Глава 10. Время решений

Тору Кристрорсу пришлось пару недель пробыть в Зооре на Совете Королевства. Он не всегда посещал эти заседания, но на сей раз настоятельно пригласили: обсуждался новый закон о сословиях, а Тор был единственным человеком в Совете, кто мог представлять интересы одновременно цехов и знати. И те, и другие всё время дергали его, предлагая высказаться по самым разным поводам. Такая популярность в двух сословиях с разными системами ценностей очень напрягала Мастера. В конце концов, он решил: говорить лишь то, в чём уверен, невзирая на то, как к этому отнесутся сословия. В итоге цехи были очень недовольны, как он относился к их запросам, а знать — к их. Но, поскольку каждое сословие было довольно, как он поступал с интересами и требованиями противоположного, тревожить его стали ещё чаще: если вносили предложение представители знати, цехи требовали выступления Тора, как представителя знати, которому они доверяют, после чего знать обрушивалась на своего «представителя». Знать делала то же самое по отношению к цехам, и после этого цеховики готовы были растерзать своего коллегу. Предельно вымотанный «сенатор» удивился, когда на заключительном пире те, кто поносил его с двух сторон, вдруг начали наперебой хвалить за принципиальность и предлагать дружбу.

Только в этот день Тор вспомнил, что ведь сейчас его любимый сын и продолжатель Лир должен встречаться в Линье со своим отцом по крови принцем Клингором. Но, поскольку было неудобно вмешиваться в отношения отца и сына по крови, он прямо двинулся в Колинстринну. Все необходимые покупки и договорённости были уже совершены в промежутках между бесконечными (как казалось оружейнику) заседаниями Совета.

Дорога вела через Нотран, его родной город. Местные цеха и знать потребовали о него задержаться на пару дней ради храмового праздника Нотрана. Пришлось в первый день пить со знатью, во второй (что было гораздо более суровым испытанием выносливости) — с мастерами цехов, на третий привести себя в порядок и идти на торжественный молебен.

Епископ Нотрана посвятил проповедь в значительной степени Тору.

«Мои духовные сыновья и дочери! Братья и сёстры по вере! Сегодня у нас в храме сидит монах в миру брат Тор, известный мирянам как Великий Мастер и владетель Колинстринны. Его благочестие и твёрдость в вере в самых суровых испытаниях всем хорошо известны. Сегодня же мы поговорим о том, какие уроки мы можем извлечь из опыта жизни брата Тора».

«Он своим примером показал нам ложность некоторых расхожих суждений, повторявшихся даже в проповедях многих священников, а среди мирян приобретших славу чуть ли непреложных истин. Мы знаем, что правила чести монаха и мирянина, а у мирян крестьянина, горожанина, ремесленника, дворян и знати разные, и считается, что они несовместимы, что нельзя следовать нескольким сразу. Даже единая мораль нашей религии в этих слоях населения получает разные реализации и кажется часто, что ведущий себя нравственно в понятиях одного из сословий был бы признан аморальным, если бы был представителем другого. Всё верно. Слова и внешняя оболочка разные. Но ведь в основе лежат единые понятия высшего порядка. И брат Тор, он же Мастер Тор, он же владетель Тор, показал, что можно неуклонно следовать высшим убеждениям, идущим в конечном итоге от Бога Единого, и тем самым оказаться честным и нравственным с любой из по крайней мере трёх систем требований к человеку».

«Прежде всего, он строжайшим образом соблюдает правила поведения монаха в миру. Он признан представителями цехов достойным отстаивать их интересы и в королевстве, и в Империи. Он же признан представителями знати как их голос чести и совести в тех же собраниях. Мастера цехов, задавая себе вопрос, как же поступить в той или иной ситуации, часто формулируют его так: «А как бы здесь поступил Мастер Тор?» Решая трудные вопросы, встающие перед владетелями, или пытаясь выпутаться из щекотливой ситуации, в которую часто ставят представителей высшего общества правила поведения в свете, знатные люди говорят себе: «А какое решение принял бы владетель Колинстринны? Как бы он разрубил или распутал этот узел?» Ответьте мне, мастера и рыцари, правду ли я сказал?»

— Часто так бывает, — раздался спокойный, солидный голос главы цеха кузнецов.

— Верно! — подхватили другие мастера.

— Вспоминаем его порою в сложных ситуациях, — улыбнулся граф Нотранский. Представители знати поддержали его.

Тор, пользуясь тем, что сидел на первой скамье, упал на колени перед епископом и заявил:

— Владыко, я недостоин! Я ошибаюсь и грешу, и всё время каюсь в этом. А затем снова ошибаюсь.

Епископ улыбнулся.

«Поднимись, брат Тор! Невозможно человеку не ошибаться. И грех подстерегает всех, кто не бежит от жизни, а открытой душой встречает все её испытания. Но ведь ты показываешь всем людям твоих сословий, как нужно относиться к своим ошибкам, как исправлять и замаливать их последствия. Да и для других сословий это поучительно, поскольку покаяние в грехах и исправление последствий ошибок необходимо каждому. Я, недостойный служитель наших Охранителей, продумал случаи, как ты, Тор, выходил с честью из трудных ситуаций, как реагировал на свои грехи и свои ошибки. И пришёл к выводу. Великих Мастеров, когда они являются Первыми Учениками, беспощадно тренируют в искусстве мыслить. Но мастерам приходится применять свою мысль к тому, что они могут очень хорошо понять и описать: к неживому материалу. Создают они тоже полностью видимое умственным взором, а часто даже точно и полно определённое ими. В жизни же всё не так. Владетелей тоже тренируют на умение мыслить, но как раз в тех ситуациях, когда невозможно добиться однозначности, когда всё расплывчато и нужно найти решение в живой, меняющейся и непредсказуемой среде. Поэтому владетели сплошь и рядом используют своё искусство мыслить в обычной жизни, а Мастера чаще всего нет. В своей мастерской он гений, а снаружи её — кажется заурядной личностью».

«Все знают, что простые люди, Высокородные и Великие Мастера думают по-разному. Одно из измерений я уже показал. Но есть и второе, исключительно важное. Простой человек думает словами, образами и понятиями. На следующем уровне думают на уровне аналогий и преобразований понятий и образов, слова играют ещё меньшую роль. А ещё на следующем — аналогиями между аналогиями и преобразованиями преобразований. И тогда за, казалось бы, разрозненными правилами и вариантами понятий можно увидеть общую идею и уяснить её. Мастер Тор, вынужденный жизнью нести бремя ещё и владетеля, и монаха в миру, что намного труднее монаха-отшельника, не сломался и не пытался решать проблемы прямыми и тупыми средствами, а применил свой разум, чтобы найти основы высшего порядка, стоящие за внешне совершенно разными требованиями сословий. А затем неуклонно применял их в жизни. Вам хотелось бы, чтобы он поделился с вами своими находками? Я вижу: да! Но ответь мне, брат Тор: можешь ли ты выразить словами найденное?»

Тор поразился наивности вопроса, а затем понял: вопрос не для него, для обычных людей, не представляющих сложности и абстрактности структур высших уровней.

— Владыко, конечно же, нет! Эти структуры я вижу лишь внутренним взором и не могу выразить образами или обычными словами. Кое-что из них я мог бы передать логическими диаграммами, ещё меньше, но другое — числовыми выражениями и математическими формулами, а третье вижу как нечто подобное хорошо известным мне кристаллическим и химическим структурам, только не над материей. Но ни одно из этих представлений не дает целостной картины. А все три вместе… Я думаю, что лишь считанные по пальцам люди могли бы понять их в совокупности. Но даже здесь я почти уверен, что эти описания все равно упустили бы нечто важное.

Епископ продолжал.

«Вы знаете, что пророк, получивший откровение, неизбежно искажает его, выражая словами. Мыслитель, получивший прозрение, может его передать тем, кто не является его непосредственными учениками либо близкими коллегами, с которыми он общается неформально, лишь в том случае, если это прозрение целиком лежит внутри давно известной системы. Что поделаешь. Пути наверх, к Божественному Свету, очень трудны. Зато пути вниз, к свету Князя мира сего, к его огню хаотических страстей и понятий, очень легки. Поэтому я ещё раз предостерегаю вас от тех, кто станет утверждать, что он глаголит истину. Бегите от них! Не поддавайтесь им! А если за ними пошла толпа, останавливайте её любыми средствами, иначе она разрушит всё!»

«И ещё одну вещь можно показать на этом же примере. Почему-то мастера цехов получают исключительно строгую епитимью за увлечение гетерами, а вот владетели и торговцы — очень мягкую. Почему-то в цехах, за исключением тех, которые имеют дело с изящными вещами и очень близки по духу к художникам, есть исключительно отрицательное и настороженное отношение к этому опасному, но признанному нашей верой цеху. Всё правильно. Гетеры — это квинтэссенция неформализуемости жизни, её живых страстей, разрушающих любую точную систему. Это беспорядок, неизбежно сопровождающий порядок и заставляющий его совершенствоваться, но это не хаос. Поэтому им очень легко сломать сильного мастера, стремящегося везде увидеть точность и порядок. А с теми, кто привык иметь дело с живыми сущностями, они могут вести духовный поединок на равных, и это может принести пользу обоим. Теперь понимаете, насколько жестоким было испытание Мастера Тора любовью Высокородной гетеры. Это оказалось пострашнее атаки ведьмы или расследования Имперского Суда. Но он выдержал его, а теперь уже можно смело сказать, выдержал с честью и второе такое испытание. Так что высшие структуры, наиболее близкие к божественным Идеям из всего, что доступно человеку, помогают в любой области. Но ещё раз подчеркиваю: добраться до них исключительно тяжело, а упасть с этого уровня либо же при попытке достичь его — очень легко. Рассчитывайте свои силы».

«Помолимся же Творящему и попросим у него прозрений и такого отношения к ним, которые не дали бы нашим находкам увлечь нас в бездну самолюбования, самодовольства, гордыни и в конце концов полного их извращения».

Проповедь привела Тора в состояние некоторой гордости самим собой, несмотря на всю его духовную тренировку. И очень скоро он за это поплатился.

Чувствуя, что сегодня вновь не удастся уехать, Тор с утра послал трёх слуг с заводными конями на станции между Нотраном и Колинстринной. На следующее утро, ещё до восхода солнца сбежав от гостеприимных хозяев, он, сменяя по дороге трёх коней, помчался к себе домой и наконец-то к вечеру оказался дома. Забежав в мастерскую и наскоро узнав состояние дел, он отправился к семье. Сын ещё не вернулся. На самом деле он с Лиром и Алтироссой разминулся по дороге, проскакав по короткой дороге через лес, пока они не спеша двигались по главному тракту. Приняв вечером управляющих и старших вассалов, Тор выяснил, что ничего требующего немедленных действий во владении не случилось, и на следующее утро с громадным удовольствием наконец-то вернулся к своим поискам, засев в мастерской, как только рассвело. На слугу, который остановился в дверях мастерской с приглашением на завтрак, он зарычал, как медведь. Подмастерья, улыбнувшись между собой, подсунули ему рис с мясом и зеленью, который он, почти машинально, съел. А в дальнейшем, как и было принято в момент тяжелой умственной работы Мастера, они следили, чтобы на столе был постоянно чайник с лучшим свежим чаем. По традициям, из этого чайника разрешалось наливать себе и старшим подмастерьям, чем они и пользовались, чтобы проверить, вышел ли Мастер из своего состояния поиска и можно ли его отвлечь на другие дела. Но он весь день соединял наброски пришедших за четыре недели отсутствия мыслей с ранними записями, потом громогласно ругался на себя, стирал записи и писал вновь, потом иногда с чувством облегчения переписывал с дощечки на бумагу, выпивал чаю и вновь входил в тот же цикл. В таком состоянии трогать Мастера было небезопасно: не хотелось встретиться с разъярённым медведем. Но к вечеру в дверях мастерской появилась жена и решительно прервала уже выдохшегося Тора.

— Тор, ты сегодня хоть ел?

— Помню, что ел, но не помню, что ел, — выдал Тор парадоксальную, но абсолютно точную фразу.

— Пойдём ужинать. Вернулся Лир, — сказала Эсса, улыбаясь, и вдруг помрачнела.

— Любимая! Сейчас дорисую схему и сразу же к тебе и сыну! — радостно воскликнул Тор.

И действительно, через пару минут он направился к жене и обнял её ручищами.

