Глава 8. Империя: время наблюдений

Тем временем в Империю Старков наконец-то проникли сведения о положении на юге. Конечно же, Великие Монастыри и Храмы Двенадцати Победителей уже давно знали обо всём, о чём им соизволили сообщить Храм Двенадцати в Калгаште и Южный Монастырь. Но такой информацией не полагалось делиться с непосвящёнными. А в Империю сведения проникли с мастрагскими и крисьярскими купцами, в виде противоречивых слухов и двух песен. Одна из них дошла от агашцев через Единобожников, а другая — от степняков через Благодать. Конечно, песни претерпели по дороге несколько переводов, но основные идеи сохранились.

Агашская песня.

По морю бурному приходят

К нам корабли заморских стран,

Для смелых бурный океан

Как будто торная дорога.

Но не купцов сейчас принёс

Разбушевавшийся норд-ост.

К брегам опаснейшим пристали,

Ничуть проклятий не боясь,

Царьки всех варваров, бесясь,

От них с позором побежали.

Зато агашских-то людей

Спасли от варваров-чертей.

Достойных воинов желает

Приветить наш великий царь,

Когда воитель — не бунтарь,

Его всегда он возвышает.

Наш царь, поставить чтоб князей,

Берёт двенадцать сыновей.

Ужасные предвидя войны,

Сам царь на главном корабле.

Стремится к проклятой земле,

Чтоб защитить людей достойных.

И наш агашский славный флот

На помощь им стремглав идёт.

Но принял пришелец владыку как равного.

И принцы все хором вскричали: «Позор!

Теперь невозможен у нас договор:

Не можем простить унижения главного».

Вдруг вышел наследник царя северян,

Весь праведным гневом на них обуян.

«Нарушили право и благопристойность!

В обычае древнем увидели ложь:

Ведь знатен безмерно наш северный вождь».

Слетели двенадцать голов недостойных,

А северный принц пред владыкой упал

И голову во искупленье отдал.

Но грозно ответил владыка наш мудрый:

«О царь и потомок полночных владык!

Бедою мы все не искупим беды.

Отважен твой сын. Вежлив. Благорассуден.

Мне нужен наследник. Отдай львёнка мне,

Он будет единственной данью стране.

Он станет наследником славным для нас,

Теперь и ты сам для меня младший брат,

Не будет меж нас и народов разлад.

Устроим мы праздник великий сейчас:

Тебя титулую великим царём,

Мы вместе историю перевернём.

Ты будешь всегда мне союзником верным,

Империю Юга наш сын воскресит:

Он смел, и умён, выше всех родовит.

Очистим мы южную землю от скверны,

Всех варваров вместе с тобой подчиним,

Порядок в горах и степях водворим».

А вот степная песня:

Редко встречали отважных людей

Родом из города, не из степей.

Вдруг из-за моря батыры приходят,

Земли проклятий, пустые, находят.

И, не боясь ни врагов, ни чертей

Их занимают, прогнав всех взашей.

Сами они невысоки, быстры,

В битвах кровавых отменно храбры.

Женщины славны небесной красой,

Очарованием, страстной душой.

Сильных мужчин они взглядом сражают,

Слабых же духом себе подчиняют.

Вождь их правителем мудрым слывёт:

Воинов на курултай соберёт,

Люди свободно ему говорят

Где всё в порядке, а где — недогляд.

Храбрых и умных нойонов поставит,

На рубежи на защиту отправит.

Благословившися пред алтарём,

Воины мудрого ставят царём.

Царь, что великим себя называл,

Их всех себе подчинить пожелал.

Шлёт на пришельцев всё войско в поход,

Семь сыновей возглавляют налёт.

Каждый из них — великан-богатырь,

Женщин заморских желает в ясырь.

Вышел навстречу им сын мудреца,

Царь засмеялся, увидев юнца.

«Каждый прикончит тебя враз щелчком,

Лучше сдавайся, и будешь шутом».

Не отвечает на ругань юнец,

Всех семерых вызывает храбрец.

И, не успел царь-спесивец моргнуть,

Головы их повергает на путь.

Царь поразился, он был восхищён:

«Ну а теперь я напомню закон.

Если ты выкупишь их головой,

Мир заключу с вашей новой страной».

Смело на плаху царевич идёт,

Плачет отец, плачет целый народ.

Слово спесивец вождю говорит:

«Голову сына мой долг взять велит.

Если его ум и сердце отдашь,

Сына спасёшь, и мне сына ты дашь.

Будет наследником славным моим,

Будет залогом бесценным твоим,

Дружбу навеки меж нами скрепит,

И нам Судьба побрататься велит.

Буду я слушать твой братский совет,

Будем друг друга спасать от всех бед.

В жёны тебе я племянниц отдам,

Тех, чья завидна краса небесам».

Два обнялись величайших царя,

Радостный вздох испустила земля.

Бедствий чреда прекратится на ней:

Мудрый властитель — отец для людей.

Явно эту песню слагали не тораканы, а пуники. И чуть-чуть поторопились степняки с описанием свадьбы Атара на племяннице агашца. А вот главным в союзе здесь выглядит именно Атар.

Песни пропели королеве Толтиссе. Вместе с царицей их слушала заехавшая на несколько дней в Зоор её дочь от Императора Куктинга Алтиросса. Дочери было девятнадцать лет, высокая, тёмноволосая, зеленоглазая, с большой высокой грудью, фантастически гибкая, с лёгкими движениями, с безупречным вкусом и в украшениях, и в одеждах. Но, впрочем, иного от одной из лучших учениц школы гетер нельзя было ожидать. Дочь прошла последнее испытание на Высокородную. Короновать её должны были в Линье через неделю. Глядя на дочь, королева радовалась, но невольно думала:

«Я — дочь лавочника средней руки. В школе гетер, конечно же, все ученицы обычного срока были равны, и даже принцесс продавали в рабство, если они не выдерживали. Но вот дальше наше хвалёное равенство сестер по цеху давало сбой. Знатных легче брали в ученицы Высокородные. То, что мне удалось в двадцать лет стать Высокородной, заслуга до некоторой степени моего любовника — Императора. А вот Алтиро моя — уже высочайшего происхождения. Пожалуй, выше принцесс: законная дочь Императора и Высокородной. Ей все пути были открыты сразу. Но я всё равно искренне горжусь ею. Какая мощная и ослепительная красота у неё! А какое духовное очарование! Даже немного страшно становится».

Алтиросса думала совсем о другом.

— Мама, я посмотрю в Линье на Аргириссу. Тоже выдающийся случай. Женская тантра не у Высокородной. И может стать Высокородной не через ученичество и клиентелу. Очень меня интересует этот Тор: двух женщин до тантры поднял. Я вспоминаю, как десять лет назад сидела у него на коленях и поцеловала его. Говорят, Аргирисса тоже будет на коронации и если всё-таки выдержит испытания, то Тор будет на её коронации и немедленно женится на ней. Но что-то неуютно мне во дворце. Я думала пробыть ещё дня три, но, пожалуй, уеду завтра.

— Дочь, меня кое-что беспокоит. Я слышала, что ты уже десяток человек сломала. Не будь столь безжалостна к тем, кто слабее духом.

— Мама, это были не люди, а людишки. Те, кто заслуживает звания человека, не ломаются.

Этот ответ ещё более встревожил Толтиссу. Дочь явно не считает людьми большинство окружающих. Ну ладно, те, кто не прошел или не вынес жёсткого обучения, кто не смог соблюдать законы общества. Но то, как относится дочь — это уж слишком.

— Дочь моя, я ведь и к слугам, и к рабам своим отношусь как к людям.

— Мама, к ним и я отношусь достойно. Но тот, кто желает достичь высшего взлёта, а сил для этого не имеет, сам виноват и снисхождения не заслуживает.

А принц Картор, услышав, что его единоутробная красавица-сестра уезжает завтра, почему-то облегчённо вздохнул и улыбнулся. Толтисса заметила этот признак и встревожилась в глубине души: именно из таких малозаметных явлений вырастает взаимная смертельная неприязнь между родственниками.

Король, конечно же, прослушав песни, ругнулся на Храмы и Великие Монастыри (почему — Толтисса не поняла, поскольку для неё информация о каналах передачи информации между храмами была закрыта).

