Глава 6. Vox populi

Второй день работы Сената начался с некоторым запозданием. Под стенами столицы состоялся первый поединок между гражданами нового государства. Он был отголоском тайфуна.

Трой Горининг был достаточно тяжело ранен, когда его дом разрушил ураган. И хозяина, и его жену Аиссу, которая почти не пострадала, поскольку ухитрилась упасть под кровать, что её укрыло от обломков дома, спас их сосед Анс Туарас. Аисса на самом деле переволновалась значительно больше мужа, поскольку несколько часов пробыла под развалинами: у неё от страха на некоторое время отнялся язык и она даже не могла позвать на помощь. Узнав, что муж спасён, она от радости повесилась спасителю своей семьи на шею и как следует обнялась с ним. В принципе такой поступок был в порядке вещей у старков и практически не осуждался, скорее насмешку вызывало отсутствие такой благодарности со стороны женщины. По-другому относились к случившемуся потом: Аисса влюбилась в соседа и стала регулярно приходить к нему, а муж ещё пару недель лежал, и ему оставалось лишь ругаться.

Правда, жена за ним ухаживала, поскольку в обстановке «всеобщей мобилизации», вызванной тайфуном, другое её поведение было бы немедленно и жесточайшим образом осуждено. А что она почти открыто бегает к спасителю — это простительно. Если у них всё серьёзно, то после выздоровления мужа можно будет развестись и выйти замуж вновь. Если же нет, то это естественный и небольшой грех, тем более что демонстративности в поступках любовников не было. Ведь все грешны, и чувства в такие периоды времени усиливаются намного.

Когда после выздоровления муж простил жену, это было нормально и лишь к его чести. А что он вызвал на поединок любовника — тоже нормально, хотя над мужем чуть подсмеивались: слишком маленький повод для поединка насмерть. После переговоров секундантов решили всё-таки драться до первой крови, что было вполне соразмерно случаю.

У стен города на плацу было огорожена площадка для поединка. Оружие у каждого из поединщиков было своё. Трой одел стандартную старкскую броню, взял длинный меч, щит и повесил копьё на спину. Анс предпочёл лёгкую кожаную и два кривых коротких меча. Все рассматривали схватку скорее как битву за приз, которым должна была оказаться женщина. Ведь по обычаям в случае поражения муж должен был признать чувства любовников и дать почётный развод, а любовник — жениться. В случае победы мужа попытка возобновления отношений между этой парой уже подлежала категорическому осуждению как противоречащая всем моральным нормам и устоям, а неугомонные любовники — суду соседей и деклассированию (может быть, неполному).

Анс сделал ставку на быстроту и гибкость, а Трой избрал защитную тактику, положившись на ошибку противника и контратаку. Несколько минут зрители наслаждались боем, когда легковооружённый прыгал вокруг тяжёлого пехотинца, пытаясь преодолеть его оборону, а тот уверенно отражал разнообразные атаки. Наконец, когда судьи уже хотели бить в гонг, чтобы прервать первую схватку поединка, более осторожный боец оказался в выигрыше. Анс подставился и получил рану в бедро. Муж доказал свою правоту, а что ранение оказалось лёгким, заодно подтвердило: вина любовника невелика и грех его естественный, не выходящий за рамки. В общем, поединок завершился ко всеобщему удовольствию.

А раз так, то нормальным продолжением стал дружеский ужин бойцов, секундантов, судей и их приятелей. Платил, как и полагается, проигравший. Когда немножко выпили, Трой вдруг обнял Анса и сказал:

— Любовником Аиссы ты теперь даже в мыслях быть не можешь, а вот если ты действительно втюрился по уши, я разведусь. Я ведь понял, что ты дрался не совсем в полную силу, знал за собой вину. Меня, друг, не проведёшь!

— Поймал ты меня, Трой! Правда, я немного поддавался. Но нечего тебе теперь поддаваться. Аисса вон как за тебя переживала, а не за меня. Дурь в голову и нам, и женщинам может прийти всегда. Главное, вовремя от неё избавиться. Так что забудь обо всём, друг! Она уж очень перепугалась и искала защиты в моих объятиях. Мне её было и жалко, и просто так приятно утешать, а она искренне мне отвечала, так что оба остались очень довольны ночью. Тут я и перегнул палку, дал ей повод подумать, что в неё втюрился. А потом она скорее прибегала ко мне утешиться, опять почувствовать себя защищённой, и воспоминание о первой, самой острой, ночи тянуло. А мне было бы бесчестно её прогнать. Да что там говорить, разве сравнить её с моей рабыней!

Все поняли, что перспектива жениться на бывшей любовнице, особенно в связи с лагерем невест и возможностью подцепить жену там, не очень вдохновляла Анса. Конечно, любовь свободной женщины намного привлекательнее объятий наложницы или наёмницы, так что осуждать его тоже никто не собирался, тем более что вина теперь смыта.

На поединке присутствовал практически весь Сенат, как уже начали называть Совет. Поведение соперников и зрителей пока что вызывало у них лишь одобрение. Самому царю было невместно следить за выяснением отношений простых граждан. Вот если бы сражались две знатные персоны, там уж надо было бы быть лично государю, особенно в такой маленькой стране. А поскольку около поля поединка собрались почти все граждане, находившиеся в столице, именно там глашатай выкликнул шесть имён отличившихся граждан, не призванных в Совет. Пары из них не было в городе: таковыми оказались Арс Таррисань и Сунг Краторус, сотник из войск Однорукого. За ними немедленно помчались верховые гонцы с табличкой, дававшей безусловное право требовать сменных лошадей, и на следующий вечер народу были представлены шесть временных преторов, избранных Сенатом вплоть до Народного Собрания и инаугурации избранников всего народа, конечно, если державный народ утвердит предложенные законы.

В этот второй день в Сенат была допущена делегация Ссарацастра, которая принесла жалобу на нарушение мира и разбойные действия со стороны Урса. Когда её главу попросили выступить, высоченный смуглый царевич с орлиным носом, длиннющими чёрными усами и чёрными, как смоль, волосами, одетый в украшенную серебряными позументами черкеску, заявил (на ссарацастрском, поскольку Древний он знал очень плохо):

— Твоё величество царь Атар и отцы-советники! Мы только что заключили мир после краткой, но ужасной для всех сторон войны. В нашем государстве и так многие недовольны условиями этого мира, по которым мы потеряли пять царств, два города и крепость. А тут еще приходят, несмотря на мир, ваши воины во главе с эти безжалостным, ужасным и неугомонным Одноруким! Оставляют за собой развалины трёх деревень. Грабят всех и насилуют женщин. Захватывают женщин и крестьян. Убивают тех, кто приютил друга-арцханина. Я требую примерно наказать по крайней мере тех участников этого похода, кто лично убивал и уводил людей. И я требую, чтобы этот Урс лично принёс извинения и возместил ущерб. В противном случае мы считаем мир нарушенным.

— Что ты, граф Ликарин, можешь ответить на обвинения? — грозно спросил Атар, пряча внутри себя улыбку.

Он уже знал обстоятельства дела, и теперь было любопытно, как защитится Урс.

— Все знают, что первыми нарушили мир ссарацастрцы. Было совершено два набега, во время одного из которых была вырезана целая семья, изнасилованы и похищены женщины, разграблено селение. Второй завершился позорным поражением хищных арцхан, поскольку врасплох им нас и наших союзников не удалось застать. Такие действия по законам гор требуют отмщения. Я и отомстил. Я знал, что в трёх деревнях скопились арцхане и другие, кто сочувствует бандитам, не желающим признавать мир. Заразу надо было выжечь калёным железом, пока эти кровожадные налётчики не заставили тебя, Атар, и нашего лучшего друга, твоего брата Ашинатогла объявить мир нарушенным и возобновить войну. Деревни я не разрушал, лишь те дворы, где были наши враги и убийцы наших граждан и подданных, и даже не пытался захватить эти поселения, хотя мог бы легко. Ваши люди перепугались и добровольно заплатили мне выкуп, так что грабить их не пришлось. Крестьян я не уводил. Они ушли за мной по доброй воле. Джигиты по отношению к женщинам воспользовались правом победителей, так же, как делают ваши джигиты, а я лично следил, чтобы забирали с собой лишь тех женщин, которые сами хотели уйти за настоящими мужчинами, а не оставаться на позор и на убийство со стороны их трусливых и жестоких мужей, отцов и братьев.

— Я протестую! — закричал посол. — Ты называешь бандитами и налётчиками тех, кто воюет за свою свободу, пытаясь отомстить наглым захватчикам! Мы не можем мешать джигитам осуществлять свою месть. Мы не можем отказывать им в праве гостеприимства. Это противоречит законам гор!