— А с сыном вместе гостья, которую и выставить нельзя, и радости в её появлении очень мало, — сказала ему на ухо Эсса. — Сейчас увидишь сам. Иди, переоденься в лучшее платье.

Последние предложения она уже произнесла громко.

Тор, почти пропустив мимо ушей слова жены, отправился к себе обмыться, умаститься и переодеться и через четверть часа вышел в залу, где уже был накрыт торжественный стол.

На месте почётной гостьи сидела высокая зеленоглазая шатенка с величественной осанкой, в скромно выглядящем платье из драгоценного шерстяного шёлка, вырез которого как раз был достаточен, чтобы показать великолепие грудей, но не больше. На шее у неё было на первый взгляд невзрачное, но исключительно хорошо оттеняющее красивые холмы, яшмовое ожерелье. Да и остальные украшения были в том же стиле: исключительно дорогие, если приглядеться, и ничего общего не имеющие с безвкусными побрякушками, зато прекрасно подходящие под кожу, волосы, глаза и весь облик красавицы. Даже без символа цеха на груди было видно: это настоящая Высокородная гетера. Запахи благовоний, ненавязчивые, но очень тонкие, подтверждали это. А уж взгляд был просто страшен: проникал как будто до самого сердца и говорил: «Мне некуда спешить. Если я захочу, ты будешь мой».

— Высокородная и знатнейшая Алтиросса. Дочь Императора Куктинга и нашей королевы Толтиссы, — представила гостью Эсса.

— Я буду рад принять великолепную гостью в своем скромном доме, если она не побрезгует моим гостеприимством, — поклонившись и поцеловав руку (от чего его прожгло до самых глубин мозга), сказал Тор.

В качестве гостьи гетера была бы менее опасна, поскольку правила приличия сдерживали бы её в отношении хозяина. Но Алтиросса, с тонкой иронией улыбнувшись, произнесла:

— Сегодня я, конечно же, твоя гостья, знаменитый Владетель Тор. Но я надеюсь в ближайшие дни найти в Колинстринне приличный дом на годик. Пока что я ещё не решила поселиться в вашем красивом городке, но он мне уже понравился, и я здесь задержусь надолго.

Такая перспектива Тора и Эссу отнюдь не вдохновляла. Приходить, когда захотят, и уходить, когда вздумается, было неотъемлемым правом даже полноправных гетер, и тем более Высокородных. Даже во время войн они спокойно ходили между лагерями воюющих сторон. Приказывать им не мог даже Император. А, поскольку Алтиросса через пару дней должна была перестать быть гостьей, никаких прав что-либо советовать ей у владетеля не оставалось. Тор с ужасом предвидел, как Алтиросса перессорит между собой лучших из мужчин его владения. А Эсса сразу почувствовала женской интуицией, кто является главной целью гетеры, и это её просто убивало. Она с трудом сдерживалась, чтобы, в нарушение всех правил приличия, не утащить Тора в дальние комнаты и не попросить его всем святым, чтобы он не показывался на глаза этой змеюке до её отъезда. Но она понимала, насколько это будет недостойно и оскорбительно. А вдобавок эта ехидна ещё и дочь королевы, к которой у Эссы тоже было весьма двойственное отношение: соблазнила её мужа, стала его женой по тантре и отдала его сына королю, но ведь зато всё время обеспечивала наилучшее отношение короля к мужу и его владению. Оскорбить Алтироссу почти наверняка означало навлечь на себя гнев королевы. А, учитывая её влияние на мужа, после этого с гарантией через некоторое время последовал бы и гнев короля. Причём он даже не понимал бы, что его спровоцировала драгоценная жёнушка.

Лир тоже сидел за столом как на иголках. Он чувствовал, что у этой драконихи грандиозные планы, но не смел даже предположить, какие. А больше всего его насторожил единственный намеренный взгляд Алтироссы на него: в нём уже не было никакой агрессии или искуса, спокойная уверенность, ласка и благожелательство. Наверно, так дракониха смотрит на вкусную добычу, которая не в силах сопротивляться или бежать и которую можно оставить до того момента, когда её можно будет со всем удовольствием съесть. А пока что пусть пасётся рядышком и становится ещё вкуснее.

— Мне приятно было познакомиться с твоим старшим сыном, Мастер. Только я так и не поняла, чей он будет наследник? Твой или принца или сразу обоих? — заметила между делом Алтиросса, и Тор не смог удержаться от гримасы: она попала в самое больное место семейства.

— Судьба всё решит. Во всяком случае, я уверен, что он достойно исполнит своё Предназначение, — скупо ответил Тор.

— Каким бы оно ни оказалось, — добавил Лир.

— Я знаю, что твои подмастерья сейчас пируют вместе с моими людьми. Я разрешила своим женщинам вести себя с ними как с почетными гостями моего дома, которыми, надеюсь, они не раз будут, пока я останусь в твоем городе, владетель. Я уже заметила, что твои подмастерья не уступают по образованности и по культуре рядовой знати, а уж жизненной силы у них намного больше, — доброжелательно улыбнулась Алтиросса.

Такое заявление ничуть не противоречило обычаям и могло рассматриваться как проявление высшего уважения к хозяину. А Тор уже чувствовал возможные нежелательные последствия всего этого. Ведь новоиспечённая, но уже знаменитая, Высокородная не зря избрала первым местом своего визита его город. Люди здесь на самом деле очень состоятельные, сильные, чистые и интересные, а приворожить их к себе или к своим «цветам» будет, как считает гетера, намного легче: ведь они не очень искушены в тонкостях человеческих отношений и интриг. Тору вспомнилось предупреждение епископа насчёт опасности гетер для ремесленников и особенно мастеров. Но поделать он ничего не мог, — разве что переглянулся с женой, и они оба поняли, что завтра им придётся приводить в чувство хотя бы некоторых из своих людей. Иначе, не дай Судьба, они начнут сражаться на поединках или же сыпать всё, что у них имеется, в подол какой-либо обольстительницы.

Алтиросса выстрелила взглядом в Тора, и настолько страстным, что он поперхнулся. Одновременно она повела плечами, показывая свою гибкость и красоту, и улыбнулась нежно и завлекательно. Оценив мощь Тора, она внутренне усмехнулась по поводу появившихся в его шевелюре первых седых волос. Пока что они его совсем не портили, а краситься он явно не собирался: не по характеру.

— Ты — легенда среди нашего цеха, Мастер, или, скорее, любовник Тор. Первый раз за всю историю две жены по тантре. Кстати, я тут посчитала, что мы с Лиром можем называть друг друга сводными сестрой и братом. Ведь он сын по духу отца по крови моего единоутробного брата принца Картора. Так что я рада, что у меня есть такой милый и многообещающий братец.

— И я тоже был рад найти тебя, сестрица, — без всякого энтузиазма сказал Лир. — У меня становится всё больше родственников среди знати и знаменитостей. Теперь уже не удивлюсь, если в один прекрасный день окажусь принцем Империи.

Все восприняли это как шутку: сказана такая рискованная фраза была с иронической улыбкой, показывающей, что Лир воспринимает нереалистичность ситуации. А Эсса, вся кипевшая внутри, допустила первый промах: она не удержалась и прямо за столом сказала мужу:

— Завтра я найду достойный дом нашей гостье.

Она хотела шепнуть это совсем тихо, но получилось достаточно громко, чтобы услышали ближайшие соседи за столом, в том числе гетера и Лир. Выиграв начисто первый раунд, красавица ещё раз ласково и страстно глянула на Тора, подарила ему ещё одну очаровательную улыбку, а Эссе — исключительно доброжелательную и спокойную улыбку сытой здоровой кошки, играющей с мышью.

— Конечно, высокородная Эсса, я была бы очень рада как можно быстрее получить пристанище и начать его обустраивать на то время, на которое я и мое окружение здесь задержатся.

Алтиросса, чтобы ни в коем случае не переиграть, больше не подавала никаких знаков Тору, а демонстративно пустила несколько стрел Амура (вернее, Элир Любвеобильной) в гостей за торжественным столом. Их было немного, поскольку визит не был объявлен заранее: Великие Мастера и рыцарь полковник Арк Тустарлон, командующий войском Колинстринны. Из озорства гетера даже поцеловала алхимика Кара Урристира, который привлёк её невыразимой смесью аромата сильных благовоний с оттенком каких-то алхимических запахов, настолько въевшихся в его кожу и волосы, что оказались неистребимы и не до конца маскируемы. Бедный мастер-алхимик даже задрожал, но это была слишком лёгкая и неинтересная добыча. У Эссы несколько отлегло от сердца: ей показалось, что опасность, нависшая над мужем, прошла мимо. И это была её главная ошибка.

А затем Алтиросса со своими «цветами» приготовила сюрприз. Новый танец: танец южан. Неизвестно как, но в Империю уже докатилась необычная мода и необычные мелодии. Мотивы были, как позднее поняла Алтиросса, по происхождению агашские, а мода произошла из той манеры носить полотнища, которую изобрели степнячки, и, видимо, разнесли повсюду, модифицируя, степняки-батыры и торговцы, поскольку она им понравилась. Женщины были одеты в лёгкие платья необычного покроя, оставлявшие открытыми левую грудь и правое бедро. Кружился хоровод, и развевавшиеся платья дразнили мужчин, приоткрывая на мгновение прекрасные бёдра и прелести красавиц.

Никто не замечал, что скромный диакон часовни при мастерской брат Барс из тёмного угла следил за происходящим, а затем незаметно выскользнул. Он покачал головой и направился в церковь. Удивлённый заспанный поп открыл церковь, Барс достал секретный ключ и спустился в подвал. Через полчаса он вышел оттуда с чувством выполненного долга и вновь незаметно наведался в залу замка-мастерской. Посмотрев внимательно ещё раз и прислушавшись к своим ощущениям, он опять покачал головой и начал повторять внутри себя самые сильные молитвы о защите от соблазна и ведовства. С ними он вернулся к себе в келью и почти всю ночь провёл, распростёршись на полу, истово молясь.

***

А Лир не мог дождаться конца приема и с большим трудом улыбнулся и изобразил радость, когда эта знатная «сестрица» его поцеловала перед уходом. Поцелуй был почти что сестринский, но с таким тонким оттенком чувственности, что, не будь Лир так прекрасно защищён духовной тренировкой и настоящей любовью, он стал бы ещё одним канатом, влекущим его в бездну красивой, но гибельной страсти.

Лир, прежде чем пойти в свою комнату, отправился в баню и яростно обмылся, смывая с себя впечатления дороги. Но они не отмылись водой. Набросив на себя полотенце, оставив в бане одежду, пахнущую благовониями «сестрицы», он пошёл к своей настоящей сестрице. В спальне его ожидала Яра, своим незаурядным женским чутьём уже почувствовавшая, что с братцем всё может обернуться очень плохо.

— Братец, милый! Наконец-то тебя отпустили! Какой ты мрачный, вокруг тебя чужая аура. Кто-то тебя околдовал. Но ничего, я постараюсь защитить тебя и от враждебных чар тоже, как твоя будущая охранница и верная сестрица.

— Чар… Как точно! Но я так и не понял, враждебные ли они, — задумчиво ответил Лир.

— Братец, они точно не добрые. А вот злости по отношению именно к тебе я в них тоже не вижу. Но как они враждебны ко мне!

— Значит, и ко мне тоже! Сестрица, нас ничто не разделит, даже смерть. А тем более чары… Теперь и я чувствую: они не ко мне враждебны, а ко всему самому дорогому для меня, как будто кто-то… — Лир замолчал: он ведь прекрасно знал, кто это.

— Я поняла. Эта самая Высокородная, что всполошила сегодня своим приездом всю Колинстринну. Она хочет забрать тебя себе? Но ведь она ещё не имеет права даже на вызов по отношению к тебе. Так что просто не поддавайся её чарам. И она тебя от нас не оторвет.

И тут Лира прорвало. Он несколько путано начал рассказывать и о коронации гетер, и о поездке, и о ночах то ли искушения, то ли испытания на прочность. Яра слушала, всё больше мрачнея.

— Лир, милый! Ты прав: это не настоящая сестрица! Это хищная пантера. Как тебе было тяжело, мой прекрасный братец!

И вдруг Яра обняла Лира крепко-крепко, стремясь стереть с него чужую ауру.

— Братец, я теперь девушка. И я очищу тебя от этой грязи.

