Глава 5. Закон не должен быть дурацким

Погода преподнесла ещё один сюрприз: после проливных дождей тайфуна выпал снег. В этих местах такое случалось раз в несколько лет. В Дилосаре снег продержался четыре дня, а в Арканге неделю. В горах он лежал до двух недель. Но это уже было цветочками по сравнению со случившимся раньше.

Кун Тростинкар заявился в снежный день к царю за титулом на двор покойного Тронксанора. Он не преминул проехаться, что хозяин места почти не изменился:

— Я Кун, он Кунгс. И фамилии почти одинаковые. Так что можно считать меня законным наследником. Надо будет потребовать вернуть мне имущество и рабов бывшего хозяина.

— Ну потребуй. Будет ещё одна твоя шуточка. Кстати, как ты в своей деревне с ураганом справился?

— Нормально! Кое-кто хотел было тащить к себе пожитки пострадавших, но мне даже убивать не пришлось: по твоему совету у одного типа яйца отсадил, чтобы корня «вор» не было. Остальные сразу образумились. Один убитый и трое покалеченных, если считать потерявшего ядра.

— Здесь граждане тоже сразу организовали помощь несчастным и охоту на мародёров. Ни один гражданин не пытался нажиться на беде других.

Кун, пользуясь тем, что он был наедине с царём, вновь решил поддеть Атара.

— Нет, царь. Этого мы никому не растрепали. Тот самый Кунгс натащил кучу добра от несчастных соседей. Когда мы такое увидели, Демон Пытки переломал ему позвоночник и сломал рёбра, а потом наши обрушили его еле державшийся дом, чтобы всё выглядело как естественная смерть. Так что можно считать, он забрал мой корень «вор» с собой в могилу. Мне мои уже сказали, что я должен буду теперь их защищать перед тобой, а сам вести себя паинькой, разве только если на войне душу отведу.

— И защищать, и требовать, чтобы они вели себя по понятиям. Защищать не только передо мной, а перед всем нашим державным народом. И, если так будет справедливо или же необходимо для нашего народа, выдавать их.

Кун вздохнул. Ему не нравилась служба, возложенная Невидимыми, но отступать было нельзя. И он перевёл разговор на более приятное.

— Царь, ты не очень горюй из-за этого дурака Кунгса. В семье не без урода. И мы этого урода прищучили. А больше я ни одного случая подлости не знаю. Кое-кто вначале растерялся, но и они быстро взяли себя в руки. Стыдно было отставать от соратников.

— Ты прав. Глупо было ожидать, что ни одного паршивца не найдется. Может быть, даже этот самый Кунгс опомнился бы после серьёзного разговора. Но вами сделанное нельзя считать несправедливым. Правильно, что это в тайне сохранили. Пусть люди думают: весь наш народ оказался замечательным.

***

Крис Колорин с женой направлялись к себе в деревню. Повозку сопровождали четверо вновь полученных рабов и две рабыни. Одна из них предназначалась на роль служанки жены, а второй была «ведьма» Кршадза. Её имя переделали в Крада. Крис выяснил, что старуха была сначала трактирной служанкой, затем шлюхой и воровкой, а в последнее время нищенкой и воровкой. Глядя на неё, он ухмыльнулся:

— И как тебе, с твоей мордой, подавали? Я бы не дал ничего, кроме пинка и плевка.

— Так то ты, хозяин. Ты даже Кришны не побоялся бы. А люди боялись проклятия ведьмы и вовсю подавали. Вот сейчас зайдём в деревню, отпусти меня на пару часов. Посмотришь, сколько я принесу.

— Только не воруй! Если на краже попадёшься, лично распну тебя. Если не попадёшься, а потом услышу, что нас ославили как воров из-за тебя, шкуру спущу и солью помажу.

Старуха поняла, что убивать во втором случае хозяин не собирается, но выпорет беспощадно.

Чтобы не смущать хозяев деревни своим видом, Крис, к их великой радости, отклонил приглашения остаться ночевать в деревне, и остановился в паре вёрст за нею в леске. Старуха ушла нищенствовать. Крис не беспокоился, что старая проныра сбежит: она-то понимала, чем это грозит. А в обычной ситуации она хозяина ни капельки не боялась. Видно было, что её только радовало, как Колорина боятся другие: такой хозяин ото всех защитит, если только его самого не разгневать!

Через пару часов в деревне поднялся гомон, и Крис стал поджидать возвращения Крады. Через часик она появилась из леса, неся полную торбу подношений, а под ними двух задушенных куриц. Крис, глядя на её ухмыляющуюся рожу, кое о чём догадался. Но грозно спросил:

— Это тебя ловили? Мы гомон слышали!

— Да нет. Это они между собой передрались. Все, конечно же, давали мне охотно, лишь бы я на их детишек не смотрела и их самих не проклинала. К старкам я соваться не стала. А одна дура дала мне сребреник и попросила наворожить неприятностей своей соседке. Ну я достала свой немой свисток, которого овцы, коровы и свиньи ужас как боятся, заметила, где у соседки и нанимательницы забор хилый между ними, зашла со дворов и стала гнать скотину соседки во двор дуре. Так что я честно отработала сребреник. Овцы и свиньи затоптали кучу кур, так что никто и не заметит, что я парочку под шумок прихватила. А мужики между собой задрались. А скотина тем временем во все стороны разбежалась.

— Котан! Бери пращу и верёвки и быстрей со мной! Надо под шумок выловить ещё овцу или теля! — велел Крис, сам схватил лук, и они вдвоём помчались в лес.

Через некоторое время они вернулись, таща овцу.

— Быстро разделывать и варить! В случае чего заплатим справедливый выкуп: дескать, в лесу бегала ничейная, вот в котёл и попала! — велел Крис.

Но овцы до утра никто не хватился. А утром сытые и довольные господином спутники Криса двинулись дальше. Сам Крис выглядел, как обычно, бесстрастным. И лишь его жена Картосса Укиэру заметила: муж напряжённо о чём-то думает.

Жена Криса всё больше становилась довольна новым мужем. Внешностью ужасен, но зато такой заботливый и нежный. Своих не выдаёт. Настоящий мужчина во всех отношениях: смелый до отчаянности, крепкий духом и дерзкий в начинаниях. А что законченный вор, так это даже интересно. Покойный муж немедленно после войны стал таким бесцветным скупердяем. Свалившийся на семью незаурядный достаток его, кажется, сильно пугал. По ночам он даже спать не мог: всё проверял запоры и слуг. А теперь денежки мужа достались вдове, и она с радостью думала о том, что они с Крисом им пропасть не дадут и зря держать в кубышке не станут.

В следующей деревне Крис, к неудовольствию местного дворянина, спрятанному за вежливой улыбкой, принял его приглашение остаться на ночь. А наутро он попросил, в чём нельзя было отказать: доставить срочное письмо портному И Куринину.

Придя в деревню, Крис прежде всего обошёл все дворы и гневно посмотрел на тех, у кого хозяйство было не в порядке. Слов даже не понадобилось. А сам он начал что-то сооружать из палок и верёвок.

Прочитав письмо Криса, на самом деле адресованное ему, Чон, глава Невидимой Гильдии, расхохотался. Выдумка Демона очень понравилась. «Бугор» отобрал семь самых страховидных гильдейцев, велел И Куринину сшить для них особые костюмы, а у местного алхимика закупили несколько снадобий, фосфор и много серы. Узнав, что им предстоит, гильдейцы посмеялись вдосталь, но закон молчания строго соблюли. Вскоре они двинулись верхом в деревню Каратарикота. Заодно воры везли указ царя, что деревня изымается из-под сюзеренитета барона Асретина, и отныне становится владением всего государства, а также вызов Асретину на Совет Царства.

Асретин был очень обижен решением царя и собирался апеллировать к Совету царства, а, может быть, и к народу. В воинственном настроении он отправился на Совет.

А великолепная семёрка воров подошла к Каратарикоте. Кой Растротон, который был назначен смотрящим в предстоящем деле, открыто двинулся в деревню, остальные скрытно остановились в паре вёрст. Крис выбежал навстречу Кою с распростёртыми объятиями, так что ни у кого сомнений не возникло: приехал друг. И вполне естественно, что хозяин сразу уединился с ним пить и обсуждать свои дела.

— Крис, вот знак Чона. Я смотрящий в нашем деле.

— Порядок должен быть, я сразу догнал это. Давай перетрём, что делать. Свистки есть?

— Конечно, есть. Вот и для твоей ведьмы свисточек. Маруха и слуги пусть уши заткнут. А тебе всё по дубине, как я понял.

— А снадобья?

— Кое-что купили, кое-что сделали сами. Вот для твоей ведьмы намазаться. Потом почешется пару дней, и больше ничего. А это для тебя. Обсираловка, чихачка и слабачка в пыли. А вот снотворное, дурилка и дристалка.