— А я знал и буду знать, где собираются эти джигиты, которых ты называешь борцами за свободу. И раз вы признаётесь в своём бессилии их удержать, я буду беспощадно выжигать заразу сам, — непреклонно ответил Урс.

— Рассказывают, ты пообещал в следующий раз вырезать деревни целиком! Это преступно! — продолжал посол.

— Раз пообещал, выполню. Вы знаете, что я человек чести и своё слово держу, — улыбнулся Урс. — А обвинять меня рано. Я же не вырезал. Вот когда ваши упрямцы вновь напорются на мою месть, тогда и будете пытаться обвинять.

— А откуда ты знаешь, где собираются арцхане? — спросил царевич.

Урс вместо ответа демонстративно расхохотался. Посол понял, что сморозил глупость. Кипя от негодования, он вскричал:

— Значит, ты предоставляешь нам выбор. Или пойти против всех законов гор, отказавшись принимать тех, кто бежал и будет бежать из-под вашего ига, или терпеть твои безжалостные налёты! А царь и Сенат тебя покрывают!

— Зачем же так прямо, сосед? — улыбнулся Атар. — Принимайте, и мы будем принимать тех, кто добровольно бежит к нам от бесправия и угнетения. Но мы своих беженцев осаживаем на земли, далёкие от вашей границы, чтобы не видели они рядом родные горы и не хотелось им отомстить тем, кто довёл их до решения бросить отчий дом. Вот и вы расселяйте своих беженцев в самых далёких от нас царствах Ссарацастра. Пусть они вас охраняют от воинственных степняков и коварных соседей. А Грозу гор мы попросим удерживать свой гнев и не отвечать многими ударами на одну вашу вылазку. Не больше, чем тремя. Передай этот ответ царю царей. И передай ему пожелания, чтобы он приложил все усилия к укреплению мира, а нашу благодарность он почувствует сразу.

С этим ответом и соответствующим ему посланием царя и Сената посол вынужден был удалиться.

Барон Южного Ицка Лан Асретин Стальной Ёж выдвинул претензию, что у него отняли деревню. Конечно, доходы с неё, за исключением символической вассальной дани, шли непосредственному владетелю: этому уроду Крису Колорину, — но ведь как обидно! Атар обосновал:

— У тебя больше всего бандитов водится. Вот и забрали мы у тебя место, с которым его хозяин обещал в одиночку лучше управиться и куда тебе дальше всего было добираться. Если что будет, с Демона Пытки спросим. Теперь тебе легче будет справляться с оставшимися поселениями. А доходам твоим ущерба не нанесли.

Сенат поддержал царя практически единогласно. Все видели, что у новоиспечённого барона плохо получается управлять — намного хуже, чем командовать армией в бою. Асретин остался очень недоволен. Атар же наедине сказал ему, что он получил бы компенсацию за деревню, если бы не стал протестовать. Это настроение генерала не улучшило. Утешением ему осталось лишь заверение, что за первую же заслугу его вознаградят вдвойне.

Дискуссии в Сенате продолжались. Под умелым руководством Таррисаня оттачивались формулировки законов, которые необходимо было вынести на Народное Собрание. За три дня до срока собрания работы были закончены, и Урс, который снискал некоторую благосклонность Таррисаня тем, что после своего выступления почти всё время молчал, комментируя лишь поправки к предложенным им законам, обратился с просьбой:

— Равный мне Убийца Ханов! Я немного завидовал тебе и генералу Асретину, которые победили в знаменитой, я думаю, на века битве. Мне не посчастливилось добиться ничего подобного. Я просил бы тебя показать мне поле битвы и рассказать о ней, а заодно посмотрел бы на степь, где ты так великолепно воевал до битвы и после неё.

Таррисаня немного покоробило обращение «Равный мне». Но оно было совершенно корректным по всем нормам. А просьба была вообще почётной. Тринь подумал:

«Может быть, это поможет мне немного утишить вражду к Однорукому. Он, оказывается, признаёт мои заслуги. Но как повернул! Сам с малюсеньким отрядом два царства завоевал и одно из них себе отхватил! А я в итоге оказался по сравнению с ним нищим. Прирезали мне три деревушки из Кратавело, но разве это сравнится с целой Лазикой! Вдобавок, за спиной у этого мужика целое войско джигитов, которые в рот ему смотрят и за него всех готовы порвать. Теперь они союзниками станут, а затем многие из них гражданами… Тогда ещё неизвестно, у кого будет реальная сила и большинство на Собрании: у царя или у этого выскочки. Поистине, самые славные дела не самые выгодные». А вслух Таррисань ответил:

— Гроза Гор! Я буду рад принять тебя у себя в замке и рассказать тебе о битве, в которой мне посчастливилось воевать на земле своего лена под командованием нашего славного царя. Заодно я вижу, как барон Асретин на нас смотрит. Поскольку он командовал большей частью войска в том сражении, я бы пригласил его тоже погостить у меня и вспомнить добрую схватку, в которой мы бок о бок сражались со степняками.

— Я рад твоему предложению, соратник и друг! — искренне обрадовался Асретин, которому хотелось отвлечься от своей неприятности.

— Тогда мы все выедем сейчас же, чтобы сегодня попировать у меня, насколько это будет возможно, а уж завтра вечером как следует! — завершил Таррисань.

***

Три всадника с тремя слугами мчались на север. Урс ехал на мощном рыжем коне, подаренном лазанами, Таррисань на чёрном, изящном, явно очень породистом степном жеребце, захваченном в степи, Асретин на сером в яблоках степном иноходце из числа полученных в качестве выкупа за пленных. Слуги за ними трусили на кобылах. Жена Таррисаня осталась в столице. Перспектива, что её изберут трибуном женщин, очень вдохновляла честолюбивую даму. Сенат её уже рекомендовал. Сейчас она ежедневно давала открытые обеды и ужины в своем столичном доме для всех желающих граждан, заодно неявно убеждая их голосовать за себя и за своего мужа, который был выдвинут в преторы. Впрочем, кандидатами в преторы были все трое. Сенат уже принял постановление, что кандидаты не должны агитировать за себя сами. И ни один другой человек не может более двух раз выступать перед гражданами в пользу кандидата. Тем самым выборы в Лиговайе должны были сразу стать резко отличными от хирринских, где кандидаты сыпали монетами и угощениями, привлекая избирателей, вовсю выступали с предвыборными обещаниями, расхаживали по улицам, лобызаясь с плебсом, и, кроме того, за них агитировали профессиональные ораторы. Так что решение временно уехать было целесообразно ещё и по той причине, чтобы случайно не опозориться агитацией за себя.

Когда путники проехали первую деревню, Тринь нахмурился. Ведь вначале это было его владение, но затем царь обменял две самые близкие к столице на две почти вымерших приграничных, прирезав, правда, ещё три полнокровных села из Кратавело. В итоге графство Таррисаня теперь располагалось вдоль северной границы Лиговайи, прикрывая половину её. Далее кусок границы охраняли владения принца Кансира Тронарана, отделявшие графа от автономного царства Рачало. В Рачало, по согласованию с его царем, был поселён барон Лин Элитайя вместе с ещё двадцатью гражданами, взявшими на себя командование воинами царства. Так что, по сути дела, царёк был низведён на положение то ли барона, то ли графа. Но почёт ему оставался полностью. И доход от большинства селений царства тоже: дани он не платил, поскольку поделился владениями.

В графстве Таррисаня вдобавок ко всему было два проклятых места от выжженных деревень Древних. К ним никто не осмеливался приближаться.

Через пару часов едущие мерной рысью всадники вошли в пределы графства Северной границы. В первом же селе, как и полагалось по обычаям, им поднесли вина и они полчаса передохнули. А после захода солнца оказались уже у недостроенного замка графа. Наскоро приготовили небольшой пир, и гости разошлись спать.

Ночью Таррисаня буквально подбросила вверх мысль, так что спавшая рядом с ним рабыня даже перепугалась (наложница кормила грудью сына, и поэтому до полугода после родов с ней по старкским обычаям спать было нельзя): «Дурак я! Надо было дочь с собой прихватить, разведя её с ничтожным мужем! Атар наверняка заставил бы нас с Одноруким породниться, и мои потомки владели бы Лазикой. Но кто бы мог подумать обо всем этом в Империи?»

Наутро ещё до восхода солнца трое полководцев отправились на место сражения. Асретин показал, где была первая стычка, на остатки разобранной ловушки на броде и на волчьи ямы на поле битвы.

— Если бы не великолепная выучка наших войск, все эти хитрости не помогли бы. Степняки прекрасные и отважные бойцы. Гибель в ловушках их не остановила. Но вставшие между ловушками пехотные ежи стали для них сюрпризом. А внезапное появление перед ними вместо бегущей толпы железной фаланги вообще в голову не укладывалось.