— Теперь, по крайней мере, очевидно, что они там не погибли и заняли достойное положение. Союз с Агашем, судя по всему, у них равноправный. Но хитёр и мудр мой дядюшка! Отдать сына в наследники варварскому, хоть и великому, царю! Это надо и сообразить, и суметь. Да, в Империи он не мог развернуться. А там ему простор. Я рад за него. Всё, что он делает сейчас, на пользу и нашей семье, и моему королевству, и всей Империи. Убрали смутьяна и получили конкистадора.

— Неужели и у Атара сын оказался… — начала Толтисса.

— Молчи, жёнушка! — вовремя остановил её король-муж. — И даже мыслей таких не допускай!

И тут король вдруг сам ляпнул такое, что у жены как будто молния в голове сверкнула:

— Ведь твоя дочь тоже…

Всё стало ясно. Сохранились предания о том, что Сверхлюди не терпели близкого соседства других Сверхлюдей. И Толтисса убежала в экранированный подвал, чтобы схватиться за голову: она породила сразу двух демонов!

Но кое-что у неё в голове не укладывалось. По всем легендам и по рассказам Великих Монастырей, сверхлюди не выносили присутствия прежде всего тех людей, которые находятся на грани, гораздо терпимее относясь к более низким личностям. А эта не чувствует никакого неудобства в обществе матери и короля, да и вообще среди людей. Но такое холодное презрение к тем, кто ниже уровнем! Вот сын не такой. Он тоже свой среди людей, но он прежде всего добр и благороден. У него есть и милость к споткнувшимся, и жалость к несчастным. «Так что же получается: я произвела детей двух разных видов? Даже трёх, потому что младший сын — обычный человек» — подумала королева, и так и не нашла ответа.

***

Патриарх со сдержанным юмором воспринял песни, повествовавшие о событиях на Юге, и разговоры, начавшиеся вокруг них. У него-то была достаточно полная информация. Но ситуация в целом становилась всё грознее и грознее. Юг тоже был критической точкой, но от него волны до Империи должны были ещё докатиться, а вот пророк либо лжепророк мог нагрянуть в любой момент. Конечно, вероятнее всего было, что он сначала отправится разбираться с «неверными правоверными».

Патриарх должен был всё обдумать с ближайшим советником, тем более что «древние книги» приоткрыли ещё один пласт информации. Древними книгами называли кристаллические информационные устройства, секрет изготовления которых был давным-давно утерян. Когда-то при первом Великом крахе: отрыве новой колонии от своей пуповины, потери связи с миром остальных людей — практически неуничтожимые информатории сохранили всю информацию, а колонисты, наоборот, были подвергнуты обработке, стирающей память о прародине, чтобы она не мешала им искать решения и путь в новой среде. Информатории изредка, когда по каким-то своим критериям считали людей подготовленными, давали доступ к новой части информации через древние книги. Сейчас были раскрыты интереснейшие данные о культурах и религиях Прародины. Их надо было осмыслить.

Брат Сит, советник по обществу и истории, несмотря на почти столетний возраст, жадно поглощал новые сведения. Его преемник, младший советник брат Строр, вообще не мог оторваться от них. Но теперь они вынуждены были прийти в тайную келью, чтобы предельно прямо и откровенно обсудить происходящее вкупе с выводами из новой информации. Первым делом вокруг кельи был поставлен мощнейший ментальный щит, а находящиеся снаружи монахи-схимники стали истово молиться, усиливая его и создавая помехи для любых, в том числе и высших, сил, которые попытаются прорваться через щит. Люди должны были важнейшие вещи решать сами, чтобы успешно выполнить своё предназначение.

После начальных молитв Патриарх произнес.

— Читая записи о древних религиях, я поразился, что все они основаны на страхе. Первобытный человек не был в его власти. Страх являлся одной из сторон жизни. Порой он помогает, чаще мешает. Жизнь воспринималась как нечто единое, с неразрывно связанными светлыми и темными сторонами. А более развитые религии в некотором смысле деградировали, потеряв это чувство единства. Я кое-что осознал. Они не сумели сформулировать два ключевых понятия: предназначение и всестороннее проявление. Поэтому они оказались перед неразрешимой проблемой: согласовать благость Господа с реально происходящими несправедливостями и кажущейся победой зла.

Для всех трёх религий Родины понятие всестороннего проявления было важнейшим. Благость Господа по отношению к свободным созданиям, наделенным душой и разумом, состоит в том, что эта душа получает возможность проявить себя во всех подходящих ей условиях. Но каждое проявление одновременно является и её испытанием. А заодно частью испытания тех, кто с ней соприкасается. Поэтому каждая душа должна воплотиться и в теле ребёнка, погибающего ещё в чреве матери, и в теле того, кто при нормальном ходе событий будет проходить тяжелейшее испытание успехами, и в теле того, кого будут преследовать неудачи и несправедливости. Поэтому в некотором смысле правы и те, кто считает, что душа целиком и полностью проходит пути и искус в данной жизни, и те, кто считает, что она воплощается многократно.

Второе, взаимосвязанное с этим, понятие было лишь у двух «позитивных», взаимно признающих друг друга религий. Задача человека не в том, чтобы удержаться от греха. Он должен прежде всего осознать предназначение его души в данной жизни и исполнить его наилучшим возможным образом. Тот, кто по трусости убегал от страстей и соблазнов, скорее всего, впадал тем самым в тяжелейший грех высшего порядка: нежелание выполнить своё предназначение. Так что на место страха Божьего как основного чувства верующего ставилась надежда на Бога. А анализ религий прародины продолжался.

— Я смотрел. В четырёх главных религиях беспомощно путались и по поводу многократных воплощений, и по поводу предназначения, — печально сказал брат Сит. — В одной из них подменили предназначение кармой, которую создала себе душа своими прошлыми делами. Какое невежество и примитивизм — прошлыми! Эти люди не могли представить себе альтернативные миры, множество воплощений в независимых вселенных. Если уж перевоплощается, то по линии, как будто новый факел зажигают от догорающего. А поскольку это получается грубо, другие вообще отбросили идею перевоплощения: живёшь один раз. Но тогда возникает вопрос: какая же справедливость в том, что один родился принцем, а другой — рабом? И начинаются социальные идиотизмы.

— А в другой религии приняли, что всё предопределил Всевышний, и всячески пытались выпутаться из этого, чтобы не впасть в тяжелейший грех отрицания свободы воли человека. Договорились даже до того, что, хотя Аллах и предопределил всё, но он каждое мгновение пересотворяет мир заново, и может всё перерешить, если ты в душе своей стремишься к добру и молишь его, чтобы он снял предопределенные тебе злые деяния, — прибавил брат Строр.

— И по поводу Судьбы безнадежный примитивизм. Или её полное отрицание, или фатализм, — сокрушился Патриарх. — Неужели они не знали понятия критических точек, точек выбора, когда можно легко перейти с одной линии Судьбы на другую? Даже слишком легко порою… Но, впрочем, наши заблуждающиеся братья до сих пор допускают подобную же ошибку. Они спорят: пророк или лжепророк этот Йолур? Они считают, что человек, получивший пророческий дар, немедленно становится или тем, или другим. Единственная оговорка, что лжепророк может искренне верить, что проповедует неискажённое божественное откровение. А на самом деле для получившего дар наступает точка выбора. И порою через несколько лет пророчества. Я вот чувствую, что Йолур перед нею, но ещё её не прошёл. Им бы не спорить и не раскалываться, а подтолкнуть его к Господу.

— По-моему, беда этих религий была в том, что созданные общества оказались негармоничными, вошли в диссонанс с окружающим миром, сами стали уничтожать собственные основы. Вот эта дисгармония и страх перед неизбежной расплатой определила дух всех религий. Поскольку в такой системе слишком много действий ведет к плохим последствиям, стали бежать от мира, спасая лишь свою душу. А это — страшнейший эгоизм. Говорили о каре за грехи и лишь мельком прибавляли о воздаянии за добрые дела. И, конечно, карма — это скорее противоположность предназначения, чем примитивные подступы к нему, — прибавил Сит.

— Ну ты, Сит, прямо ненасильником Проклятым становишься! Говоришь о гармонии как о главной ценности. Но кое в чём ты прав. Все наши здоровые общества стремятся к гармонии, поскольку они уже давно осознали, и это впиталось с чрева матерей, что погоня за победами и успехом приводит к страшному. А в случае гармоничного поведения они сами приходят, если это соответствует твоему предназначению в этой жизни, — ответил Патриарх.