Обсираловка вызывала панический ужас, чихачка — неудержимое чихание, слабачка лишала сил. Дристалкой называли слабительное. Дурилка была самым тонким из снадобий. Её добавляли в вино, когда нужно было человека не споить до бесчувствия, а просто снять у него тормоза и критику. Например, его хотели обыграть, или разговорить, или скомпрометировать, или подложить ему шлюху, или подсунуть жульнический договор. И вкус у этого снадобья был тонкий и приятный. Правда, похмелье после такого вина было тяжёлым во всех смыслах.

Крис сразу же засыпал снотворное, дурилку и слабительное в три подготовленных кувшина с вином.

— А сейчас морду сделаем, что мы бухие в доску, и я покажу тебе, кого удерживать. Три двора надо будет целиком загонять назад. В остальных увидишь сам. Лучших баб и подходящих детишек в подвал моего дома тащите, слабаченных и сонных в сарай.

— Идёт! Пошли!

Шумел камыш, дер-р-ревья гнулись,

И ночка тёмная была!

«Пьяная» парочка бродила по деревне, и Крис незаметно показывал на женщин и детей, мужиков и баб поили вином (естественно, с дурилкой; молодых женщин порою со снотворным) из прихваченных бурдюков. А заодно внимательно рассмотрели три двора. Перед вечером Крис с друганом зашли в один из нужных дворов и чуть ли не насильно напоили дрожащих крестьян вином, всех, от мала до велика.

— Ты что не пьёшь, шлюха? У меня д-д-ружок приехал! В-в-веселись! И мальцу дай пару глотков, пусть он тоже выпьет за наше зд-д-д… Тьфу, мать! Здоровье!

В темноте друг потихоньку ушёл.

Эта ночь была полнолунием. В полночь вдруг раздался жуткий вой у господского дома. Перепуганные крестьяне увидели, что хозяин стоит у своих ворот и воет, а над двором на метле летает голая ведьма и дико хохочет, разбрасывая во все стороны что-то огненное. На вой хозяина отозвались ужасные голоса со всех сторон деревни, и из леса двинулись к деревне черти, тоже все в огне.

— Н-н-не бойтесь. Это мои друзья! — заорал хозяин окровавленным ртом.

Естественно, это вызвало противоположную реакцию. Кое-кто забился в свои дома. Кто-то помчался вон из деревни. Кто-то метался в панике. Черти набросились прежде всего на бегущих, схватили женщин и детишек и погнали в деревню. А остальные, лишившись всякой воли к сопротивлению от дикого страха, от вида ужасных чертей, серной вони и ещё чего-то, что вызывало безудержное чиханье, помчались ещё быстрее. Черти отволокли перепуганных жертв в господский двор и двинулись по домам.

— Куда бежите? — грозно кричал крестьянам хозяин, но они двор за двором в дикой панике бежали по единственной дороге, кроме тех, кого хватали черти. Впрочем, пару крестьяночек ухватил сам хозяин, потискал им груди и велел идти к нему и ничего не бояться. Они покорно пошли во двор, с облегчением думая, что их не отдадут чертям на съедение, а хозяин просто поимеет их.

В один из двух дворов, которые хотели удержать, ворвался чёрт и заставил всех выпить вина, после чего все стали неудержимо бегать в отхожее место, и было уже не до бегства. Другие собрались было бежать, но их встретил сам хозяин, вырубил экономным ударом вопившую бабу, а остальным прошипел:

— Назад! Мои друзья вас не тронут. А я живьём шкуру сдеру, если ещё бежать попробуете!

И он сразу подтвердил свои слова, содрав небольшой лоскут кожи с руки сына хозяина. После этого крестьяне поплелись обратно. Третий двор весь спал мёртвым сном.

Словом, на рассвете в деревне почти никого не осталось. А Крис проорал последним беглецам:

— Сволочи! Бежите от своих наделов! Если вернётесь, шкуру сдеру с живых и распну!

Утром «черти» быстренько разобрали театральную машину, сделанную Крисом, и с хохотом уселись пировать и ласкать оставленных женщин. Их сразу заставили танцевать голыми и принять по нескольку мужчин, чтобы показать им новый статус: общественных служанок и любовниц всех гильдейцев. А детишек Крис стал утешать, в том числе успокоительным снадобьем:

— Вы мне как свои дети будете. Я вас сам учить стану. И вы гражданами станете, а не рабами.

Оставшимся трём дворам и женщинам разрешили взять из брошенных дворов всё, что они захотят. Предупредили, что они теперь в полной власти гильдии и за попытку побега будет жестокая расплата. Сообщили, что торговцы сюда больше не будут приходить, а если что-то надо будет купить, нужно попросить хозяина или смотрящего, им привезут всё по справедливой цене. А от добычи и наград гильдии им тоже будут выделять долю.

В первую ночь гильдейцы отсыпались. Во вторую они рассчитали, что кто-то попытается вернуться в деревню: ведь крестьяне удавятся за своё имущество, если не перепугать их окончательно. Выследить четвёрку мужиков и баб, неумело пытавшихся прокрасться к своим домам, было легко. Деревня вновь пылала «адским огнём». Мужики в нерешительности остановились, и тут на них из леса выскочили черти. Поскольку бабы визжат сильнее и страшнее, они стали убивать одну из баб. Все остальные, не чуя ног, побежали назад.

Через неделю Невидимые вычислили, что ещё кое-то попробует в деревню пробраться, и вновь устроили иллюминацию. Убивать или калечить никого не пришлось, увидев огонь над деревней, «смельчаки» быстрее повернули назад. Место завоевало репутацию проклятого, чего и добивалась гильдия. Ценой этого была всего одна смерть.

А затем прибыл человек гильдии и привёз вызов на общее народное собрание. Надо было послать не меньше половины имеющихся граждан. И пятеро во главе с Растротоном отправились в Дилосар.

Вся эта история лишь добавила Картоссе уважения и любви к мужу. Тем более что он умело и любовно массировал её ногу, чтобы жена быстрее выздоравливала, но до окончания месячного траура не делал даже никаких намеков на соитие, только смотрел на неё ласковым глазом. Когда Крис глядел на жену, глаз как будто переставал быть красным и становился голубым, каким он, наверно, был когда-то в детстве. Картосса почувствовала, что на самом деле она будет стоять у истоков чего-то необычного, может быть, даже легенды. А что муж принял участие в пьянке и гулянке с захваченными женщинами — такова уж природа мужчин! И перед друзьями нельзя было в грязь лицом ударить.

***

Остановившись на ночлег в деревне за один переход от Дилосара, Урс, конечно же, сразу оказался за столом со всеми местными гражданами. Отпустить его без выпивки и угощения было просто неприлично. Да и поговорить с героем, завоевателем пяти царств, Грозой Гор, всем хотелось. Когда Урс вышел по нужде, один из собутыльников подстерёг его на обратном пути и тихонько сказал:

— Я брат Рыжий Лис из Жёлтых. Меня назначили поглядеть, как ты будешь вести себя здесь. Я вижу, что ты в своих владениях блюдёшь идеалы Жёлтых.

— И здесь вы меня нашли! — Урс не повышал голоса, не желая смертельной схватки между гражданами или громкого судебного процесса. — После того, как вы нас предали под Киростаном, я не желаю иметь с вами никаких дел!

— Была ли хоть малейшая возможность победить насильственными методами? Твой атаман, Жёлтый Ворон, стремился всего достичь слишком быстро и прямо. А ты здесь делаешь всё так, как полагается настоящему Жёлтому. В твоём владении нет городов, всех заставил заниматься делом, нет монастырей. Джигиты, брезговавшие мотыгу в руки взять, теперь считают за честь работать на своем наделе. Я уверен, что и оставшихся азнауров скоро посадишь на наделы, причём они сами тебя попросят об этом.

Урс был шокирован. Он ведь теперь граф. Как он может быть Жёлтым? И вообще, по своему положению он теперь должен Жёлтых преследовать.

— Ты с ума сошёл, Лис! Я ведь смердов гражданами не сделал. И сам я теперь знать. Уходи, и я обо всём забуду, если вы не будете подрывать единство нашего народа.

— Ты не знать в смысле спесивых имперских Высокородных. Ты честно получил отличия за свои подвиги. Их присудил тебе народ. А делать гражданами тех, кто ещё не созрел, было бы глупо. Ты их готовишь к этому, я тоже вижу. Да и наш предводитель Атар ведь не жирная знать, хоть из крайне Высокородных. Никакого ритуала и спеси, живёт в маленьком домике, всё время советуется с народом и доверяет ему решить важнейшие дела. Без вождя ведь пропадёшь, и лучше, если соседи будут его уважать. Здешние привыкли уважать людей сначала за знатность и род, а затем уже за заслуги. Так что Атар тоже воин нашего народа: отстаивает нас в переговорах с соседями.

— Да, если бы Жёлтого Ворона сделали предводителем, договориться ни с кем из соседей он не смог бы! — неожиданно для себя расхохотался Урс. — Так что получается: самое главное, не чтобы все были крестьянами, а чтобы все занимались своим делом?