— Этого было достаточно, чтобы победить. Но ведь нам было необходимо их полностью разгромить, не дать сбежать и бесконечно воевать, — заметил Однорукий. — И вы этого добились.

— Они храбры и считают себя хитрецами на войне. Но от пренебрежения к земледельцам и пехотинцам не избавились. Они не потрудились оставить заслон против заставы, и вышедший оттуда гарнизон запер путь назад. А Таррисань напал на отступающих степняков с фланга, не дав им рассеяться по нашей территории. Мы бы их всё равно выловили, но не всех, и сколько беды бы они наделали!

Таррисань рассказал, как он остановил огнём и булатом отряд хана и убил самого вождя. Урс был в восхищении. Он также посмотрел на место, в котором в битву вмешался царь, и улыбнулся.

— Наш царь — настоящий царь, — скаламбурил Урс, прекрасно поняв, что Атар не стал рисковать зря, и оценив это. — Он, когда послушал ваш план и посмотрел на ваши укрепления, отдал руководство битвой тебе, Асретин, а тебе, Таррисань, поручил перехват бегущих. На самом деле войну выиграл ты, генерал! А ты, граф, заработал заслуженную славу и добил тораканов.

Эти слова вновь покоробили Таррисаня. Победил не он! Ещё ладно было бы, если бы победа приписывалась царю: так ведь и положено, если он сам участвовал в битве. Но ему предоставили роль рубаки, богатыря, который в поединке побеждает вражеского вождя! Какой позор! Но всё это осталось внутри графа. Явно он улыбнулся и сказал:

— Ты нас всех захвалил. Мы знаем, что твои заслуги не меньше. Как ты желаешь: возвращаемся на обед домой или спросим разрешения у патруля тораканов и посмотрим место побоища пленных?

— Побоище меня не очень интересует. А побывать в степи хочется. Давай сейчас пообедаем здесь, а потом заедем в степь на пару часов конского хода, — ответил Урс.

Хозяин, конечно же, согласился. Пока на заставе готовились к обеду, он без щита и доспехов, подняв руку, двинулся к середине реки. Навстречу ему на берег выехал батыр, который сегодня возглавлял разъезд тораканов. Степняки многому научились в последней войне, и теперь всё время стерегли границу небольшими патрулями.

— Привет тебе, славный владетель! — первым поздоровался батыр, положение которого было ниже. — Я Карабай из рода Кукушек, прозванный Неуловимый Храбрец. О чём ты хотел поговорить с нами?

— Привет доблестному воину. Я вспомнил тебя, ты смело сражался в бою на курултае и сумел с честью уйти от нас. Буду рад когда-нибудь сражаться в одном строю с тобой, Неуловимый Храбрец. А сейчас мои почтенные гости Урс Ликарин Однорукий Гроза Гор и Лан Асретин Стальной Ёж хотели бы подышать воздухом ваших степей и насладиться видом бескрайних просторов.

— В паре часов езды отсюда мой курень. Я с удовольствием провожу знаменитых воинов к себе, угощу чем Бог послал и напою золотым кумысом.

Так все трое и поступили. По дороге батыр пел бесконечную песню, поскольку разговаривать с почётными гостями до угощения было неприлично.

Курень оказался небольшим. Пять юрт: семья батыра, одного из его нукеров, два других были ещё холостыми и юрта была общая, юрты слуг и рабов. По обычаю степняков, мужчины разделись до пояса в юрте, где горел жаркий очаг. Две жены батыра остались в лифах, шароварах и платках, закрывавших нижнюю часть лица. Ещё одна молодая, стройная, очень красивая черноволосая кареглазая женщина платка не надевала.

— Мои любимые и ненаглядные Гулькари и Перитан. А это вдова батыра Тугорана, доблестно павшего в боях с вами, красавица Тюнира, моя сестра.

Старки уже знали степные обычаи: если женщина или девушка не закрывает лица, значит, у неё нет мужа и суженого.

— А почему сестра вернулась к тебе?

— Братья и двоюродные братья Тугорана погибли. Его отцу она не захотела доставаться, я вернул половину нашей части калыма и получил свою любимую сестру. Детей у неё ещё не было, и удержать её в семье они не имели права.

Видно было, что батыр не прочь выдать сестру замуж за одного из нойонов старков.

Мужчины переглянулись и подарили жёнам и сестре по украшению. Таррисань подарил ожерелье старшей жене. Та засмущалась, но надела его. Урс — браслет младшей. Асретин — кольцо с чароитом Тюнире. Та зарделась.

— Богатый подарок! Теперь, если захочешь её взять себе, он будет засчитан как первоклассный калым, — полушутя-полусерьёзно заговорил батыр. — Но я сестру без её воли не отдам. Сестра! Ты забыла, что надо поблагодарить гостя?

Раскрасневшаяся сестра поцеловала смутившегося Асретина. Затем мужчины пили кумыс и разговаривали о мужских делах: конях, оружии, битвах.

— Ты ведь, оказывается, и в гибельной битве участвовал, но в плену не был. Как тебе удалось спастись? — спросил Таррисань.

— Я, когда понял, что гибель надвигается, через стену огня и через лес прорвался к реке и бросил коня прямо с обрыва в воду. Он напоролся на корягу. Я потерял верного друга, но сам ушёл на другой берег. А там поймал бесхозного коня и вернулся домой.

— Ты отважный воин и у тебя ясная голова! Из тебя может прекрасный полководец получиться, — похвалил Асретин.

— А твоё полководческое искусство, Хитрая Башка, вся степь уже знает. И на тебе много шрамов от ран, значит, пока ты не стал нойоном и темником, ты был доблестным батыром. Мы же видели, что в битвах ты в огонь зря не лезешь, ведёшь себя так, как подобает командующему. Степь тебя почитает. В следующей войне я хотел бы сражаться под твоим бунчуком.

А про себя батыр подумал: «Буду доблестно сражаться и учиться у них! А затем обучу своих нукеров и батыров. И в новой войне поведу свой народ отомстить за кровь и унижения».

— А ты хитрец, батыр! Когда ночью во время битвы на курултае ты помчался на меня с окровавленной саблей и сам в крови, я думал, что в неистовстве от раны ты решил дорого продать свою жизнь. Ты сделал вид, что атакуешь, а вместо этого уклонился в сторону, отбил мой удар и проскочил в степь. Никого мы не догоняли, и ты спасся. Но как ты оказался на коне, когда все остальные путались с коновязями и пытались обороняться пешими? — спросил Таррисань.

— Я сразу натянул штаны и сапоги, схватил саблю и щит и больше ничего. Подскочил к первому попавшемуся коню, не стал искать своего, перерубил узду и поскакал на ваших людей. Хорошему всаднику стремян достаточно, чтобы конем править. Двух успел зарубить, и тебя увидел. Тут уж стало ясно, что пора бежать.

— Ты чуть ошибся. Зарубил ты одного, второго ранил. Но ты действительно доблестный и умный боец, краса своего народа и своего рода. Я рад пить твой кумыс и быть твоим почётным гостем, — продолжил Убийца Ханов.

— Насчёт доблести и ума с тобой трудно сравниться, Убийца Ханов. Ты — легенда всей Степи. Все хотели бы посмотреть, как ты владеешь оружием. А если ты собираешься в набег, ты столь мудро выбираешь цели и так скрытно подбираешься к врагу, что редко кто из наших героев с тобой сравнится. А тогда ночью я жалел об одном: не успел захватить лук и стрелы. Ты так хорошо был виден на фоне горящих юрт, что я попытался бы застрелить тебя, отскакав подальше. Конечно, броня на тебе первоклассная была, и мне, скорее всего, не повезло бы. Но хоть отвлёк бы тебя от битвы.

«И этот меня считает рубакой, а не полководцем! Я в его глазах батыр, получивший за доблесть и подвиги титул нойона и владение!» — про себя подумал граф Северной Границы. — «И в нашу армию ты ясно зачем хочешь: научиться военному искусству и затем восстать. Но пока что ты действительно будешь вести себя как друг».

— А о твоих подвигах, Однорукий, у нас тоже легенды ходят. Я должен отдарить тебя. У меня в табуне прекрасный молодой конь ходит. Твой горский конь недостоин славного нойона и правителя целого царства. И всех вас приглашаю неделю быть нашими гостями. Прикочуют завтра сюда мои родичи, привезут красивых рабынь и девушек на выданье.

— Очень польщены и благодарны! — сказал Таррисань. — Но наши царь и народ послезавтра ждут нас на великое Народное Собрание. Я тебя тоже приглашаю в любой момент быть моим почётным гостем.