Они всё крепче прижимались друг к другу, и Лир чувствовал, как через соприкосновение самых интимных мест их тел их духовные сущности стали сливаться. Видимо, это и есть то, что испытывают при истинной любви: слияние душ. И незаметно тела их тоже слились воедино. Это была не страсть. Это было снятие последних барьеров между любящими. Конечно же, по возрасту сливаться было ещё рано, но ведь всегда бывают особые обстоятельства. А здесь — куда уж более особые! Поскольку крепкая любовь уже была, и слияние тел последовало за духовным, чары Алтироссы оказались бессильны. Она лишь на мгновение мелькнула перед мысленным взором Лира и исчезла. Так наша парочка и заснула: соединённые друг с другом, на окровавленной простыне.

Когда Ангтун утром зашла к ним, они не отреагировали на её тихий стук в дверь, так как слишком крепко спали, и во сне духовно защищая друг друга от враждебного мира. Увидев такую картину, наложница бросилась к Эссе, та тоже тихонько заглянула и расцвела в улыбке: ей всё стало понятно! Хоть это случилось и раньше, чем она предполагала, но теперь Яра будет защищать Лира от поползновений всех этих распутных и бесстыдных женщин, которые будут пытаться высосать его для своего удовольствия или своих целей, а то и проглотить целиком, как, наверно, решила эта холёная самка леопарда (так Эсса назвала про себя Алтироссу). Эсса выскользнула из комнаты, велела приготовить укрепляющие напитки (шоколад с имбирём и перцем и настой элеутерококка) и изысканный лёгкий завтрак. Она хотела было сама отнести блюдо сыну и его любимой наложнице (как она теперь называла в мыслях Яру), но потом решила, что во всех отношениях приличнее, если подаст яства Ангтун, а она зайдет вместе с рабыней и разбудит этих невинных грешников. Так женщины и поступили.

Лир, которого застали на «месте преступления», весь покраснел. Яра не знала, куда девать глаза и все лицо. А Эсса погладила по голове Яру и неожиданно для Лира ласково сказала ему:

— Теперь у тебя есть законная наложница. И такая, лучше которой я бы вообразить не могла. Яра, оберегай своего господина от других женщин, как ты сделала сегодня ночью, до тех пор, пока ему не придет время жениться. Лир, ты ведь велел Яре слиться с тобой, не так ли?

— Да, — краснея, ответил Лир. — Я просил её прижиматься ко мне всё теснее и теснее, чтобы наши ауры были слиты воедино и не пускали к нам никого постороннего.

— Нет! — вдруг сказала Яра. — Я сама слилась с ним, чтобы прорвать чужое чаровство, пытавшееся оторвать Лира от всех нас. Я не буду его наложницей. Я буду его охранницей. Охранница тоже имеет право на слияние с хозяином и на рождение детей от него. И узы верности, связывающие её с хозяином, намного крепче, чем страсть, связывающая с ним наложницу.

Ангтун разрыдалась (в первую очередь от радости, а затем от страха за будущее) и выскочила из комнаты, оставив поднос. Эсса велела парочке есть, а себе позволила маленькую передышку. Она уселась в кресло перед подростками и любовалась на дело рук своих: сына с его верной, любящей и любимой сестрицей-охранницей. Через полчаса, вздохнув, она, сначала отдав срочные распоряжения (в том числе и Лиру с Ярой), отправилась завтракать с гостьей и затем искать ей жилище. Алтиросса, конечно же, поинтересовалась, где Лир? Эсса спокойно ответила правду: его срочно услали (вместе с Ярой; проверить, как идут дела в Ломолинне; при этом велели не возвращаться без вызова и несколько дней передохнуть от учения и забот). Но по каким делам и куда, она говорить не была обязана и так холодно посмотрела, что дальнейшие вопросы отпали. Алтиросса же посчитала, что выигран и второй раунд: Эсса неправильно определила её основную цель и приняла меры против того, что на самом деле уже произошло (гетера была уверена, что Лир теперь никуда не денется, а слишком сильно заманивать его было бы неправильно).

В этот же день Эсса уговорила одного из местных дворян, чей городской дом приглянулся гетере, отправиться в своё поместье и сдать дом Алтироссе. Дворянин сказал, что согласен на это, только если Эсса будет посредницей, и взял деньги лишь из рук Эссы. Всё вычислившая Алтиросса, улыбнувшись, пригласила хозяина дома посещать её пристанище когда угодно, но сначала дать неделю, чтобы обустроить его и всё организовать. Ведь, если бы хозяин получил деньги от гетеры, он уже не мог бы рассчитывать на её благосклонность и даже на такие приглашения, а теперь всё было позволено.

Брат Барс, улучив момент, когда в церкви никого не было, вновь зашёл в потайную дверь и вышел оттуда с чувством облегчения. Он даже позволил себе слегка улыбнуться, глядя из укрытия на шествующую мимо него Алтироссу.

Несколько следующих дней прошли тихо. Гетера обустраивала дом по своему вкусу. Среди молодежи уже началась эпидемия влюблённости в её трёх учениц (клиенток у неё ещё не было). За самой Алтироссой местные ухаживать побаивались. К Тору начали наведываться слуги из соседних владений, передавая, что их господа хотели бы заехать в Колинстринну (ясно, зачем). Но в одну из ночей Алтироссу неожиданно стали мучить кошмары.

Ей снилось, что она во дворе какого-то монастыря. Она нагая. Не связана, но почему-то нет сил бежать от враждебной своры, её окружившей. Это в основном священники и монахи, не только свои, но и Единобожники. Впрочем, ясно почему она бессильна: соединённая духовная мощь множества людей полностью парализовала её духовную мощь и лишила её воли. И тут она чувствует страшную боль. Её насаживают на кол и поднимают кол вверх. Она стремится хотя бы отомстить этим палачам, нанеся им ментальный удар, но тут внутри у неё раздается ехидный голос: «Не выдержала, а жаль! Неужели ты собиралась в одиночку противостоять соединенным силам двух религий? А за ними ведь ещё стояли наготове мои враги, которые не хотели пустить тебя ко мне». И действительно, удар уходит в пустоту. А Патриарх и Первосвященник, почему-то оказавшиеся здесь вместе, начинают петь благодарственные молитвы и молиться за её душу.

Проснувшись, Алтиросса проделала духовные упражнения, помедитировала, и страшный осадок от кошмара ушёл. Она постаралась выбросить сон из памяти.

Почти при каждой встрече Алтиросса спрашивала Тора, где же Лир? И, конечно же, стреляла в него своим прожигающим до костей взглядом. Наконец Тор решил ответить менее односложно:

— Я сейчас занят обязанностями Великого Мастера, и мой сын вынужден выполнять за меня обязанности владетеля. А дел накопилось много.

— Да, этот мальчик уже способен властвовать, — улыбнулась Алтиросса, вновь поджаривая Тора своим взглядом.

Тор мысленно поблагодарил Эссу, что она как можно быстрее убрала Лира от когтей этой изящной пантеры, и Яру, что она защитила сына от соблазна. Но он не замечал, что сам всё глубже погружается в пучину.

Работа у Тора шла всё хуже и хуже. В самый неподходящий момент перед глазами вставали то лицо Алтироссы, то её грудь и бёдра, которые она так изящно показывала в танце. Запах её благовоний просто сводил с ума и не давал уснуть по вечерам. Тор не знал, что Алтиросса внимательно наблюдала, какой эффект производят её запахи на Мастера и специально постепенно подбирала букет благовоний именно для него. Вдобавок необходимо было по всем правилам приличия устроить пир на пару дней для соседней знати, которая желает полюбоваться на знаменитость и её цветник и попытаться добиться успеха в своих ухаживаниях.

Лир и Яра ничего этого не знали. Десять дней они жили в Ломолинне, охотились (для охранницы это было вполне респектабельным занятием), ловили рыбу, просто купались и гуляли, читали стихи и собранные в господском доме книги, пели (порою вместе с местными крестьянами). Лир иногда рассуживал мелкие споры, и тогда Яра уходила в соседнюю комнату, но не могла порою удержаться, чтобы не подсмотреть и подслушать, как держится Лир и как он старается мудро рассудить. Пару раз они вновь соединялись, но не в спальне, а в горах во время охоты. Это было как будто средство ещё сильнее почувствовать красоту и гармонию окружающей природы, в которую они входили как необходимое звено. А спали они, просто прижавшись и защищая друг друга от вредных духовных воздействий.

Некоторые из крестьянских девушек пытались строить глазки Лиру, но моментально отскакивали, натыкаясь на презрительный взгляд наследника и холодный жёсткий кинжальный — Яры. Яра могла бы и не беспокоиться, поскольку для защиты от этих созданий было бы достаточно даже не их любви, а чар Алтироссы и воспоминаний о ней (да, впрочем, и практически о любой Высокородной гетере), но так получалось ещё эффективнее. Местные женщины невзлюбили Яру и называли её не иначе как «змеюка». Мужчины же были просто восхищены ею и её преданностью любимому, называя ее «змейка».

И вот, наконец, состоялся пир по сути дела в честь открытия в Колинстринне временного дворца Высокородной. В замке Колинстринны собрались все окрестные владетели и знатные дворяне, и, по обычаям этого владения, цеховые мастера (но они почти все не пожелали приехать: большинство из них просто боялось гетер; даже некоторые мастера из Колинстринны предпочли увильнуть, их за это ни Тор, ни Эсса не упрекали). Пир по обычаю длился два дня. В первый же день начинались ухаживания, но ответ ожидался на второй. Несколько раз шесть гетер (Алтиросса с тремя ученицами и две полноправные гетеры, жившие в Колинстринне) плясали свои танцы, был общий танец нагих гетер и художниц, а под конец гетеры сплясали два новых танца: южный танец, который Тор уже видел на приеме у себя, и новый танец, созданный Алтироссой вместе с танцовщицей Сиоссой Аннотан и музыкантом Клиром Аннотаном (они были братом и сестрой). Это была настоящая река соблазна и естественной здоровой чувственности, выраженная в исключительно красивых движениях нагих тел. А разносящиеся ароматы (Алтиросса попросила всех гетер и художниц воспользоваться составленной ею смесью) сводили мужчин с ума, и особенно Тора, у которого затуманились глаза.

В эту ночь Эсса отмаливала и отпаивала мужа, до рассвета молясь об отвращении соблазна. Но сделать она ничего не могла: обычаи были здесь беспощадны, да умом она даже понимала разумность этих обычаев. Но вот душа её их никак признать не желала! А Тор, немного скинув с себя наваждение, уснул, как убитый. Всю ночь ему снились танцы женщин.

Под утро Эсса даже позвала Ангтун, чтобы та приласкала мужа и тоже помогла скинуть наваждение. И Тор проснулся в объятиях любимой наложницы. Но поцеловал он её как-то холодновато. Ангтун, уйдя к себе, даже заплакала: из семейства вырывают его сердце. А они сделать ничего не могут.

На следующий вечер Тор заметил, что Алтиросса вежливо отклоняет либо откладывает ухаживания всех, кто пытался её склонить к себе. И, вдруг поняв, что скоро может последовать, и найдя в этом оправдание своему неукротимому желанию тоже принять участие в этом соревновании, он поклонился гетере и произнёс:

Мы урожая ждём от лучших лоз,

Чтоб красота жила, не увядая.

Пусть вянут лепестки созревших роз,

Хранит их память роза молодая.

А ты, в свою влюблённая красу,

Все лучшие ей отдавая соки,

Обилье превращаешь в нищету,

Свой злейший враг, бездушна и жестока.

Ты — украшенье нынешнего дня,

Весны недолговременной глашатай,

Грядущее в зачатке хороня,

Соединяешь скаредность с растратой.

Жалея мир, земле не предавай

Грядущих лет прекрасный урожай!

(Шекспир, сонет I, чуть поправленный перевод Маршака: в тексте сонета нет указаний на пол адресата)

Алтиросса внутри себя возликовала, обняла Мастера и поцеловала со всей искренней страстью. Он преподнёс ей бриллиантовое ожерелье. И Алтиросса демонстративно пригласила его быть своим гостем.

Тор вернулся на свое место. Обезумевшая от гнева и ревности Эсса чуть слышным шёпотом спросила его:

— Она свела тебя с ума?

— Ты разве не понимаешь? Она всех отвергала. Она вызвала бы меня. Это было бы ещё хуже.