— А разве не так? Ведь и тебе с самого начала было ясно, что ремесленники и монахи должны быть даже в идеальном государстве Жёлтых. А нам пока ещё до совершенства далеко, нужно нести идеалы в себе.

— Да какой я Жёлтый? Я муж царевны и любовник Высокородной гетеры. И убивать Киссу мне совсем не хочется! Обнимать — другое дело.

— Здесь и гетеры занимаются делом, а не развлечением знати. Правильно Атар говорил, что они наше второе войско. Даже преступники здесь стали охранять наш народ, вместо того, чтобы грабить и убивать наших людей.

— Я с тобой совсем заболтался. Но ты ведь не просто так меня ловил наедине.

— Да. Тайный Имам поручил мне, ничтожному носителю стальной пряжки, передать тебе его благословение, если ты будешь хранить в своём сердце идеалы Жёлтых, завещанные тебе Певцом пророка и прадедом. И я с удовольствием передаю тебе его благословение и яшмовую пряжку посвящённого высшего ранга среди мирян. Теперь я должен во всём повиноваться тебе, даже если ты меня пошлёшь на смерть.

Пряжка жгла руки Урсу. И выбросить её хотелось, и удержать. Ведь действительно, он, оказывается, претворял в жизнь идеалы Жёлтых, насколько это было возможно здесь и сейчас.

— Кстати, скажи мне свое настоящее имя, Лис.

— Конс Туринарс.

— Конс, и много Жёлтых здесь?

— Не так много. Тридцать три осталось.

— Не так мало.

Урс про себя решил как-нибудь собрать Жёлтых всех вместе, и, если увидит, что это необходимо, воспользоваться обетом послушания, бросить их всех в гибельный поход на злых соседей, и самому погибнуть там же, чтобы всё было по чести, как у Жёлтого Ворона. А пряжку он оставил себе. Второе, что он решил: отрастить косу и явиться на Совет царства через несколько месяцев с косой и пряжкой. Он был уверен, что Атар поймёт знак, и очень любопытно было посмотреть на то, как царь себя поведёт.

***

Конечно же, Атар, в отличие от Урса, прекрасно знал, что его «родные» Каменщики отправились в колонию вместе с ним, и многих из них даже лично. Но первый год они активности не проявляли: события шли слишком быстро, требовалось напряжение всех сил, да и обустроено ничего не было. Когда один из Каменщиков попросил его прийти на встречу братьев и сестёр во дворец Киссы, у Атара по спине пробежал холодок. Втайне царь уже надеялся, что общество в колонии умерло естественной смертью.

Тайное общество Каменщиков собралось в подвале дворца гетеры. Гимн Каменщиков и Гимн Свободе все исполнили с энтузиазмом. А затем вдруг Атар почувствовал себя на Имперском Сейме или Совете Королевства, когда поставлен вопрос о присуждении ему почестей. Начались пышные речи с восхвалением его достоинств: и великий дипломат, и стратег милостью Судьбы, и исключительно хорошо чувствует линии Судьбы, и предан идеалам свободы, прогресса и гражданского общества, и гуманен, и строг в исполнении законов и поддержании морали. Некоторые личности под капюшоном говорили с агашским акцентом, а порою и на Древнем языке с тем же акцентом. Когда, наконец, Атару дали слово, он сказал всего одну фразу:

— Я был бы последним дураком, если бы поверил всей той чуши, которую вы сейчас наговорили.

Раздались бурные аплодисменты и приветствия. Атару же стало не по себе: из-под капюшона на него смотрели глаза Чона Сибаринга. Значит, Невидимые и с этим срослись!

Именно Чон внес предложение обществу: возвести Атара в новую степень и сделать его Тайным Мастером Каменщиков Лиговайи и всего Юга. Решение было принято единогласно, и Атар занял кресло Тайного Мастера, утешаясь, что теперь общество под его контролем.

***

После тайфуна и снега жизнь в лагере невест стала налаживаться. За полтора месяца большинство девушек резко изменились. Они гораздо легче стали переносить холод и непогоду, окрепли и поздоровели. Правда, ценой этого были потери. Более ста невест серьёзно заболели во время стихийного бедствия. Половина из захворавших умерли либо ушли в монахини из-за резко ухудшившегося здоровья. Их торжественно хоронили либо провожали. Остальным тяжело болевшим предложили выбор: уйти в наложницы или продолжать учёбу в лагере, чтобы стать гражданками и полноправными хозяйками дома. Более десяти девушек предпочли побыстрее выйти замуж, хоть и на условиях неполноправия. Конечно же, парням-охранникам, на кого они заглядывались, их не позволили выкупить. Сдавшихся увезли в Дилосар, и там граждане могли купить себе наложницу при условии, что выбранная девушка не возражала, и одновременно давали обязательство не продавать её никому без её явного согласия. Так что хотя формально условия, о которых говорили перед царями, были соблюдены (или честь, или рабство), но позора не было. Иногда оставшиеся в лагере немного завидовали тем, кто уже нашёл свой дом и свою семью. Но по собственному желанию уйти в наложницы было нельзя.

Одной из первых сшила себе льняное платье певунья Лильнинуртат. Правда, это было достигнуто ценой ещё не спрядённого шёлка. Её, ещё четырех девушек (все степнячки) и обеих разведённых горянок, которые оказались первыми, сшившими себе одежду, торжественно вывели за ограду лагеря, где парни уже поставили столы для праздника, и они уселись во главе стола, выше наставниц, а охранники, завоевавшие в соревновании право участвовать в празднике, сели напротив. Был пир, шутки, затем пение и танцы. Парней было больше, и они соперничали за право потанцевать с невестами. Словом, девушкам предоставляли все возможности сделать выбор. Лильнинуртат вдруг заметила, что очень приятно шутить и танцевать с парнями, и ей стало стыдно, что она предаёт любовь своего жениха.

Но в этот момент подскакали несколько всадников.

— Срочное письмо от Великого царя Агаша и письмо для невесты Лильнинуртат! — сказал главный из них.

Наставницы глянули в письмо царя и велели прервать пока что праздник, собрать всех невест и зачитать письма. Лильнинуртат удивилась, почему сказали «письма». Она грела в руках письмо возлюбленного, немного побаиваясь момента, когда она его откроет, и одновременно продлевая сладкое ожидание. Её поставили вместе с наставницами. Впрочем, и остальных из «великолепной семёрки» тоже.

Акорнинсса Курион, старшая наставница, взяла письмо царя и прочитала первые строки:

«Почтенные наставницы! Приветствует вас ваш друг и союзник, брат вашего царя, царь Ашинатогл. Кланяется вам мой сын и наследник Тлирангогашт, который помог мне переложить это послание на старкский. Я требую, чтобы Лильнинуртат, которая пока ещё остается моей подданной, прочитала всем послание своего жениха либо отдала его вашей доверенной переводчице, чтобы та его прочла. После этого расскажет об обстоятельствах дела капитан Драконт-Энлил, который получил оба письма из собственных рук написавших. После этого дочитайте остаток моего письма».

Чувствуя неладное, Лильнинуртат распечатала письмо и ей бросились в глаза слова: «развратница», «шлюха», «опозоренная». Она заплакала и выронила лист. По знаку наставницы, переводчица подняла его и зачитала всё наглое послание женишка полностью. Лильнинуртат сначала ещё сильнее зарыдала, а потом вдруг вспомнила, что старкская женщина должна удары Судьбы выносить стойко, утёрла слезы и выпрямилась, глядя всем в лицо. Но предательские слёзы всё бежали в два ручья.

А капитан начал свой рассказ.

«Этот хлюпик Куртонслотош, недостойный своего славного имени, когда его вызвал царь, перепугался и вымыл шею, ожидая казни. А когда услышал, что царь милостиво разрешает ему отправиться в Арканг и возвратить себе невесту в поединке со старком, он стал пахнуть так зловонно, что царь велел пинками выставить его из дворца и проследить, чтобы он написал письмо невесте. Это ничтожество не знало, что всё, написанное в письме, станет известно повелителю. А когда он передавал письмо мне, его руки постыдно дрожали и он раз за разом испускал смрад, как последний трус и жалкий ублюдок. Царь велел мне всё рассказать без утайки. Я повиновался ему».

Девушка была совсем убита. Тот, кого она, как она сама себя уверяла, любит больше жизни и он её тоже, оказался таким ничтожеством. А наставница легонько потрепала Лильнинуртат по шее, чтобы ободрить, и стала читать письмо царя дальше.