Брат Строр вновь вступил в беседу.

— Беда этих религий в том, что откровения пророки передавали применительно к пониманию большинства. Тем самым они всё главное выхолащивали или представляли в слишком линейной форме. А их апостолы и последователи канонизировали эти несовершенные изложения, и начинали пытаться истолковывать слова, а не их суть.

Патриарх вмешался в рассказ:

— Большинство хотело истины, преподнесенной на блюдечке. Они забывали, что истина — это атрибут Бога, а не тварного существа. А у пророков не хватало смелости сказать им: «И я не могу глаголить Истину. Я тоже человек. И мне не всё доступно. И не обижайся, если соседу твоему окажется понятно больше, чем тебе. Сумей использовать на благо души своей понятное тебе, и не пытайся заставить людей понимать всё так же, как ты». Лишь Мухаммед чётко сказал, что после него придет новый пророк, уточнять и исправлять сделанное Мухаммедом, так же как он исправлял и уточнял переданное предыдущими пророками. Но именно его слова превратили в самые абсолютные, приписав их Богу. А даже Пророку их нельзя было приписать, поскольку записывали их уже после его смерти, по памяти, с пропусками, люди несовершенные. А теперь продолжай.

— Меня поразила история про Иова. Абсурден сам по себе вопрос к Богу: почему же у меня несчастье в жизни? И тем более, за что же Ты меня наказываешь? Наказывает человек сам себя, не выполняя предназначения. Но это предназначение может быть гибельным и жестоким для него: ведь такое испытание душа тоже должна попытаться выдержать, чтобы потом уже за всё отвечать на Страшном Суде, после конца всех времен. Иов пытался показать другим, что задавать вопрос о несправедливости Божией просто абсурдно, но это изложено на языке того же успеха. Излечили язвы его, возвратили богатство, дали новых жен и детей и долголетие.

Разговор вернулся к проблемам своего мира.

— Всё время мы воюем с ересями, где пытаются просить Бога о материальных благах. Людям низшего уровня так хочется чего-то выпросить у высших сил. И они не желают видеть, что есть всего одна высшая сила, которая с удовольствием даст, чтобы взамен получить с них сторицей. Так что все эти молитвы автоматически перенаправляются к Кришне, — вздохнул Патриарх.

— Да, молить, чтобы Бог дал тебе духовные силы и разум, дабы либо достичь цели, либо вовремя отказаться от неё, намного труднее. Ведь эти силы нужно ещё потом правильно применить, — улыбнулся Сит и вернулся к прародине. — А в одном месте я вообще упал и долго молился об отвращении зла. Открываю одну из лучших священных книг. Там стоят у престола Господня херувимы и льстят Ему дни и ночи, восхваляют Его. И такое богохульство повторяли тысячелетиями! Как они не уважали Бога! Как сбивались на лесть и подлость по отношению к нему! Другая религия наставила самой себе правил таких, что выполнять честно их невозможно, и начали пытаться по всякому поводу примитивно обманывать Бога. Подкладывали под седло бутылку с водой, если видели, что нельзя завершить путь до того, как это будет запрещено законом. А по воде, дескать, можно путешествовать в любое время. Третья тоже отличилась. Каждую минуту верующий должен был восхвалять Аллаха. Лучше бы просили у него духовных сил самим преодолевать трудности, встречающиеся на пути выполнения Его предопределений, или разъяснения этих предопределений.

— Общая ошибка всех древних религий в том, что они использовали неправильные имена. Бога называли Верховным Существом, а не Сущностью. А существо автоматически наделялось чертами личности, и поклонялись уже не Богу, а идолу. И себя называли рабами Божиими, а не слугами Божиими. Ведь слуга свободен в своей воле, он должен сам понять, как лучше, и может даже отказаться выполнять приказ господина. А раб своей воли лишён, он действительно должен выполнять приказы, и может лишь молить господина, чтобы тот взял назад какой-то приказ. Но ведь за раба полностью отвечает хозяин, и грехи раба лежат на хозяине, пока раб выполняет его приказания. Стать рабом Божиим — это право ещё нужно заслужить, причем и в плохом, и в хорошем смысле одновременно. Ведь это такой господин, который не будет указывать тебе прямо и на каждом шагу, что делать. Тебе придется принять тяжелейшее служение, где каждый неверный шаг опасен. Лишь такое поведение может помочь искупить страшнейшие грехи, но мало кто из существ способны на него. Так что определение заблуждающихся братьев по поводу Победителей, которое мы предпочитаем не комментировать, правильно. Мы слуги Божии, они — рабы Божии, — завершил Строр.

В мире Родины Победителей раб зачастую был в лучшем положении, чем свободный слуга и даже порою чем гражданин. Скажем, цари и владетели часто делали казначеями рабов, поскольку чужих людей поставить на такое место было нельзя, а родственничков — Боже упаси! Рабыня-наложница пользовалась многими неоспоримыми правами, охранялась рядом обычаев и законов, а служанка-любовница никаких прав не имела. Ведь это был свободный выбор служанки — прыгнуть в постель к хозяину, так за что же её ещё и защищать? Хозяин, если пожелает, вознаградит её, если решит — прогонит. А вот взяв наложницу, приказав рабыне слиться с ним, хозяин уже берет на себя ответственность и за неё, и за возможного ребенка. И опять же другое дело, если рабыня сама залезет в постель к хозяину.

— Но вернёмся теперь к нашему мирку. Пусть Единобожники сами пытаются разобраться в своих проблемах, а мы должны лишь быть готовы встретить джихад во всеоружии, если он повернет в нашу сторону, — сказал Патриарх. — Великолепно маскируются демоны!

Патриарх безжалостно употребил слово, которое чётко характеризовало уровень Сверхлюдей: на порядок выше людей, на порядок ниже дьявольских сил, божеств и ангелов.

— По крайней мере, три из них уже растут, — сказал Сит. — Почему сразу несколько?

— До некоторой степени мы доигрались, — продолжил вбивать гвозди в тело обсуждения Патриарх. — Но это соответствовало всем нашим установкам. Нельзя бежать от страстей и соблазнов. Их нужно преодолевать, а ещё лучше — ставить на службу предназначению и потом искупать своими делами. Наши предки до Великого Краха развивали всех людей одинаково, по мужскому типу. Они были крайне беспощадны в этом. Мы гораздо мягче, хотя в последнее время многие людишки, желающие побыстрее выродиться, обвиняют нас в жестокости. Зато и времени у нас оказалось намного больше. Спартанский (это земное слово лучше всего подходит здесь — Юрий) подход к детям позволяет дольше удерживать людей и народы от вырождения и быстрее восстанавливать после надломов. Но ведь мы начали развивать женщин по совершенно другой линии! Я только сейчас, старый дурак, понял, что школы гетер и обычаи знатных женских родов стремительно возгоняют женщин вверх, но по другому пути. И кого же начнут рожать такие женщины, когда тоже находящиеся на грани перехода в демоны мужчины зачнут с ними ребёнка в тантре? Не всегда, но часто уже Сверхчеловека. Правда, я пока не чувствую той ужасной презрительной ненависти к людям, которые старые Сверхлюди не могли скрыть. Лишь Невозжелавшие и Победители сумели её частично преодолеть. А что будет, если такой самозащиты от вхождения демонов в наше общество не будет? То ли очень хорошо, то ли ещё больший крах, чем мы пережили когда-то. И последнее. Совершенно точно, что перед Великим Крахом наши предки не знали тантры как исследованного явления, и, соответственно, она у них практически не встречалась. А если всё-таки получалась, то пропадала даром.

***

Князь Клингор со своим маленьким войском подошёл к Линье и, поскольку двигался не торопясь, распустил своих людей на неделю (как же так: быть в Линье, не посмотреть и не погулять!) Сам князь был намерен побывать на церемонии коронации новых Высокородных гетер. И сама по себе церемония представляла великолепное зрелище, и сколько прекрасных женщин на неё собиралось! Тем более, в этот раз среди коронуемых был любопытнейший экземпляр: дочь Толтиссы и Императора. Ещё одна встреча, помимо множества протокольных и светских, была для него важна: через денёк в Линью должен был приехать его сын по крови.

