Глава 1. Пир победителей

Город Дилосар расположился на берегах реки, названной старками Дилотарой. Эта короткая полноводная река вытекала с восточных отрогов ссарацастрских гор, прорезала возвышенности предгорий по землям Ицка и Лазики и около города была уже спокойной и чистой. Выше города по её берегам расстилались густые леса, которые сразу же были объявлены неприкосновенными. В них разрешалось небольшим группам охотиться и собирать лесные плоды и ягоды, но деревья можно было брать лишь по благословению священницы.

Река непосредственно после Дилосара образовывала широкую и глубокую лагуну, открывавшуюся в пролив Локара проходом шириной в полверсты и предоставлявшую большую прекрасную гавань.

Сам город стоял на слегка всхолмлённой местности, плавно поднимаясь на возвышенности с берегов реки и лагуны. Он выглядел большой строительной площадкой: готово было меньше четверти зданий. Хозяева просто не имели времени заниматься строительством вплотную, поскольку всё время шли военные действия. Зато городская стена уже была полностью оборудована, а на холме в центре города возвышался большой храм Торгита Правящего. Он отмечал место главной площади: Форума. Почти достроен был и амфитеатр, где должны были происходить торжественные церемонии и всенародные представления во время праздников. Самым обустроенным выглядел припортовой квартал, где разрешали селиться заезжим купцам и ремесленникам. В дальнейшем большая его часть, судя по опыту других крупных портовых городов, должна была превратиться в скопище притонов и сборище подонков общества. Но пока что его жители были приличными людьми: преступников немедленно казнили, обращали в рабство или изгоняли.

Вокруг города оживали практически полностью уничтоженные при разрушении государства Древних пригородные хутора. Их заселяли перебежавшие из-под власти тораканов к старкам крестьяне, которых набралось уже несколько сотен семейств. На эти земли посадили также часть ихлан, а заодно под надзор граждан и ихлан выселялись средне неблагонадёжные семьи из захваченных царств Ссарацастра: Алазани, Ицка и Кратавело, где всё время тлела партизанская война. Кроме того, в Лиговайю потянулся ручеёк крестьян-перебежчиков из Ссарацастра, привлечённых тем, что старки по своим законам сразу же определяли крестьянам фиксированные поборы и повинности, а не накладывали произвольные, как горцы. Этих тоже осаживали подальше от гор, на прибрежной равнине. А господином каждого такого хутора из десяти-двадцати дворов был старкский гражданин-крестьянин, теперь дворянин в южном царстве. Многие из крестьян демонстративно взяли себе наделы, хотя сажали на них теперь уже не продукты первой необходимости, а пряности, деревья, цветы и прочую «роскошь». Но виноградники, конечно, сразу же заводили, поскольку окрестные места славились вином и виноградом. Такой же пояс пригородных хозяйств, только намного меньше, создавался вокруг крепости Арканг.

Царский дворец был ещё не достроен, и царское семейство жило в маленьком домике на его территории. Зато все Высокородные гетеры уже возвели временные дворцы: комплексы домов, рассчитанных на большие приёмы, на много рабов, слуг и клиенток. Другие готовые дома в основном принадлежали тем, чьи жёны отправились в колонию вместе с мужьями: пока мужчины воевали, женщины вкладывали военную добычу в обустройство на новом месте. Поэтому агашский царь остановился в полностью оборудованном городском доме графа Таррисаня, Убийцы Ханов.

В гавани Дилосара уже стоял целый флот: десяток купеческих судов, корабли агашского царя (царский шлюп и десяток галер, доставивших наследника Тлирангонгашта и знатнейших воинов армии, воевавшей в Ссарацастре), верховного князя Аникара, князей Логима и Лангишта, часть лиговайского флота, спущенная на воду и служившая в патрулях и в защите от пиратов. В принципе в лагуне хватало места для всего флота, но корабли после длительного похода и боевых действий нуждались в ремонте. Да и просто обсохнуть им необходимо, так что они были в основном вытащены на берег.

Остальной агашский флот, чуть постояв возле крепости Арканг, расположенной в полусотне вёрст южнее, двинулся домой. А на подходе были семнадцать кораблей, что везли для старков агашских невест. Агашский царь не желал терять времени. Он хотел как можно крепче связать союзные народы родственными узами.

Меньше четверти граждан обосновались в городе. Остальные расселялись по деревням и крепостям на занятых территориях. В целом предприятие, на которое пошли колонисты, с точки зрения здравого смысла казалось безнадёжным. Восемь тысяч граждан, к которым добавилось затем ещё пара тысяч бывших слуг и отличившихся освобождённых рабов, высадились на перекрёстке нескольких сил, каждая из которых могла сразу же выставить в несколько раз большее войско. А теперь эти десять тысяч осваивали занятые земли.

Потери граждан во время дороги и во всех четырёх войнах оказались исключительно маленькими: в общей сложности меньше чем пятьсот человек. Но, учитывая ничтожную числен­ность колонистов, это было очень большой утратой. По оценкам, на территориях, которыми владела теперь Лиговайя, проживало порядка восьмидесяти тысяч Древних и более восьмисот тысяч обычных людей. Словом, старков было столь же ничтожное меньшинство, как рыцарей в средневековой Европе или спартиатов в Спарте. Но боевая выучка у них стояла не ниже, а общая культура намного выше.

***

Первый день последнего месяца года синего ворона оказался исключительно благоприятным для начала праздника: умеренно прохладный и ясный. Праздник в честь победы начался с освящения нового храма и благодарственной молитвы. Затем состоялось Народное Собрание, с приветствиями выступили цари и князья-союзники, после чего началась раздача наград и титулов отличившимся в войнах гражданам. На этом же собрании в гражданство был принят бывший царь царей Ссарацастра. Закончив приятную процедуру, горожане и их гости разошлись пировать и веселиться.

Пир знати состоялся во «дворце» (пока что большом доме) графа Таррисаня. Самым большим зданием в строящемся городе был белокаменный храм, но в освящённом месте устраивать такое было нельзя, а у гетер неприлично. Царь Атар оглядывал пиршественный стол. Вперемежку с родовитыми особами из союзных государств сидела его знать. Конечно, род самого Атара был высочайшим: прямой потомок Императоров и королей. Но из остальных знатью, причём низшей, в Империи считался только барон Тринь Таррисань, да и он потерял свои владения, попав под Имперский Суд. Все другие были вновь выдвинувшимися. Принцы Лиговайи, братья царицы, в Старквайе считались дворянами достатка ниже среднего. Граф Лазанский Урс Ликарин, Гроза Гор, вообще по происхождению крестьянин-гражданин. Бароны вышли из мелкого дворянства или из простых граждан-воинов. Правда, бывших крестьян среди них больше не оказалось. А вот среди новых дворян крестьян было большинство. Горожане показали себя не столь доблестными бойцами. Цеховых мастеров и подмастерий по приказу царя берегли, ставили в задние шеренги строя. Купцы по природе своей трусоваты. А вот крестьяне стояли впереди, и случаев отличиться у них было намного больше.