— И то, и другое хуже, — прошипела Эсса и сжала губы. Ей предстояло до конца пира продолжать играть роль светской дамы и благожелательной хозяйки, а потом наблюдать, как эта самка леопарда утаскивает добычу к себе в логово.

Когда Тор отошел «сменить платье», по дороге в нужник его встретил брат Барс.

— Спасибо тебе, брат Тор! Ты вновь помог нам. В случае чего зови на помощь. Установи со мною сейчас мысленную связь, на случай, если у тебя вдруг не будет физических сил.

Первая ночь была пиром страсти. Наутро Алтиросса не отпустила Тора от себя. До самого вечера он оставался в обстановке очарования, изящной любви (остальные гетеры, естественно, тоже без поклонников не остались и по обычаю собирались днем вместе с любовниками и художниками во дворце Высокородной), музыки и танцев. Алтиросса возлежала с ним рядом и пару раз даже потанцевала с ним. Искусство танца у Тора было, конечно, ниже среднего, но не это сейчас волновало гетеру. Путь к тантре начался, и надо было подвести к этому состоянию любовника одновременно с собою.

И на следующую ночь то, что ещё совсем недавно считалось уникальным событием, случающимся раз в столетие, не чаще, в третий раз произошло с Тором. Но на сей раз, находясь в состоянии экстаза, он не почувствовал взлета духа, а как будто крики многих обманутых в своем ожидании (или даже умирающих) душ и впереди открывалась не воронка с белым светом, а ещё более страшная воронка, в которой полыхал жаркий огонь. С большим трудом ему удалось не свалиться в неё (он даже не удивлялся, что образ второй души держался вдалеке от этой воронки). Очнувшись, Тор почувствовал, что любовница прокусила ему вену и с наслаждением пьёт его кровь. У него еле хватило сил оттолкнуть её и уже мысленно позвать на помощь (не зря брат Барс буквально впечатал ему это в душу во время последнего разговора!) Алтиросса, казалось, секунду поколебалась, и вдруг закричала:

— Ой, что же я наделала!

Она стала останавливать кровь, позвала на помощь служанок и приговаривала:

— Милый муж по тантре, прости меня! Я сошла с ума в порыве подъёма!

«Однако, сколько у неё сил! Толтисса и Аргирисса были целый день после почти без сил, а у неё как будто они умножились!» — подумал Тор.

И тут в опочивальню бесцеремонно ворвались официалы Имперского Суда вместе с его элитными стражниками и ещё несколькими священниками обеих религий. Один из них подошёл к Мастеру и влил ему в рот укрепляющее питье.

— Брат Тор, можешь ли ты засвидетельствовать, что это — ведьма?

***

Радикальный точечный удар Тлирангогашта привел к тому, что ситуация коренным образом изменилась. Традиционалисты раскололись на две партии, которые всё более неистово поливали грязью друг друга. Имперские традиционалисты пришли к выводу, что из этой ситуации нужно извлечь пользу для Агаша. Они стали требовать, чтобы, раз уж наследник столь выдающийся и за ним идут люди, пусть царевич со старкофилами отправляются завоевывать себе корону Южной Империи. А то тамошние императоры кажутся совсем ничтожными. И Агашу станет лучше в сильной империи со своими людьми во главе, и этих ужасных старков они с собой отвлекут на новое «славное дело», и сами уберутся из царства.

Другая партия — консерваторы — требовала уничтожения всех старкофилов, но пока что в основном дралась с имперскими. Впрочем, консерваторы были не столь уж непримиримы. Если не хотят быть убитыми, пусть убираются, но оставив всё своё имущество в царстве. Пусть идут в милую им Лиговайю.

У правоверных, после разгрома воинства Первосвященника, тоже наступило какое-то затишье. Сведений о походе Йолура не поступало, а слухи о его намерениях были противоречивыми: то ли он всё-таки пойдет на Кунатал, то ли раздумал и решил спуститься по реке, обратив в свою секту Мастраг.

По всем этим причинам, Ашинатогл решил, что пора бы наследнику сплавать в Лиговайю и поторопить брата с визитом, заключением договора с Канраем (что очень пригодится, если Йолур двинется на юг) и с устройством свадеб. Тлирангогашт задумчиво сказал отцу:

— Отец, нашей династии необходимо как следует укрепиться, тем более что меня все толкают на трон Южной империи. Ты соизволишь ли разрешить мне предпринять действия по достойнейшему продолжению нашего высочайшего рода, если будет такая возможность?

Ашинатогл не до конца расшифровал витиеватые обиняки сына, но понял самое главное: он просит разрешения на какие-то действия, которые пока сам не знает, предпримет ли, но, если решится на них, то со своим всегдашним дальним прицелом и во благо не только нынешнего трона, но и всего рода. Так что он милостиво разрешил, тем более что в мыслях уже давно видел приёмного сына именно как будущего императора.

Высадившись в Дилосаре, Тлирангогашт немедленно нанёс визит отцу по крови (точнее, по законам Агаша теперь уже бывшему отцу, сохранившему лишь права быть упоминаемым в молитвах и сопровождаемым при погребении). На улицах народ приветствовал его как героя, — тем более популярного, поскольку его деятельность протекала в других местах. Через пару дней он двинулся в лагерь невест.

Все невесты, кое-кто уже в роскошных старкских платьях, высыпали навстречу царевичу. Тлирангогашт стал раздавать небольшие подарочки, особенно внимательно глядя на девиц царского рода. С ними он вел небольшие диалоги на старкском, подобные следующему.

— Штлинарат, дочь моего дяди. Как теперь твое имя?

— Шаньасса, царевич.

— Как тебя оценивают наставницы?

— Спроси у них, принц.

— Ты стала ещё более очаровательной, хотя я не думал, что это возможно.

— Ты считал меня такой уродиной, принц? — не удержавшись от некоторого кокетства, спросила девушка.

— Да ты что! Просто твоя красота уже была несравненной, как у розы царского сада. Но здесь она расцвела как роза сада небесного.

— Царевич, ты всегда славился изысканным обращением с женщинами, — улыбнулась Шаньасса. — Я думаю, любая гетера сочтёт за честь быть в твоих объятиях, улещённая парой твоих изысканных комплиментов.

— А честная девушка захочет ли за меня выйти?

— Конечно! Но я ведь действительно честная и у меня есть любимый жених.

— А где он?

— В столице, на переговорах с этим надутым послом Единобожников.

— Вот тебе царский лукум за твою прелесть и чистоту, роза сада небесного. Надеюсь, ты ещё споёшь мне свои знаменитые песни.

И царевич направился к следующей принцессе.

Вечером все девицы, имевшие уже право на общение с женихами, были на пире и празднике в честь царевича. Прибыла и царица Арлисса, и царевна Атаросса. Было решено, что через две недели отправятся корабли для государственных свадеб, и тогда же начнутся свадьбы обычные. Более того, царевна Атаросса должна была направиться в Агаш, чтобы своим замужеством с вторым наследником престола окончательно скрепить дружеские узы между правящими домами. Её согласия спрашивали, но в таком тоне, что она понимала: если откажется поступить как полагается принцессе, вступив в политический брак, то будет опозорена.

Тлирангогашт потанцевал со всеми принцессами Агаша и с парой наиболее знаменитых девушек. А затем он вторично пригласил на танец Шаньассу. Во время танца он так на неё восхищённо смотрел и осыпал такими комплиментами, что она растаяла и согласилась отойти с ним в сторону. Вдруг взгляд принца стал повелевающим, пронзительным и непреклонным.

— Ты достойна отнюдь не ничтожной графской короны. Ты можешь быть царицей или императрицей.

— Царевич, ты так безупречно вёл себя со мной, — робко возразила девушка. — А теперь как будто пытаешься склонить меня к измене.

— Штлинарат, — демонстративно по-агашски обратился царевич. — Я мог бы сейчас сослаться на обязанность девушек царского рода вступать в брак, необходимый для государства. Но я просто полюбил тебя, великолепная роза. Мы обвенчаемся самым торжественным браком Агаша, я посажу тебя на трон рядом с собою и ты будешь моей главной и первой женой. И единственной любимой. Посмотри в мои глаза, разве в них призыв к подлости и предательству? Разве в них не любовь?

— Царевич, вы с царём Атаром, конечно, можете мне приказать выйти за тебя замуж. Но ведь ты сейчас поступаешь нечестно по отношению к моему жениху Арсу Таррисаню.

— Он бесконечно ниже нас с тобой по положению. Но я дам ему достойное удовлетворение. А ты получаешь лишь то, чего ты на самом деле достойна. Он спас тебя, когда на самом деле никакой опасности не было: другие парни тоже сочли бы за приятную честь вытащить тебя и получить твой поцелуй. Ты влюбилась в него лишь потому, что по ошибке считала себя обязанной его отблагодарить больше, чем поцелуем. И потому, что была уверена: тебя может взять замуж теперь лишь тот, кто обнимал твоё нагое тело. Твоя любовь была чиста и наивна, но она недостойна тебя, прекрасная царица (и надеюсь, потом императрица). Не отводи взгляд, посмотри в мои глаза ещё раз и загляни в свое сердце и ум, что они на самом деле тебе говорят?

Штлинарат глянула ещё раз в глаза Тлирангогашта и уже не смогла отвести своего взора от него. А он властно обнял её и поцеловал так, что её прожгло через все тело. Шаньасса не смогла удержаться и чуть-чуть ответила на поцелуй.

— Сердце твоё уже ответило, богиня моя. А теперь пусть ответит и ум. Наш род должен стать ещё славнее и крепче. Мы вместе с тобой породим его новую ветвь, в которой слиты воедино величайшие владыки Юга и Севера. Наши сыновья будут превосходить по знатности всех на свете. Они все, кроме старшего, станут королями. А старший унаследует нашу корону. Сыновья от других жён будут считаться младшими. А теперь ещё раз погляди на меня и я сотру поцелуями слёзы из твоих глаз и со щёк.

Беззвучно плакавшая от растерянности Штлинарат вновь не смогла отвести взгляда. Принц действительно осушил своими губами её слезы, и всё закончилось уже обоюдным поцелуем.

Вернувшись к пирующим, принц склонился перед царицей Арлиссой и объявил:

— Великий царь и ваш лучший друг, твой деверь и мой отец Ашинатогл велел мне укрепить как можно сильнее узы между нашими странами и наш царский род в предвидении больших событий. Я решил сделать первой женой и в будущем царицей, которая будет сидеть на троне рядом со мною, чистую девушку рода моего отца, которая достойна высших почестей по всем своим данным: благонравие, ум, талант, воспитание, красота, родовитость. Эта девушка должна знать старкскую культуру и обычаи, чтобы всемерно споспешествовать крепкой дружбе наших народов. Штлинарат, невеста моя, поклонись царице и попроси её разрешить тебя от помолвки с пропретором Таррисанем-младшим.

— Такой брак, действительно, сильно укрепит отношения между нашими народами и нашу дружбу, — проговорила Арлисса. — Шаньасса, высокородная должна знать свой долг.

Девушка, которая ещё чуть-чуть колебалась, упала на колени и, плача, тихо сказала: «Я согласна выйти замуж за Тлирангогашта ради счастья наших народов. Я прошу расторгнуть мою помолвку».

Все были шокированы таким внезапным поворотом судьбы. А Тлирангогашт внутри себя отмечал, как точно он рассчитал: ведь в душе у Штлинарат было незаурядное честолюбие, ехала она в Лиговайю, намереваясь стать царицей. И это чувство он сумел пробудить в решающий момент, конечно же, подкрепив его умением обращаться с женщинами. Царевич был уверен, что отец и царь Атар его одобрят. А до какого-то Таррисаня ему дела не было: всегда можно будет после того, как этот отставной жених немного остынет, задобрить его богатыми пожалованиями и почестями.

На следующее утро царевич с невестой отправились в Дилосар. Царь Атар утвердил расторжение помолвки, и после прощального пира Тлирангогашт отплыл в Агаш, увозя с собой двух невест: для себя и для сводного брата. Арс Таррисань был полностью выбит из колеи. Отец забрал его в свое поместье, где пытался отвлечь сына вином, рабынями и гетерами. На женщин сын не хотел смотреть:

— Все они — ехидны подколодные, все подлючки и стервы! Никогда не женюсь!