Услышав песни о южанах, Клингор улыбнулся и сказал своим друзьям:

— Наш король ввёл прекрасную моду. Теперь все цари будут отбивать в наследники выдающихся детей. Король взял себе дитя двойной тантры и собирается, небось, из него всемирного Императора вырастить. Агашский царь живо прикарманил сынка нашего принца Атара. Это качеством пониже, но тоже товар, на Юге невиданный. А вот я в своё время не сообразил. Надо было чуть раньше рокоша наплевать на все дурацкие «приличия» и жениться на достойной меня девушке, а не на этой высокородной развратнице, что сейчас рожает мне детишек. Но ничего, отец по духу у моего сына тоже не промах! Посмотрим, что он из мальчика вырастил…

Одновременно с князем к воротам подскакала прекрасная женщина. Вглядевшись, князь узнал по гравюрам гетеру Алтироссу, которая должна была короноваться. Князь подарил ей драгоценность, но больше ничего делать не стал: пост и чистоту перед коронацией надо было соблюдать строго. А с другой стороны, прежде чем ухаживать, надо было посмотреть на возможную реакцию Высокородной. Ведь такой особе не прикажешь…

Алтиросса одарила князя сдержанной улыбкой. Стражники, млея от счастья видеть рядом с собой такую красавицу, пропустили её, как и полагалось едущей на коронование, без уплаты входной пошлины, а вот с Клингора взяли раз в пять больше, чем следовало, пользуясь тем, что в присутствии такой красы князю было неудобно скандалить или торговаться.

Устроившись у гостеприимцев, князь этим же вечером посмотрел спектакль Театра Страсти, а на следующее утро начал принимать и отдавать визиты, одновременно послав людей перехватить сына на воротах и доставить прямо в свои покои. Так что, когда через два дня Лир Клинагор появился у ворот Линьи, его уже ждали.

Тем же вечером состоялся первый разговор.

— Рад тебя видеть в добром здравии, сын мой, — ласково сказал князь, одновременно зондируя ауру сына и даже немного пытаясь вторгнуться в его внутренний мир.

— Мой долг поклониться тебе, высокородный и благородный отец мой по крови, — вежливо ответил Лир Клинагор, одновременно поставив глухую ментальную защиту.

— Я вижу, что отец и мать учили тебя, как положено настоящего Высокородного, — улыбнулся принц.

— Ты неправ, отец. Они вынуждены были учить меня лучше, поскольку я одновременно наследник и владетеля высочайшей репутации, и Великого Мастера. Я должен быть вместе и знатью, и мастером.

Клингор отметил, что сын употребил слово «наследник». Это вдохновило князя, ведь на самом деле он понимал, что наследник основателя — лицо, решающее, выживет ли владение. Но он позабыл, что ведь Тор теперь тоже владетель, и тоже незаурядной репутации.

— Я хотел бы принять тебя в своём дворце и поселить в своей столице, но тоже хочу, чтобы ты закончил часть обучения, касающуюся мастерства, — продолжил разведку Клингор.

— Да, отец, я вижу, что этот древний дворец с потугами на сохранение прежней роскоши тебя недостоин. Я на самом деле ожидал, что ты поселишься у Высокородной гетеры.

Сын отбил мяч и в скрытой форме слегка подколол своего второго отца.

— Сейчас я занят важным имперским делом, и поэтому не могу отдаться любви так, как она заслуживает. А мелкими удовольствиями меня не завлечёшь, — решил ответить по-мужски князь. — Вдобавок, я окончательно осознал, что я был дураком, не женившись на Эссе ещё тогда, когда мы тебя сделали.

— Тебя на такие мысли песни о южанах навели? — вдруг сделал снайперский выпад сын.

— Ты думаешь, у меня своей головы нет? — рассмеялся Клингор.

«Во всяком случае, сын получился достойным отца» — подумал князь. — «А вот поднялся ли он ещё выше? Совершенно не ясно».

— Когда станешь мастером, приезжай в Карлинор. Это пока что не требование отца, а совет, — сказал Клингор так, чтобы было ясно: приезжай добровольно, иначе потребую.

— Я рад, что теперь появилось ещё что-то, кроме Империи, — казалось бы, невпопад ответил сын. — А в Империи взять меня — твоё право, отец.

— Я понимаю, что денег у вас хватает. Но вот тебе кошелёк, чтобы на эти деньги ты, когда станешь мастером, сделал себе полное вооружение. Завтра мы с тобой пойдем на коронацию Высокородных гетер. Послезавтра — Театр души.

И князь расписал все дни сына, вплоть до своего отъезда.

После того, как сын ушел, князь схватил себя за волосы:

«А ведь дурак я не только в том, что не женился. Даже в момент страсти с Эссой у меня порой проскальзывали иронические и скептические мысли, и я сбивался с любви на секс. Конечно, поднять её до тантры было крайне тяжело, но стоило попытаться. Во всяком случае, ребёнок бы тогда вышел ещё лучше. А, может, и невозможно было такого добиться: она ведь была хоть и искренне влюблена, хоть и крайне нежна, но чуть холодновата. Мне тогда это ещё больше нравилось: надоели сексуальные свободные женщины».

***

Аргирисса проходила испытания посвящения в Высокородную, которые разрешалось по канонам в состоянии беременности. Она уже знала, что у неё будет дочка (если только во время одного из испытаний плод не погибнет). Кроме назначенных наставниц, к женщине никто не подходил. Она в своем цехе была как зачумлённая: одновременно и слава, и позор. А поскольку не ясно было, чего больше, другие просто предпочитали не общаться.

На завтрашнюю коронацию ей полагалось прийти. Но этого совершенно не хотелось. Все будут разглядывать её как достопримечательность. А Тора там не будет…

И тут она вдруг ощутила, что дочка в её чреве начинает мысленно общаться с матерью. И, кажется, не только с ней! Она немедленно стала ставить ментальную защиту, пытаясь при этом как-то объяснить дочке, что она может привлечь к себе внимание очень злых существ, и надо быть осторожнее. И вдруг она почувствовала отклик от чистого мальчика, который одновременно стал помогать ей ставить защиту. Кто это, она так и не поняла, но мальчик был не очень далеко. И дочь её радостно забилась в животе, почувствовав родную душу. И вдруг страшная ментальная атака, с какой-то ненавистью: почти что духовный кинжал. Его сопровождает как будто женский злобный голос: «Умри, жалкая тварь, пока не стала ведьмой!» Если бы не внешняя помощь, дочь была бы (во всяком случае, духовно) убита. Но и сейчас она на себе почувствовала удар, и, поняв опасность, затаилась.

Мысль, которая пронзила Аргириссу, была уже не страшна: дочь явно «засветилась» на много вёрст вокруг. «Это точно не человек. За что боролась, на то и напоролась. Получила тантру, и получила её плод». Но, после минутной растерянности, мать решила как можно быстрее и сильнее развивать дочь. А вошедшая наставница поглядела на мать и покачала головой.

День коронации Высокородных гетер был для Линьи большим праздником. Такое происходило раз в год. Обычно число коронуемых колебалось от пяти до десяти. Подобные церемонии могли происходить лишь ещё в двух местах Империи: на Имперском острове Киальс и в айвайском городке Остраль, единственной достопримечательностью и «градообразующим предприятием» которого была школа гетер.

Церемония состояла из двух частей: внутренней и внешней. Внутренняя происходила в зале Школы Гетер, и формально туда мог прийти любой, кого допустят. Фактически стража и дежурные наставницы вели очень строгий контроль на входе, допуская лишь самых почтенных и богатых, а также родителей коронуемых. Безусловным правом присутствия пользовались бывшие Высокородные, которые имели право привести с собою также мужа и сына. Специально для церемонии приехала в Линью королева Толтисса.

Чтобы не раздражать отказом слишком много людей, тех, кого не пускали внутрь, сразу же снабжали билетами на внешнюю церемонию в большом городском амфитеатре.

Конечно же, князя с его сыном пропустили без слова. Точно так же без слова князь опустил мешок с золотом в урну для пожертвований, хотя формально вход был бесплатным. Лир достал свой кошелёк (ещё у себя в комнате благоразумно ополовиненный) и тоже опустил в урну. «Моя кровь и мой характер!» — ещё раз подумал князь. — «Не мог отстать от отца».

Церемония начиналась, как и полагается, с молитвы и проповеди. Митрополит Линьи говорил о том, как важно каждому понять свое предназначение и пройти свой путь.

