Бормотание

— Готовы выходить?

— Подождите секунду, — биолог оглядывался по сторонам, буквально впитывая все, что видел вокруг, — я только еще немного посмотрю. Как будто сплю… Все так нереально!

Делла Торре ущипнул себя за ногу и сморщился от боли, но, видимо, доказал себе, что это не сон и не видение. Наконец, он кивнул.

— Выходим.

Я взял его за руку и снова нажал на кнопку — прозвучал сигнал, и с громким щелчком все обрело прежние очертания. Биолог ворвался в дом и с порога заорал:

— Николай, сколько времени прошло?!

— Немного, — удивленно поднял глаза профессор Алексеев, — может, несколько минут.

— Значит, все правда, — выдохнул биолог, — время действительно остановилось.

— А я тебе говорил, — усмехнулся Алексеев и снова уткнулся в кипу бумаг с показаниями приборов.

Я уселся перед Фрэнсисом.

— Возьмем пробы еще раз. Может, теперь увидим что-то новенькое.

Спустя час мы все еще корпели над новыми показаниями в глубокой задумчивости; я чесал подбородок, профессор Алексеев все еще перебирал листы бумаги, а Делла Торре потирал уставшие глаза.

— Ничего. Еще и с проклятым микроскопом что-то случилось...

Я не верил. Что-то здесь не так — ну не может остановка времени не влиять на тело! Мы упускаем из виду нечто очень важное. Настала моя очередь копаться в кардиограммах и таблицах с содержанием веществ в крови. Казалось бы, все в порядке и никак не меняется. Может ли это быть? Взглянем на проблему логически. Я продолжаю функционировать, в то время как все остальное превращается в мир образов, «теней» истинных вещей. Если процессы внутри организма не прекратились, значит, я продолжаю, в своем роде, ползти по оси времени — проще говоря, стареть. Значит, выходя в реальный мир, я становлюсь старше, не потратив и секунды — на срок, который могу определить только примерно, подсчитывая время в уме с привычной скоростью. Вопрос в другом — почему я могу контролировать тело, как новое измерение понимает, что это единое целое? Крайне интересная проблема.

Внезапно меня осенила идея. Я резко повернулся и вперил взгляд в микроскоп. А что, если…

— Чего это ты так встрепенулся? — спросил меня Николай.

— Нужно проверить одну догадку, — пробубнил я и положил под микроскоп обрывок бумаги. Прижав глаза к окулярам, увидел четкую структуру волокон.

— Так и есть, — пораженно промолвил я.

— Что там? — биолог отодвинул меня в сторону и посмотрел в микроскоп сам. — Так значит… Он исправен?

— Да. А теперь дайте мне взглянуть на свои клетки.

Под микроскоп отправилась проба тканей кожи. У меня перехватило дыхание от волнения — прибор не мог сфокусироваться на клетках, их границы расплывались и вибрировали, совсем как в остановленном времени. Я откинулся на стуле и как следует задумался, а биолог буквально впился глазницами в окуляры.

— Невероятно… — уже в который раз за сегодня произнес он. — Совсем как там, в измерении теней! Значит… Оно меняет вас, и всех, кто его касается! Я должен проверить собственные ткани...

— Проблема не в том, какими стали мои клетки, — ответил я, глядя в потолок, — может, это пройдет, а, может, и нет. Настоящая загадка — к каким последствиям это должно привести.

Мы провели еще немного времени за вычислениями и расчетами, а потом посвятили вечер ужину и праздным разговорам. На мой мозг лег огромный груз информации, и я пытался ее переварить, параллельно пережевывая булочку. На коленях Делла Торре мурчал Зефир — вот, воистину, счастливое создание! Коту было все равно, что сегодня мы не только совершили уникальное научное открытие, изучили невероятное явление, но и обнаружили, что оно сильно влияет на организм.

— Ты не чувствуешь себя хуже, Грегор? Ты уже много раз был в остановленном времени, может, заметил какие-то изменения в состоянии? — спросил меня профессор Алексеев, делая маленькие глотки горячего чая.

Я попробовал прислушаться к своему организму.

— Скорее, наоборот. С тех пор, как я сбежал из «Либерти Лабс», я стал чувствовать себя лучше с каждым днем. Поразительно. То, что я увидел в микроскопе… Настораживает. Если провести аналогию с тем, что мы видим по другую сторону времени, что же получается? Через меня скоро начнут проходить предметы?

— Надеюсь, нет, — покачал головой Делла Торре, — ведь мы тоже были там с вами… Как-то не хочется на старости лет превратиться в подобие медузы.