На заседания Сената и на народные собрания сын аккуратно ездил: не пристало высокородному знаменитому старку убегать от позора, нужно самого себя наказать. У него несколько дней в мозгу вертелась идея: вызвать Тлирангогашта на поединок. Но, конечно же, это был бы идиотизм. Арсу везде чудились насмешки, он не хотел замечать, что почти все ему сочувствуют и отнюдь не считают его опозоренным. В народе ходила версия, что царь с царицей из высших государственных соображений приказали Шаньассе выйти замуж за царевича. За это их осуждали, но не слишком: ведь царская семья и сейчас как на войне, а в сражениях приходится жертвовать многим.

Через пару недель сын хотя бы обнял служанку. Отец приказал ему выбрать себе невесту в лагере, пока ещё не всех лучших разобрали. Примчавшись в лагерь, Арс с удивлением обнаружил, что практически все девушки смотрят на него с большим сочувствием и готовы пойти на первый его зов. Так что у женщин его репутация стала намного выше, что Арс мог бы заметить ещё раньше, если бы смотрел на гетер, а не отворачивался от них. И окрутила Арса, как можно было предсказать, Клулисса, «подружка» его бывшей невесты.

***

После истории с Штлинарат невесты царского рода уже не пытались очаровать парней-охранников. Происшедшее ясно показало им, что нужно будет вступать в брак по расчёту. Первым выбрал себе невесту из числа дочерей Ашинатогла сам царь Атар (по рекомендации своей жены). Пухленькая рыжеволосая Оклансса Агашита смотрела на Арлиссу как на богиню и не верила своему счастью. Она немножко поплакала, вспоминая ухаживавшего за ней парня, но это было скорее ритуалом расставания с девичеством. Её перевезли во дворец, ежедневно приставляли к ней провожатого из дежурных граждан, чтобы она не заблудилась и не попала в какую-то историю в городе. Она должна была присутствовать на официальных приёмах, каждый вечер Арлисса задавала ей «уроки» работы и учёбы на завтра, а в остальном она привыкала к жизни свободной гражданки. Окланссе было очень комфортно, потому что не приходилось думать, чем занять себя: каждый день обязанности и задания от царицы. И время есть погулять по городу, посмотреть представления в недавно построенном театре, поторговаться на базаре. Ох, как ей это нравилось! Особенно с агашскими купцами: они вначале просто столбенели и сдавались, когда она неожиданно для них переходила на мужской повелительный залог агашского. Скоро купцы уже знали этот её прием, но делали вид, что столбенеют (это было так приятно царской невесте) и под шумок сбагривали ей товар по вдвое большей, чем настоящая, цене. Словом, брак по расчёту и положение подчинённой (зато в царской семье!) вполне устраивали рыжеволосую симпатичную пухлянку.

Через три дня, немного освоившись, Оклансса удивила царицу просьбой: поставить ей в соседней комнате станок для тканья ковров. Оказывается, она ещё в гареме полюбила это ремесло, единственное, кроме вышивания, считавшееся достойным благородных агашских женщин. Хорошего станка не нашлось, но Арлисса, улыбнувшись, заверила свою подопечную, что она попросит во время визита лучший ковроткацкий станок в подарок от Ашинатогла. После такого пожелания невесты царица ещё больше уверилась в правильности сделанного выбора.

Вторым выбрал себе невесту наследник Лассор. В принципе ему ещё раньше приглянулась смуглая невысокая черноглазая брюнеточка Уклирисса Агашита. Да и ей наследник был отнюдь не противен. Так что здесь брак был почти что по любви.

Третьим и четвёртым выбирали невест шурья царя. Старший, Канчусс, пользуясь своим правом, сразу совершил набег на степнячку Гулириссу Испуники. Недовольный Кансир, который сам уже заглядывался на дочь пуникского хана, ещё раз попытался попросить право выбрать степнячку или горянку, но затем, вздохнув, выбрал двоюродную сестру агашского царя Калитоссу Агашита. Та сначала пыталась что-то возразить, но, столкнувшись с повелительным взглядом принца, неожиданно смирилась и покорилась воле мужчины. А прекрасная Гулирисса, шатенка, высокая, гибкая, с миндалевидными карими глазами и румяными щёками, была довольна выбором Канчусса.

Подошла очередь Однорукого. Быкообразный богатырь выбрал в жёны также агашку, беловолосую белокожую хрупкую Кашиссу Агашита. Та со страхом посмотрела на мощного будущего мужа (она-то представляла себе молодого гибкого старкского парня, а тут матёрый мужчина несколько мужиковатового вида и без кисти руки).

— Не бойся, я царевен не ем! — засмеялся Урс, и невеста тоже улыбнулась.

Но в глазах её были слёзы: она слышала о роковой любви Урса к Киссе и уже видела эту знаменитую красавицу. Такая соперница куда опаснее второй жены.

Генерал Асретин взял оставшуюся принцессу. Действительно, самую невзрачную: пепельноволосую, сероглазую, среднего роста, с маленькой грудью, робкой несколько испуганной улыбкой. Та тихо плакала, но возражать не решалась. Она тоже прослышала о любви генерала к степнячке. И на самом деле внутри неё одновременно с горем зрела решимость: «Я богатыря приручу и заставлю полюбить себя. А наглую тораканку низведу практически до служанки».

После этого началась «оргия» свободного выбора. Певунья Лилинисса (Лильнинуртат) была объектом соперничества шести молодых старков. Но она, неожиданно для всех, посмотрев на бывшего царя Чона Ихиларинга, выбрала сурового мужчину, который не осмеливался даже за ней ухаживать, а просто смотрел на неё влюблёнными глазами. Только когда Лилинисса улыбнулась и спросила:

— Герой, ты язык, что ли, проглотил? Наверно, в битвах ты никогда так не робел, как перед девушками! — Чона прорвало:

— И перед девушками я тоже не робел раньше! Я лишь перед тобою робею, но ведь не стыдно робеть перед той чистой девушкой, которую любишь, уважаешь, и которая всё равно не согласится стать твоей женой!

После такого признания всё сладилось за несколько минут.

Царь Атар был чуть-чуть раздосадован: он уже сговорил Чону старкскую невесту, но своевременно ему об этом не сказал, так что упрекать нового гражданина было не в чем.

Кяризинь, сопровождавший в поездке Однорукого, был весьма доволен, что Асретин женится на агашке. «Значит, всё в порядке. Мой жадный и хитрый батыр хотел породниться с генералом, но куда ему до знаменитого героя! Тот взял невесту из рода, достойного его. А я сейчас заслужу славу и почёт на службе у Лазанца, и вернусь в степи батыром, а не жалким нукером. Как хорошо всё оборачивается! Немного жалко, что не могу прямо сейчас поскакать утешить Тюниру. Но, когда вернусь, сразу женюсь на ней!»

После неспешных переговоров, за время которых канрайские послы успели получить от Первосвященника письмо с требованием почти любой ценой заключить мир и союз и кучу дополнительных подарков, процесс неожиданно убыстрился. Искушённый в политике эн-Надир связал это с визитом Тлирангогашта. Последнюю свою уступку, которая должна была просто ошеломить этого хитрюгу Атара и его Сенат, посол приберёг для аудиенции перед вынесением договора в Сенат. Там уже никому тянуть было нельзя: эта аудиенция должна была быть вечером перед заседанием Сената.

Будучи, наконец-то, вызванным во дворец, посол со свитой, которая везла на ослах подарки, прошествовал краткий путь до малого зала дворца. В малый зал свиту, естественно, не пустили. Посол вошёл с парой приближенных и, как ему было велено, глубоко, но не до земли, поклонился, подойдя к трону. Ему милостиво указали на низенькую скамеечку, покрытую ковром.

— Мои повелители вновь передают тебе наилучшие пожелания и рады, что ты, великий царь, твоё семейство, твой народ и твое царство благополучны.

— Передай им мои наилучшие пожелания: здоровья, процветания, а, главное, мира, — чуть ехидно, но предельно вежливо, ответил царь.

После обмена ритуальными фразам царь, окинув взглядом дары, заметил:

— Вот теперь они достойны посольства двух великих владык к нашему народу. Завтра ты преподнесёшь их Сенату.

У посла вновь пробежали мурашки по спине: царь отказывается лично принять дары! Что это значит? А это было просто создание прецедента на будущее: дары правителю принадлежат всему народу, и он, в лице Сената, решает, что по достоинству выделить правителю, а что пустить на общие нужды.

— Я доволен тем, как ты потрудился вместе с представителями нашего державного народа. Но будь готов, что сенаторы завтра, а народ послезавтра тебе зададут множество вопросов и, может быть, мы внесём некоторые уточнения.

Услышав это, посол решил реваншироваться за подарки: самое важное про уступки владык он скажет завтра Сенату. И остаток приёма прошел в приятной беседе без каких-то острых вопросов.

На следующий день на восходе солнца началось заседание Сената. После вступительного слова царя посол преподнёс богатейшие дары (изумруд, жемчуг, десять прекрасных жеребцов канрайской породы и к ним двадцать кобыл, парчу, ковры, атлас и много другого, не говоря уже о золоте и платине). Затем он, как ему и было сказано, кратко, за одни песочные часы, рассказал о содержании договора, который был уже вчера вырезан на досках и с него приготовлены ксилографы. И вдруг посол произнёс:

— Рассмотрев предложения вашего великого царя и будучи довольны тем, как к нашим единоверцам относятся в Лиговайе, мои владыки соизволили, в соответствии с правилами взаимодействия двух светлых религий, согласиться на открытие нашего посада возле Дилосара и ваших посадов возле Кунатала и Ломканрая. Более того, чтобы укрепить дружество между нашими народами, наши владыки решили, что отныне лиговайские купцы будут обложены теми же пошлинами, что и правоверные, поскольку вашим купцам необходимо будет не только отстроить посады, но и укрепить их, а затем нанять гарнизоны. Во всех трёх посадах могут быть построены храмы соответствующей веры, и даже слова проповеди могут звучать на их территории, но не в дни празднеств жителей принимающей страны. Наши владыки великодушно отказываются от права укрепления своего посада под Дилосаром, если ваши купцы возьмут на себя обязательство самим оборонять свои посады в случае нашествия врагов. В этих посадах будут отстроены за счет страны пребывания дворцы для посольств. Наши владыки хотели бы, чтобы послы могли быстро разрешать возможные недоразумения.

Это была неслыханная уступка и новое слово в отношениях между религиями. До сих пор принцип: «Исповедовать, но не проповедовать» был непререкаемым при попадании людей одной веры на каноническую территорию другой.

Но настроение послу чуть-чуть подпортил старый законник граф Таррисань, который, внося эти предложения в текст договора, прибавил: «Право проповеди вступает в силу после того, как два лиговайских посада будут полностью укреплены и нанята охрана». Тем самым затаённое желание канрайцев: опередить в праве проповеди соперников и хотя бы в этом получить преимущество — было сорвано. Но, самое главное, договор был единогласно рекомендован Сенатом для принятия державным народом.

На народном собрании противники того, чтобы разрешить Единобожникам проповедь хотя бы в принципе, собрали сто человек и внесли поправку о том, что право проповеди вступает в силу после благословения высшего иерарха в соответствующем государстве и должно возобновляться каждые пять лет. Но эта поправка не прошла.

Четверо ихлан и названный молочный брат гражданина Суя Хирристрина Дин Хирристрин из младших были приняты на этом собрании в граждане. Все они выступали в стиле простых вояк, как на великом народном собрании Шон Скинторан, но поскольку каждый из них говорил о себе, а не по шаблону, и отпускал свои собственные солёные солдатские шуточки, собрание было довольно. Больше всего понравилось народу выступление Дина.

«Ну, я прямо скажу, воевал против вас. Не так что счастливо нам пришлось драться, но кое кого из ваших союзников убили. Но наших гибло больше, так что фигово было. Убили моего друга Джаридзе, я пошёл передавать весть его семье. И вляпался. По уши. В его вдову. Хотел жениться, но её свёкор, старый козёл, сам желал к ней в постель залезть. Отказал мне, вонючий козлина. Ну, я же настоящий джигит был, меня не удержишь. Стал к ней потихоньку наведываться. А тут принц Лассор подоспел, а у него мудрые птицы были. Выследили меня, думали, что воевать пришёл, и молодой Хирристрин встретил меня ночью на узенькой дорожке. Побил как следует. И кинжал мне не помог. Плакал я от позора и стыда, что мальчишка меня скрутил».

Хотя про сов уже многие знали, но было принято про этих уникальных птиц говорит обиняком: «мудрые птицы».