— Хорошо исполненное чужое предназначение в десяток раз хуже плохо исполненного своего. Я надеюсь, что все те, кого сегодня коронуют, действительно нашли свой путь, и будут помнить об одной из главных заповедей их опасной, но важной профессии: помочь другим находить свой путь и выводить их из тупиков, в который порой даже сильнейших людей загоняет Судьба. Помолимся же Элир Любвеобильной, — завершил проповедь митрополит.

А все взоры обратились к Аргириссе, поскольку последние слова, которые в другой ситуации восприняли бы как общее наставление, сейчас все поняли как намёк на её то ли поступок, то ли проступок. Смущаться или другим образом тушеваться было нельзя, и Аргирисса солнечно улыбнулась и помахала рукой. Сёстры вдруг стали ей говорить нечто ободряющее и ласковое, восприняв слова митрополита как разрешение противоречия: её поступок одобрен. «Но ответственность за него ты всё равно несёшь в полной мере», — тихонько сказала глава цеха гетер Старквайи, руководительница школы, бывшая Высокородная Аосса. Если Высокородная становилась наставницей, она из цеха не выходила, сохраняя все привилегии и ограничения гетер.

Заиграла музыка, и в скромных белых платьях, без драгоценностей, тщательно следя, чтобы нечаянно не соблазнить кого-то преждевременно даже взглядом, двинулись семь коронуемых. Ни малейшего оттенка кокетства или эротики в их движениях не было. Ведь женщина, которая всегда думает, как она выглядит в глазах мужчин и применяет свое искусство обольщения без разбора — примитивна.

Новые Высокородные взошли на возвышение, где ждали семь наставниц. После произнесения торжественной клятвы высшего ордера цеха гетер коронуемые сбросили платья, наставницы надели на них диадемы и драгоценные украшения. Деньги на изготовление диадем и украшений должны были быть добыты в ходе одного из противнейших испытаний на Высокородную: разорить старого богатого скрягу. Каждая из Высокородных подняла над собой два пучка мужских волос. Это были борода кичившегося своей добродетелью монаха или отшельника, которого она должна была соблазнить, а затем в качестве частичного искупления его греха поднять до тантры, чтобы надолго избавить от дальнейших соблазнов, и прядь волос бедного поэта, художника либо учёного, для которого она выступила музой и привела его к озарению. Были исполнены две песни. Одна из них запала Лиру в душу.

Песня об истинном знании

Я научусь у деревьев

Тихо, но прямо стоять,

А у туманов бродячих

Просто, но гордо страдать,

Я научусь у тропинки

Вдаль уходить навсегда,

Лёгкой былинкой, чтоб на песчинках

Не оставалось следа.

Я научусь у ограды

Тайну стеречь и молчать,

А у оврагов глубоких

Чувство на дне сберегать,

Я научусь у полыни

Пряно и горько мечтать.

Чтобы глубины стали своими,

Чтоб звёздный свет разгадать.

Я научусь у закатов

Тайны о встречах сжигать,

А у рассветов росистых

Слёзы, пролив, осушать,

Я научусь у дороги

Помнить тебя не всегда,

Чистой зарницей память приснится

И утечёт, как вода.

Я научусь у колодца

Свежей водою поить,

А у грозы с громом страшным

Правду всегда говорить,

Я научусь у опушки

Света весеннего ждать,

И по ромашкам, чистым, как сказка,

Что же случилось? — гадать.

Я научусь у крапивы

В месте любом прорастать,

А у обломанной ивы —

Раны свои заживлять.

Я научусь у отлива

Реки в себя принимать,

Чтоб в час прилива, в месяц разлива

Страстно, нежданно обнять.

(по мотивам песни Альвики Быковой, которую она разрешила всем перепевать по-своему: Твоё здоровье, 1991, № 6)

А отцу понравилась другая песня, художника Ира Антосса:

Вышел на жизни дорогу

Знаком отмечен светил.

Там, где нас всех судят строго,

Высший совет отличил.

Припев.

Если ты — честный художник,

Душу свою не продай.

Чистого света заложник,

Чуда всегда ожидай.

Не воспевал богатеев,

Сильным и знатным не льстил,

Нищим, крестьянам, лакеям

Песни свои посвятил.

Припев.

Думал о бедных, убогих,

К бунту тянулась душа,

Пел соловьём у дороги,

Хоть за душой — ни гроша.

Припев.

Вызван был «главным злодеем»,

Встретил вождя-бунтаря,

И разглядел лицедея,

Лгущего всем почем зря.

Припев.

Выброшен вдруг из харчевен,

Проклят безумной толпой,

Вышел, гоним и растерян,

И опозорен молвой.

Припев.

В бедной мансарде ютился,

Хлеб свой последний жуя,

Вдруг ко мне ангел явился,

Светом своим осияв.

Припев.

Клингор вдруг сказал слова, которые сын не понял:

— Он созрел для Каменщиков.

А про себя князь подумал: «Нам, Каменщикам, очень нужны такие чистые, светлые и прямые души, как Ир Антосс или мой сын. Тем более, когда уже второе государство возглавлено Каменщиком. Конечно, мой дядюшка не очень ортодоксальный Каменщик, но у них на Юге решения приходится принимать весьма экстраординарные: например, любимого сына варварскому царю в наследники отдать. Что делать: другая земля, другие условия, другой народ. Что я сморозил? Другой народ? Но ведь уехали старки. Да, но, судя по всему, раз они выжили и победили, они действительно станут другим народом».

Затем прозвучала красивая музыкальная пьеса и были прочитаны два стиха, созданные в результате любви. Первый из них, прочитанный Лунгом Эритайя, был танкой, но с дерзким нарушением канона.

Жар усмиряя,

Туча под солнце пришла.

Мир очищая,

Перестрадавшее небо

Льёт благодатной грозой

Но общество, кроме нескольких педантов, отнеслись благосклонно. В пользу танки говорили и несколько смыслов в одном стихотворении, и прекрасная строка: «Перестрадавшее небо», восьмисложник, звучавший почти как пятисложник, который должен был здесь стоять, и передававшиеся из уст в уста другие танки, от откровенно эротических до нежных пейзажных, сложенные этим поэтом в пылу любви. Лир услышал две из них:

Корень охвачен

Жаркой подвижной землёй.

Волной спускаясь,

Просит засеять,

Но он лишь глубже проник.

Ветер прохладный

Тело усыпал твоё

Мальвы цветами.

Весь сад лаская,

Пряный принес аромат.

Словом, всё склонило ценителей в пользу молодого дарования.

Следующее стихотворение было на первый взгляд обычным восхвалением возлюбленной в форме сонета, но каким!

Глаза подруги с солнцем не сравнимы,

Не шёлком волос жёсткий, а канатом,

Красней кораллы милых губ любимой,

И плечи не блестят сребром иль златом.

Я видел розы красные и белые,

Но только лишь не на её щеках,

И груди пахнут свежим, чистым телом,

Не так, как благовония в духах.

Хоть голос милой — это волшебство,

Но музыка сильней ласкает слух,

Не знаю, как ступает божество:

Прелестница, ты не бесплотный дух.

Но ты прекрасней тех, кого бесстыдно

В сравненьях тешат ложью очевидной.

(Шекспир, сонет CXXX)

А под конец два молодых доктора вышли на помост, преклонили колена перед своими музами и поцеловали их руки. Художникам такой привилегии дано не было, они просто стояли в стороне, ведь они могли представить свой «товар» лицом всем, а эти — лишь ничтожному меньшинству истинных знатоков. Общество немного ворчало: «Сегодня ни одной картины или скульптуры. Зато научника сразу два. И стихи уж слишком умные. И мелодия сложная. Неужели красота стала клевать лишь на чистый разум?» Но в целом поэтическая и музыкальная части церемонии были оценены очень высоко.

Формально монахи и отшельники на церемонии не присутствовали, но фактически они могли «тайно» пробраться в школу гетер и наблюдать из келий наверху зала, чтобы ещё раз полюбоваться на своих соблазнительниц и благословить их. Считалось, что это помогает окончательно выбросить из души происшедший соблазн и сохранить лишь память об испытанном душевном подъёме. А после коронации соблазнённые святоши должны были направиться в Великий Монастырь на тяжкое покаяние. Правда, ходили слухи, что затем именно из их числа выходят высшие иерархи религии, но им хоть верь, хоть не верь. Коронуемые не раскрывали имён своих жертв никому, кроме мастериц своего цеха, поднимавших их в Высокородные, и духовника. И Монастыри с иерархами тоже молчали.

