние за мои грехи и потом вновь вернуться к ней. Я струсила и уплыла куда глаза глядят. А она, конечно же, нашла меня и наказала за ослушание. Вот я и прибыла выполнять её повеление.
— Достойный ответ. Все мы порою бываем слабы. Следуй с нами.
Алтироссу привели не в тюрьму, а в подземную келью при Храме Двенадцати. Там она каялась. Её осмотрели врачи и подтвердили, что она сумела почти исцелить рану, которая привела бы к неизлечимой травме у обычного человека. Служительницы-монашки и духовник относились к Алтироссе со смесью страха и уважения: ведь считанные разы за много столетий можно назвать людей, удостоившихся наказания от самой Победительницы. И за что? Она оказалась нерадивой ученицей!
Раз в полгода с Алтироссой беседовал Патриарх в окружении специалистов. Ей приходилось напрягать всю свою интуицию, чтобы не соврать, не дать заподозрить, что она скрывает часть правды и не выдать того, что действительно произошло. Поскольку это удавалось, постепенно она стала относиться с лёгким презрением к способностям обычных людей, даже самые тренированные из которых не смогли отличить ауру Элир от ауры Князя. Это только в дешёвых сказках Дьявол пахнет смолой и серой! Стойко выносить покаяние Алтироссе помогало, что после встречи с Князем она знала и свою цель, и что ей предстоят не годы, а как минимум тысячелетия жизни. Если, конечно, она не ошибётся…
Через два с половиной года её перевели в келью в горах на границе Валлины и Айвайи. Место было уединённое и очень красивое. Надзор внешне ослаб, но, тем не менее, оставался постоянным.
***
Но спокойными эти три года были не везде. В «расколе Йолура» в Империи Правоверных произошли решающие события.
Словом,
Путь свой к вершинам,
Иль в Преисподнюю бег.
Каждый сам выбрал
Жизни дорогу.
Ныне проходит её.
Только зарегистрированные и авторизованные пользователи могут оставлять комментарии.
Если вы используете ВКонтакте, Facebook, Twitter, Google или Яндекс, то регистрация займет у вас несколько секунд, а никаких дополнительных логинов и паролей запоминать не потребуется.