«Меня раздели, связали и пытать собирались. Всё по понятиям. Но тут забежала моя Каринэ, я тогда ещё старком не был и не знал, как у вас строго, и своё копьё поднял. Все рассмеялись, сразу всё поняли, обвенчали нас. Козла заставили отдать Каринэ всё положенное и с лихвой за козлизм».

По собранию прокатился смешок: все представили эту сцену.

«И принц никаких обещаний с меня не взял. Тут я вам врагом быть перестал. А потом посмотрел ещё раз на Суя и понял, что не позор был, а просто он сильнее и ловчее. Решил я пока что послужить Сую».

«Сначала казалось мне, что он бесстыдный. Каждый день раздевался у всех на глазах догола и чего-то вихлялся. А потом понял, что он не вихляется, а драке учится. И на мою жену не то, что не смотрел. Смотрел. Но никогда не как козёл вонючий: как на человека, а не бабу. А ведь она красивая у меня. В уродину бы я не втюрился по уши. А это труднее, чем просто не смотреть на чужую жену. А по ночам метался, и порою её имя во сне говорил. Но спал всегда отдельно от нас. Сначала мне обидно было, ревновать думал, а потом стало любопытно. Ведь не лезет, и никогда не показывает, что ему хочется. А во сне все равно ведь не укроешься, от снов не убежишь».

«Стал я с ним вместе драке учиться. Побил он меня, а потом жена нас обоих лечила. У него синячочек, а я весь синий ходил. И понял я, что если бы мы с ним десять раз сражались, он бы десять раз меня побил. Ещё сильнее вас зауважал».

«И ведь не только смелый и ловкий, а умный и работящий. Не брезгует всё делать, только от грязной работы сторонится, и правильно: нельзя себя позорить, для этого рабы и месепе есть. Пишет такими знаками, что я отродясь не видел. И рисует классно. И всех птиц и зверей знает. И умная птица его слушается. И сам красивый. А каждый день купается, хоть бы даже вода была ледяная. Попытался я с ним искупаться, так выскочил с визгом. Но стал после этого сам тоже купаться. И когда моя жена тоже пошла купаться, он глаз не отводил, но ведь опять не соблазнился. Только нарисовал нас с ней и сказал, что мы оба красавцы».

«Так стал я мечтать, чтобы у меня сын такой же вырос. И по дурости, а, может, и по уму сболтнул это жене. А она ведь, оказывается, тоже на него заглядывалась, и тоже ведь вида не показывала. Кремень, а не женщина. А когда я это ляпнул, она вышла ночью, видит, Суй раскутался и во сне говорит: «Каринэ, нельзя!» Она и не выдержала. Я проснулся. Увидел их вместе и не знаю, что на меня напало. Джигит должен был ей в сердце кинжал всадить, а с любовником подраться и помириться, или тоже убить. А я взял лук и пошел в лес охотиться. Так что джигитом я перестал быть».

Народ зааплодировал.

«А потом я понял, что по понятиям поступил. У вас, оказывается, детей принято заводить от лучших граждан. Так что я теперь ваш родственник по сыну, что ещё в животе моей Кариссы. И хочу стать совсем вашим. Ведь я стал вести себя по-вашему. И теперь всё время стараюсь таким, как вы, быть».

А горожанина Корсатина, которого Лассор женил на своей бывшей рабыне и сделал управляющим одного из своих поместий, в гражданство не приняли. Вышел франтовато одетый купчишка по виду и попытался заговорить, как другие.

«Чего там болтать зря, я человек простой. Жили мы здесь плохо. Потом вы пришли. Побили всех, и порядок навели. Жизнь стала лучше, жизнь стала веселей. Души у вас прямые. Нравится мне это. И спины прямые, ни перед кем не гнётесь. И руки крепкие. И души сильные».

— Ты что, на нас проклятия навлечь хочешь, что так расхваливаешь? — вдруг раздался вопль из толпы граждан.

Претор сделал замечание, что перебивать выступающего нельзя. А Корсатин решил поправиться.

«Не нравилось мне, что вы каждый день моетесь. Как будто дел других нет. А потом и сам стал так мыться. Не нравилось, что женщины у вас бесстыдные. А потом оказалось, что стыд знают. И в военном строю все стоят».

— Даже гетеры? — раздался ехидный голос.

— Даже младенцы? — прибавил еще один.

— А ты стоял-то? — прозвучало как стук молотка, забивающего гвоздь.

— Стоял, — пояснил один из «алазанцев». — В строю ведь безопаснее по опасным местам ходить. И даже из пращи пытался пулять, только всё мимо летело.

— А чего этот хитрюга говорит, как будто он солдат? Торгаш и есть. А сам выпендривается, — раздался ещё голос. — Говорил бы по чести, а то врать и льстить пытается.

И незадачливого кандидата в граждане прогнали с трибунала, не дослушав.

Отплытие царской флотилии с ответным визитом в Агаш чуть задержалось из-за противного ветра, но в шестнадцатый день пятого месяца года жёлтого угря она благополучно вышла в море и через неделю спокойного плавания достигла Калгашта.

***

Ласковый (сейчас) океан нёс корабли агашцев к столице. Тлирангогашт ежедневно проводил по крайней мере полдня со Штлинарат. Как-то утром, зайдя к ней в каюту, он застал невесту еще спящей, и во сне девушка прошептала: «Арс, мне так стыдно!»

Царевич улыбнулся про себя: обычный агашец снес бы голову невесте либо, по крайней мере, с позором прогнал бы её. А Тлирангогашт воспринял такое лишь как еще одно свидетельство, насколько трудную задачу он решил и какую верную цель выбрал. И днём он стал еще ласковее и обходительнее с невестой, вместе с тем не выпуская её из-под своего духовного пресса. Она улыбалась и выглядела счастливой.

Через три дня плавания царевич, посоветовавшись с капитаном, приказал сделать остановку около двух бухточек. Одна из них была с деревушкой, там стали на якорь почти все корабли. Вторая пустынная. Там остановился флагманский корабль, сошли на берег друзья царевича, прогнали трёх перепуганных крестьян, оказавшихся поблизости, и окружили пляж бухты цепью, После этого высадились царевич и невеста. Царевич предложил невесте поплавать в море, поскольку в Калгаште или поблизости это будет невозможно. Та с радостью согласилась, и они стали наслаждаться прохладным морем и качаться на волнах. Штлинарат смеялась от радости: она успела полюбить плавание и купания за время пребывания у старков, и нагота в этом случае её не смущала. Тлирангогашт развлекался с невестой, затем сам сплавал подальше, но всё время бросал взгляды на цепь друзей и на остановившийся в полуверсте корабль.

Выйдя на берег, он взял захваченный с собой деревянный планшет, прикрепил на него лист отличной бумаги и набросал пару рисунков прекрасной нагой девушки, сидящей на камне у моря. Один он немедленно подарил невесте, которая была покорена и так на него посмотрела, что осталось лишь поцеловать (конечно же, по обычаям старков, без всякого возбуждения; непорочность невесты царевич строжайше сохранял до свадьбы, понимая, что опасность в этом смысле грозит лишь от него: ему бы у Штлинарат не хватило воли воспротивиться).

Затем, когда принц и невеста искупались ещё раз и оделись, принц помахал платком, и с корабля прислали шлюпки за царственной парой и за друзьями принца. Когда шлюпки подошли, принц стал обходить друзей и каждого из них благодарить за службу, пока не приблизился к Таринголакту. Его он не стал удерживать, когда тот пал ниц, а вместо этого шесть раз как следует вытянул плетью по спине:

— Говорил же я всем, больше общайтесь со старкскими свободными женщинами и с цветником Иолиссы! А ты не удержался и бросал на невесту жадные взгляды!

Такое решение было крайне необычным: за это полагалось немедленно снести голову. А тут лишь наказали за нерадивость и несдержанность. Ещё одному другу тоже досталось, но послабее, с подобным же выговором. А третьему царевич заявил:

— Тебе велели охранять нас и не допускать опасности ни с какой стороны! А ты, бросив один взгляд в сторону невесты и перепугавшись её красоты и собственной несдержанности, больше не смотрел внутрь оцепления и мог бы пропустить угрозу.

После такого выговора царевич снёс голову нарушившему приказ и велел отнести тело на корабль, забальзамировать и в Калгаште с почестями похоронить.

Вернувшись на корабль, принц подошёл к капитану и пригласил его в свою каюту.

— Ты подглядывал за нами?

Капитан решил, что, если уж умирать, то с честью.

— Я наблюдал за морем около вас, чтобы в случае чего защитить, а потом уже не мог отвести взгляда от тебя, властитель, с прекрасной невестой.

— Я видел зайчики подзорной трубы и ложь привела бы тебя к позорному концу, — сказал Тлирангогашт, десяток раз проехавшись плетью по спине капитана. — А сейчас возьми кошель с золотом, и чтобы больше в публичные дома и к шлюхам не ходил. Ухаживай за свободными женщинами, чтобы больше не приклеиваться к чужой красоте.

— Но ведь их за золото не купишь, — уныло сказал капитан, все привычки которого принц сметал, как волной цунами: теперь не выпьешь в трактире с подобными себе, не погуляешь вместе с ними, придётся идти в компанию высокородных, пить это кислое вино вместо водки и рома, пытаться улестить капризных красавиц, вместо того, чтобы просто ухватить за грудь девку и засыпать ей в подол несколько сребреников.

— А без золота тебе до них тоже не добраться, — улыбнулся принц. — Тренируй дух свой и волю, и будешь среди моих друзей, и кошель будет отнюдь не последним.

Во дворце Тлирангогашт представил невесту отцу и попросил у него прощения за самовольство. Ашинатогл с удовольствием простил его, понимая, что такая свадьба сделает больше для блага царства и династии, чем любой самый выгодный политический брак. Царь был крайне доволен решением наследника: теперь очень многие должны были начать его воспринимать как настоящего агашца. Штлинарат была ошеломлена стремительным ходом событий и железной волей мужа, который совершенно подчинил её себе, но так, что ей было приятно.

Штлинарат на три дня подготовки к свадьбе поступила в распоряжение дам и родственниц. Её поселили в гареме царя. Мать и дамы всячески давали ей советы, как вести себя с мужем, а она вежливо соглашалась с ними и поражалась их наивности и часто глупости по сравнению с тем, как её обучали в «школе невест» у старков.

Затем три дня гуляла свадьба. Отца невесты Турнготлина привезли во дворец, и царь объявил ему свое полное прощение. Слепец плакал от радости за дочь, а на следующий день после свадьбы объявил о своём желании уйти от мира. Царь расцеловал брата и сказал, что по достоинству ему нужно уходить в Великий монастырь. Через месяц в Лангишт пойдут корабли с дарами царя монастырю и с вестником, который должен будет задать монахам несколько вопросов. С ним и отправится Турнготлин.

Ночью, после жарких объятий, Тлирангогашт вдруг проснулся. Жена обнимала его и говорила во сне: «Милый Арс, наконец-то мы с тобой до конца вместе. Теперь нас никакой царевич не разлучит».

«Ну что же, задача ещё труднее и интереснее, чем я думал. Сознанием жены я уже овладел, а вот подсознанием отнюдь нет» — улыбнулся царевич, переборов мгновенное желание убить непокорную. — «Ничего. Скоро и им овладею».

Утром он подарил жене свою картину, изображавшую Калгашт, как его видно с моря. Штлинарат была поражена. Над светлым и радостным морем с красивыми парусами кораблей протянулась тёмная полоса, как будто гнойный струп, нижнего города черни. Эту рану ограничивает мощная стена столицы, за которой купола храмов и башни дворцов. В верхнем городе всё как будто светится изнутри, а на нижний наползла тень тучи.

— Ты намерен выжечь гнойник?

— И сделать город ещё красивее, — подтвердил царевич.

Вдруг лицо царевича потемнело.

— Жена моя любимая. Всякое может быть. Если меня убьют, немедленно уезжай в Лиговайю и выходи замуж за Арса!

— Муж мой, ты зачем такое говоришь? — остолбенела Штлинарат.

— Надо, чтобы ты это знала и на всякий случай была готова. Я скажу точнее. Если у нас ещё не будет сына, уезжай немедленно, как бы тебя ни уговаривали. Если же он будет, то я перед смертью попытаюсь тебе сказать, оставаться ли, но ты знай: оставаться можно, лишь если он будет царём. Надо быть или царём в Агаше, или гражданином в вайе.