— Таррисань правду говорит, — с сожалением сказал Стальной Ёж, глядя на Тюниру, а не на хозяина. — Но я тоже приглашаю тебя к себе вместе с твоими женщинами. А сам твёрдо надеюсь после Собрания воспользоваться твоим гостеприимством.

Батыр расцвёл, глядя, как зарделись щёки сестры.

— Конечно, Великий курултай это как великая битва: не прийти — опозориться навек. Жду вас затем в любое время. Я с радостью посмотрю ваши владения и буду вашим гостем.

— Вот тебе, доблестный батыр, мой знак как хранителя Северной границы. С этим пропуском ты можешь проехать всё наше царство, если захочешь, — передал дощечку с письменами и со своей печатью Таррисань.

— Обязательно посмотрю! Но сейчас я после вашего курултая и своего дежурства буду ждать дорогого гостя темника Асретина. А теперь мои жены и сестра спляшут перед вами.

Женщины сплясали танец с бубном, а затем поднесли гостям ещё кумыса и мяса. Мужчины ещё немного поговорили, обсуждая слухи о замятне среди Единобожников и о сварах среди степных народов.

Затем Тюнира взяла саз и запела импровизацию по поводу гостей:

Три воина славных, правителя главных,

С сурового Севера смелых вождей

Курень наш почтили, наш пир разделили,

Мы рады приветствовать честных гостей.

Лишь красят седины бойца-властелина.

Холодный взор зорких и строгих очей.

Не сдастся он страсти, лишь вымолвит властно:

«Преградой не станут соблазны людей».

Другой молчаливый и самый счастливый,

Сложением крепче своих крепостей.

Глядел в лицо смерти не раз, но поверьте:

Глубокою раной сразил не злодей.

Красой неземною и вечной весною

Пленён навсегда этот войн чародей.

Теперь уж до смерти, мне в этом поверьте

Не сможет другая душой завладеть.

А третий печальный герой чужедальний

Пылает огнём своих скрытых страстей.

Прославлен делами, покрыт ран рубцами —

Любовью великой теперь овладей.

Асретин действительно чувствовал, что в сердце его извергается вулкан, а разум отказывается сдерживать страсти. Он попытался отвести глаза от Тюниры, подумав: «Вернёмся на заставу, попрошу у Таррисаня двух самых страстных рабынь». Но не смог удержаться долго. Хозяин искоса наблюдал за разворачивающейся пьесой без слов и мысленно поглаживал усы от удовольствия.

— А теперь наш степной танец, который танцуют лишь для самых дорогих гостей, — сказал батыр, и женщины исчезли за занавеской.

Таррисань заметил, что хозяин очень внимательно и повелительно глянул на сестру, та засмущалась и слегка кивнула. Граф незаметно посмотрел на Асретина и остался очень недоволен: тот явно очарован прелестью Тюниры и глаза его стали слишком уж мечтательными… Надо было бы предупредить как-то простака-генерала о степных обычаях, но никакой возможности сделать это нет. А теперь и времени уже нет…

Из-за занавески вышли три женщины в бусах. Жены были без лифов, а сестра нагая. Батыр заиграл, слуги, которые были снаружи юрты, подхватили мелодию, и женщины стали плясать танец типа танца живота. Да, очаровывать степнячки умели великолепно… Асретин таял на глазах, двое других гостей нащупывали в поясных мешочках очередные подарки. А батыр поглаживал свою рыжую бородёнку и незаметно улыбался.

Танец закончился. Асретин достал из кошелька серьги с бриллиантами, но тут Тюнира как-то отчаянно, но вместе с тем нерешительно, подошла к нему и поцеловала его, сказав: «Я отдаю себя тебе всю и на всю жизнь». Ошеломлённый генерал ответил на поцелуй и сжал её в объятиях. А Тюнира радостно улыбнулась и вновь его поцеловала, прижавшись к нему всем телом. И вдруг она выскользнула, как змея, и убежала за занавеску.

Таррисань понял, что его боевой товарищ и почти что друг попался. Этот ритуал у степняков был сродни старкскому ритуалу священного брака, когда невинная девушка могла на свой страх и риск предложить себя юноше для нерасторжимого и в высшей степени почетного брака. Но юноша мог отказать, и тогда девушка превращалась в низкую шлюху, а юноша подлежал трёхлетнему строгому покаянию. Таррисань слышал от степняков легендарные истории о женском вызове. В отличие от старков, его могла бросить не только невинная девушка, но и любая красивая свободная женщина безупречной репутации. У мужчины было два способа отказать. Один из них, аналогичный старкскому, почти никогда не употреблялся, поскольку приводил к мести всему роду избранника, более тяжёлой, чем кровная. Второй был почётным. Надо было успеть до поцелуя вручить женщине подарок и сказать ритуальную фразу: «Красота твоя заставляет моё сердце вырваться из клетки ребер, но долг и честь удерживают его там». Более того, после этого считалось почти необходимым провести пару ночей с женщиной, чтобы доказать, что она действительно поражает своей красотой и лишь другие обязательства мешают браку. Такой исход не позорил никого из участников ритуала и их родичей, но калым за женщину резко снижался. В отличие от старков, заключённый по такому обряду брак не был нерасторжим, но считался одним из почётнейших и крепчайших.

Так что теперь считалось, что Асретин принял предложение брака и, более того, уже побывал в теле невесты. После этого эпизода ошеломлённые гости распрощались, а хозяин отправился провожать их до границы и возвращаться к своему разъезду. Таррисаня хозяин отдарил невзрачным камешком, который в руке казался странно тёплым.

— Мой дед, великий батыр и нойон Улучин передал его моему отцу, а он перед смертью мне и завещал эту древнюю драгоценность подарить великому воину. Она помогает одному человеку в роду, так что мы больше не могли ею пользоваться. Если второй попытается использовать силу камня, то род захиреет и вымрет. Камень нужно держать в левой руке, когда она не занята, когда ты не болен и не спишь и когда рядом нет женщин и детей. Брать его туда, где спят, нельзя. Нужно оставлять под открытым небом, но, конечно, можно в чём-либо тонком, пропускающем воздух, свет и дождь. Я шёлковую сумку с камнем на каждой новой стоянке вешал на верхушку шеста главной коновязи. Если камень попытается взять обычный человек, не герой, он не сможет иметь дела с женщинами либо будет зачинать выродков. А потомство героя станет лишь крепче. Продавать камень нельзя. Если кто-то его украдёт, вор поплатится. А если захватит в честном бою, сила камня удвоится.

Графу осталось лишь поблагодарить за необычный подарок и подивиться в душе, — будет ли он на пользу?

К заходу солнца добрались путники до заставы, где их давно уже ожидал пир. Выйдя вместе с Асретином «полюбоваться лунами», Таррисань сделал ему выговор:

— Влип ты, барон! Ведь по всем обычаям степняков ты принял предложение жениться. Пойти на попятную теперь будет позором не только для тебя, но и для всего твоего рода и для нашего народа, что степняки считают единым племенем.

— Не влип я! — обиделся Лан. — Ты, граф, разве не видел, как я на неё смотрел? Так что это я её выбрал, и жениться мне будет лишь счастьем!

— О счастье можно говорить, когда семь лет с женой проживёшь, — иронически ответил поговоркой Убийца Ханов. — Ты что, разве невинный юноша? До сих пор не понял, как женщины нас заставляют поверить, что мы их сами выбрали. Красавица-то она красавица, и, кажется, ты ей действительно очень нравишься. Но ведь в браке, особенно у знати, это не главное. Вроде бы вторую жену тебе ещё можно будет брать, это не совсем наш священный брак. Вот и поучу тебя немного правилам. Прежде всего, нужно спросить мнения сюзерена. Далее, необходимо сообразоваться с тем, что брак даст для всего твоего владения, а не только для тебя. Жена должна быть равна тебе по достоинству, а ещё лучше, если немного повыше. Род её не должен вырождаться, но здесь такой опасности нет. Она должна быть твоей помощницей не только в управлении хозяйством, но и в политических делах, поддерживать твой престиж в свете. Вот и подумай, равный ли брак, очень ли будет доволен наш царь, и какую пользу он принесёт твоему лену? А для горячих объятий гетеры и художницы есть.

— Не учи меня, друг! — проворчал Асретин, только сейчас осознавший, что он действительно попался и обратного пути нет. — Я доволен тем, что женюсь на Тюнире, да и брат её — наш искренний друг.

— До тех пор, пока ему не покажется, что тораканы восстановили свои силы, обучились у нас всему, что необходимо, и момент для войны удобный. Вот тогда он и ударит нам в спину… — уточнил граф.