Первоначально, как и полагалось по старкским обычаям, мужчины и женщины пировали в соседних залах. Пока вино не особенно ударило в голову, мужчины могли обсуждать серьёзные государственные дела, а женщины — свои не менее важные женские проблемы. Затем начинались пение и танцы, и в значительной степени обе залы смешивались. Гетеры и художницы даже имели право возлечь за пиршественный стол рядом со своими избранниками, со стороны дам такое поведение считалось слишком откровенным и в большинстве случаев постыдным.

***

В числе дам были также две дочери князя Лангиштского, четыре дочери агашского царя и ещё четыре девушки из его рода. Их история в принципе типична для агашских порядков. Ашинатогл не был здесь чем-то особенно выделяющимся среди других царей. Скорее он оказался даже более гуманным, поскольку был уверен в своей силе, воле, харизме и уме.

Когда Ашинатогл бежал из заточения и поднял восстание, чтобы вернуть себе трон, который, как считали почти вся армия и население, принадлежал ему по праву, его поддержал младший брат Турнготлин. Брат особенной волей и умом не отличался — он просто любил Ашинатогла и ненавидел ничтожного Турнгоклитла, которого знать посадила на трон. Кроме того, сразу же присоединился к восставшему его дядюшка Тукультининур, по возрасту не намного его превосходивший. Повстанцы легко заняли столицу, пытавшийся бежать братец-царь был схвачен. Ашинатогл лично убил всех его детей (включая девочек, чтобы не было семени от подлеца и труса), а затем снёс голову неудавшемуся царю. Такой исход считался в Агаше почётным. Все считали, что новый царь поступил правильно. Царствующий братец уже убил большинство братьев, а оставшихся царь и два его союзника также обезглавили лично.

Как и полагалось, Ашинатогл затем дал союзным принцам командование южной и северной провинциями: наиболее угрожаемыми направлениями. Тукультининур, отправленный на север, показал себя бездарным полководцем при набеге Единобожников. Ашинатогл отругал дядюшку, хлестнул раза три плетью и сместил его, но казнил всех ничтожных взрослых двоюродных братьев, разбежавшихся в первой же битве. Самого дядюшку он заточил в горной крепости, в прекрасном месте, с отличным садом внутри крепостных стен, оставив ему лишь семь красивейших жён.

С младшим братом Ашинатогл поступил более жёстко. Как только дошли смутные слухи, что тот готовит заговор, он велел ослепить Турнготлина (тем самым лишив его возможности занимать престол), но также оставил в живых и поселил вместе с семью жёнами в тщательно охраняемом дворце в горах вблизи от Калгашта. Детей своего брата Ашинатогл, пока у самого не родилось четыре сына, забирал себе, как только их отрывали от груди, но затем всех сыновей брата казнил, чтобы не было проблем с престолонаследием. Так же он поступил и с детьми дядюшки. Девочки же воспитывались в царском гареме, а затем царь, если сам не соблазнялся племянницей либо двоюродной сестрой, выдавал их замуж. Вновь родившихся сыновей охранники везли к царю и по дороге «нечаянно» роняли в пропасть, после чего хоронили со всем почётом. Это избавляло царя от неприятной обязанности самому отрубать головы младенцам.

Две племянницы и две кузины царя прибыли с ним, поскольку выдать свою дочь за Атара Ашинатогл не мог: жениться на племянницах у старков было нельзя. Но накрепко привязать два царства друг к другу династическими браками он был твёрдо намерен.

Желая показать уважение старкским обычаям, князья Аникара и Логима также привезли с собой по жене (независимо друг от друга выбрав ту, с которой развестись было не жалко) и по дочери. Захватил две жены и пару дочерей с собой также союзник Атара, верховный хан пуников Чюрююль, прибывший на празднество с целью войти полноправным членом в союз. Так что женское общество тоже оказалось смешанным. Позади пиршественных столов стояли переводчицы: священницы и трое Древних, которые справлялись с этим делом гораздо лучше.

Женщины агашцев были одеты по немного смешанной моде: головы не были повязаны платками, лица открыты, платья без рукавов и с умеренно широким вырезом для шеи. В женском обществе они такого наряда не стеснялись, но кто со стыдом, а кто в нетерпеливом ожидании, думали о том моменте, когда начнутся взаимные визиты и танцы и они предстанут в открытой красоте перед чужими мужчинами. Горянки сняли лишь платки. Их длинные платья были с рукавами и полностью закрытыми, но изящного покроя, подчёркивавшими стройность стана, пышность бёдер и грудей. Степнячки были в шароварах, блузках и коротких халатах без рукавов. Обнажать руки и плечи им было привычно, так что они чуть-чуть стеснялись лишь непокрытой головы и полностью открытого лица.

***

Во время разговоров старкские женщины и девушки больше всего интересовались: бывает ли у их новых знакомых любовь? Агашки и горянки стеснялись даже говорить на эту тему. Агашки из состоятельных семей всю жизнь проводили в гаремах, из мужчин видели лишь отцов, братьев, мужей и сыновей. В знатных семьях даже братьям не разрешали видеться с сёстрами и разговаривали они лишь через занавес из материи. Горянки же просто были шокированы откровенностью вопросов северянок. А вот степнячки неожиданно оказались словоохотливыми. Ведь в быту кочевников женщину не запрёшь в гарем, как делали все состоятельные семьи в Агаше. В горах и в Агаше считалось, что женщина обязана хранить девственность до свадьбы и абсолютную верность своему мужу. На практике, конечно, всё было не совсем так, но все делали вид, что другого просто не бывает, а когда всё-таки случается, виновниц побивают камнями либо сдирают с них кожу заживо. Такие случаи, естественно, тоже время от времени происходили…

У кочевников женщину не изолируешь от жизни. И мужчины вынуждены часто отлучаться из стойбища: то пасти скот, то в набег, то пытаться отбить скот и добычу после удачного набега на их стойбище. И обеспечить охрану стойбища даже самый грозный воин не может: хитрые соседи могут подстеречь тот момент, когда он со своими нукерами отлучился. Так что захват жён и невест друг у друга был обычным явлением.

Степнячки рассказали: в степи спокойно принимают, что невеста ещё до свадьбы предаётся любви со своим женихом, и даже калым за это не снижают. А вот если жених, побывав в лоне невесты, попытается увильнуть от свадьбы, тут уж весь род невесты, а то и всё её племя восстанут на такого. Более того, не очень осуждается, даже если девушка отдаст девственность доблестному батыру, а не жениху. Правда, семья её в этом случае ругает и наказывает, но в основном потому, что размер калыма резко снижается.

Если возлюбленный не угоден родителям, но любовь глубокая и взаимная, он чаще всего может умыкнуть девушку. Умыкают иногда даже чужих жён. Правда, если похитителя настигнут во время погони, родичи девушки либо женщины имеют полное право его убить, и никто им мстить не будет. Но такая опасность не останавливает степных удальцов.

По поводу верности жён постоянные набеги заставили сделать большие оговорки. Если ватага, совершившая набег, забирает женщину либо девушку с целью получить выкуп, они отрывают клок её одежды и привязывают к юрте либо повозке похищенной. Если же один из удальцов желает её взять себе, то клока не оставляют. Насиловать пленниц противоречит степной чести, а женщины знают: удальцам полагается уступать.