— Гражданином? Но ведь мы обвенчались не по старкскому обряду.

— Мы оба граждане, наш сын или дочь будут гражданами. И ещё раз повторяю, в этом случае выходи замуж за Арса.

Жена неожиданно обняла и поцеловала своего мужа, а Тлирангогашт понял, что он выиграл её сердце и на другом уровне тоже.

И тут Штлинарат запела припев из своей песни, глядя ему в глаза:

Слились наши души воедино:

Даже смерть теперь не разорвет.

Впереди единая судьбина,

Вечная любовь и общий род.

И вновь её шокировал муж.

— Ты неправа, жена. Смерть нас разлучит. Я уже не перерожусь как человек.

Страшный смысл этих слов дошёл до Штлинарат лишь намного позже.

А через пару дней царевич застал свою жену, которая напевала новую песнь, как люди не могли разбить любовь юноши и пери, но пришел демон, очаровал и перехватил чувства пери, и умчал её к себе во дворец.

В серебряном свете луны пери в лес волшебный слетела,

В прохладной потока струе обмыла изящное тело,

И вдруг ненароком она на мшистых камнях поскользнулась,

В пучину её повлекло, лишь ойкнуть один раз успела.

Охотился там богатырь, — муж стройный и ликом прекрасный.

Услышал боец молодой крик девы почти что безгласный,

Увидел в коварных волнах молящую белую руку,

И бросился в реку герой, поток презирая опасный.

На крепких руках молодца пери незаметно очнулась,

К лицу того, кто её спас, с опаской она обернулась,

Горящие взоры двоих вдруг накрепко души связали,

И губы невинные их вдруг в чистом лобзаньи прижались.

Надела небесная дщерь крылатое белое платье,

Сказала она про себя великого неба заклятья,

Рукою махнув жениху, в мир горний она улетела,

А витязь к царю своему, просить разрешенья на свадьбу.

И дали влюбленным цари на вечный союз дозволенье,

И свадебный пир на весь мир готовить пришло повеленье,

А лебедь с лебёдкой своей, сгорая в огне ожиданья,

За сладкую муку свою Судьбу восхваляли в моленьях.

И прибыл на свадебный пир принц-демон, коварный, могучий,

Чьё пламя великих страстей способно рассеивать тучи,

Кто может и путь осветить, и сжечь тебя вдруг одним взглядом,

Блистая красой неземной, он стал вдруг грозой неминучей.

В живительном ветре любви красою пери наливалась,

И злые подруги её от зависти уж задыхались,

Не видела дева вокруг недобрые, лживые взоры,

И слушала старых подруг, коварным речам поддавалась.

Сказали гадюк языки, что милый других привечает,

Что смотрит со страстью на них, обнять их, разлучниц, желает,

И дева в безумье своем любимого тяжко винила,

И царь, чтоб любовь сохранить, до свадьбы бойца отсылает.

Пленился великий ифрит пери, даже в грусти прекрасной

Любовью всесильной объят, её соблазнил речью страстной,

В глазах его огнь и напор, в глазах её страх и желанье,

И свадьбу принц-демон сыграл с пери, что вдруг стала согласной.

Залил он супругу свою любви обжигающей влагой,

Дарами её задарил, умом поразил и отвагой,

Но боль в сердце не утолил великий её соблазнитель:

В укромном его уголке тот витязь пронзил душу шпагой.

— Ошибаешься ты, любимая, — со вздохом произнес Тлирангогашт. — Я не демон. С демоном я обнимался, сидел рядом на пиру, скрещивал оружие в оружейне, вместе защищались в Кругу Философов. Я чуть-чуть не дотянул, но здесь «чуть-чуть» — целая пропасть. Мне никогда не летать к звёздам, да и многое другое недоступно. И мой век — человеческие семьдесят солнечных лет, а не демонские тысячи. Да, я переговорил с отцом. Мы дарим тебе ту бухту, где мы купались. Там будет построен маленький дворец, и ты сможешь там отдыхать и купаться без моего гарема, лишь со своими лучшими подругами или же с любимым мужем. Охрану я там тебе наберу из самых верных людей. А песня прелестная, я буду рад её услышать еще много раз.

Штлинарат в восторге поцеловала мужа. А Тлирангогашт подумал: « В этом дворце ты будешь безопасней и от интриг гарема, и от многого другого. И уплыть в случае чего в Лиговайю будет намного легче».

Неожиданно Тлирангогашт начал рассказывать жене о своей старой семье, детстве и юности. Он родился у гетеры и принца. Его мать познакомилась с отцом в доме своей покровительницы-Высокородной, у которой она уже стала клиенткой. Мать получила право испытания на Высокородную, но пройти его не смогла. Лишь около половины претенденток выдерживали все испытания. Некоторые из них умирали или сходили с ума. Мать выжила, здоровью её не был нанесён ущерб, но после этого окружающие смотрели на неё с некоторой жалостью, как на ту, которая пыталась подняться в высшее общество, но не сдюжила. Сын думал стать художником. Лучше всего ему давалось рисование, и он проходил уже школу живописцев, когда начался рокош, появился отец и узаконил его, сделав старшим. В отличие от большинства художников, Тлирангогашт серьёзно занимался и военной подготовкой, — более того, стал личным учеником мастера военных искусств. В знаменитом поединке это спасло ему жизнь и вознесло на нынешнюю высоту положения и славы. А рисовать он до сих пор любил в редкие моменты расслабления, и сейчас порой просил жену позировать перед ним нагой, не показывая ей свою новую картину.

Через неделю после венчания, как и полагалось по обычаям, муж ввёл жену в гарем. Но совершил он это вопреки всем установившимся порядкам. Сурово глядя на всех, царевич заявил:

— Младшая жена, охранницы, женщины, евнухи! Вот ваша властительница. Со всеми своими дрязгами обращайтесь к ней. А кто её не послушает, пусть моет шею и готовит погребальное одеяние.

Все поклонились и сказали: «Слушаем и повинуемся!» Но охранницы сразу же начали провоцировать конфликты среди всех обитателей гарема, в том числе и между собой. Рассудив десяток споров и обнаружив, что ей уже надоело проявлять мудрость и терпение, Штлинарат велела казнить поспоривших между собой охранницу и наложницу. Тут охранницы упали ниц и взмолились:

— Винимся, царевна! Мы специально испытывали тебя. И теперь видим, что ты царица не только родом и по прихоти великого царевича, но и по духу своему. Умеешь быть и мудрой, и суровой.

Штлинарат, по агашскому обычаю, хорошенько отстегала охранниц и наложницу плетью и простила. На некоторое время в гареме всё утихло, но в таком заведении без интриг не живут.

После всего этого Штлинарат окончательно уверилась в величии мужа, своей верной и искренней любви к нему. А его забота и нежность оставались неизменными.

***

Патрульные шлюпы предупредили царя о прибытии побратима с великолепной свитой. Он лично направился в порт встречать друга и союзника. Такое было невиданным в истории Агаша уже больше сотни лет: царь демонстративно принимал другого царя как равного.

Ашинатогл, в нарушение канонов, приехал не на колеснице, а на коне. Он был в походной парадной одежде агашских царей: чёрная с белыми полосами юбка до колен из шерсти с вышитыми на ней золотом узорами, символизирующими мужество и славу; рубашка с короткими рукавами из бирюзового тончайшего шёлка, поверх которой одежда типа жилета из более толстого красного, высокие бирюзовые (цвет Агаша) сапоги с золотым шитьём из львиной кожи на платиновых заклёпках. На голове — высокая парадная царская тиара, передававшаяся в династии уже более полутысячи лет. Длинные волосы с проседью тщательно завиты и надушены мужественным ароматом дорогих благовоний, точно так же роскошная чёрная борода. Лишь драгоценностей было на царе меньше, чем привыкли агашцы: яшмовый медальон с эмблемой Агаша на груди и кольцо с печатью на руке. На боку висел драгоценный меч.

Рядом, тоже верхом, ехал наследник. Тлирангогашт был одет строго по традициям агашского двора: шерстяная юбка с серебряными узорами, высокие сапоги из кожи лани с золотыми узорами, но с титановыми заклепками, золотой малый медальон с эмблемой Агаша и жемчужное ожерелье на серой жилетке, белая рубашка, на голове золотой с бриллиантами и рубинами венец наследника, на руках браслеты и кольца, одно из которых с печатью. Русые волосы и борода тоже завиты и надушены. Вопреки давним традициям, на его боку тоже висел меч.

Царь по дороге приветствовал народ и разбрасывал монеты. Наследник, как и полагалось, внимательно смотрел по сторонам, предупреждая возможные опасности, и опускал взгляд, когда поворачивался в сторону отца.

Ашинатогл взял с собой в порт старшую жену Октоджит, двух сыновей которой убил на знаменитом поединке Тлирангогашт. Её он сделал визирем женщин, переняв опыт Лиговайи насчёт трибуна женщин. Теперь в гарем царя приносили знатных женщин и приходили простолюдинки, чтобы Октоджит рассуживала женские споры. Эта небывалая почесть заставила жену царя принять просьбу Тлирангогашта стать ему названной матерью (его настоящая мать осталась в Империи), тем самым простив кровь своих сыновей. Царица ехала, как и полагалось, в закрытой повозке.

На колесницах за царицей следовали совершенно седой дядя царя Тукультининур и слепой Турнготлин. Дядю царь тоже простил. Рядом с ними на коне ехал в одежде, немного похожей покроем на старкскую, следующий по старшинству сын царя: Шутрух-Шаххунда.

Тлирангогашт улавливал разговоры толпы.

«А ведь наследник совершенно нашим стал, жена его окончательно от варварства старкского отвратила». «Нет, это хитрый змей, а она вернулась уже как развращённая и наглая ехидна. Они притворяются нашими, чтобы потом убить царя и взять себе царство». «А кто ещё мог бы в случае чего заменить царя? Этот дряхлый дядюшка? Или его оставшиеся молокососы-сыновья? Сравните Шутрух-Шаххунду с наследником!» «Лучше чистый агашец, чем тот, кто заменит нашу династию на полукровок!» «Какие полукровки? Жена нашего царского рода, а муж — знатнейшего на Родине. Это будет слава царства и династии». «Ненавижу старков!» «Обожаю Тлирангогашта!» «А я и то, и другое вместе!»

Царь Атар тоже был в дорожной одежде: штаны и рубашка из серого шерстяного шёлка, пурпурный плащ и пурпурные сапоги с серебряным шитьём. На боку — меч и кинжал. На голове главная драгоценность страны: древняя корона королевства Лиговайя. Из украшений лишь платиновое кольцо гражданина с печатью царя, чароитовая серьга гражданина и яшмовый медальон с символом Лиговайи на груди, висящий на платиновой цепочке. Прямые чёрные с проседью волосы не надушены, а уложены в причёску. Бороды нет. Почти так же был одет наследник Лассор.

Царица Арлисса, невеста царя принцесса Орлансса Агашита и невеста Шутрух-Шаххунды Атаросса (прибывшая из гарема Ашинатогла вместе с агашской царицей) были в закрытых платьях старкского покроя, в платках, но с открытыми лицами. Причёски, по старкскому обычаю, высокие. На ногах — драгоценные сандалии. На руках — кольца гражданок и драгоценные браслеты. На груди царицы золотой медальон с эмблемой Лиговайи, у других — драгоценности. Шокировало агашцев, что у женщин на поясе висели кинжалы. Подобным же образом были одеты все невесты.

Первым сошёл на берег царь, а не его охранник, что поразило народ. Атар и Ашинатогл обнялись и отошли в сторону. За ними обнялись наследники. Агашская царица, скромно приподняв покрывало, поцеловалась со старкской. Шутрух-Шаххунда, смертельно стесняясь, поцеловал свою невесту, которую увидел во второй раз и прикоснулся к ней в первый, и её сразу отвели, как и цариц, в закрытые возки. Агашские невесты подошли к своим отцам, упали на колени перед ними, отцы их благословили, на них накинули покрывала и отвели в возки. И процессия двинулась к дворцу.

Несмотря на накал страстей в народе, всё обошлось без инцидентов. Во-первых, партия традиционалистов вновь раскололась. Часть из них признали Тлирангогашта своим, а часть, наоборот, возненавидели его еще сильнее. Во-вторых, очень сильно отрезвлял вид Тлирангогашта и его друзей, державших руки на мечах. В-третьих, сыграла роль репутация старков и что все они тоже были вооружены.