Разорённые скряги, если они были полностью морально раздавлены и не стыдились происшедшего, или же считали, что совершили лучшее вложение капитала в своей жизни, тоже имели право присутствовать на церемонии, чтобы уродством и ничтожеством своим оттенить красу и силу коронуемых. Они выходили на помост и целовали ступни своих погубительниц, а те ставили им ногу на голову. После этого бывший богач поступал на содержание своей разорительницы. Обычно их делали распорядителями хозяйства.

Ещё раз заиграла музыка, и лёгким танцевальным шагом новоиспеченные Высокородные обошли зал. Каждой из них разрешалось взглядом и изящными движениями соблазнить одного мужчину, но именно выбрав себе жертву заранее, а не пытаясь действовать на всех. Алтиросса попыталась было глянуть на Клингора, но увидела такой лёд и цинизм в глазах и такой мощный ментальный щит, что переключилась на более лёгкую и более красивую жертву: молодого художника. Несколько мгновений до переключения коронуемой хотелось проявить всю свою мощь и сломать сопротивление, а, если по-другому не получится, и личность того, кто посмел противопоставить себя ей, но она быстро преодолела это неумное желание.

Лир увидел и почувствовал этот краткий поединок, и впервые за два дня восхищённо глянул на отца. Князь уловил этот взгляд и сдержанно, но очень тепло, улыбнулся сыну. Большего они не могли позволить в высшем обществе.

Вернувшись на помост, шестеро из гетер вели за собой «жертву», которая таковой себя отнюдь не чувствовала. Это было почётно: стать первым любовником новой Высокородной. А одна из них, вернувшись, глянула на художника, для которого она стала музой, и тот, вне себя от радости, бросился к ней и поцеловал её. Впрочем, поцелуй гетеры и любовника был частью ритуала.

Затем наставницы поднесли роскошные платья, гетеры надели их и сплясали Танец цветов, по традиции завершавший праздники. На этом внутренняя церемония закончилась. После лёгкой закуски гетеры с их избранниками и со всеми присутствующими членами цеха гетер отправились в городской амфитеатр, где должна была состояться внешняя церемония.

Клингор с сыном, немного перекусив и приведя себя в порядок, тоже отправились на внешнюю церемонию. Как и было заведено, места для знати уже заняли простолюдины, и их пришлось выкупать. Вторая церемония была намного длиннее, включая спектакль, много музыкальных и танцевальных номеров и в конце опять ритуальный танец гетер, на сей раз уже всех действующих.

Затем были дни представлений, приёмов, на которые Клингор водил Лира Клинагора как своего законного и любимого сына. Лир внешне не проявлял неудовольствия, тщательно следовал правилам этикета и успешно отбивался, когда дамы пытались поставить его в тупик поэтическими цитатами и намёками. А внутри себя он собирал впечатления от высшего общества знати, куда попал впервые. Оно было совсем другим, чем собрания самых заслуженных и родовитых в его родной Колинстринне. Тор Кристрорс, его отец по духу, вместе с матерью внимательно следили за тем, чтобы, сохраняя образованность и форму, люди не сбивались на бесконечный флирт и литературные состязания. Здесь же казалось, что только этими двумя играми и занята знать. Любой разговор о делах считался крайне неприличным. Его отец по крови, конечно же, был исключением. Он отбивался, если его пытались задеть в литературных дуэлях, причём так, чтобы ответить максимально жёстко, но в рамках этикета. Многочисленные атаки дам скользили мимо него, пару раз он выбирал себе из дам любовницу, чтобы другие временно отстали. Но всякую возможность продолжения связи после единственной ночи он пресекал, и его любовные стихи, полагавшиеся наутро по ритуалу, блистали отличной формой, безукоризненной куртуазностью и ледяной холодностью одновременно. Поражало Лира, что даже Великих мастеров не было на приёмах общества. Цеха жили своей жизнью, гораздо более реальной. Так что республиканские настроения Клинагора ещё больше укрепились.

***

Через четыре дня после коронации Клингор отбыл дальше на восток. Его сын тоже не стал задерживаться, хотя гостеприимцы уговаривали его погостить ещё хоть неделю. Алтиросса, внимательно посмотрев на Лира несколько раз во время встреч в театрах и на приемах, неожиданно повелительным тоном сказала, что поедет вместе с ним. Отказать было немыслимо, и Лиру пришлось на своем коне сопровождать кортеж (пока что небольшой) из повозок гетеры и её слуг. Челядью командовал Данг Тоарорс, бывший судовладелец, спустивший всё состояние в пылу безумной страсти. Но он не выглядел раздавленным, и сказал Лиру:

— Только в шестьдесят с лишним лет я начал жить по-настоящему.

— Значит, только сейчас ты стал находить своё предназначение, — улыбнулся Лир, с уважением глядя на старика.

— Тебе-то легче. У тебя линия жизни прямая. А я столько раз в жизни пугался и путался, что со счету сбился. Вот теперь не боюсь ничего и умирать буду, надеюсь, с улыбкой и с благодарственной молитвой Элир.

Алтиросса в первые два дня пути частенько «болтала» с Лиром, на самом деле тонко прощупывая его и выведывая как можно больше о семье и о нравах Колинстринны. К концу второго дня она добилась, что мальчик улыбался при одном взгляде на неё и стремился как можно больше времени (без нарушения приличий) проводить в беседах с красавицей. Лир иногда пел понравившуюся ему песню, а затем прочитал поразивший его сонет. Гетера полушутя сказала:

— Как жаль, что ни песня, ни сонет не посвящены мне.

— Твоя мелодия, прекрасная Алтиросса, ничуть не хуже.

— Но она не песенная и не танцевальная, — улыбнулась красавица.

— Она соответствует твоей красоте и глубине твоей души, Высокородная. И хорошо, что её не будут трепать профаны в пьяных застольях или в разнузданных плясках.

— Лир, знаешь, пора нам с тобой звать друг друга по-другому. Я дочь Толтиссы. Она жена по тантре твоего отца по духу. Так что мы на самом деле брат и сестра. Я теперь буду называть тебя «братец».

На секунду Лир призадумался: ведь у него уже есть любимая сестрица Яра, и она действительно близка ему по духу! Можно даже сказать, что он уже беззаветно любит Яру, а она его. Но ароматы и вся аура очарования заставила его улыбнуться и сказать:

— Прекрасно, сестрица!

Вечером сестрица, заняв лучшую комнату в таверне, неожиданно сказала:

— Ты, братец, будешь сегодня спать вместе со мной и охранять меня и от физических, и от духовных атак. Ты ведь уже по мужеству и духовной подготовке настоящий Высокородный муж, а не мальчишка. И формально ты уже подмастерье.

— Нет, я ещё не подмастерье. Отец сказал, что поднимет меня в начале следующего года.

— Но ведь он уже учит тебя как Первого Ученика? А это выше подмастерья.

Отказаться было немыслимо: полное позорище! Но ведь сестрица пригласила именно братца, так что всё выглядело чисто и целомудренно. И заодно сестрица как-то сумела понять: действительно, Тор уже учил сына как Первого ученика, хотя тот ещё не стал подмастерьем. Вместе с ним Тор наставлял Ина Акротаринга. Это возмущало подмастерий: насчёт сына, тем более такого способного, отступление от правил понятно, но, когда с ним вместе учат ещё не ставшего формально подмастерьем даже не гражданина, а бывшего слугу… Толки об этом, естественно, сразу же шли за кружкой вина или пива или же за бутылкой водки в тавернах Колинстринны, а оттуда разошлись по всей Империи. Так что хоть отец с сыном, и тем более Ин, не распространялись, но новость разошлась естественным порядком. И Лиру оставалось лишь улыбнуться сестрице и ответить:

— Конечно же, сестрица, большая честь для меня тебя охранять.