У кого украли жену либо невесту, для восстановления чести должен выкупить её либо отбить. Если клок одежды не оставлен, то единственный путь: отбить. Правда, после провала пары попыток набега степняки больше не осуждают незадачливого мужа или жениха и лишь немного подсмеиваются над ним.

Даже с мужем, собравшим выкуп и приехавшим возвращать жену, порой происходит конфуз. Хозяин юрты угощает его кумысом, качая головой, благодарит за выкуп и отказывается его принять:

— Твоя жена уже заплатила мне достойный выкуп своей нежностью и лаской.

В этом случае муж имеет право получить, наоборот, небольшой выкуп с похитителя, и новый брак считается состоявшимся. Но, если он всё-таки берёт жену назад, то не имеет права её упрекать и ребёнок, зачатый в плену, считается законным. Тем более так происходит с отбитой назад женой или невестой.

Так что любовь у степняков есть. Иногда очень бурная и трагическая, иногда спокойная и ласковая. Слишком много жён даже у ханов не бывает: нукеры и батыры будут смеяться, и мобильность при перекочевке потеряешь. А у обычного батыра, почти как у знатного старка: не более двух жён. Иногда случается и больше, когда приходится взять себе жён убитого брата.

Неожиданно любимая жена хана Айгунь попросила принести саз и спела проникновенную, целомудренную и нежную песню о любви батыра и прекрасной дочери враждебного хана. Высокородная поэтесса Рустансса сразу же переложила её на старкский.

Два племени могучих рядом жили,

И в вечной распре меж собою были.

Старейшин мудростью Совы слывёт орда,

Батыров доблестью вся Ворона орда.

У хана Сов Газель прозвали дочь,

Увидевший лицо её — не спит всю ночь.

Средь Воронов храбрей бойца нет, чем Домбай,

Акынов песнями прославленный Домбай.

Газель идёт — как бабочка летит,

А улыбнётся — всех как солнцем озарит.

Как тополь, строен, крепок стан Домбая был,

В движениях, как эфа, быстр он был.

За Вепря Чёрного просватали Газель,

Бойца великого и страшного, как зверь.

И вот красавицу отправили к нему,

С богатой свитою отправили к нему.

Застал в степи врасплох их доблестный Домбай,

И клич победный вновь услышал край.

Герой увидел вдруг прекрасную Газель,

От гнева побледневшую Газель.

«Ты рви лоскут моей одежды, честный враг,

Тебе служить не стану я никак!»

«Готов я быть всегда рабом твоих очей,

Готов на всё, сражён огнем твоих очей,

Женой единственной ты станешь, госпожой»

Ей ласково сказал Домбай герой.

«Когда на самом деле мною ты пленён,

Всех отпусти, сегодня кто пленён.

Пойду к тебе я выкупом за всех,

Но не надейся мой услышать смех!»

«Я отпускаю всех, любя навек тебя,

И с раной в сердце отпускаю и тебя!»

И, поражённая, смутилась вдруг Газель,

Не зная, что же делать ей теперь?

И повернул кортеж назад к её отцу,

Суровому и строгому отцу.

«Я не могу теперь женою Вепря быть,

Душою рвусь другому я служить!»

«Коль был бы он нам друг, не худший враг,

Тебя отдал бы сразу: дочке я не враг!

Отправлю сына я с дарами, пусть Домбай

К нам перейдёт, и славит пусть наш край.

Тогда ему отдам без выкупа тебя,

Он сам пусть будет выкуп за тебя!»

«Любимый брат, не медль, скорее поезжай,

Батыру милому волос прядь передай,

И расскажи ему, навек его люблю,

Отныне и до смерти одного люблю!»

Расцеловал любимой дар Домбай,

Но не согласен он предать свой край.

И помрачнел лицом отважный брат:

Сестру свою жалел всем сердцем брат.

«Ты в полнолунье приезжай один,

Пусть дева разрешит раздор мужчин»

И поскакал к возлюбленной батыр,

Увидел вновь бесценную батыр.

Стоял с ней рядом брат и им сказал:

«Отец мой нынче курултай собрал.

Я убедил его, что нужен честный мир,

И свадьбой вашей закрепим мы мир!»

Но Чёрный Вепрь потребовал отмстить,

И курултай не смог мир утвердить.

Решил тогда Домбай: «На свете мне не жить,

Когда должны мы с милой розно жить»

Любимой брат им согласился помогать,

Батыр отправился невесту умыкать.

И скачет с милым в ночь теперь она,

Великим счастьем переполнена она.

Но увидал побег их верный раб,

Донёс всё Вепрю неразумный раб.

И скачет за влюблёнными погоня,

Но не нагнали бы влюблённых кони,

Когда бы не вмешалась тут Судьба:

Нору сурка подставила Судьба,

Сломала ногу вдруг кобыла, подхватил

Батыр Газель и сзади усадил.

Погоня стала милых настигать,

Безжалостно и быстро настигать.

Вот на пригорок их скакун вознёс,

И стук копыт им острый слух донёс.

«Смотри и радуйся, любимая, теперь:

Моя дружина скачет к нам теперь!»

Отец стрелу в батыра вдруг пустил,

И прямо в грудь невесте угодил.

И запылала горем воина душа,

И отлетает в небо девичья душа.

«Своею грудью я прикрыла твою грудь,

Не мсти, живи, люби, меня лишь не забудь».

Поцеловал любимую свою батыр,

И бросился один на всех врагов батыр.

Копьём он сразу Вепря выбил из седла,

И тотчас смерть к жестокому пришла.

Отца-убийцу саблей острой зарубил,

Но брат любимой тут стрелой его сразил.

Поднял клинок свой кверху новый хан,

Батырам двух племён промолвил слово хан:

«Пусть эта кровь навеки распрю смоет,

Пусть к дружбе путь всем нам она откроет.

Тела влюблённых честно вы омойте,

И тело хана тоже вы омойте».

Брат отпихнул ногою Вепря труп,

И разрубил на части этот труп.

«Виновник смерти доблестных людей

Останется лежать поживою зверей.

В одном кургане всех троих похороню,

И с ними всю вражду племён похороню».

В степи курган доныне тот стоит,

Весною весь тюльпанами покрыт.

Мужчины стали прислушиваться, что делают женщины, пока ещё не входя в их зал. Племянница агашского царя Штлинарат спела, аккомпанируя себе на арфе, агашскую песню о любви соловья к розе и о коварной пери, разлучившей влюблённых. Её тоже немедленно переложили на старкский.

В саду тенистом царского дворца

Раскрылись днём душистых три венца:

Людского не видавшая лица,

Созрела средь кустов цветущих роза.

И, привлечённый чистою красой,

Влюбился всей невинною душой

Рождённый этой радостной весной

Певец пернатый, незаметный, серый.

Любимую он приобнял крылом,

Согрел её своим живым теплом,

И всей земле запел певец о том,

Как он безумно обожает розу.

Прильнувши к телу нежного певца,

Готова быть с ним рядом до конца,

Забыв о том, что рядом сад дворца,

Красавица садов раскрылась в счастье.