«Девушки, теперь вы сами видите, что пути назад вам нет. И я жду от вас всех, чтобы вы поддержали честь нашего царства и породнили навеки два дружественных народа. Терпеливо выносите испытания, а затем, когда вы станете хозяйками в ваших домах, я буду рад видеть как почетных гостей в своем дворце вместе с вашими мужьями и детьми. И сам буду с удовольствием приветствовать вас, когда буду посещать брата своего Атара и вы по достоинству своему окажетесь приглашены на пир в его дворец. Я хочу, чтобы вы создали такой танец, который затмит танцы ваших наставниц. Я хочу, чтобы вы сложили на своём новом языке такие песни, которые будут петь века и века. А самое главное, чтобы каждая из вас вместе со своим славным супругом стала основательницей знатного и благородного рода, родив мужу богатырей и красавиц. Ваши дочери станут желанными невестами для благороднейших агашских семей или Высокородными гетерами. Ваши мужья и сыновья будут получать высшие почести и должности, если они пожелают служить мне или моим наследникам. Ваши родители будут рады видеть вас добродетельными матронами и мудрыми управительницами имений ваших мужей, пока мужья ваши будут заняты суровыми мужскими делами или если они (хоть я им и желаю прожить долгие и долгие годы и умереть с вами в один день) погибнут как герои, чего порою не избежать высокородным и благородным. Ещё раз приветствую вас и желаю вам всем счастья».

Это письмо произвело на девушек-агашек глубочайшее впечатление. Ведь раньше было немыслимо, чтобы царь лично обратился к девушкам, тем более со столь отеческим наставлением. И женщин никогда не приглашали во дворец царя, разве что коронованных беженок из других государств.

Прерванный праздник продолжился. Сдерживая слёзы, Лильнинуртат улыбалась парням и танцевала с ними. И вдруг во время танца с Вангом Астаркором, давно заглядывавшимся на неё, она неожиданно для себя положила ему голову на плечо и заплакала. Ванг отвёл её в сторонку и стал утешать. Естественно, всё закончилось поцелуем, что было не совсем по правилам, но наставницы милостиво попустили.

— Теперь я твой жених, — обрадовался Ванг.

— Мне ещё нужно завоевать право быть твоей невестой. А пока что мы должны понять, действительно ли наши Судьбы сплелись или это было мимолётное очарование и благодарность, — ответила девушка.

Тут расплакалась строгая Акорнинсса и обняла девушку:

— Если бы ты ответила ему, что ты теперь его невеста, это было бы не по правилам, но по чести и правде. Но ты нашла ещё более достойный ответ. И я молю Судьбу и Элир, чтобы они дали тебе столько счастья, сколько ты со своим будущим мужем сможешь вынести.

Штлинарат, отставшая в тканье и шитье, может быть, потому, что сначала всё спряла, а затем ткала и лён, и шёлк, с завистью смотрела на Лильнинуртат. Теперь та сможет вблизи разговаривать с парнями и выбирать себе жениха. «Впрочем, у меня ведь уже есть, и один из самых лучших», — осадила она себя. — «Но как хотелось бы с ним держаться за руку и разговаривать, а не обмениваться изредка парой слов».

***

Ашинатогл, вернувшись домой, сразу принял того, кого называли втихомолку «глаза и уши царя». Шпик, известный под разными именами в разных местах, рассказал, что, судя по всему, единобожники окончательно передрались между собой. По сведениям, этот неугомонный Йолур добился, что большинство государств и племён Великих Озёр признало его пророком. Царь Киски возложил на себя императорскую корону и готовится в поход на Канрай. Первосвященник срочно собирает армию, а Император Правоверных, сколько рассказывают побывавшие в Канрае, ударился в развлечения, пиры и охоту, практически перестал заниматься государственными делами, даже в подготовке армии почти не участвует. От командования войском он всенародно отказался, заявив, что не желает проливать кровь правоверных в междоусобной войне, если его не вынудят это сделать. Ашинатогл в уме своём радовался, а явно высказал сожаление, что соседи оказались в столь трудном положении. Рассчитывая варианты, он в любом случае видел возможность погреть руки. Поведение императора Шарана Эш-шаркуна он оценил как то ли отчаяние, то ли желание сохранить нейтралитет и договориться с новым религиозным главой Йолуром, то ли, если этот эш-Шаркун действительно достоин императорского достоинства, как хитрый план.

Ашинатогл поделился данными лазутчиков и купцов с Тлирангогаштом. Тот, почтительно выслушав отца, попросил разрешения говорить и сказал:

— Если эш-Шаркун струсил и отчаялся, то Судьба нам не простит, если мы не передвинем свою границу вглубь Канрая. Но сами столицы я не стал бы удерживать, нам достаточно взять предгорные оазисы и хорошенько их защитить. Даже поход на столицы я считал бы целесообразным, лишь если станет ясно, что они готовы пасть перед любой силой, но при этом ещё не разграблены. Например, если войско Первосвященника будет разгромлено, а Шаркун будет готов сбежать. Если Шаркун намерен переметнуться на сторону Йолура, то нам нужно было бы известить об этом Первосвященника и оказать ему помощь за хорошую цену. Если же император вынашивает хитрые планы, то он сам обратится к нам за помощью, желая положить не свою, а нашу армию. Поэтому нужно будет послать самого осторожного и опытного военачальника.

Царь остался доволен. Наследник пришёл к подобным же выводам и готов претворять соответствующие решения в жизнь. Можно будет в случае чего послать его в набег на столицы. А сейчас царь женил наследника на царевне Локасника Аслотане, которая была заложницей и содержалась со всем почётом и честью в царском гареме. Это был не совсем равный брак, но по агашским обычаям согласия первой жены на второй брак мужа не требовалось, и сам муж определял, кто будет главной женой.

Чанильштолот твёрдо держался своего двойного плана: либо добиться через Тлирангогашта положения князя, либо убить царевича как оскорбителя всего семейства. Услышав о замятне у Единобожников, «друг наследника» обрадовался: он уже представил себе своего господина на престоле Канрая, а себя как князя во вновь захваченных землях. Он не заметил, что иногда при виде наследника престола у него проскальзывает довольная улыбка. А Тлирангогашт это заметил, но виду не подал. Пока что…

Иолисса, которой царь немедленно подарил один из своих дворцов (конечно же, не самый большой, но очень красивый), шокировала всех своим открытым лицом и присутствием на царских приёмах. Царь демонстративно посещал её дворец примерно раз в неделю, захватывая с собой тех из знати, кого считал подготовленным. Иолисса купила красивых девушек. Не только рабынь; царь публично объявил о том, что девушка, проданная гетере, считается честной и семья её будет пользоваться благоволением владыки. Поскольку в Агаше девушек и женщин продавали будущему мужу, такой приказ вызвал весьма умеренное недовольство, а семьи, в которых было много невест и вырисовывались трудности с их пристраиванием замуж, воспользовались предложением. Когда же Иолисса замечала подходящую простолюдинку, семья её была счастлива, поскольку плата намного превосходила цену, которую такая семья могла запросить с мужа. В нескольких случаях она купила «опозоренных», поскольку девственность будущих клиенток и учениц была ей безразлична. Иолисса знала, что из этих девушек и женщин она гетер ещё не воспитает, но «цветник» вокруг себя надо было создавать побыстрее. Ашинатогл намекнул Иолиссе, что было бы прекрасно, если бы она родила ему сына.

***

Уч-Чаниль Агаши, как теперь звали Чанильтосинда, перешедшего в единобожие, с отвращением ел похлёбку из перловой крупы и полутухлого мяса, обильно сдобренную перцем, чтобы отбить вкус тухлятины. Кормили воинов кое-как, уделяя внимание лишь тому, чтобы еды хватало. Жалование выдали, но сразу же потребовали купить себе соответствующую одежду, обувь и походное снаряжение, так что деньги ушли. Казармы кишели клопами и крысами. А начало похода всё задерживалось. Ждали подкреплений от окрестных королевств, городов Рултасла и от Императора правоверных.

Посольство Единобожников всё ещё ползло на полуживом корабле обратно в Рултасл. К счастью, океан был спокоен, и шансы спастись повышались с каждым днем.

В Кунатал прискакал Митич, старший сын Диритича, с маленьким отрядом своих друзей. Его приняли как почётного гостя и на второй день пригласили во дворец Первосвященника. После церемоний и молитвы Первосвященник Алий спросил:

— Что тебя привело ко мне, сын мой? Почему ты решил уйти с путей своего отца?

— Ты мой отец, Святейший! Тот, кто звался моим отцом, вознамерился заточить и ослепить меня, поскольку я не вижу света Истины, исходящего от якобы пророка. А я видел адское пламя, извергаемое душой этого прельстителя.

— Великий грех отрекаться от родителей своих. Ты должен молиться Богу, чтобы он вернул на путь подлинной веры отца твоего. Я налагаю на тебя недельное покаяние и ты должен будешь каждый день, пока твой отец жив и пленён Лжепророком, читать три дополнительных молитвы утром, днём и вечером, моля о спасении его души. И я дам тебе под командование тысячу воинов войска, идущего покарать отступников, чтобы ты мог вернуть с ними свой город, занять законно принадлежащий тебе престол и освободить свою страну от скверны.