Про себя граф подумал: «Готов поспорить на тысячу золотых, что Карабай теперь будет всячески укреплять личную дружбу с этим наивным генералом. Он побратается с ним, а может, ещё и своих друзей привлечет к побратимству. Он придёт вместе со своими лучшими людьми служить под знаменем Асретина. Он будет действительно храбро драться и окажется верным союзником в ближайшей войне. Он будет при каждом удобном случае приглашать побратима к себе, очаровывать его степными обычаями, честью и доблестью степняков, красотой их женщин. И в тот момент, когда мы вновь столкнемся с тораканами, меч Асретина будет неохотно выходить из ножен. А его жена будет напоминать о родичах и верных друзьях, что стоят в другом военном строю. Словом, батыр — незаурядная личность. Вождём восстания станет. Или даже ханом его сделают. Надо будет внимательно следить за Карабаем и посильнее сдружиться с этим простодушным Ланом, чтобы его совсем не опутали».

А в степи брат успокаивал плачущую сестру.

— Я не знаю… Мне страшно уезжать из степей. Мне стыдно, что я так легкомысленно повела себя с гостем. Он поглядел в мои глаза, и меня как будто всю жаркой волной охватило. Я обо всем забыла. И о… — сестра мысленно схватила себя за язык: чуть не проговорилась о любовнике-нукере.

— Ты думаешь, я слепой и не видел, что ты Кяризиня впустила в себя? Но разве он достойная пара тебе? Разве это была любовь? Просто лёгкое увлечение от тоски, чтобы смыть горечь утрат. Так что всё правильно: ты увидела достойного твоей любви, с кем ты, моя дорогая сестра, можешь быть счастлива. А вела ты себя прекрасно.

Но тут сестре пришла на ум ещё одна мысль: «Если Кяризинь вызовет Асретина на честный бой, Асретин убьёт его. А если нукер убьёт соперника из-за угла, то опозорится. Но ведь кто-то из них всё равно умрёт! Как плохо!» И она прошептала брату:

— Кяризинь будет мстить!

— Его завтра здесь не будет вообще.

— Да ты что, брат! — ужаснулась сестра.

— Цветок семьи нашей, не то, о чём ты подумала. Я его отошлю служить великому воину Однорукому, и ему будет сейчас не до мести. А затем всё забудется, и у него тоже.

— Ты мудрый, брат. Ты мог бы править не только нашим куренём.

— Молчи, сестричка! Такие вещи не говорят вслух. А если когда-нибудь твой муж станет стыдиться, что ему пеняют на худородность жены, можешь в шутку сказать ему, что однажды утром он может проснуться в объятиях сестры хана, — и брат улыбнулся.

Если бы Карабай был натренирован в многоуровневом мышлении, как Высокородные из Империи, он бы рассудил про себя: «Да, задатки властителя во мне есть. Очень люблю сестру. Но, пытаясь сделать её счастливой, ни на мгновение не забываю об интересах рода и племени и о далёких расчётах». А так он лишь подумал: «Ближе к свадьбе надо будет с ней серьёзно поговорить, как вести себя с мужем».

На следующее утро нукер прискакал к заставе. На поводу он вёл прекрасного коня.

— Однорукий, наш батыр шлёт тебе аргамака. Имя его Бунчук. А меня, потому что ты говорил ему о желании иметь под своим знаменем нашего бойца, он послал служить тебе.

— А сам ты хочешь мне служить, воин? Как твое имя?

— Кяризинь, великий герой. Я от радости места себе не находил, когда представил себя идущим в набег под твоим стягом или стоящим в строю вблизи такого знаменитого воина.

Урс задумался. О таком желании он даже не заикался. Но для гостеприимного хозяина, видимо, важно было побыстрее, подальше, с почётом и на длительный срок отправить нукера. Придётся отплатить услугой за подарок.

— Приноси мне присягу на три года. Если будешь ранен или отличишься в бою, я тебе разрешу уйти раньше. А если понравится у меня, сможешь потом принести присягу союзника за себя и своих потомков. И сразу после присяги и завтрака вместе с моим слугой Тусконом двинешься в Аякар. Мне нужно передать Кану Тордоорсу важное послание, и невместно такое отправлять со слугой.

Урс быстренько набросал Высоким письмом на дощечке несколько фраз, зная, что ни слуга, ни нукер знаки эти прочитать не смогут. Даже если нукер знает письмо Древнего языка, понять фразы на старкском без алфавита, которым пишутся служебные слова и аффиксы, невозможно. Это были в основном рутинные распоряжения и несколько позабытых при отъезде мелочей, потому что на самом деле ничего серьёзного не случилось.

По дороге в Дилосар Асретин, всё время вспоминавший степнячку, одновременно чесавший затылок в раздумии, как это он так попался, и спину в ожидании хорошей бани от царя, заговорил с Урсом.

— Властитель Лазики, как ты командуешь своими джигитами? Они ведь самой простой воинской дисциплины признавать не желают. Я уже замучился с ними. А они на меня волками смотрят.

— Лан, это народ другой. Если они тебя уважают, они будут доблестно драться за тебя. А если ещё и любят, всем глотку порвут и с песнями на смерть лютую пойдут. А вот если ты им противен, жди от них подвоха. Так что лучше отошли своих джигитов по домам.

— Так что же, не учить их военному делу?

Урс задумался. Для него было естественно обучать джигитов по-другому, чем граждан. Но здесь ему помогал старый опыт есаула разбойников. В принципе джигиты на разбойников были похожи.

— Собирай их понемногу и ненадолго. Строевой подготовкой почти не занимайся. Давай им трудные и интересные задания, выслушивай их замечания и не всегда обрывай. Хвали, что упражняются сами, и своди их в учебных боях с теми, кто сильнее. Так ты получишь прекрасные вспомогательные войска. А граждане останутся несокрушимым спинным хребтом армии.

— Как это так: воины, которые строя держать не могут и приказы обсуждают? Не пойму я тебя, граф.

Урс посчитал, что дальнейший разговор бесполезен, и перевёл его на достоинства разных вин. Сначала хотел на женщин, но блестящие глаза Асретина показали, что это было бы ошибкой.

***

И вот наконец настал день великого Народного Собрания, позднее названного Трёхдневным. Обычно народные собрания у старков заканчивались за один день. Но сейчас надо было решить сразу много важнейших вопросов: принять самые главные законы, выбрать преторов и трибунов, а заодно заслушать тех из народа, кто будет говорить за тысячу человек.

Форум был вымощен полностью. Четыре каменных черты из белого камня проходили вдоль площади. Две боковые ограничивали место, где должны были собираться граждане, и оставляли свободными две полосы, куда они должны были сдвигаться при голосовании. Две средние, наоборот, ограничивали полосу, которая должна была при голосовании оставаться свободной, когда граждане расходятся в две стороны. Левая сторона — сторона сердца — была помечена знаками «Да», правая — сторона ума — знаками «Нет». Спереди площади была жёлтая черта: место для отцов-сенаторов. Сзади — ещё одна белая черта, за которой могли находиться неграждане и куда отходили те, кто не мог составить определённого мнения при голосовании.

На главном возвышении, называемом трибуналом, находились кресла царя и преторов. По бокам могли быть поставлены ещё дополнительные для почетнейших гостей. Внизу на курии были заранее поставлены семь стульев для трибунов. Один из стульев был украшен и стоял чуть поодаль.

Народ разбирал ксилографы с проектами законов. Каждый закон должен был быть произнесён его автором, и бумаги служили в принципе лишь подспорьем для памяти граждан.

Более семи тысяч граждан собралось в этот день на площади Дилосара. В ожидании появления царя и Сената все здоровались, обменивались новостями. Площадь гудела.

Бакалавр Сур Хирристрин, просмотрев листки, начал в чём-то горячо убеждать знакомых, а затем и просто соседей. Но все от него отмахивались.

Вышли царь с царицей, принцы, сенаторы. Впереди шли шесть временных преторов в лавровых венках, олицетворяющие высшую власть народа. Царь занял своё место. По традициям Империи, царица должна была поприветствовать народ и уйти. Но она осталась стоять за креслом царя. Шесть преторов затем тоже уселись на свои кресла. Сенаторы встали на отведённой им возвышенной части форума: курии. Преторы бросили жребий, кто будет вести собрание. Эта почётная обязанность досталась самому молодому из временных преторов, сыну и наследнику графа Арсу Таррисаню. «Хоть маленькая компенсация, что от невесты оторвали!» — иронически подумал Арс. Но к обязанностям он отнёсся очень серьёзно.