Но песнь любви до неба донеслась,

До облаков бегущих поднялась,

И в души горних духов полилась,

Прелестницу пери она пленила.

Сокровище небесной красоты,

Затмившая все смелые мечты,

Раздвинув все колючие кусты,

Пери с небес в дворцовый сад спустилась.

Очарованием пери пленён,

Небесной красотою поражён,

Её рукою нежной привлечён,

Певец замолк, совсем забыв о розе.

«Не расточай зря здесь любовь свою,

Достоин петь в предвечном ты раю,

Я страстью неземной тебя залью,

В небесный сад ты улетай со мною».

Завяла роза в грусти и тоске,

Лишь лепестки остались на песке,

Казалось ей: в небесном далеке

Певца любимый голос уловила.

Затем Ириньисса спела свою песню о далёком возлюбленном. Тут из зала мужчин донеслось сначала пение графа Ликарина, а затем бас царя Ашинатогла, переложившего песню Ликарина о рабе царствующем на агашский. Это послужило сигналом к началу взаимных визитов и танцев.

***

Мужчины тем временем, как обычно на пиру, пытались решить некоторые политические или торговые вопросы. Цари быстро договорились, что недалеко от порта в Дилосаре будет агашский квартал, где агашцы смогут жить по своим обычаям и судиться между собой по своим законам. Сразу же к Атару подступили князья-горцы, стремясь добиться того же, но царь отшутился, поскольку место для агашцев он, на самом деле, уже присмотрел и предусмотрел, а здесь надо было ещё подумать. Впрочем, соглашение об агашском квартале требовалось подробно обсудить в более подходящей обстановке. Время для этого было: Ашинатогл не собирался уезжать по крайней мере ещё дней десять. Хан Чюрююль тоже доволен: завтра пуников торжественно примут в союз. А о том, что сначала надо было бы согласовать все условия, он по степной простоте не подумал: ведь ему гарантировали, что степняки будут иметь полный почёт и равноправие с другими членами союза (правда, не оговорив при этом, со старшими или же с младшими).

Хан тораканов Улугай получил на пиру место не гостя, а полководца армии: он вместе с тремя своими беками нёс почётный караул около стола высшей знати. Им иногда подносили лучшие вина и изысканные блюда, но понемногу. Четыре степняка выглядели эффектно: они действительно были богатырями и красавцами. В честь своей победы царь Атар попросил лучших мастеров сковать им лёгкие парадные доспехи и подарил шёлковые халаты, а Улугаю халат из шерстяного шёлка, на Юг попадавшего исключительно редко. На халатах была вышита эмблема тораканов: лис, поймавший волка, а выше маленькая эмблема Лиговайи: мужчина с мечом и женщина с лютней. У беков шитьё было серебром, а у хана — золотом и жемчугом.

Среди веселящихся горцы выделялись громкими голосами и размашистыми жестами, агашцы какой-то растерянностью и порывистостью, а старки и степняки — естественным и спокойным поведением. Глядя на празднующих, Ашинатогл с некоторой ехидцей спросил своего названного брата:

— Ты, наверно, всю лучшую знать вывез из Империи?

— Нет, брат. Знатью в Империи были лишь я и барон Таррисань, Убийца Ханов. Просто все наши граждане ведут себя как знать, потому что с детства и даже с утробы матери учатся чести, достоинству и правилам поведения.

— Интересно! Ещё с утробы матери! Когда беременность уже невозможно скрывать, вы начинаете учить ребёнка?

— Это у вас на Юге беременность считается нечистым и постыдным состоянием женщины. У нас затяжелевшим, наоборот, оказывается уважение и почёт. Поэтому женщина как можно быстрее объявляет о своей беременности, и немедленно ребёнка представляют отцу и семье, пытаясь объяснить ему положение его семьи. А принца или сына владетеля, как ты догадываешься, брат, ещё в утробе матери представляют подданным.

— Интересные у вас обычаи! Кое-что я бы взял для своих людей, точнее, для знати. Представить сына ещё в утробе матери как будущего властителя — это замечательно!

— Да. А мастер представляет сыну свою мастерскую и подмастерий. Крестьянин — свою землю. Купец — свою лавку и свои товары.

— А вор — свои отмычки? — с хохотом уточнил Ашинатогл.

— Всё верно! Ведь воры всегда были, есть и будут, и чаще всего сын вора станет тоже вором. Пусть уж лучше он с детства впитает правила чести этой бесчестной профессии, чем станет беспредельщиком, не признающим никаких норм и законов.

— Я чувствую, что так вы из воров скоро выведете что-то необычное, как из шлюх вывели своих гетер и художниц.

— Не из шлюх их вывели, а из куртизанок высокого полёта. И разве плохо получилось?

Ашинатогл уже посмотрел перед пиром на Высокородных гетер, которые, конечно же, сразу продемонстрировали своё искусство обаяния и впечатлили царя. Атар же специально перевёл разговор на женщин, поскольку в Империи был клан ниндзя, который произошёл именно от воров. Легенды о ниндзя ходили в других странах, но имперцы старались, чтобы достоверных сведений о них не проникало никуда. В первую партию колонистов ни один ниндзя не записался.

— Ты, брат, прав, — продолжил агашец. — Один взгляд этих женщин прожигает до самых костей. Но я теперь не отступлю и докажу, что настоящего мужчину такие особы не согнут. А какое наслаждение я получу от этой борьбы получу, представляю себе не без дрожи. Наверно, хилый телом может вообще умереть в их объятиях?

— Хилый душой тоже. Или выйти из них презренным рабом, как тот, что нёс опахало за Ириньиссой. А ведь был царевичем… Но стал предателем и выродком.

— Немного слышал я об этой истории. Это урок всем царствам Юга. А то наши царьки ведут себя как внезапно разбогатевшие мужики: обставляют всё вокруг нелепой роскошью и перестают заниматься делами, только развлекаются и наслаждаются. Я-то уверен: сегодня получу такое наслаждение и развлечение, что они представить своим убогим умишком не могут.

— Не сомневаюсь: ты с честью проведёшь сражение ночью.

— Я слышал, что через некоторое время, когда все перепьются, у вас женщины и мужчины смешиваются прямо на пиру?

— Ты путаешь царский двор с борделем, брат! — расхохотался Атар. — Мы станем ходить друг другу в гости, будем танцевать, и наши обольстительницы будут искушать своих жертв. Но у нас есть свои приличия, и очень строгие.

Тут из комнаты женщин донеслось пение на пуникском языке. Все посмотрели на царей. Ашинатоглу хотелось послушать песню поближе и посмотреть на певицу, но он не знал, прилично ли это. Атар улыбнулся, взял побратима за руку и повёл к широкому проходу в залу женщин. За ними сразу же потянулись от стола высшей знати и другие. Горцы с нижнего стола хотели было двинуться вслед за титулованными, но старки удержали их, объяснив: это неприлично. Мужчины остановились у входа в другую залу и стали наслаждаться пением и видом красавиц.

Выслушав песню и полюбовавшись на женщин, мужчины сдержанно поаплодировали и вернулись за свой стол (поскольку вернулись два царя: оба они считали, что переходить ко второй части пира ещё рановато).