Но не так всё пошло в спальне. Старки, как правило, спали нагими. После нескольких фраз сестрица предложила братцу перелечь на её широкое ложе и поцеловала его (правда, лишь чуть горячее, чем по-сестрински) в благодарность. Лир погрузился в ауру очарования сестрицы, и вдруг его неудержимо потянуло самому её поцеловать и прикоснуться к ней. Он поцеловал её чуть менее по-братски, но руки уже не могли оторваться от прекрасного благоуханного тела, и вдруг он ощутил вокруг своей шеи руки сестрицы. А затем они ласкали друг друга, не как любовники, но уже не как брат и сестра, и вдруг сестрица жарко поцеловала Лира, прижавшись и грудью, и бёдрами. Он не смог больше удерживать свой инстинкт и проявил возбуждение. Сразу в голове и груди стало намного легче. А сестрица, ласково улыбнувшись, прошептала:

— Всё правильно! Я ведь страстно поцеловала тебя, прижалась грудью и бёдрами. Ты был обязан ответить на вызов. Тебе теперь намного легче, правда? А сливаться нам категорически нельзя: это преступление против законов гетер, запрещается иметь любовь с мальчиками до шестнадцати лет. Хотя некоторые из них уже достойные мужчины, как ты.

Успокоившись, Лир вновь погрузился в пучину очарования. Но перед ним порою вставало лицо и тело Яры. А ласки становились всё откровеннее и всё более провоцирующими. И вдруг Алтиросса прошептала:

— Законы строги, но ведь из них всегда можно найти исключения. Ведь твой отец совершил соитие с Аргириссой вопреки всем правилам. Принеси мне вассальную присягу пажа на три года, и ты будешь бриллиантом в моей свите, и для нас не будет никаких ограничений.

Почти невозможно было противиться соблазну, но перед глазами Лира встали отец, мать, отец по крови и его настоящая сестрица Яра. Он предаст их всех, став пажом гетеры. Но теперь нужно суметь отказаться по-благородному.

Лир поцеловал Алтироссу и сказал, не приглушая голоса:

— Я не в силах противиться твоему очарованию, Высокородная сестрица. Но я связан узами долга и вассальной присяги и со своим отцом, как его Первый Ученик, и со своим отцом по крови, как его рыцарь. Моя присяга тебе была бы бесчестьем, и сердце моё разрывается от невозможности её принести.

«Вторая неудача подряд!» — подумала Алтиросса. В школе гетер, конечно же, учили переносить самые обидные неудачи и не поддаваться соблазну взять за них прямой реванш. И Алтиросса поняла, что теперь ей нужно будет отомстить и сыну, и его отцу, подчинив себе Тора. Тем более, что эта легендарная личность её привлекала ещё с детства, и ей даже было несколько обидно, когда она услышала, что мать достигла с ним двойной тантры и зачала сына. Она мечтала сама подняться вместе с ним. Но раз уж он второй раз достиг такого, то это Сверхчеловек, оставшийся нераспознанным и недоразвитым в детстве. И почему бы не достичь теперь в третий раз, а, поскольку она сильнее матери и намного сильнее этой ничтожной Аргириссы, не превратить его в своего духовного слугу? Вот это будет достойная месть и достойный реванш, косвенный, но убийственный, как и полагается высокоуровневым личностям. А Лиру она отомстит другим способом. Она покажет ему такое, что этот мальчишка никого другого полюбить не сможет.

— Ты благородно поступил, братец! Я тебя ещё больше уважаю. И я тебя научу, как ласкать женщин и как принимать их ласки.

И всё-таки, когда утомлённый ласками Лир уснул у неё на груди, у Алтироссы возник мгновенный соблазн воспользоваться не прошедшим возбуждением, взять Лира, а затем ласково разбудить в самом разгаре страсти и нежно упрекнуть в том, что он во сне перешёл границы. После этого Лиру не оставалось бы другого выхода, как стать пажом. Но это было бы слишком мелко и достойно какой-нибудь Аргириссы, а не её.

На следующий день Алтиросса как ни в чём не бывало беседовала с Лиром, называя его «братцем», а он ужасно стеснялся своего лица, шеи и рук: всё в следах нежных укусов. Улучив момент, Данг Тоарорс потихоньку спросил Лира:

— Теперь мы вместе служим красавице?

— Нет, я не стал её пажом.

— Тогда осторожно. Это красивая, сильная и ласковая хищница.

Лир вспомнил строфу из знаменитого стихотворения и чуть переделал её:

А ушедший в лесные пещеры,

К тихим заводям дальней реки,

Повстречает голодной пантеры

Наводящие ужас зрачки.

— Всё верно! Это пантера, и, пока она голодна, от неё нигде не спрячешься. Но тебя она хочет не растерзать, а проглотить. А в животе у неё очень хорошо, — Данг только сейчас заметил, что допустил двусмысленность. — А вот если она разгневается на тебя…

Оставалась ещё одна ночь в дороге, и Алтиросса вовсю использовала время для обучения ласкам и обхождению с женщиной, а заодно стремилась как можно крепче связать в душе Лира ласки и нежность со своим образом. Она, конечно же, создавала Лиру все возможности, чтобы он мог войти в неё и тем самым поддаться соблазну. А в некоторый момент (действительно случайно) даже чуть подтолкнула его, и он на мгновение оказался в ней, почувствовал нежный поцелуй женских губ и моментально отпрянул.

— Это было моё неосторожное случайное движение, братец. Ты не виноват, — нежно прошептала «сестрица». — Ты молодец, что правильно среагировал. Через несколько мгновений мы уже были бы не в силах оторваться друг от друга. Я желаю тебе счастья со всеми твоими будущими возлюбленными.

На самом деле Алтиросса действительно всё больше была восхищена стойкостью Лира и ей всё меньше хотелось его примитивно соблазнить и сломать. «Это не ничтожный человечек. Это должен быть не раб и не слуга. Из него выйдет прекрасный вассал, рыцарь, беззаветно и навсегда влюблённый в свою королеву» — интуитивно решила гетера. Она сразу же постаралась зафиксировать в подсознании Лира взаимосвязь между соитием и своим образом, вдобавок её доброе пожелание насчет будущих возлюбленных на самом деле сопровождалось ментальной формулой, превращавшей его в проклятие по адресу этих будущих связей. Но она даже не могла предположить, что любовь у Лира, глубокая и настоящая, уже есть. И проклятие прошло мимо. А образ Яры Лир специально загнал в такие глубины, чтобы эта мощная хищница не могла до него дотянуться духовными щупальцами. Конечно, при этом на первые места вышли образы отца, матери, принца Клингора, наставников, друзей. Но что поделать? Всё скрыть нельзя.

Когда Лир уснул, Алтиросса нежно ерошила волосы будущего своего рыцаря. Её интуиция подсказала чёткий план, что делать дальше. «Сейчас этот мальчик счастлив, что не опозорил свою мать и отцов. И главный удар нужно нанести по его отцу Тору. Я завлеку кузнеца в свои объятия и сколь угодно сильными средствами подчиню себе. Если при этом удастся достичь тантры — великолепно! А затем мать начнёт от ревности проявлять все худшие женские черты, отца братец перестанет уважать, кинется в любовные приключения, но перед глазами буду я, причём в самые интимные моменты! И он поймёт, что я — его истинная, роковая, единственная любовь. А я его обласкаю и привечу, как своего верного рыцаря, но, конечно же, если понадобится, пошлю на смерть. Ему такой конец жизни будет громадным счастьем». И Алтиросса вполне искренне пожелала Лиру счастья в его нынешней любви. Что это уже любовь к ней, она была уверена.

Алтиросса вспомнила все три главных испытания на Высокородную. Первое из них считалось самым противным, но гетера и его превратила в приятную и красивую победу. Она выбрала чуть ли не самую трудную цель: купца-судовладельца, жёсткого дельца, скрягу и мизантропа Данга Тоарорса. Он был вдовцом. Старший сын стремился как можно больше времени проводить подальше от отца, отправляясь в дальние торговые поездки. Второй сын спился. А третий ушёл в армию и не пожелал вернуться на место запасного наследника. На этом кремне уже споткнулись две кандидатки, но, к их счастью, в первом испытании разрешалась вторая попытка. Конечно же, вызов во время испытаний был немыслим: жертва должна была сама попросить о любви. Алтиросса неделю искала слабое место у Данга, а потом он, думая, что уже победил, решил эффектно закончить игру, подарив ей бедный браслет, достойный лишь служанок, а то и шлюх. Он ожидал, что эта особа обидится, оскорбится и отстанет, а Алтиросса поблагодарила за подарок, и Данг не смог увильнуть от её поцелуя. А затем уже делом техники было довести его, чтобы он попросил о ночи, опять-таки дав недостойный подарок. Просьба оказалась принята, а наутро жестоко осаждаемый духовно, но так и не сдавшийся Данг неожиданно развёл руки в стороны и расхохотался:

— Оказывается, всю жизнь я стремился не к тому! Только сейчас я понял, какую радость и какую красоту не видел! Я прошу тебя о том, чтобы ты приняла меня у себя и сегодня, и завтра, и потом, пока у меня хватит денег.