— Державный народ, отцы-сенаторы и царь! Сегодня у нас важнейшее народное собрание. Мы должны по-деловому обсудить, а затем принять либо отвергнуть предложенные и обсуждённые Сенатом основные законы, избрать высших магистратов и обсудить другие назревшие вопросы, которые решит поднять как минимум тысяча граждан, назначив оратора из своего числа. На Собрании Сенат решил установить общий порядок: речь длится одни песочные часы, один человек не может дважды выступать на одном собрании, за исключением того случая, когда он вносит несколько одобренных Сенатом законов. Тогда он должен лично произнести каждый закон и пояснить его для державного народа. Уже выступавший имеет право ответить на вопрос, но кратко. Любые сто граждан могут назначить оратора и внести поправку в закон. Если автор считает, что поправка искажает смысл закона и практически означает его отклонение, он имеет право отвести её, обосновав свое решение. Отклоняйте открыто, а не коварными сутяжническими методами стряпчих и чиновников. Итак, я передаю слово автору закона, который Сенат поставил на обсуждение первым: Грозе Гор Урсу Ликарину.

Урс вышел из рядов Сената на трибунал и мощным голосом произнёс первый закон, кратко его пояснив:

«Дела наших людей за прошедшие месяцы показали, что они твёрдо следуют пути чести и справедливости, стараясь поступать по совести. Эти три вещи и заложены как основа нашей вайи, нашего государства».

— Есть поправка! — раздалось из рядов граждан.

Хирристрину всё-таки удалось набрать сто человек, но оратором назначили не его, так как у учёного голос был пискливый и слабый.

— Я, Кон Атаронс, от имени ста двенадцати граждан вношу поправку к закону Урса Ликарина.

— Ты, гражданин, должен вносить поправку от своего имени. Если же ты внутренне не совсем согласен с нею, на первый раз мы разрешим выдвинувшим тебя гражданам назначить другого оратора, а в дальнейшем будем просто лишать слова.

— Хорошо. Поправка Кона Атаронса, поддержанная ещё сто одиннадцатью гражданами. Внести в число основных понятий «гуманность».

Тут из рядов Сената вышел Чир Стригонсор, сенатор, глава гильдии купцов, бывший управляющий имениями принца Атара в Империи.

— Претор и Державный Народ! Я прошу в некоторое нарушение нашего порядка позволить прокомментировать эту поправку мне, который вносил её в Сенате. Я был убеждён аргументами Однорукого, что честь и справедливость порою безжалостны, а совесть умеряет эту безжалостность. Так что эта поправка разрушает сам смысл закона.

— Я тоже убеждён и снимаю поправку, — произнёс оратор.

Закон был немедленно поставлен на голосование. Все граждане отошли за линию «Да», лишь Хирристрин — в противоположную сторону. Тут попросил слова царь.

— Гражданин, который решил один проголосовать против всего народа, заслуживает, чтобы его мотивы были выслушаны. Я задаю Хирристрину вопрос: «Почему ты, гражданин, решил голосовать против?»

Хирристрин поднялся на трибунал и срывающимся, неубедительным голосом произнёс:

— Этот закон годится лишь для шайки мафиози, а не для цивилизованного государства. Вся цивилизация стоит на главенстве законов, а не на прихоти граждан. Приняв этот закон, мы с необходимостью приходим к системе, просматривающейся в остальных законах. Нет судей. Суд практически сводится к линчеванию. Громадные права магистратов. Да что там, каждый гражданин имеет право решать и приводить свой единоличный приговор в исполнение, лишь бы потом объяснил свои действия и его объяснения были приняты. Что же произойдёт, когда такие неумеренные права граждан столкнутся со столь же неумеренными прерогативами магистратов? В какое беззаконие мы катимся?

Царь, выслушав Хирристрина, внёс уточнение к регламенту.

— Прошу народ назначить глашатая, который повторял бы мощным голосом речи гражданина, призванного отвечать либо обосновывать свою позицию перед народом. Ведь аргументы учёного заслуживают рассмотрения, а не тупого игнорирования по причине слабого голоса. Вот оратор несёт полную ответственность и за свой голос тоже.

Народ одобрил это и вытолкнул на трибунал глашатая. Тот повторил речь Хирристрина.

— Можно ответить мне, как автору закона? — произнёс Урс Ликарин.

— Это твоё право, — подтвердил претор.

— Державный народ! Сюда отправились, может, и не самые лучшие, но самые пассионарные из Старквайи. А другие, кто попал в эту же компанию, зарядились их энергией. Затем нас дополнительно зарядили и сплотили четыре войны и стихийное бедствие. В Империи народ жаждет прежде всего покоя. Люди в большинстве своём с удовольствием предоставляют другим решать за них, лишь бы самому не делать выбор и не брать на себя ответственность. А у нас каждый несёт на себе полное бремя ответственности гражданина и, соответственно, должен иметь все права для его осуществления. Каждый готов в случае необходимости решать сам и вместе с другими равными ему гражданами, открыто принимая на себя все последствия выбора. Зачем же здесь стражники? Зачем здесь судьи? Вот назначенных председательствовать в суде и соблюдать порядок нужно было выбрать, и мы выберем. Граждане моментально остановят магистрата, решившего злоупотребить своими прерогативами. Другое дело, что через три-четыре поколения заряд пассионарности начнёт убывать, если мы не будем поддерживать его столь же суровыми мерами, как Высокородные или гетеры в Империи. Поэтому я вношу поправку к собственному закону: через сто лет обязательно вернуться к его рассмотрению.

Народ расхохотался и проголосовал за поправку. Атар и Таррисань призадумались: теория пассионарности считалась тем знанием, которое сообщалось лишь Высокородным и Великим Мастерам. А мужик откуда-то узнал и правильно использовал теорию.

Другие законы также прошли гладко. В основном против был один Хирристрин. Но по поводу закона о Сенате против были несколько других граждан. А Хирристрин, наоборот, был за. Некоторую дискуссию вызвал лишь закон о менталистах. Более тысячи граждан выдвинули оратора.

— Державный народ! Отцы-сенаторы! Царь! Мы против, чтобы эти духовные спруты по каждому поводу лезли нам в головы и читали наши мысли. Вот если народ, который контролирует действия суда, постановит, что менталист необходим, тогда всё нормально. Даже если у гражданина прочтут что-то нежелательное для него, он это заслужил. Итак, поправка: «По решению трёх четвертей присутствующих на суде граждан разрешается использование менталиста».

Здесь выступил царь Атар, автор закона.

— Я считаю, что эта поправка искажает смысл закона и отвожу её. Граждане попали под власть полузнания и искаженных представлений. Менталисту очень трудно прочитать ваши мысли, даже если вы думаете столь примитивно, что всё проговаривается внутри вас словами. Нужно приспосабливаться к человеку как минимум неделю, днём и ночью находясь рядом с ним и напрягая все духовные силы. Такое иногда приходится делать при допросе упорных преступников, но на суде, конечно же, времени на это нет. Если вы на столь варварском уровне, что шевелите губами при думах, не умея даже произносить слова иначе, как языком, тут не только менталист, а любой, обладающий умением читать по губам, всё узнает. Но если вы мыслите как люди, вперемежку словами, образами и абстрактными структурами, то никакой опасности чтения мыслей вообще нет. Даже если вы, как художники, мыслите лишь образами, достаточно лишь закрыть глаза, чтобы самый сильный монах не смог увидеть их. Так что не поддавайтесь глупым страхам.

После такого объяснения закон также прошёл почти единогласно. Несколько самых твердолобых граждан отошли на «Нет», зато Хирристрин гордо прошествовал на «Да».

Закон о трибунах был дважды встречен хохотом, первый раз, когда заговорили о трибуне воров, а второй: когда была оглашена поправка царя о трибуне женщин. Но первая поправка возражений и недоумения не вызывала: как ни странно, все её восприняли положительно, даже Хирристрин, пробурчавший: «Всё логично. Государство воров и мафии». Кто-то из соседей, толкнув его, ответил: «Государство воров и мафии — это прогнившая империя. А здесь государство, использующее даже воров и мафию на благо народа». А вот вторая вызвала недоуменный ропот. И царь решился на ещё одно нарушение обычаев.

— На самом деле поправку сформулировала царица Арлисса. Я, если претор и народ не возражают, попрошу её выступить и аргументировать.

Претор и народ в ожидании необычного выступления дружно согласились. И впервые в истории старкских государств женщина вышла на трибунал как автор законопроекта, а не как отвечающая на вопрос или как заместительница властителя. Даже знаменитое выступление Толтиссы перед народным собранием Линьи с юридической точки зрения было речью заместительницы отсутствующего монарха.

«Державный народ! Отцы-сенаторы! Мой муж и властелин! Я благодарна вам за разрешение выступить в поддержку предложения о трибуне женщин. Как уже не раз говорилось на собрании, мы не во внутренних областях Империи, хотя остаёмся её частью. И положение женщин здесь принципиально другое».