— Когда я гляжу на твоих людей, брат, — продолжил беседу Ашинатогл, — я понимаю, что с ними действительно можно советоваться. Они в беде не бросят, не станут усугублять твои ошибки своей лестью, а если ты занесёшься, прямо скажут тебе об этом. Счастлив царь, имеющий вокруг себя такую знать.

Атар в душе порадовался, что побратим, не задумываясь, назвал «знатью» всех старкских граждан. Ведь именно такое отношение было сейчас единственным спасением для колонистов и одновременно залогом процветания в будущем.

— Брат, ведь эти люди способны сказать мне, чтобы я снял корону и уходил, если я буду править плохо, а если заупрямлюсь, то скинуть меня и мой род, — слегка возразил Атар.

— Моя знать и народ тоже способны на это. Но знать скорее будет желать скинуть правящего слишком хорошо и посадить вместо него безвольную куклу. А народ тупо поддержит любого смутьяна. Хорошо, что у нас все накрепко поверили, что трон отдан Судьбой нашему роду, и лишь мы способны сидеть на нём. Однако из-за этого же мне приходится уничтожать слабых сыновей и родственников.

— У нас в королевствах иногда нового короля выбирают. Первого нашего короля поставил народ. И при восстановлении царства, которое затем стало Империей, тоже выбрал короля народ. В королевстве Айвайя каждого нового короля избирают.

— Не понимаю, как они живут с выборными королями. Такое кое-как можно представить здесь. Твои люди соберутся и выберут достойного властителя, потому что сами достойны лишь такого.

— Нет. Этого не будет. Ведь мой род не выродился, как ты сам видишь по моим детям. А, значит, чтобы всё было законно, честно и правильно, я представлю наследника и народ просто примет его.

— А ты можешь представить любого сына?

— По нашим законам и обычаям, я имею право представить народу предложение лишить старшего сына положения наследника и низвести его до обычного принца. Но это будет скорее похоже на суд: я должен всё тщательно обосновать и убедить народ. После этого наследником становится второй по старшинству. У нас в королевствах обычно расписано по крайней мере пять наследников, чтобы даже в самых страшных ситуациях корону немедленно поднял тот, кому она должна принадлежать по закону. Но часть из этих наследников заведомо не будут брать корону, если останутся в живых следующие: это почтенные старцы, не имеющие своих детей.

— Значит, у вас корону берет практически всегда старший сын, а если он не сможет её взять, то уже известно, кому она достанется в этом случае. А второй наследник не может разве убить своего брата и захватить престол?

— В этом случае Монастыри объявят коронацию не освящённой, поскольку убийца осквернён кровью, а народ скинет его и в лучшем случае отправит каяться в Великий Монастырь.

— Значит, у вас народ следит за наследованием? Весь народ или только знать?

— Весь.

И тут Ашинатогл расхохотался.

— Я уже вижу, что вы, старки, стремитесь не лгать без необходимости и в особенности избегаете такой лжи, которая очевидна, однако её все говорят вслух, поступая на самом деле по-другому. Но сейчас ты сказал нелепицу. Народ у вас в Империи слишком большой, чтобы весь следить. На самом деле, могут делать это лишь знать и жители столицы.

Атар тоже расхохотался в ответ. На самом деле агашец затронул больную точку. Двоемыслие в Империи считалось страшнейшим пороком. Все знали, что народы и цивилизации, прибегшие к такому внешне очень удобному и на первых порах кажущемуся выгодным и практически безвредным способу манипуляции сознанием, умирают в медленных мучительных конвульсиях и заражают трупным ядом всё вокруг.

— У граждан есть право рокоша. Если правители нарушают законы и обычаи, народ может подняться против них. Я был одним из вождей такого рокоша несколько лет назад.

— Значит, и здесь без знати не обойтись! Но насчёт столицы я беру свои слова назад. Сколько я понимаю, вы восстали не в столице, но все вожди были высшей знатью?

— Брат, ты проницателен. Народ с детства воспитан в военной дисциплине и, поднявшись на борьбу, сразу выдвигает достойных военачальников. Все предпочитают подчиняться с чрева матери подготовленным в искусстве повелевать и управлять людьми.

Атар заметил, что следящий за их разговором граф Лазанский Урс Однорукий слегка ухмыляется, и решил не давать ему повода для иронии. Но беседу вновь прервала песня на ту же мелодию — на этот раз на старкском языке. Опять мужчины вышли послушать и полюбоваться. Сразу же потом запела агашская принцесса Штлинарат, со значением глядя на царя Атара. Атар, заметив, что художницы внимательно прислушиваются и намерены эту песню тоже переложить на старкский, решил пока им не мешать, и увлёк мужчин вновь на свои места, что они проделали уже с некоторой неохотой.

— Но я одного не понимаю, — вернулся агашец к теме, судя по всему, глубоко захватившей его. — Всё-таки народ в Империи слишком большой. Собраться в одном месте может лишь его случайная группка. Как же она может решать за всех?

— В Империи есть Сейм, а в королевствах Советы. В эти собрания простые граждане избирают достойнейших из равных себе, а высшая знать входит по сану своему. Сейм и Советы служат голосом всего народа.

— Ну не могут они быть голосом всего народа! Я нащупал слабое место у вас. На Юге, ты, брат, кажется, можешь воплотить идеалы вашей Империи — ведь граждан здесь немного. Они смогут прямо участвовать в совете, а в случае необходимости — и в правлении. Все остальные будут обычным народом, который должны пасти добрые пастыри и который сам не способен ничего решить.

Атар вновь поразился логике и уму побратима. Неявный второй слой его фразы был, что перенимать обычаи гражданской свободы, не имея достаточно граждан, воспитанных с утробы в строжайшей самодисциплине и ответственности, гибельно. Третий: не принимайте в граждане кого попало, а то я лишусь ценного союзника! Четвёртый: если я решу в своём царстве делать что-то подобное, сначала выращу слой высшей знати, в воспитание которого заложу лучшее, что увижу у вас, друзья… А, может, здесь были и другие слои.

— Достойнейшие чаще всего у нас, действительно, высокородные, — несколько сменил направление разговора Атар. — И лишить высокородную персону достоинства царь в одиночку не может. Нужно сразу четыре решения: самого короля или Императора, если титул имперский, суда равных, народа в лице Сейма или Совета, благословение Храма или Великого Монастыря. Единственное исключение, если такой высокородный оказался по уши замешан в богомерзостях и признан виновным Имперским Судом, но и в этом случае решение формально утверждается Императором и Сеймом. Иногда в высшую знать выдвигаются достойные из самой глубины граждан. Сидящий рядом с нами знаменитый покоритель горцев, граф Урс Однорукий, был простым крестьянином-гражданином. Подвиги, мудрость и достойное поведение подняли его в ранг высшей знати.

— Что здесь удивительного? — искренне возразил Ашинатогл. — Я всегда могу достойного поднять в высшую знать. И низвести знатное семейство тоже не могу без совета знати и благословения Храма. Вот снести голову знатному подонку — в любой момент!