Услышав о тысяче, Митич внутренне содрогнулся и чуть не рассмеялся саркастически. Даже если войско его отца будет разбито (в чём Митич почему-то сомневался), тысячи вояк, каких он видел возле города, не хватит, чтобы одолеть оставшихся в столице последователей лжепророка. Митич твёрдо решил после недельного покаяния испросить у Первосвященника разрешения отправиться к Императору, а буде не отпустит — уйти без благословения.

А Диритич с Йолуром в это время завершали дело, на которое шел Йолур в день обращения Диритича: обращали Комсакрай и присоединяли его воинов к своей армии. Диритич не таскал с собой крупные силы. Он ходил с небольшим отборным войском, в котором основную часть составляли воины Киски, а остальные были знатные персоны из всех объединившихся владений, городов и племён. Таким образом, он фактически брал заложников из всех государств создаваемого союза, но не называл их так, избегая позора для них и ненависти к себе. Диритич был уверен, что, когда он кликнет клич, быстро соберётся войско тысяч в пятьдесят, не меньше. Он спокойно ожидал известия о выступлении против него имперского ополчения и был намерен встретить противника вблизи Великих озёр, когда он уже будет истощён тяжёлым переходом и потеряет боеспособность. Пророк теперь всё время ехал на коне рядом с королём. Когда случались стычки, духовный вождь начинал молиться. Это придавало вдохновения войску, и пока что оно легко побеждало.

Император Эш-Шаркун ежедневно принимал начальника тайной службы, но так, чтобы об этом знали лишь изредка, так что казалось, что даже новостями он почти не интересуется. С утра он, демонстративно увиливая от заседаний Дивана Империи и от ожидающих его с делами визирей, отправлялся на военные игрища и до обеда, как считали придворные, развлекался там с друзьями. Во время обеда он выслушивал краткие доклады, а затем уходил к своим красавицам. Помимо законных четырёх жён, он собрал во дворце пару десятков музыкантш и просто девиц. Вечером, после краткой молитвы, он пировал со знатью. Хоть в этом он от обычаев не отступал.

***

К князю Карлинорскому Клингору Хитроумному, Первому в своём славном роде, прибыла депутация от короля Красгора, в которую входили послы соседнего королевства Зирварны. Зирварна, потерпевшая поражение в двух войнах: с Шжи и со Старквайей, теперь не могла справиться с натиском народа чин-чин на севере королевства. Раньше частично признавший власть Империи, этот народ теперь полностью отказался повиноваться и вышвыривал войска Зирварны из немногих городов и крепостей, которые она контролировала в этих полудиких местах. Король Старквайи просил князя принять приглашение дружественного (теперь, после того, как его хорошенько побили) соседа и спасти его от позора. Послы молили о том же, не стесняясь напоминать, как несколько лет назад Хитроумный громил их войско. Теперь они ожидали, что появление знаменитого воителя с отрядом его гвардии вдохновит потерявшую дух армию. Да и второе: полководцев такого уровня и так хорошо подготовленных войск у Зирварны не было. Естественно, послы привезли кучу даров, и Клингор улыбался про себя, вычислив, сколько им пришлось оставить в Зооре, чтобы добиться всего-навсего просьбы, а не приказания, короля. Правда, внутри себя он понимал, что, если бы царь имел глупость приказать, он, скорее всего, имел бы наглость отказать.

— Ну что ж. Я согласен немного стряхнуть с себя жирок и помочь вам, — милостиво ответил Клингор. — Я пойду прямо через земли Старквайи к границам провинции Ансору и Ликангса. На границе вашего королевства меня должны ждать ваши войска и достойные дары для меня и моих трёх тысяч всадников. Выступлю в поход через двадцать дней, так что быстрее возвращайтесь к себе и снаряжайте своих пехотинцев в путь. Сколько их будет, ваше дело, сколько сможете содержать, но не меньше десяти тысяч тяжеловооружённых пехотинцев и двух тысяч конников. Никаких предписаний, как я должен воевать, полная свобода рук. Военную добычу буду делить в этом походе я. Награждать и карать тоже я, без всяких ваших там чиновников, судей и инспекторов. И назначать офицеров тоже я. Поставлю командовать всеми крупными частями своих людей. Эти условия должны быть официально подтверждены королевским указом, который должен ждать меня на границе. Иначе повернусь и вернусь домой.

Послы немедленно после пира отправились на корабль передавать ответ, который одновременно был и положительным, и весьма жёстким.

Клингор вспомнил, что чуть больше года назад отплыл в южные края дядюшка Атар. Никаких достоверных сведений об участи дерзких колонистов не было. Известно было лишь, что явилось к Императору посольство Мастрага с жалобами на бесчинства старкских колонистов, и уехало, ничего не добившись. Но этот шум они явно содеяли ещё по пути. Смутные слухи ходили, что принц Атар обосновался на островке на юго-западе и вовсю бьёт мастрагских пиратов. Другие рассказывали, что старков разбили наголову, самого Атара схватили агашцы и теперь он служит подставкой для ног царя Агаша. А сын его сбежал к горцам Ссарацастра, принял их культуру и их имя и воюет с агашцами. Словом, ясно, что ничего не ясно.

Более тревожны были вести с внутренних земель Юга, где на Великой реке буйствовал какой-то пророк, то ли, наоборот, лжепророк. Что-то подсказывало Клингору, что с ним когда-нибудь придётся столкнуться, и это будет не очень лёгкой задачей, не такой, как нынешнее усмирение чин-чин. А пока что принц отправился в ещё недостроенный, но уже величественный Храм Двенадцати победителей, чтобы помолиться и навести справки о чин-чин. Дополнительно он был намерен сделать это в Линье, по пути. А в Зоор князь заходить не собирался.

Тор Кристрорс последнее время разрывался между радостной эйфорией и мрачными предчувствиями. Эсса родила сына Кура — «Долгожданного». Рабыня Ангтун родила ещё одну дочь, которую назвали из-за белой кожи Кира — «Ромашка». Аргириссе предсказывали сына, но Тор, хотя она и не говорила прямо, уже вычислил, что после родов и очищения ей надо будет идти принимать наказание от своего цеха. Добавляло отрицательных чувств, что Клингор прислал вестника с почтительной просьбой, отказать в которой по всем правилам чести было невозможно: послать его сына Лира Клинагора в Линью для встречи с отцом, направляющимся на войну. Лир по всем законам одновременно был сыном и Тора: сын по духу. Он же был и первым кандидатом на Первого Ученика. Вдобавок, Тор просто очень любил Лира. Но он понимал, что придёт время, и отец по крови, признавший сына, предъявит свои права на него.

Эсса разрывалась между противоположными чувствами. Ей было и обидно, что Тор так сильно полюбил Аргириссу, и одновременно она не могла её ненавидеть, поскольку сама ей очень симпатизировала и сама её свела с Тором, а поведение гетеры было полностью корректным. Она уже сказала Аргириссе, что сын её будет для Эссы ещё дороже своего, поскольку он плод самопожертвования и высочайшего взлёта, надежда всего рода. Вот в этом она была полностью искренна.

Сунг Тахиркин из первого слитка нового сплава сковал Тору кольчугу. Её надели на деревянного болвана, и Тор как следует ударил по ней кинжалом из торовского булата. Кинжал застрял. Если бы под кольчугой был бы ещё хлопковый панцирь или толстый халат, как полагается в серьёзной битве, то раны болван, представлявший Тора, вообще не получил бы. А так на дереве осталась небольшая выемка. Все возликовали.

Но впереди была ещё одна проверка. Кольчугу продержали три дня при температуре кипения воды. Затем мастера-соратники внимательно рассматривали под увеличительными стёклами и через исландский шпат признаки заращивания повреждений, и после часа изучения издали ликующие вопли и отдали стёкла жаждущим посмотреть подмастерьям. Признаки были хоть и слабыми, но очевидными.

Надо было вновь улучшать технологию. Но первые шаги оказались столь обнадёживающими, что в этот вечер в мастерской Тора и в его замке был праздник в честь нового открытия, как уже смело говорили все, кроме самих мастеров. Они называли это скромнее: «большой удачей поисков».

После визита к своему отцу по крови Тору Кристрорсу (родство никогда явно не афишировалось, но многие знали либо предполагали) принц Картор, наследник престола Старквайи, неожиданно наедине сказал отцу слова, которые очень обрадовали короля: «Отец, я возведу Тора в сан императора-отца». Радовало, что больше он в таком духе не высказывался, стараясь вообще пореже употреблять слово «Император». Значит, сын уже понял свое предназначение. Но таким мечтам Красгор, конечно же, старался не предаваться: ведь реализовав нечто в воображении, человек слишком часто теряет силы воплотить его в жизнь.