«Во время войн мы, женщины, поднимали хозяйство, руководили стройками и владениями. Да, такое принято и в Империи. Но там это происходит редко, и рядом всегда есть родственники, друзья, опекуны. А здесь нужно решать самим. Решать и нести ответственность за свои решения — главный признак гражданина. А уже второй: стоять в военном строю».

«Правильно, что даже здесь женщины не стали в военный строй. У них другое предназначение, чем у мужчин, и смешивать эти два предназначения — извращение. Поэтому закономерно, что по-прежнему в Народном Собрании, Сенате и магистратами будут мужчины, как несущие полное бремя гражданина. Но возрастающие обязанности требуют и возрастающих прав. Мы готовы, мужчины, защищать вашу спину в жизни и вашу уверенность в себе и своей семье на войне. Мы, женщины, надеюсь, показали себя достойными вас, героев. Ваши возгласы и аплодисменты показывают, что это действительно так. Поэтому дайте нам возможность не только прибегать к вашей защите, но и самим защищать себя, поскольку не всегда мужчина способен правильно понять женщину. Но прерогативы трибуна не ограничиваются заступничеством лишь за тех, кто находится в его краю. Он имеет право ходатайствовать за любого гражданина и негражданина. А женщины более склонны в обычной ситуации к гуманности, и мы будем защищать и мужчин тоже. Более того, порою мужчины по слабости своей могут попустить тогда, когда нужно решить со всей строгостью. Здесь трибун женщин не имеет права ходатайствовать, но она может использовать право ораторства и интеррогации, чтобы попытаться показать, что ваша снисходительность преступна. Так что решайте, граждане».

И собрание проголосовало за. Конечно же, несколько сотен самых твердолобых были против. Но Хирристрин и на сей раз был «за».

А затем твердолобые собрались отдельно, привлекли ещё граждан и выдвинули оратора.

— Большинство из нас были против или сомневались в предложении царицы Арлиссы. Но теперь, когда оно всё-таки прошло, мы сомневаемся в другом. Первым трибуном женщин должна быть матрона полностью безупречная и мудрая. Графиня Таррисань безупречным поведением, как мы знаем, в Империи не отличалась. У нас есть чистая, умная и в других отношениях совершенная полноправная гражданка: наша царица. Поскольку она не имеет никаких особых прав и ограничений, как гетеры или художницы, она может быть трибуном. Мы выдвигаем её.

На этом первый день собрания закончился. Так как до выборов руки не дошли, народ постановил собраться и назавтра тоже, а пока что разошёлся пировать.

***

В день, когда в Лиговайе состоялось Народное Собрание, в Кунатал из Ломканрая пришли войска от Императора Правоверных. Эш-шаркун прислал, как и обещал, половину своего войска, тщательно отобрав самых негодных воинов и военачальников. Но теперь войско Первосвященника, наконец-то, было сформировано и на следующее утро выступало в поход против «Лжепророка».

Уч-Чаниль Агаши шел в строю как рядовой воин. Всё происходящее навевало дурные предчувствия. Армия Правоверных была по качеству, обучению, снабжению и вооружению намного хуже агашской, не говоря уже о старкской. С воинами занимались очень мало. Командиры в основном думали о том, как бы выманить денежки у воинов либо при их помощи у кого-то другого. Беглец предвидел, что ему придётся бежать в третий раз, если, конечно же, он выживет в предстоящей битве. Но до сих пор все его бегства приводили лишь к потерям и к понижению статуса. А пока дешёвые кожаные сапоги бывшего аристократа и элитного гвардейца, а затем несостоявшегося джигита, взметали пыль большой караванной тропы к Великим озёрам.

Митич под предлогом, что необходимо подтвердить права на королевский титул у императора, отправился в Ломканрай. С него взяли обещание: если император разрешит, королевич со своими друзьями догонит армию и примет командование над своей тысячей, в которую «повезло попасть» Уч-Чанилю. На самом деле Митич был уверен, что армия Первосвященника потерпит позорное поражение. Он знал способности своего отца и выучку воинов Киски. А теперь силы увеличились, и лжепророк воинов вдохновляет. Вот если Йолур займет Кунатал, он подтвердит претензии на дар настоящего пророка. Но даже тогда останется сомнение: а не кара ли это Божья за очевидные грехи столицы и иерархов нашей веры?

Первая же встреча с императором подтвердила, что эш-Шаркун тоже уверен в поражении войска Первосвященника и, более того, как-то слишком шутя говорит о возможности падения Кунатала. Естественно, что он не разрешил Митичу возвращаться к войску и оставил его в своей свите.

— Ты мне ещё понадобишься как военачальник. Пока что я дам тебе тысячу воинов («Опять!» — подумал Митич) и ты будешь их обучать как следует («Ну это ещё куда ни шло!» — мысленно прокомментировал королевич). Лично проверяй их еду и оружие. Если обнаружишь негодные продукты или амуницию, строго спроси с тех, кто их закупал, а я конфискую всё имущество казнённого.

Такие условия королевича устроили. Император желал получить отборную тысячу. А с этим отрядом можно будет большие дела делать. Вон в истории сколько примеров было, когда правитель, потерявший царство, но сохранивший отборных бойцов, захватывал другое, намного более богатое.

***

Слуга Урса Тускон был легкомысленным и болтливым парнем, большим любителем выпить и поволочиться за доступными женщинами. Глядя на него, Кяризинь понимал, почему ему Однорукий ничего серьёзного никогда не поручит. Подвыпив в первой же таверне, где путники остановились на ночь, Тускон начал болтать:

— Господин и граф смеялись над Асретином, что его соблазнила красавица-степнячка. То ли сестра, то ли дочь того батыра, у которого они были в гостях. И теперь Асретин спешит на ней пожениться. Рассказывают, что царь наш его будет долго и крепко ругать за такой брак. Так что генерал ещё может передумать, но как он тогда опозорится! Дурак он, этот вояка! Около Арканга столько невест ждут женихов, среди них можно было ещё красивее выбрать.

Услышав это, Кяризинь выбежал на несколько минут из таверны. Ему хотелось вскочить на коня и мчаться назад. Батыр отдал его возлюбленную проклятому старку! Но, чуть охладившись, нукер понял, что, вернувшись, он окажется опозоренным. Все будут уверены, что он сбежал от тягот службы у знаменитого полководца, и даже если ему удастся умыкнуть возлюбленную, они станут изгоями на собственной земле и париями, если уйдут к соседям. Остаётся прославиться, стать батыром, а потом уж разобраться и с бывшим командиром, и с нахальным женихом. А, может, и с самой неверной, если она вправду соблазнила генерала.

Кяризинь вернулся за стол, выпил вина, взял саз и запел:

На пышном весеннем лугу телица паслась молодая,

Ступала легко по траве, всем телом призывно качая.

Жемчужины чёрные глаз быков всех окрестных пленяли,

Изящное вымя людей сладчайшею влагой питало.

Походка как танец весны, лоснится в лучах шерсть на холке,

А влажные губы её нежнее агашского шёлка.

Любил её юный телец, простой, круторогий, отважный.

Ласкал её жарко всю ночь, не раз это было, не дважды…

Но из-за окрестных холмов матёрый бычище явился,

Владелец лугов и лесов, коровам пастушьим дивился.

И отдал корыстный пастух самцу родовитому тёлку,

Не ведая, что оторвал от улья родимого пчёлку.

Решился телец молодой: добьюсь я богатства и славы,

Я стану матёрым бойцом, вернусь и устрою расправу

Над тем, кто любовь растоптал, и продал за щедрую плату,

Жену я свою умыкну, — бессильны уловки магната.

А коль виновата она, то сердце бесстыжей пронжу я,

И сам вслед за нею уйду, и душу её прокляну я.

Не удивляйтесь, каноны красоты у кочевников другие! Корова считается воплощением изящества и женского очарования.

***

На следующий день состоялись выборы преторов, а граждане выдвинули кандидатуры трибунов.

Шесть кандидатур выдвинул Сенат. В преторы столицы предложили наследника престола Лассора, Южных гор, на самое опасное направление, рекомендовали Однорукого, Северных гор — Таррисаня, иностранцев — принца Канчусса, деревенской Лиговайи — Асретина, Арканга и моря — адмирала Кора Ингъитангса. Словом, самых заслуженных.

Но тысяча граждан выставила кандидатом в преторы деревенской Лиговайи барона Лина Элитайю. Его заслуги были поменьше, но вечером Урс, как следует выпив, рассказал о том, как окрутили Асретина, а Таррисань и сам Асретин это подтвердили, будучи переспрошенными. Более того, тоже после изрядного количества вина, генерал громогласно радовался своей скорой женитьбе. И народ решил выразить недовольство слишком необдуманным поступком и недостаточно дисциплинированными чувствами своего героя. «Перед врагом никогда не тушевался. А стоило красивой женщине на него как следует посмотреть, так сразу сдался. Вон Урс — даже перед Киссой достоинства не терял, хотя из мужиков» — скрипел Хирристрин. И на сей раз его поддерживали другие. Сенат, собравшись на краткое экстренное заседание, решил не идти против воли значительного числа граждан. Он постановил: предоставить державному народу сделать выбор из двух рекомендованных кандидатов.