Неожиданно для Атара Ашинатогл показал преимущество деспотизма: нет формальных препятствий для возвышения достойных.

— Ты, брат, мудр и благороден. Но ведь бывают царьки такие, что лучше бы они рабами были. Урс насмотрелся на подобных и сложил про них прекрасную песню. Сейчас, я чувствую, наши художницы исполнят на старкском вашу агашскую песню о соловье, розе и небесной разлучнице, а после этого Урс споёт свою и мы начнем визиты и танцы.

— Гляжу я на тебя, брат, и на мгновение захотелось мне вместе с твоими послами в Империю направить своих, чтобы тоже стать не только царём, но и королём. Но лучше нам создать свою империю.

— Я же послов в Империю не направляю.

— Направишь, когда придёт время. Если один из нас троих императором Юга не станет.

Ашинатогл попросил Урса потихоньку сказать ему через переводчика (которым сделал своего наследника Тлирангогашта) слова песни и стал напряжённо думать, что-то записывая прямо на столе палочкой с соусом. Атар, посмеявшись, велел принести побратиму бумагу, тушь и кисть.

И, когда художницы спели свои две песни о любви, Урс запел о рабе царствующем, а царь вслед за ним повторил понравившуюся ему песню своим громовым басом на агашском, где она прозвучала как грозное предупреждение и проклятие всем подонкам, которые залезли на трон, лишь чтобы пользоваться своим положением.

После этого цари подняли руки, запели трубы, и полились навстречу друг другу два потока празднующих, а музыканты выстроились у стены, разделяющей два зала.

***

Музыканты заиграли плавную мелодию песни о Габриэли, и все старки запели эту песнь, которая в некотором смысле считалась знаковой для всего народа. Её учили ещё в раннем детстве. Ашинатоглу переводили слова со Среднего языка. И, когда дошли до последнего куплета:

И ты мне улыбнулась, оттаяла душой,

Отныне и навеки мы связаны с тобой.

Тобою окрылённый, врагов я победил,

Врагов рассеял орды, тобою вдохновлён,

Отец твой, старый консул, был в битве мной пленён.

Прекрасной Габриэлью вся жизнь озарена,

Пьяней с тобою рядом, чем раньше от вина.

Пусть боги сохранят нам всё, что уже сбылось,

И чтоб великой цели достичь мне удалось.

Благословенье наше, прощенье твоих вин

Я взял с него как выкуп, и он ушёл один.

И даже, обернувшись, нас вновь благословил.

Тебя завоевал я, освободил страну,

И жизнь воспринимал я как вечную весну.

Прекрасной Габриэлью вся жизнь озарена,

Пьяней с тобою рядом, чем раньше от вина.

Пусть боги сохранят нам всё, что уже сбылось,

И чтоб великой цели достичь мне удалось.

Три сына с нами рядом стоят богатыря,

Налились урожаем цветущие поля.

С тобою вместе, радость, земной круг завершил.

Глядим мы вместе с башни на наши города,

Народ наш процветает теперь, как никогда.

Прекрасной Габриэли последнее прости,

Достиг великой цели, достиг конца пути,

Пришла пора с тобою из жизни уходить,

Всем показав, как верить, как жить и как любить.

суровый агашский царь даже немного прослезился.

— Да, как разумно у вас! Три-четыре сына — как раз достаточно для поддержания династии. И конец песни настолько замечательный, что мне самому захотелось уйти из жизни именно так: рядом с любимой женой и тремя достойными наследниками, глядя на процветающую страну.

Атар вспомнил, что самые жестокие и сильные духом люди обычно сентиментальны. Такой может хладнокровно взирать на смерти или пытки людей, но расплакаться над умирающим котёнком. И чаще всего он способен расчувствоваться над произведением искусства. Ашинатогл любил музыку и пение, и неудивительно, что песня вызвала у него приступ «слабости».

Теперь наступило время первых танцев. Вначале старки станцевали спокойный и изящный танец типа кадрили, после чего царица, жена графа Таррисаня и лангиштские жёны принцев крови возлегли рядом с мужьями. Их примеру последовали жёны князей и хана. Горцы сплясали огненный танец типа лезгинки, где мужчины стремительно вились вокруг изящно плывущих в своих длинных платьях женщин. У агашцев такого общего танца для знатных мужчин и женщин не было. Их юноши станцевали военный танец с батальными кличами. Степняки прошлись в пляске типа хоровода.

В промежутках между танцами мужчины подходили в женскую комнату к гетерам, девушкам и дамам не самого высшего ранга. Атар сказал Ашинатоглу, что даже сам Император в такой момент не чурается зайти в зал женщин, и сам вместе с ним прошёл туда. Ашинатогл хозяйским взглядом оглядел Высокородных гетер, подарил каждой из них янтарное ожерелье на золотой цепочке, чему певица Астарсса Иллинор, бывшая его любовницей в прошлый приезд, отнюдь не была рада, поскольку поняла, что сейчас ей не светит продолжение романа. Высокородные немного посмеялись (то ли от радости, то ли иронично), после чего Ириньисса произнесла на Древнем языке:

Приходит великий властитель

любви настоящей искать,

Но выбрать никак не желает,

кому предпочтенье отдать.

И даже столь мощному мужу

не стоит всех нас обольщать:

Ведь мы тогда сможем на части

и сердце, и ум разорвать.

Царь расхохотался, почувствовав, что от него ждут достойного ответа, и что Атар готов подстраховать его, выдав свой экспромт и переключив огонь на себя. Но убегать от вызова воину не пристало, и Ашинатогл пропел двустишие:

Я всеми цветами сейчас полюбуюсь, гуляя в саду,

Покуда ту розу, что шип в моё сердце вонзит, не найду.

Женщины облегчённо рассмеялись. Иолисса продолжила полушутливую перепалку:

Не может столь низко и мощно

свистать нежный птах соловей,

Напоены розы в саду

живительным соком корней.

Шипы так длинны и остры!

Корону носящий удод,

Всем телом к бутону прильнув,

копьём своё сердце проткнёт.

Цари развеселились окончательно, да и вся компания вокруг них тоже. И агашец ответил:

Судьбою родиться дано мне

не нежным певцом, а орлом,

И воина не испугаешь

ни острым мечом, ни копьём.

В грядущем сраженьи мне равно

почётно тебя полонить,

Иль, в плен угодив твой, исправно

сполна сладкий выкуп платить.

Гетеры вместе с клиентками в восхищении встали из-за стола и закружились вокруг царей и князей, пока у тех глаза окончательно не разбежались. Наконец, Атар взмолился:

Прелестницы! О, пощадите

несчастных владык и царей!

Сгораем мучительно, сидя

в огне ваших дивных очей!

Жёны князей и хана сокрушённо смотрели на мужей, совершенно подпавших под очарование этих прелестниц и возвращавшихся на свои места гораздо более пьяными, чем уходили. Ашинатогл ещё раз поровну одарил всех Высокородных и раздал подарки также их клиенткам. Что творилось в душе агашца, никто не мог сказать: шёл он ровным шагом, но со слишком непроницаемым лицом. Так что и ему нелегко пришлось. Лишь привычные к такому Атар и старкская знать возвращались, удовлетворённо улыбаясь.