***

День открытия первого регулярного заседания Совета Царства выдался пасмурным и дождливым. Во вновь построенном здании совета на форуме Дилосара собрались пятьдесят девять знатнейших и самых заслуженных граждан. Здесь были царь, царевич-наследник, два принца Лиговайи, два графа, царь Рачало, все шестнадцать баронов, все имевшие золотую пластину за храбрость и вторую пластину не ниже серебряной, кроме Демона Пытки Криса Колорина, которого не пригласили, по официальной версии, поскольку он не подходит столь высокому обществу. Кроме того, царь лично пригласил глав вновь образованных цехов оружейников, бронников, шелкомодельеров, кожевников, обувщиков, портных, ювелиров, строителей, моряков и гильдии купцов. Сидели также несколько отобранных дворян без золотых пластин, среди них Кун Тростинкар. Один из приглашённых не смог прибыть на Совет из-за болезни.

Совет начался с речи царя Атара.

«Почтеннейшие из сограждан! Наступил мир, и мы должны организовать наше государство так, чтобы оно сохранило все лучшее, чего уже достигло милостью Судьбы и нашей единой волей».

«Опыт войны и бедствия показал, что наши граждане могут по справедливости решать самые сложные вопросы. Нам не понадобятся здесь профессиональные судьи и стражники. Весь народ вооружён, и люди следуют законам чести и долга. Но, поскольку судить будут простые граждане, нам нужно создать такие законы, которые были бы понятны всем, соответствовали нашему миру и характеру наших людей. Мы не можем пользоваться толстенной книгой имперских установлений, хотя сохраним её для важнейших и самых запутанных случаев. Но самое главное, мы знаем, что многие законы в Империи принимались случайно, под влиянием интересов части выборных или знати, которые сумели заговорить других. По поводу их в Империи даже ходит поговорка: “Дурацкий закон, но это закон”. А у нас ни один закон не должен быть дурацким».

«Прежде всего, необходимо защитить себя от скоропалительных законов, которые могут быть приняты под влиянием минутной ситуации или настроения граждан. Поэтому каждый закон должен иметь автора. Если кто-то предлагает поправку, он тоже должен действовать от своего имени. Автор законопроекта имеет право объявить, что данная поправка извращает смысл закона и её принятие означает отклонение закона. Такая поправка снимается с обсуждения немедленно. Отклонённый закон не может вновь вноситься на рассмотрение шесть лет, даже в другом словесном оформлении. Обоснованный протест, что вновь вносимое предложение является всего лишь переформулировкой ранее отклонённого закона, должен приводить к снятию закона с обсуждения. Каждый закон должен быть вначале обсуждён и проверен в Совете, затем принят Народным Собранием, на котором обязательно должно пройти его открытое обсуждение, и затем подтверждён словом царя или регента, если царь ещё малолетний либо болен. Через год после принятия закона он обязательно должен быть вновь обсуждён на Совете и Собрании и должно быть принято решение, применим ли он и соответствует ли он чести и морали нашего народа. Если окажется не так, то закон должен быть признан недействительным с самого начала, а его автор оштрафован и лишён права вносить предложения на три года».

«Вы скажете, что иногда нужно быстро принимать постановления, которые диктуются текущими обстоятельствами. Согласен. Но это должны быть не законы, а именно постановления. Они будут приниматься на период особой ситуации, во всяком случае, не более чем на год и никогда не продлеваться. Иначе мы окажемся в том же ложном положении, как Линья, которая приняла в неурожайный год закон о запрете вывоза фиг, а затем в урожайные годы сутяги вовсю донимали честных граждан угрозами доносов за нарушение этого закона. Если же за год постановление показало себя полезным для народа и страны, то оно может быть через установленное нами время вновь внесено уже как полноценный закон и принято по всем правилам».

«Далее, нам необходимо защититься от демагогии и словоблудия. Гражданин, обладающий правом ораторства, должен иметь возможность свободно аргументировать за или против предлагаемого постановления и вносить поправки. А на местных собраниях таким правом должен без ограничений пользоваться вообще каждый гражданин, кроме лишённых его за злоупотребления. Но недопустимо подменять аргументацию психологическим воздействием и речевым зомбированием. Поэтому почтеннейшие граждане и, конечно же, царь должны обладать правом интеррогации: задать оратору вопрос, чтобы он объяснил простыми словами, чего же добивается, или потребовать от него переформулировать свое положение, убрав эмоционально окрашенные слова. При неоднократных попытках оратора воздействовать на граждан недозволенными средствами он должен лишаться слова и права ораторства на некоторое время. Если же такое будет продолжаться систематически, то он вообще будет лишаться права открывать рот на Народных Собраниях. Если нужно, узаконим присутствие таких с кляпом во рту, чтобы могли лишь голосовать».

Совет сдержанно посмеялся, представив себе изнывающего от неудовлетворённого словоблудия демагога с кляпом во рту.

«Далее, нам необходимо защититься от сутяжничества. Поэтому тот, кто неоднократно возбуждает мелочные либо необоснованные иски, либо систематически обвиняет тех, кто отступил от буквы закона, но поступил по высшим принципам чести, морали и справедливости, должен наказываться и лишаться права вносить предложения и возбуждать иски. В первый раз на некоторое время. А во второй раз навсегда. Если же кто-то попытается воспользоваться поражением в правах сутяги и делать несправедливости против него, то ведь у сутяги, если он в остальных отношениях нормальный человек, есть родные, друзья и знакомые, стоящие за справедливость, и они смогут его защитить от злоупотреблений».

«Мы в процессах и при разбирательствах всё время пользовались помощью менталистов. Как известно, в Империи демагоги, ссылаясь на требование неприкосновенности личной жизни, всячески ограничивали возможность их использования. Сами понимаете: как это так — лишить человека возможности свободно солгать? Здесь я не слышал ни слова против них и в защиту права на ложь перед лицом сограждан. Каждый гражданин обладает правом не отвечать на заданный вопрос, а вынудить его отвечать менталист не может. Поэтому я предлагаю запретить вводить ограничения на использование менталистов при разбирательствах. Тем более это важно потому, что наши суды должны проходить почти всегда публично, при контроле державного народа, и за один день».

«Этим самым я перешёл ещё к одному важнейшему положению. Право каждого гражданина носить оружие и защищаться означает также обязанность при первой необходимости принимать участие в совместных действиях по защите граждан. Во время войны каждый знал, кому надо подчиняться и кому он должен приказывать. Но и во время мира нужно, чтобы в любой момент, когда возникнет необходимость стать плечом к плечу с соратниками, все знали, кто будет командовать. Далее, на судах должен быть председательствующий. А простые вопросы должен единолично разрешать самый авторитетный гражданин в общине. И поэтому нам надо будет в каждой общине избирать шерифа, который будет организовывать совместные действия, председательствовать в суде, решать мелкие тяжбы. Он же будет решать вместе с гражданами общие хозяйственные вопросы общины и организовывать выполнение принятых решений. А чтобы никто не стал мелким тираном в своем околотке, нужно запретить переизбрание шерифа на следующие два-три года после его годичного срока полномочий».

«Для крупных областей нам тоже нужны будут председатели судов, командиры и арбитры при спорах. Поэтому я предлагаю избирать преторов. По-моему, достаточно шести. Претор столицы, претор деревенской Лиговайи, претор южных гор, претор северных гор, претор моря и Арканга, претор иностранцев и неграждан. Их стоит избирать общим народным собранием, и в следующие два года бывшие преторы будут наблюдать за порядком избрания новых».

«Заодно, поскольку дела, как правило, должны будут решаться не более чем за один день, шерифы и преторы должны в случае необходимости предварительно исследовать вместе с выбранными ими гражданами обстоятельства дела и представить результаты исследования суду либо собранию».

«Я чувствую, что вы, отцы-советники, уже хватаетесь за головы, поскольку я затронул очень много вопросов и все важные. Не бойтесь. Я заранее записал все основные положения своей речи, их вырезали на доске и сделали для каждого из вас ксилограф. После речи вы эти ксилографы получите».

Советники облегчённо вздохнули.

«Теперь о законах. Конечно же, под защиту законов мы должны взять всех, кто законным образом оказался в нашем государстве. И иностранцев, и неграждан, и завоёванных. Даже ничтожные права рабов и опозоренных деклассированных должны строго соблюдаться, потому что беспредел по отношению к низшим быстро распространяется, как язва, по всему обществу. Но не может быть равных прав у тех, кто несёт ответственность за принятые государством решения, становясь в военный строй или исполняя их лично, и тех, кто лишь выполняет повинности, причём порою неохотно, лишь потому, что у него над душой стоят вооружённые граждане и наши верные союзники. Далее, граждане, да и все остальные свободные и не обесчещенные, должны иметь безусловное право на самозащиту. А поэтому я предлагаю возродить в полном объеме старое имперское положение: человек, преступающий закон, тем самым в это время выходит из-под защиты законов. Если ты решил нарушить закон, в этот момент он тебя не защищает. Другое дело, когда мы рассматриваем последствия правонарушения. Здесь уже личность вновь становится под защиту права. Но мы должны рассмотреть не так, как это в последнее время стало принято в Империи: какой закон нарушен? Надо задаваться прежде всего вопросом, каковы последствия выхода за пределы писаного права? Если окажется, что человек поступил по чести и справедливости и результаты хорошие, честь ему и хвала! Если же он нанёс вред, хотя бы по глупости, самонадеянности или неосторожности, он должен ответить именно за вред. А если он при этом поступил бесчестно и несправедливо, то это усиливает его вину многократно».