Во дворе Запретного города — комплекса царских дворцов и помещений для обслуги и охраны — старков встретила Штлинарат, в одеянии агашской царицы, но без платка и с короткими рукавами. Она и царица Октоджит отвели женщин в гарем.

Счастливое лицо Штлинарат окончательно погубило её репутацию в глазах агашских невест. Девушки, конечно же, вовсю судачили о скандальной любовной истории. Некоторые из них возлагали вину на царицу и Тлирангогашта, но большинство осуждало Штлинарат, бросившую верного возлюбленного ради гордыни и корысти. А теперь все они уверились, что она, действительно, наглая пролаза и стерва. Лишь царская невеста Орлансса потихоньку сказала Арлиссе:

— Перед натиском Тлирангогашта, наверно, лишь ты могла бы устоять.

— Скорее всего, так, — вздохнула царица, ещё раз уверившись в правильности своей рекомендации.

Со старкским посольством прибыло и канрайское. Им был сразу же назначен приём через два дня и их препроводили в малый гостевой дворец. Царское семейство разместили в дворце царя. Остальных старков — в большом гостевом дворце.

В первый же вечер цари и наследники собрались для разговора в дальней, хорошо охраняемой, комнате царского дворца. Там они провели три часа и вышли с довольными лицами.

Утром Ашинатогл и Тлирангогашт наставляли своих придворных и слуг по поводу грядущих церемоний, которые должны были быть умеренно необычными.

С раннего утра женихи отправились на охоту (кроме Лассора, который остался участвовать в переговорах), а женщины попали в окружение агашских девушек и дам в гареме царя. Естественно, перемывали косточки Штлинарат, которой в этом кругу не было, а заодно и своим мужчинам. Невесты обучали агашек женским песням старков, а те внимательно изучали их манеру поведения и одеваться, особенно носить украшения. За несколько месяцев поведение девушек резко изменилось, и агашкам теперь они казались мужеподобными. Несчастную Атароссу, на которую будущий жених произвёл несколько жалкое впечатление, отдельно наставляли в агашских обычаях насчёт брака и в правилах поведения старшей жены.

Шутрух-Шаххунда, который должен был возглавлять охоту, всё время мазал. Ему не давали покоя смешанные чувства. Вроде они одного возраста, но Атаросса внушала ему некоторый страх: казалась намного старше и опытнее. Вместе с тем в ней было что-то необыкновенно привлекательное, но совсем другое, чем одурманивающее очарование Иолиссы. А вдобавок в его груди всё сильнее гнездился страх показать себя недостойным перед этой девушкой. Отец ведь заранее предупредил, что необходимо найти с ней общий язык, причем таким тоном, что стало ясно: за развод или за убийство жены последует страшное наказание, как полагается сыну, который подвёл своего отца и не выполнил его приказов, и подданному, сорвавшему политические планы царя.

Вечером состоялся пир почти по агашским обычаям. Но на нём были и женщины. Ввели мужчин и женщин через разные двери, пировали они в разных залах, но затем в большой зале, где собрались мужчины, повесили плотный занавес, в неё вошли женщины и из-за занавеса спели несколько песен. Затем женщины ушли. Перед мужчинами стали выступать музыканты, певцы, певицы, танцовщицы и акробатки. На этих женщин и мужчин-парий ограничения не распространялись.

По агашским обычаям, женихам и невестам не давали ни капли вина. Зачатие наследника должно было быть совершено в чистоте.

На следующее утро состоялся официальный прием канрайской делегации. Посол был огорошен, когда его попросили захватить с собой Хусани как доверенного переводчика, и сообщил, что секретарь умер от болезни в Дилосаре. Войдя в зал приёмов, посол поразился тому, что рядом с троном агашского царя стоял такой же высоты трон Атара. Ашинатогл выразил удовлетворение союзом Канрая с Лиговайей и сообщил, что подписал и припечатал договор, но в связи с новыми обстоятельствами присовокупил к нему незначительное дополнение. Агашцы должны иметь право поселяться в посадах Лиговайи со всеми правами, предоставленными в Канрае гражданам Лиговайи. Соответственно, агашские купцы должны платить отныне такие же пошлины, как лиговайцы.

— Можешь передать своим властителям, что я пришлю свой отряд охранять посад во время постройки и защищать его от всех врагов, а уже затем этот отряд сможет, согласно договору, быть нанят императором правоверных, коему я желаю долгих лет и счастья, для ведения других военных действий.

Посол понимал, что в нынешней ситуации Канраю остается лишь согласиться. Он не обратил внимания, что в предложении о войсках посад был употреблен в единственном числе, а на недвусмысленно высказанное положение, что войска будут даны императору, но не Первосвященнику, ему тоже оставалось лишь благодарить и не возражать. После этого отправили гонца с согласованным договором в Канрай, а посольство пригласили остаться на празднества по случаю того, что два дружественных народа роднятся.

Днём женихи и цари посетили маленький элитный агашский театр Чонол, где представляли торжественные оперы. В честь гостей исполнили оперу о великой дружбе. Её сюжет относился к незапамятным временам, когда предки агашцев приплыли из-за моря, отвоевали себе землю у варварских племён, а с соседним царством Тлагаш (от которого пошло само имя Агаша) заключили крепкий союз, скрепленный браками царей и наследников с царевнами. Естественно, по ходу оперы невест похищали дикари, возглавляемые демоном, и царевичи их отважно отбивали. Старков удивило, что женские роли исполняли юноши. А Ашинатогл поразил всех, спев вместо артиста главную арию демона.

— В этом театре играют люди из знатнейших семейств. А в балаганах, конечно, простолюдины, — пояснил Тлирангогашт.

По дороге Ашинатогл на минуту задержался около балагана, откуда доносился мощный голос рассказчика.

— Простонародье уже сложило повесть о Тлирангогаште и Штлинарат, знаменитый сказитель Котлоджинг её рассказывает. Я не удивлюсь, если он её и сложил. Я сам иногда тайно приглашаю этого сказителя, чтобы насладиться его историями, — пояснил агашец.

Древняя и своеобразная культура Агаша произвела впечатление на старков. Да, они уже знали, что их друзья отнюдь не варвары, но такого в деспотической стране просто не ожидали. Было почти аксиомой, что культура и искусство расцветают лишь в обществе свободных граждан, а в деспотиях едва теплятся, поддерживаемые лишь единичными вспышками гения.

Штлинарат, которой в этот день пришлось быть в гареме царя в обществе невест, получила обжигающе-холодный душ взглядов и ехидных замечаний (на старкском, чтобы не провоцировать агашских женщин). Если бы слова и взгляды были из вещества, она была бы в буквальном смысле побита камнями. Спасало, что царицы усадили её рядом с собой, Окланссой и Атароссой и разговаривали преимущественно в своем кругу.

Вечером был пир по обычаям, несколько приближенным к старкским. Залу перегородили прозрачными полосами, представлявшими собой якобы занавес. Мужчины и женщины могли подходить к этому занавесу и разговаривать, видя в разрывы занавеса собеседника (да и весь другой зал). Порою пирующие пели вместе, а на танцы женщин, конечно же, любовались все.

После пира Ашинатогл велел поднести Атару отрезвляющего питья. Агашец вместе с Тлирангогаштом повели Атара и Лассора в храм Двенадцати Победителей. Такие общие храмы были редкостью. В Империи они были лишь в Линье, на имперском острове, в Валлине и в Карлиноре. Строить их можно было лишь по благословению всех Великих Монастырей.

Помолившись, высокие гости прошли в подвал храма. Раздалась необычная мелодия и перед ними начали танцевать нагие девушки. Закончив танец, они исчезли.

— Это служительницы Элир, — пояснил Ашинатогл. — Когда-то наш Агаш был другим. Но потом больше чем на век его захватили Единобожники, и вот уже больше двух веков после их изгнания мы живём в значительной степени по навязанным ими обычаям. Так что я хочу восстановить исконные агашские порядки, а вы мне в этом помогаете. После свадеб мы поедем в горный Агаш, где сопротивлялись сохранившие верность истинным царям и откуда затем пришло освобождение для всей страны. Эти люди не платят дани, подчиняются лишь царю и наследнику и составляют личную гвардию царя. У них многое сохранилось из старых обычаев.

А затем семь дней гуляли свадьбы. В первый день обвенчался царь Атар, на следующий — два наследника, на третий — остальные гости. После чего пошли общие пиры и народные гуляния.

***

Император Южной империи Кароль XIV в последнее время всё чаще страдал кошмарами. То ему снилось, что Имашанг захватил Йолур и под страхом смерти велит ему сделать обрезание и уйти в монахи. То — набег варваров и его, привязав к хвосту лошади, угоняют в неволю, мимо насилуемых дочерей и жён. То перед ним вдруг вставали три великана, называя себя Атар, Ашинатогл и Тлирангогашт, и разрывали его на куски.

Днём император частенько сидел в библиотеке, читая манускрипты и ксилографы, повествующие о великих предках. И вдруг ему пришло в голову решение. Он вызвал к себе канцлера Даналида.

— Даналид, я вижу, что порою империей правили два соправителя. Один, как и я, носил титул августа, а второй, обладая такими же правами — титул кесаря. Я предложу Атару титул императора-кесаря и власть над всем Юго-Востоком. А хану пуников, князьям Логима и Аникара я бесплатно пожалую титулы королей с условием принести вассальную присягу кесарю Атару I. Так мы разобьём Южный Союз без войны. А если почувствуешь, что Атар не примет титул из своей спеси северного императорского рода, предложи его Ашинатоглу либо Тлирангогашту. Словом, я отправляю тебя с великим имперским посольством.

Даналид поклонился императору. А дома он заперся в своей спальне в одиночку и горестно покачал головой.

«Время уже упущено. Теперь, если не смилуется Судьба, остаётся лишь ждать, кто положит конец Южной империи: неистовый фанатик Йолур, хитрый Атар либо могучие Ашитнатогл с Тлирангогаштом. Так что мне лучше будет самому заранее стать на сторону одного из последних трёх. Любой из них может спасти империю, разрушив и возродив её».

***

Йолуру и Диритичу не удалось немедленно двинуть войско в поход на Канрай. После почти бескровной и лёгкой победы, воины стали грабить лагеря имперцев и вылавливать разбежавшихся «героев». Ускользнул лишь генерал Уль-Малин с несколькими приближенными.

Тогда Йолур принялся сортировать пленников. Некоторых брали в армию. Тех, кто владел ремеслом, распределяли по городам Великих озёр. Остальных обратили в рабов до тех пор, пока они не заслужат у хозяина право отпуска на свободу. А вот знатных, которые были уверены, что их продержат в почётном плену до выкупа, Йолур приказал казнить всех до одного. Будь у него авторитет чуть поменьше, его не послушались бы. В проповеди своей он заявил:

«Северяне обращают в ничтожество выродившиеся знатные роды. Эта знать сгнила на корню. Посмотрите, какое якобы войско они привели! Из всех едва полтысячи нашлось достойных быть рядовыми в нашем воинстве. И как они блестяще командовали! Проиграть битву всего за полчаса. И как хорошо было вооружено имперское войско: мечи из плохой стали, доспехи гнилые, зато офицеры расфуфыренные. Не будь они хоть плохонькими, но правоверными, их бы в позорное рабство обратить и унылым на север продать. Но не можем мы так поступать с братьями по вере. А просто в рабство обратить — так ведь хозяева на выкуп позарятся. Вот и пришлось их с прискорбием в сердце предать честной смерти».

Так что, распустив армию и назначив новый сбор через три месяца, Йолур и Диритич продолжали подводить под знамя пророка и руку вице-императора соседние племена и княжества.

***

Подойдя к границе Зирварны, князь Клингор обнаружил семь тысяч неплохих пехотинцев и две тысячи отборных конников из армии, а также более двадцати тысяч добровольцев, жаждущих стать под его знамёна. Понимая, что нужно использовать добровольцев побыстрее, пока у них высок боевой дух, Клингор принял необычное решение: пройти в тыл чин-чин через земли шжи, тем самым отомстив за подлое поведение шжи во время отступления из Ликангса. Неделя ушла на минимальную организацию войска, и армия с шутками и песнями двинулась на северо-восток.

Словом,

Время приходит

Всё, что назрело, решать.

Месяцы эти

Многим надолго

Сменят дороги Судьбы.