Кутиосса Алангита и её сестра Эриосса Алангита, княжны Лангишта и жёны принцев Лиговайи, с завистью смотрели на гетер. Свобода, предоставляемая стракским женщинам, уже вскружила им головы. Их переполняло желание новых приключений. А преподать им жёсткий курс духовной и телесной тренировки, который проходили женщины у старков, никто не потрудился.

На некоторое время цари вновь уселись за стол, и, временами улыбаясь подходившим женщинам, продолжили разговор.

— У вас эти женщины имеют колоссальные права, — задумчиво заметил Ашинатогл. — То, как на равных, без всякого подобострастия и неуважения, держатся с властителями, показывает: они действительно привыкли считать себя независимыми ото всех. Но, насколько я понял вас, северян, права неразрывны с жесточайшей ответственностью и обязанностями.

— Они связаны и с серьёзнейшими ограничениями. Например, нельзя ни одного слова говорить о политике и других государственных делах в присутствии гетер и художников, — сказал Атар, и тут заметил, что рядом с ними проходит Кисса и с улыбкой слушает эти слова, — Так что сейчас я не знаю, не опозорился ли я смертельно, сказав слово «политика» в присутствии гетеры, — полушутливо завершил Атар.

Ашинатогл рассмеялся:

— И, насколько я представляю вас, мужчина, нарушивший это правило, опозорен настолько, что ему лучше побыстрее умереть?

— Именно так, брат. А на гетере вины в этом случае нет. Даже между воюющими армиями они ходят свободно, никто не обвиняет их в шпионаже. У них есть суд своего цеха, его приговоры часто абсолютно безжалостны за, казалось бы, малейшие нарушения их обязанностей и обычаев. Подсудны гетеры также обычному суду, но, учитывая их исключительное положение, судят их не столько по закону, сколько по справедливости, и они имеют право апелляции к Императору или королю. И, наконец, духовный Имперский Суд властен над ними, если они вдруг впадут в гибельный грех ведовства.

— А я думал, что вы помешаны на законах и молитесь им, как торговые республики Рултасла, что северо-восточнее нас. Но тихо. Мимо идёт художница!

И оба побратима рассмеялись.

— Готовят гетер и художников в школах, которых очень мало в Империи. Из девочек, обучающихся на гетер, почти треть умирает или становится калеками, их отдают в монашки. А выжившие проходят жестокие испытания на последнем году обучения. Не выдержавших продают в рабство, невзирая на происхождение. Обучение у гетер длится с восьми до шестнадцати лет, а у художников с пяти-шести до пятнадцати. В это сословие можно попасть и проще, практически миновав школу, но только в его низший или средний слой. Например, любовницу исключительно высокородной персоны наши гетеры имеют право принять для обучения на два года, но лишь если сами установят, что у этой женщины есть задатки гетеры. И стать выше, чем полноправной, она не может. Оплачивает обучение её любовник, а это отнюдь не дёшево даже для принца. Или актёр, попавший в труппу знаменитого театра и поднявшийся в ней до ролей первого плана, может пройти ускоренный курс обучения в школе художников, — продолжал свой рассказ Атар.

— Намерены ли вы здесь создать такие школы? — с живым интересом спросил агашец.

Другие властители разговор царей почти не слушали. Их опьянила женская красота, они с нетерпением ожидали, когда же цари кончат болтать и можно будет вновь поухаживать за женщинами.

Атар призадумался: раскрывать ли свои планы и мечты? Но потом понял, что можно сказать почти правду.

— Очень трудно будет это сделать. А мечта у меня такая была, но, чем больше смотрю вокруг, тем меньше верю в неё. Слишком здесь всё другое.

— Насколько я понимаю, большинство Высокородных гетер действительно происходят из знати? — продолжил Ашинатогл.

— Это так. Даже дочери королей и Императоров среди них бывают. Но ты точно сказал: большинство. Впрочем, наша знать уже ёрзает на своих ложах, не может дождаться, когда же мы их отпустим к женщинам. Я сейчас к ним обращусь.

Атар объявил союзникам и знати, что сейчас можно потанцевать и поговорить с женщинами, а затем будет женский танец. После него можно будет общаться без ограничений. Если какая-то пара придёт к взаимному согласию, она может покинуть пиршественный зал в любой момент. До восхода солнца ей предоставляется полная свобода по случаю великого праздника. Услышав это, Ашинатогл улыбнулся. На самом деле все применяли законы и обычаи с разной степенью строгости в разных обстоятельствах, но старки предпочитали говорить здесь без обиняков и привычной лжи.

— Друг и брат, у нас в Агаше тоже есть женский танец. Предпочитаешь: чтобы наши женщины и девушки станцевали до ваших прелестниц или после них? — спросил Ашинатогл.

— Как ты сам предпочтёшь, брат.

— Тогда после. Надеюсь, что они не посрамят честь Агаша в этом трудном состязании.

— Я тоже этого хотел бы, — сказал Атар, в душе не веря, что после танца гетер какие-то женщины смогут показать что-либо сравнимое по воздействию на мужчин.

***

Кутиосса с восторгом отдавалась танцам, прижимаясь к мужчинам весьма откровенно, так что Атар и муж с всё возрастающим неодобрением смотрели на неё, а сестра тоже поддалась такому порыву и стала вести себя похоже. Перед очередным танцем Кутиосса увидела, что Тлирангогашт смотрит на неё пристальным и желающим взглядом, и, как жаба к ужу, сама в каком-то гипнотическом трансе пошла к нему. Тлирангогашт сделал пару шагов навстречу, обнял её своими железными руками и вдруг в ходе танца на глазах у всех страстно поцеловал, лаская её грудь и зад. Кутиосса прямо растаяла. Ашинатогл хотел было возмутиться таким поведением приёмного сына, но вдруг что-то (может быть, холодный и жестокий взгляд, который Тлирангогашт бросил, проходя в танце мимо) подсказало, что сын разыгрывает комбинацию, чтобы спасти всех союзников от позора, в который вовлекают их распоясавшиеся княжны, не умеющие сохранить достоинство. Ведь гетеры вели себя весьма прилично, хотя одновременно и весьма провокационно. А старкские дамы, хоть и подбирали себе любовников на ночь свободы, тоже не позволяли себе откровенных выходок и таких непристойных действий со стороны ухажёров.

Эриосса вела себя несколько по-другому. Она смотрела на богатыря Улугая и вся её душа и тело тянулись к этому хану-батыру. Она даже подошла к нему, приглашая на танец, тот остолбенел, не зная, что делать, но нашёл верное решение: временно сдал командование одному из беков и неумело, но изо всей силы стараясь, повёл прекрасную княжну в танце. А та демонстрировала ему свои груди в вырезе платья и томно раскрывала губы, так что Улугай совсем потерял голову. Но тем не менее после танца он сдержанно поклонился и вернулся на свой пост.

Атар прокомментировал поведение Улугая:

— Он поступил правильно по нашим понятиям. Мужчина, отвергнувший призыв женщины, не опозоренной и равной ему по положению, опозорен сам как трус. Так что он нашёл грань между военным приказом и честью мужчины.