Гетера была удивлена, что Данг даже в пылу безумной страсти распродавал своё состояние весьма расчётливо, отпинывая тех, кто хотел как следует поживиться на прокучивающем богатство купчишке. Конечно же, всё шло дешевле настоящей цены, но совсем ненамного. Алтиросса спросила купца:

— Почему ты так считаешь деньги?

— Я ведь знаю, что по обычаям могу стать твоим управляющим имуществом. Я их не разбрасываю сейчас, а вкладываю в моё и твоё будущее и в моё счастье.

Алтиросса была восхищена и даже с некоторым сожалением объявила Тоарорсу, когда у того кончились деньги, что она должна его бросить.

— Я это знал. Оставил себе маленький домик и немного товаров, чтобы прожить до твоей коронации. А затем вновь стану счастлив, просто будучи рядом с тобой, но я уверен, что ты постараешься ещё увеличить мое счастье. А пока что буду жить воспоминаниями и предвкушением.

Вторым испытанием она также выбрала труднейшее. Брат Кон, отшельник из гор Ликангса, прославился безупречным поведением и жестокими подвигами покаяния. Об него уже обломали зубы кандидатка и пара йогинь. Но на самом деле это оказалось не столь тяжело. Душа брата Кона была крепкая, но абсолютно дубовая. Он ни к чему не стремился, а лишь каялся. Сначала пришлось постучаться в этот дуб, затем нашлась маленькая трещинка, она быстро расширилась, и тантра привела Кона к полной духовной пустоте, поскольку положительных целей у него не было. Алтиросса с отвращением вспоминала, как он, совершенно опустошённый и раздавленный, валялся у неё в ногах.

Третье испытание оказалось самым трудным. И здесь Алтиросса выбрала сложную мишень: художника-музыканта и композитора Осса Актолтонга из Валлины. Он оказался человеком очень тонкой души и слабой устойчивости при колоссальном даре. Маэстро всё время уступал недостойным, ошибочно называя это «скромностью», его произведения беззастенчиво воровали, и он дошёл до крайнего отчаяния, нищеты и грани безудержного пьянства. Этого надо было выпрямить и поднять в духовных силах. Поселившись в прекрасный дом, купленный гетерой, человек богемы сразу же попытался его пропить, чтобы, по совету дружков, «выбраться из золочёной клетки». И потом сколько, и как осторожно, приходилось его поправлять и направлять! А вдохновение после этого к музыканту пришло само. Но ведь теперь художник стал настоящим человеком, хоть, конечно, и остался слабоват душой: любая средненькая полноправная его сломает, если его не защитит память об Алтироссе.

А теперь гетера, как она сама считала, прошла четвёртое испытание, уже которое сама себе назначила, а впереди пятое, пожалуй, самое трудное, но зато самое многообещающее.

В эти дни Лир впервые ощутил, насколько важна и своевременна была жестокая ментальная и духовная тренировка, которую обеспечил ему его духовник, официал Имперского Суда, брат Барс. «Ты по происхождению, положению, обучению и линиям Судьбы своим будешь в жизни сталкиваться и с самыми лучшими, и с самыми худшими, и с самыми сильными во всех отношениях. Прямо ставить духовный щит примитивно. Его любой духовно тренированный распознает. Увидев щит, многим хочется применить меч. А то и ещё хуже, боевой молот. Я научу тебя скрывать в глубинах души самые дорогие существа, вещи и мысли. А вторая ступень тренировки — я научу, чтобы даже во снах ты мог поддерживать дисциплину и укрывать близких». И во сне, и наяву он скрывал прежде всего Яру.

А ласки, которым обучала «сестрица», привели Лира к тому, что тот не мог дождаться встречи с любимой сестрицей Ярой и окончательно понял, что на других женщин он теперь сможет смотреть лишь с трудом. Всю нежность ему хотелось излить на ту, перед которой он мог раскрыться полностью и безусловно, и которая безоговорочно была верна ему. Так что и здесь Алтиросса потерпела полную неудачу: настоящая любовь лишь усилилась. Но Лир не представлял, какое испытание им с Ярой ещё предстоит, и какая опасность грозит всей их семье.

И вот, поднявшись на очередной холм, Лир увидел родную панораму Колинстринны, и, улыбнувшись, сказал:

Вижу я снова

Гор родных синий хребет.

Вроде недолго

Побыл в столице,

Но возвращаюсь другим.

***

Тор, после того, как Аргирисса уехала по вызову цеха, целиком отдался новому сплаву, а в семейной жизни сначала ожиданию рождения детей, а затем радости по поводу нового сына и дочери. Тор хотел сразу же отпустить дочь Киру на волю, но мать и Эсса этому воспротивились, поставив в пример Яру, которая отнюдь не выглядела несчастной и забитой, невзирая на формально рабский статус. А затем Тор с товарищами начал подготовку к тому, чтобы представить второе своё открытие в Великий Монастырь. Он предвидел, что до возвращения Аргириссы пройдет ещё год, и хотел успеть все, связанное с длительной отлучкой, сделать до этого.

И ещё одно очень приятное дело было у Тора. Мальчик-слуга Ин Акротратинг так жадно ловил всё, касающееся мастерства, что Тор разрешил ему, пожертвовав одним местом ученика, учиться мастерству. Гонял он Ина больше всех, да ещё и заставлял вдвойне тренироваться в гражданских искусствах, восполняя недостатки воспитания в раннем детстве. Хоть учиться у монаха Мастер его больше, чем других, не заставлял, поскольку до шести лет обучение слуг и незнатных граждан шло почти одинаково. А теперь Ина, выдержавшего тяжкое учение, подняли до подмастерья. И тогда Тор призвал шесть мастеров и объявил им:

— Ин Акротаринг, мой слуга, выдержавший обучение гражданина и мастера, поднят до подмастерья. Согласно законам Империи, он становится полноправным гражданином, если за ним не замечено ничего порочащего. Почтенные мастера, знает ли кто-то из вас что-либо, порочащее Акротаринга?

— Нет, — единогласно ответили все.

— Тогда мы торжественно вручаем Ину Акротарингу кинжал, кольцо и серьгу гражданина. Веди себя по чести и совести, выполняй долг гражданина и пользуйся его правами.

Стоявшая за символической оградой мать расплакалась от счастья и обняла сына. Отец просто благословил мальчика. На них и на других их детей награда сына не распространялась.

У Яры наступило великое событие. Она стала девушкой. После первых месячных мать отвела её к Эссе, и хозяйка, вручив ей кулон на золотой цепочке в качестве подарка, немного поговорила с нею о новых проблемах и обязанностях. В частности, хозяйка не рекомендовала ей ещё пару лет сливаться с любимым, и, как она сказала, «на всякий случай» дала ей выпить какого-то противного питья, заверив, что это лучшее снадобье, оно принесёт только пользу и что Яре теперь нужно после каждых месячных являться к Эссе за снадобьем, по крайней мере до шестнадцати лет. А военный наставник строго сказал:

— Во время особых дней на занятия больше не ходить, и два дня после! И не беременей до восемнадцати лет, а то не станешь полноценной охранницей!

***

Мать Урса Ликарина, Банжасса (вернее, теперь рабыня-наложница Банжа), услышав песни о южанах, расплакалась. Она и хотела, чтобы сын прославился, вернулся богатым, выкупил долги и преступления семьи и вернул ей статус, и не верила в это, и не знала вообще, жив ли он и свидятся ли они когда-нибудь. А бывший любовник Ириньиссы Ол был настолько занят делами нового имения и устройством свадьбы на дочери соседа, что и думать забыл о своей краткой, бурной и, казалось бы, такой глубокой влюбленности. И мы о нём забудем, в отличие от Ириньиссы.

Словом,

Цели достигнешь,

Лишь к совершенству стремясь.

Но что увидишь,

Новую взяв высоту —

Знают лишь Дьявол и Бог.