«Но есть одно маленькое уточнение. В договоре с Древними у нас прописано, что они пользуются защитой нашего государства и его законов до тех пор, пока они их соблюдают. По правилам это положение надо будет в неизменном виде переписать в наши законы».

Граф Тринь Таррисань, который ещё в Империи славился как неплохой законник, сразу сообразил, какой безжалостный смысл у этой оговорки. Он думал, что больше никто этого не понял, считая её лишь бюрократической тонкостью, но, когда посмотрел на ехидную улыбку Урса, вдруг осознал, что этот мужик тоже всё рассчитал! Убийце Ханов стало не по себе.

«И, наконец, последнее. Я вижу, что вы уже облегчённо вздыхаете. Могут быть всякие непредвиденные обстоятельства. Если ситуация особая и нет возможности решить дело регулярным судом, то, как показал опыт тайфуна, три гражданина могут создать чрезвычайный суд. Но потом они должны отчитаться в своих действиях перед собранием граждан и перед шерифом либо претором, в зависимости от ранга личности, к которой они применили чрезвычайное правосудие, и тяжести принятого решения. А если один человек оказался в ситуации, когда должен немедленно решать по чести, совести и гражданскому долгу, он должен так решать, но потом отчитаться под контролем менталиста претору и народу».

«Теперь получите листы с положениями моей речи. Час можно будет передохнуть и восполнить силы напитками, а заодно изучить все положения как следует и подготовить свои выступления, поскольку в Совете любой обладает правом ораторства и провокации. Напоминаю последний термин. В старые добрые времена начала Империи это право означало возможность внесения предложений о законах и постановлениях. А поправки может вносить любой, кто обладает правом ораторства. Председательствующим на следующем заседании я предлагаю сделать того, кто лучше всего знает законы Империи: графа Северной Границы, Убийцу Ханов Триня Таррисаня. Сколько я вижу, возражающих нет».

На перерыве большинство внимательно изучало положения основного закона, предложенного Атаром. Некоторые подходили к графу Таррисаню и говорили, что желают выступить. Он записывал их имена на дощечку. Граф явно чувствовал себя на коне и в своей тарелке, предвкушая свои тонкие замечания по поводу формул закона.

Как и полагается председателю, Таррисань начал с краткого выступления, чтобы задать тон всему обсуждению.

«Отцы-советники! Я в целом поддерживаю предложения нашего монарха и считаю их сбалансированными и продуманными. Но в некоторых местах они, конечно же, нуждаются в дополнениях и изменениях. Я обращу ваше внимание на то прекрасное нововведение, что закон должен сначала год проверяться в действии. Если закон затем признаётся вредным, не говорится, что происходит со случаями его состоявшегося применения. Я предлагаю записать вместо “Объявляется недействительным с самого начала” более точное положение: “Все приговоры, вынесенные согласно данному закону, отменяются и наказанным либо их семьям автор закона должен в безусловном порядке выплатить компенсацию”. Тем самым мы усиливаем ответственность автора вредного предложения. А вот если сделка была совершена согласно такому закону, то, поскольку обе стороны сознательно пошли на это, она остается действительной. А теперь я предоставляю слово первому из записавшихся: Кону Атронассу. Напоминаю, что каждому для выступления даны одни песочные часы времени».

Выступления были в общем-то техническими и малозначащими. Граф с наслаждением управлял дискуссией, пресекая, согласно духу новых законов, попытки пышного восхваления, мягко отводя слишком частные предложения, предлагая записать их и внести в соответствующее время, когда основные законы уже будут утверждены. Существенным в этих выступлениях было лишь предложение о праве ораторства на Народном Собрании и в Совете любого гражданина, которого уполномочат сто граждан, и праве провокации уполномоченного тысячи граждан. Граф своими вопросами показал нечёткость формулировок автора, после чего он, поражённый искусством председателя, снял своё предложение и передал Таррисаню право внести данный проект. Тринь согласился и сказал, что внесёт новеллу о правах ораторства и провокации в своем заключительном выступлении. Кроме того, обоснованным было возражение, что людей, пригодных на пост шерифа, не так много, и поэтому лучше сократить срок невозможности переизбрания до одного года, для чего достаточно записать, что шериф организует выборы нового шерифа.

Но вот на трибунал поднялся граф Лазанский Урс Ликарин Однорукий. Убийца Ханов с интересом ожидал, что же будет говорить этот вчерашний мужик. И Урс начал.

«Государь и отцы-советники! Нам предложили прекрасные основные законы нашего государства, но идеального ни один человек создать не может. Начну с того, что, прочитав внимательно положения выступления Атара, я увидел там не один большой закон, а несколько, объединённых единой идеей. Это следующие: «О законах и постановлениях», «О главных правах и обязанностях граждан», «О демагогии», «О праве на самозащиту и защиту со стороны закона», «О шерифах», «О преторах», «О судах», «О сутяжничестве», «О менталистах». Нет здесь одного закона, который Атар по скромности своей не внес на рассмотрение: «О царе и о престолонаследии». Я предлагаю поручить его составление самому искусному законнику среди нас: графу Таррисаню».

Внутри себя Таррисань был взбешён. Он сам уже составил почти такой же список основных законов, который намерен был торжественно огласить в заключительном слове, и сам набросал закон о престолонаследии. А теперь получается, что он сделает это по поручению мужика, заболтавшего Совет и царя! Тем временем Урс продолжал.

«Очень большие обязанности мы взвалили на преторов. Нужно понимать, что главным образом они будут вынуждены расследовать, рассуживать, карать и умиротворять. На милость у них сил почти не останется. Поэтому простым гражданам нужны защитники. Я вношу предложение в дополнение к шести преторам избирать из числа простых, нетитулованных граждан шесть трибунов, которые будут иметь право приостанавливать решения преторов и судов, чтобы апеллировать к Народному Собранию и царю, если они считают, что решения нарушают справедливость по отношению к части народа или даже к одному человеку. Более того, для обеспечения прав простого народа нужно разрешить трибунам присутствовать на заседаниях Совета, имея право интеррогации и право протеста. Соответственно, трибуны этого года должны наблюдать за выборами трибунов следующего года».

Для Таррисаня не было неожиданностью, что Урс вступится за права простонародья, но он поразился чёткости формулировок невежественного крестьянина. Атар же воспринял предложение Урса с удовольствием, и понял, что чёткие и логичные убеждения часто отнюдь не хуже в юридической области, чем изощрённость в законах.

«А теперь спустимся пониже. У нас в государстве очень много неграждан. Скорее даже слишком мало граждан. В речи царя иногда упоминались разные категории неграждан, но без всяких предложений по их поводу. А выстраивание отношений с ними для нас дело жизни и смерти. Я насчитываю четыре категории неграждан, к которым нужно относиться по-разному. Гости: подданные или граждане дружественной страны или племени. Они обладают у нас полной защитой закона. По прецеденту, который уже получили агашцы, нужно дать им возможность там, где их набирается достаточно на общину, жить внутри себя по своим обычаям и судиться между собой по своим законам. Другое дело, что в общении с нашими людьми и даже с другими общинами гостей они должны подчиняться нашим порядкам, нашим законам, судиться нашим судом. Царь сказал, что нам не нужны стражники. Нужны, поскольку патруль дежурных граждан может не по делу вмешаться в жизнь квартала гостей. Стражники излишни среди граждан и там, где граждане обладают всей полнотой власти. Гостям нужно разрешить нанимать себе стражников, но их статус признаётся лишь в пределах квартала нанявшей общины».

«Второй род неграждан. Покорившиеся. Это практически обычные слуги. Я в своем проекте закона о негражданах переписал для них основные положения имперских законов о слугах. Но здесь, в отличие от Империи, эти слуги из других народов, с другими обычаями. И я записал, что внутри себя они могут жить по своим обычаям и решать мелкие споры, как принято у них. Нельзя нам зря вмешиваться в их жизнь. А вот своих стражников им заводить недопустимо».

«Третий, очень важный, род. Союзники. Те, кто не просто признали нашу власть, а делом и кровью своей доказали верность нам, стоят бок о бок с нами в военном строю, держат в подчинении немирных. Они тоже из других народов, и им надо дать все права жить в своих общинах по своим обычаям, проводить свои сходки и избирать себе старейшин, поддерживать самим порядок внутри себя. Их старейшины и делегаты должны иметь полное право обращаться к трибуну и претору неграждан. Депутации их собраний должны выслушиваться нашим народом и их претензии решаться так, как будто они уже наши граждане. Они заслужили право на это. Они наша опора здесь. Более того, их сюзерены из граждан должны защищать своих союзников перед магистратами. Союзники должны иметь привилегию как поодиночке, так и целыми общинами переходить на старкские законы и старкские обычаи. Тем из них, кто докажет своё стремление быть гражданином и способность следовать по путям гражданина, необходимо открыть доступ в гражданство. Преторы должны будут в этом году составить списки союзников, в первую очередь ихлан и полноправных лазанцев из Лазики, и заключить вместе с сюзеренами честные и благородные договоры о вечном и нерушимом союзе с их общинами. Только измена должна лишать их своего статуса».