— Вы, старки, мне всё больше и больше нравитесь. — Ашинатогл огляделся по сторонам, и, не заметив вблизи художниц и гетер, которые куда-то исчезли, продолжил. — Значит, у вас человек должен сам решать, что делать. Даже если законы и обычаи против, он должен поступать по чести.

— По чести, совести и справедливости. Если он будет придерживаться законов и обычаев, никто его не осудит, могут только упрекнуть, что он поступил глуповато и трусовато и презирать за это. Если же решает сам, он берёт на себя всю ответственность за все последствия своих поступков. Окажется, что последствия нормальные — хвала ему и честь. Если нет — вот тут и вступает в силу вся строгость закона!

— История с княжнами кажется мне очень важной. Они сошли с ума от вашей свободы. И я боюсь за наших женщин и девушек.

— Я тоже, — сказал Атар.

— И я, — вдруг прервала молчание царица, которая, чтобы уважить обычаи южан, не вступала в разговор мужчин.

— Царица и жена брата моего! Я гость на вашей земле, и ты должна вести себя по вашим обычаям, — с упрёком сказал ей Ашинатогл. — Я, зная брата, не мог бы поверить, что, имея право лишь на две-три жены, он выбрал главной женой и коронованной соправительницей дуру.

— Это тебе судить, друг наш, — ответила царица, а сам Атар улыбнулся.

— И я не верю, что ты не подумала, как на будущее предотвратить такой позор или хотя бы уменьшить число таких случаев, — жёстко сказал агашец.

— Подумала и кое-что подготовила, — столь же непреклонно ответила Арлисса.

Но тут художники заиграли медленную музыку, которая сразу же стала действовать на уже без того возбуждённые чувства мужчин, и в залу вошли обнажённые гетеры и художницы. Они запели любовную песню, и начался все убыстряющийся и убыстряющийся танец, воздействовавший на мужчин почти гипнотически.

Страстный танец любви… Музыканты, сыграйте поярче!

Пусть мелодия льется чарующим ритмом в крови,

Чтоб объятия наши были и крепче, и жарче,

А в душе до рассвета пели нежную песнь соловьи!

Мы под созвездием Стожар

Новой любви зажжем пожар!

Грациозность осанки и плавность движений,

Взгляд искрящихся глаз, нежность рук, персик щек,

Взмах ресниц, томный вздох… и от наваждений

Ни один равнодушным остаться не смог.

Мы под созвездием Стожар

Новой любви зажжём пожар!

Феромоны любви заструит обнажённое тело,

Облака ароматов прольются душистым дождем.

И ворвёшься ты в танец легко, сокрушительно смело,

Чтобы страсти отдаться и уже не жалеть ни о чем .

Мы под созвездием Стожар

Новой любви зажжём пожар!

Страстный танец любви… Музыканты, сыграйте поярче!

Пусть мелодия льется чарующим ритмом в крови,

Чтоб объятия наши были и крепче, и жарче,

А в душе до рассвета пели нежную песнь соловьи!

И звуки музыки вольются в наши души,

И никого здесь не оставят равнодушным!

(Несущая Мир)

Но не только мужчины попали под власть этого танца. Обе сёстры-княжны в экстазе сорвали с себя платья и присоединились к танцующим. Их движения были намного менее изящны и отдавали грубой эротикой.

Последним аккордом танца был страстный вскрик женщин, застывших в красивых позах, и многие мужчины под воздействием гипнотического танца упали на колени. Женщины выбежали из зала, и через минуту вернулись обмытые благовонной водой. В облаке дразнящих ароматов нагие женщины приблизились к мужчинам.

Ашинатогл уже раньше понял, что самые красивые из гетер — невысокая, золотокожая, кареглазая, темноволосая Кисса и высокая, светлокожая, голубоглазая, светловолосая Ириньисса. Но намётанным глазом он заметил, что все женщины в некоторых эпизодах беспрекословно слушались Иолиссы, гетеры лет под сорок, но сохранившей великолепные формы и свежее лицо. Царь встал и набросил на шею Иолиссы золотую цепь с изумрудами и рубинами, приговорив:

— Владыке царства подобает любить только владычицу гетер!

Иолисса не ожидала такого решения, но, как было видно из стихотворного диалога, царь также произвёл на неё очень глубокое впечатление, и она без долгих церемоний ответила ему:

— Я уже увидела тебя и в разговоре, и в обхождении, великий царь и наш друг! Моё сердце стремится к тебе. Не будем тратить слов, и так ясно.

Иолисса, пользуясь правом гетер, возлегла на ложе рядом с царём. Тот взял её за руку и они посмотрели друг в другу в глаза, забыв обо всём остальном на несколько минут.

Таким поведением Ашинатогл подал сигнал другим знатным южанам, и все они вели себя из последних сил весьма прилично. Лишь Тлирангогашт почти демонстративно на глазах у всех тискал грудь обнажённой Кутиоссы и даже её интимные органы, а Улугай подвергся буквально атаке сошедшей с ума от страсти Эриоссы.

Резко сменилась музыка, и в залу вошли агашские женщины и девушки в лифах и шароварах. Они начали исполнять виртуозный танец, больше всего похожий на наш танец живота. Старкские женщины этого стиля танца не знали, поскольку у них всё было связано с первоклассной физической и гимнастической подготовкой, гибкостью всего тела, а не только бёдер. И оказалось, что этот танец стал последней каплей, превратившей пир в праздник любви. Принцессы вновь «проявили себя», встав в ряды танцовщиц обнажёнными и расцвечивая танец откровенно эротическими движениями.

Князь Лангиштский Тлиринташат не знал, куда девать глаза от стыда. Ириньисса, вспомнив Лангишт, стала его просто утешать и обнимать, чтобы отвлечь от великого срама, что ей, конечно же, удалось и перешло в ночь страсти. Она объяснила князю, что у старков не считается позором, если мужчина в тяжких духовных муках плачет на груди у женщины и ищет у неё утешения, поскольку спасать в такой ситуации — естественное дело женщин. В эту ночь князь всласть выплакался на груди у гетеры, после чего встал утром возрождённым и собранным, готовым к самым суровым, но справедливым, решениям.

Мужья княжон, переглянувшись с Атаром и своей сестрой-царицей, начали ухаживать за дамами, полностью игнорируя своих жён, всё более позоривших себя на глазах у всех.

И Тлирангогашт первым унёс на руках из зала княжну, кивнув Улугаю, который, сдав командование, тоже подхватил втюрившуюся в него женщину и двинулся вслед за царевичем.

Все вздохнули с облегчением, и остаток вечера превратился в праздник любви, с красивыми песнями и танцами. Влюблённые постепенно расходились. Ашинатогл тоже в некоторый момент подхватил на руки возлюбленную и унёс её в свои покои, больше не имея сил ограничиваться лишь рукопожатиями, взглядами и тихими словами. А царь Атар с царицей ушли почти последними, чтобы своим присутствием остужать горячие головы.

Словом,

Нет, не подарок

Слабой порочной душе

Ветер свободы:

Несёт соблазны

Тем, кто в неволе рождён.