Тут понадобилось считать голоса, поскольку на глаз не было видно, сколько отошло к Асретину, а сколько — к Элитайе. С преимуществом в 99 голосов победил Элитайя, что было громадным ударом для Асретина.

Затем собрания граждан по районам назвали кандидатуры трибунов. Дурной пример заразителен. Граждане Арканга и деревень выдвинули целых трёх кандидатов на одно место трибуна. Остальные области по одному. В трибуны предложили десятников, имевших по две или больше награды в боях. Даже сотников решили на первый раз не предлагать: все трибуны, кроме воровского и женского, должны были быть самыми простыми гражданами. Царь назвал рекомендованную Сенатом кандидатуру Куна Тростинкара на трибуна Невидимых, поскольку тот своими воровскими шуточками уже засветился и Невидимые велели ему стать видимым.

В заключение дня выступили перед народом двое первых союзников, просящих о гражданстве.

Чир Ихиларинг, бывший царь ихлан, затем раб Атара, за подвиги освобождённый и ставший союзником, произнёс речь.

«Граждане, державный народ! Я был царём своего народа в горах Ихилара. Я был вождём нашего войска в несчастном для нас набеге на Агоратан. Я потерпел поражение от вас, старки, не потому, что мои воины были трусами и неумехами. Вы сами признали их храбрость и честь, предоставив ныне им статус союзников. Ваш царь и генерал оказались мудрее меня. А вы как воины — сильнее нас, джигитов».

«Мои соплеменники возложили на меня вину за позорное, как им тогда казалось, поражение. Я стал рабом вашего царя. И я делом доказал, что зря меня обвинили в трусости и малодушии. Я завоевал своими руками свободу и статус союзника вашего народа. И чем больше я смотрел на вас, тем больше вас уважал, горожане с равнин! Вы доказали во многих битвах, что ваша отвага выше, чем у всех соседних народов. Но вы не выжили бы лишь на героизме воинов. Вы не жалеете сил упражняться в гражданских искусствах, прежде всего в военных. Выучка и слаженность действий наших воинов высочайшая. Видите, я уже говорю: наших! Наши полководцы мудры, и прозорливы, и ужасны в битве. Я понимаю, что мне предстоит ещё много учиться и тренироваться, чтобы сравняться с потомственными гражданами, если это вообще возможно для тех, кого не обучали с утробы матери».

«Чем больше я смотрю на то, как вы относитесь к детям, тем больше я уважаю народ, частью которого хочу стать сегодня. Мы отдавали детей до десяти лет на откуп матерям. Конечно, они смотрели на дела и обычаи отцов, но их никто ничему особенно не учил. И своих детей я буду учить, как граждан».

«Сначала я ужасался обычаям вашего народа по поводу женщин. А теперь вижу, что это тоже одна из частей секрета ваших успехов. Лишь полноправные женщины могут воспитать с утробы настоящих граждан. А за любое достижение нужно расплачиваться. Вы предпочли пожертвовать спесью мужчин и превратить любовь в ещё один вид военной игры, где обе стороны владеют опасным оружием. Конечно, при этом мужчина может оказаться смертельно ранен в сердце, но ведь в битве всякое бывает! Я принял ваши обычаи всем сердцем и буду их придерживаться в своей новой семье».

«И напоследок. Вы видите по мне, что я принял ваши одежды. Вы слышите, что я принял ваш язык. Я хочу быть частью вашего свободного общества. Лучше быть гражданином в вайе, чем царём в деспотии».

Единогласно Ихиларингу было даровано гражданство. Атар обнял его как равного.

Затем выступил союзник Урса Ликарина Шон Скинторан. Богатырь несколько заплетался в словах и выступил не очень эффектно.

«Граждане! Ну, чего вам сказать? Под Лангиштом у моих прежних сородичей с вами добрая драчка была. Я ваших валил. Да тут Урс свою руку отдал, чтобы простого гражданина спасти. Ну, как вам сказать? Офигел я. А меня ещё по башке стукнули, и совсем спёкся. А когда очухался, решил, что пойду лишь к тому, кто за своих людей готов всё отдать. И не пожалел».

«Чего ещё сказать-то? Ваши друг за дружку стоят. А наши южане… каждый в свою сторону тянул. Вот вы всех и били. И я хочу быть с вами. Я хочу знать, что за меня каждый мой сородич жизнь отдаст. И сам готов отдать жизнь за любого из нас. Вот такие люди мне по сердцу».

«Ну, чего ещё? Нравится мне, как вы с подонками… Если кто подличает или трусит, не человек. Хорошо-то как! А то кто обманет, тот и наверху. А кто честный, того дураком кличут. Трусы всё себе хватают и потом кричат, что это их. Что у них брать нельзя, это закон. А у нас здесь всё по понятиям».

Народ расхохотался.

«Чего смеётесь? Я воин простой, могу и глупость сморозить. Да, вот ещё что. Я тут посмотрел, как вы с детишками. И ещё что-то догнал. Всё правильно. Учить детей надо с пелёнок и с живота. Потом уже поздно становится. И женщин нужно учить не меньше, а то и больше, чем мужиков. Иначе они такому детишек научат, ещё пока они у них в пузе, что за всю жизнь не исправишь. Так что правильные вы люди, что женщину выбрали женщин защищать. И ещё правильнее, что царицу».

Шон чуть поспешил, но люди лишь слегка посмеялись. Все уже чувствовали, кого завтра изберут трибуном женщин.

«И ещё. Люди у вас простые. Царь запросто с людьми, и ему правду-матку в глаза кажут. Я со своим Одноруким как с другом говорю. А знаю: если кто из вас виноват взаправду будет или обнаглеет, и царь, и Однорукий, и обычные граждане живо его окоротят».

«И правила строгие нравятся. Не такие, как у нас были. Но с ними жить интереснее. Только варежку нельзя зря разевать: за тебя никто думать и решать не будет. Мало чего нельзя. А всё остальное можно, только ответишь, если что не так. Даже жену чужую увести можно, если всё по чести. А если бессовестный окажешься, то с тобой такое сотворят, что мало не покажется никому».

«Ну, что ещё? Тут врут мало. А там, где я раньше жил, на каждом шагу. Да и врут у нас хитро. Не болтают, что попадя, а вроде правду говорят, да так, чтобы лох сам обманул себя. Это уметь надо. С умом врут, не по дурости».

Народ рассмеялся ещё раз.

«Ну, чего ещё? Выпить у нас не дураки. И баб любят как следует. И дерутся лихо. Весело здесь жить. Мне нравится. Вот теперь и хочу совсем вашим стать».

Видно было, что воин сбивается не из-за того, что старкский ещё не стал для его своим языком, а потому, что сильный, простоватый и преданный вояка владеет речью гораздо хуже, чем оружием. Почти единогласно (Хирристрин, конечно же, был против: «Такую дубину гражданином делать!») его тоже приняли в гражданство.

Вечером Атар зазвал к себе Асретина и целый час выговаривал его вины и глупости (как будто ему было мало провала на выборах!), после чего дал разрешение на брак. Асретин вышел, шатаясь, и сразу пошёл к Урсу, чтобы вместе с ним залить огорчение несколькими кувшинами лазанского вина. Выпив вина, он шататься перестал и счастливый от того, что жениться всё-таки разрешили, отправился спать.

На третье утро выбирали трибунов. Конечно же, большинство проголосовало за царицу, а не за графиню. На сторону графини отошли лишь двое граждан: царь Атар и Урс Ликарин, решивший поддержать своего (как он считал) друга. Сам граф демонстративно проголосовал за царицу. Всё время идущий не в ногу Хирристрин ушёл за дальнюю черту, бурча: «Бабы в магистратах! Куда катимся?» Гражданам Арканга и деревень пришлось расходиться в три стороны: к каждому из кандидатов. Это показало, что для выборов нужно ещё кое-что на форуме улучшить, чтобы можно было выбирать из нескольких возможностей или кандидатов.

Царь остался доволен. Первое народное собрание прошло хорошо. «“Пока всё идет отлично, лишь бы так шло и дальше”, сказал хирринец, падая с башни Великого Храма» — иронически прокомментировал царь в своих мыслях.

Словом,

Выбрав, ответить;

В жизни решать самому —

Долг гражданина.

Это важнее

Чем стать в военном строю.