«И, наконец, самый неприятный для нас род неграждан. Немирные, среди которых всё время появляются пытающиеся воевать с нами. Те, кто глядят на нас злобными глазами и признают нашу власть, как сказал царь, лишь постольку, поскольку за их спиной стоят граждане и союзники в полной боевой готовности. Я настаиваю, чтобы этим общинам также было дано право самоуправления и мы не вмешивались зря в их жизнь. Но здесь нужно чётко оговорить в договорах с общинами право и обязанность граждан и союзников при попытке бунта или любых других действий, ущемляющих их интересы или создающих им угрозы, делать, не считаясь ни с какими внутренними правилами общин, всё, что магистраты, сюзерены, граждане и союзники сочтут необходимым для восстановления порядка и покорности. Только так мы сможем постепенно ввести немирных в гражданское общество, куда союзники уже стремятся сами».

«Я передаю председателю дощечку с проектом закона о негражданах. Но это не единственное моё предложение».

«Царь неоднократно упоминал Совет. Но в его предложениях ни слова не сказано о статусе Совета. Царь говорил об избрании магистратов. Но он забыл о правах владетелей. Царь помнил о народе. Он забыл о знати. А наша знать состоит лишь из людей, завоевавших своими заслугами и своей кровью право быть первыми среди равных. Только на это право они претендуют. И лишать их такого статуса было бы величайшей несправедливостью».

Атар скривился внутри себя. Он ожидал и предложений о правах союзников. Но он просто не мог представить себе, чтобы бывший атаман Жёлтых, идейный разбойник, взялся отстаивать права знати. Действительно, царь хотел выстроить свои отношения с народом напрямую, оставив знати лишь почёт и декоративные функции. Но теперь не получится.

«Я вношу поправку в законы о шерифах и преторах. Руководить вооруженными гражданами, председательствовать на собраниях и на судах имеют право также владетели. Если одновременно в данном месте находятся магистрат и владетель, то председательствуют они совместно, в случае разногласий голос магистрата считается несколько весомее, а сюзерен сохраняет право апелляции к Сенату. Аналогично, первым имеет право командовать магистрат, но граждане могут попросить его уступить это право сюзерену. И сам магистрат может сделать то же самое».

Все удивились. Прозвучало слово «Сенат».

«И предпоследнее. Нам нужен не Совет. Нам нужен полноценный Сенат. В этом зале может уместиться триста сенаторов. Шестьдесят уже есть. Остальные будут пополняться за счет бывших магистратов и отличившихся граждан. Стоит навсегда сохранить положение, что обладатели двух золотых пластин становятся сенаторами, если сами этого пожелают. Знать и женатые старшие сыновья знати должны становиться сенаторами по достоинству. А для составления списков Сената и проверки состава и поведения граждан я предлагаю раз в три года избирать двух цензоров из числа почтеннейших членов Сената. Проект закона о Сенате я подаю на дощечке».

Таррисань мысленно рвал на себе волосы. Он сам должен был предложить Сенат! А этот выскочка ухитряется одновременно защищать интересы и простонародья, и знати! Атар задумался. Урс оказался гораздо более сложной личностью, чем представлял царь. Лояльность его безусловна, но данные у него… В республике он стал бы многократным консулом и диктатором.

«А теперь самое главное. Царь неоднократно употреблял слова «честь и справедливость», иногда случайно присоединяя к ним «совесть» либо «мораль». Я, внимательно прочитав его проект, вношу закон, который должен быть первым в списке. Ввиду краткости я прочту его сейчас».

«Первый закон Лиговайи. Основой всех законов и всего государства являются высшие понятия чести, совести и справедливости. Народ должен неуклонно следовать им и отсекать всё, что им противоречит».

«В связи с этим я предлагаю везде в тексте законов заменить конкретные упоминания чести, совести, морали и справедливости на Высшие Понятия».

«Я кончил».

Большинство членов Совета аплодировало. В задумчивости сидели царь и Таррисань. Вдруг царь поднялся и сказал:

— Я поддерживаю в целом предложения графа Ликарина и предлагаю полностью включить их в повестку обсуждения.

Один из выступавших заметил, что Урс забыл включить в высшие понятия мораль. Урс ответил, что мораль следует из трёх главных понятий. Другой предложил добавить к ним «гуманность». Урс заявил:

— Эта поправка полностью искажает смысл предлагаемого закона. Справедливость чаще всего гуманна, но порою безжалостна. Такова же и честь. А совесть не дает свалиться в безжалостность без нужды.

Поправку сняли с обсуждения.

Заседание длилось до самого вечера, и успели даже утвердить без поправок первый закон Лиговайи. Предпоследним должен был выступать царь. А последним председатель.

Царь внёс постановление о созыве общего Народного Собрания через восемь дней и о назначении временных преторов до Народного Собрания. Это не вызвало возражений. И тут царь всех шокировал.

«Я вношу поправку в закон Урса о трибунах. Трибун моря нам не нужен. Пиратов нужно не защищать, а уничтожать. Одного трибуна для Арканга и сёл достаточно. Но необходим трибун, которого, в отличие от прочих, будем переизбирать, как правило, ежегодно на новый срок. Даже наши преступники стали здесь полноценными гражданами. Но погибает тот народ, где не остаётся искусных воров. И соседи наши требуют неусыпного надзора, и наши внутренние немирные, и бандиты и преступники из соседних дружественных и недружественных стран будут к нам пытаться лезть. Так что бывшие преступники образовали Невидимую Гильдию и нам нужен трибун, их защищающий».

Все почему-то посмотрели на Куна Тростинкара, который только что в мыслях примерял на себя сенаторскую тогу…

«Чтобы граждане не расслаблялись, а Невидимые не теряли квалификацию, им разрешено воровать и обманывать. Но, если кого-то из них поймаете на месте преступления, он в этот момент под защитой законов не находится, как мы и решили. Так что им тоже не придётся расслабляться. А если уж зазевались и попались, нужно будет идти к трибуну Невидимых, получить там порцию насмешек за растяпство. После этого советы, как в следующий раз избежать такого конфуза. И, наконец, свои похищенные вещи и ценности за справедливый и не разорительный выкуп. А если будут безобразничать чужие, то тем более нужно идти к трибуну, чтобы Невидимые об этом узнали и поговорили с ними по-своему. Миндальничать они не будут, не бойтесь».

«Так что завтра ранним утром отправятся вестники во все концы Лиговайи созывать граждан на великое и важнейшее Народное Собрание. Нам нужно до него обсудить все законопроекты и рекомендовать Собранию, какие из них и какое поправки к ним принимать. Я кончил».

И тут из соседней комнаты вышла царица Арлисса, которая внимательно слушала всё, не имея права входить в зал заседаний.

— Высокий Сенат! Я уже называю вас так, потому что вы показываете себя достойными этого имени. Я нарушаю все имперские законы, потому что стремлюсь поступить по Высшим Понятиям. Здесь нужен ещё один трибун: трибун женщин. Я прошу моего мужа и повелителя внести эту поправку в закон о трибунах.

Зал разделился. Кое-кто аплодировал, другие посмеивались:

— Избрать этим трибуном Высокородную гетеру. Она быстро нас всех с ума сведёт и мы станем недостойны имени Сената.

— Не смейтесь, отцы-сенаторы. Положение Империи о недопустимости участия в общественной жизни гетер и художников весьма важно и нарушать его нельзя. У нас найдутся почтенные матроны, которые смогут отстаивать права женщин. Например, жена Триня Таррисаня, — завершила своё ломающее все каноны выступление царица.

А затем выступил Таррисань, который не знал, доволен ли он этим днём, но точно знал, что теперь он ненавидит Урса Ликарина. Он внёс проект закона о престолонаследии и монархе. И он же предложил проект закона о приеме союзников в гражданство. Требования были очень простыми: рекомендация трёх граждан незапятнанной репутации и произнести перед Народным Собранием речь продолжительностью в одни песочные часы с объяснением того, почему претендент и его семья решили стать гражданами. Ехидство было в том, что для произнесения такой речи надо было хорошо овладеть языком. И повторяться, говорить по шаблону, нельзя: народ рассмеётся, лишит слова и проголосует против. Чисто процедурно ограничивалось количество принимаемых в гражданство без всякой явной дискриминации.

Словом,

Было всё ясно:

Друг стоит рядом с тобой,

Враг же вне строя.

Если подумать:

Мир потрудней, чем война.