Медленно подкралась ночь, схватив нас у теплого камина. Она заставила меня и ученых разбежаться по разным углам, чтобы поспать и отдохнуть — я направился туда же, где провел и прошлую ночь. В мастерской я долго ворочался на полу, разные мысли все никак не хотели покидать голову и отдаваться на милость сна. Они жужжали, кричали и требовали к себе внимания. Наконец, я вздохнул и сел. Азарт исследователя не давал мне покоя, и я решил, даже зная о странном влиянии на тело, вернуться в другое измерение с каким-нибудь блокнотом (черт бы побрал эти блокноты) и записать абсолютно все, что замечу и увижу. Звуки, реакцию вещей, цвета, события — что только смогу.

— Мистер Делла Торре, вы спите? — я легонько потряс его за плечо.

— А? Что? — ученый пытался продрать глаза и понять, что происходит. Наконец, на его лице появилось осмысленное выражение и, кажется, он сумел меня узнать. — А, это вы… Что, уже пора вставать?

— Нет, вы только что заснули. Профессор, мне нужен прибор для записи звука.

— Что?

— Прибор для звукозаписи. Диктофон или вроде того.

Делла Торре зевнул, приподнялся на диване и посмотрел куда-то на одну из многочисленных полок.

— Кажется, где-то у меня был… Поищи вон там, на самой верхней.

Я кивнул и оставил старика в покое, а сам взобрался на стул и потянулся лапой к верхней полке. Моя ладонь нащупала только гору пыли, но после нескольких секунд поисков я сжал довольно большой диктофон, вполне продвинутый для данного вида устройств. Под лампами мастерской я смог его как следует разглядеть, отчистить и подготовить к работе.

Ночью природа была ничуть не менее прекрасна, чем утром — разве что куда прохладнее. Пришлось одеть плащ и шляпу. Стрекот насекомых и уханье ночных птиц оживляли темный, спящий пейзаж. Где-то на загородной дороге мелькали огни фар, похожие на огромных светлячков. Снова то же место, снова тот же самый звук — и я попал в мир, который странным образом менял тело каждого, кто входил в него. Я осмотрелся и достал листы бумаги. Они пришли сюда вместе со мной, поэтому не превратились в дрожащие, безликие образы. Как и маленький карандаш, который резво забегал по белым листкам, записывая все, что я думал. Когда все мысли, кружащиеся в голове, воплотились на бумаге, я поставил на землю диктофон и включил, стараясь не шуметь. Пока пленку наполняло молчание безвременья, я перечитал собственные записи, освещая блокнот маленьким фонариком. Низкая плотность предметов; более того — через них при небольшом усилии можно провести даже руку. Принесенная мной в бутылочке вода, которую я разлил прямо на размытые очертания камней, повела себя очень странно — сначала растеклась, как обычно, а потом внезапно застыла лужей правильной шестиугольной формы. Звуки словно приглушены, а цвета — смазаны в безликую серую пасту. Сила тяжести осталась такой же, как и в реальном пространстве; никакого изменения в поведении тела или самочувствия.

Наконец, я решил, что пора закругляться, и выключил диктофон; спустя секунду реального времени выглянул из-за мастерской и снова вошел под свет электрических ламп. Сел на стул и, шмыгнув носом, нажал на кнопку воспроизведения. Диктофон захрустел, затрещал, а потом наполнил мастерскую тишиной, но странной, необычной — она казалось плотной, будто густой кисель. Тишина безвременья была совсем не похожа на тихие мгновения реального мира. Ее тяжесть давила на меня, заставляла чувствовать… Страх? Я не замечал за собой ничего подобного, когда находился «там». Внезапно меня охватила дрожь — а сколько будет идти звук? Ведь там не было времени. Судя по собственным ощущениям, я записывал около пяти минут. Но запись шла уже добрых десять минут!

Пленка докрутилась до конца и диктофон остановился. Невероятно. Тишина другого мира заполнила собой всю запись, от и до. Давящее молчание, будто держишь телефонную трубку, а с той стороны точно кто-то есть. Но кроме этого — ничего! Я почесал голову и задумался. А потом выкрутил громкость воспроизведения на максимум и включил опять.

То же самое… Но появились какие-то отдаленные шорохи, будто бормотание… Мне нужно сделать звук еще сильнее. Повинуясь своим мыслям, быстрым, как молнии в небе, я соорудил усилитель из тех деталей, что нашел вокруг себя. Снова пленка медленно закрутилась. И в этот момент я почувствовал настоящий страх — он заставлял меня бежать прочь из мастерской, подальше от диктофона и тех вещей, которые он передо мной приоткрывал, будто занавес в театре. Из динамика полился звук, не слышный обычному уху — настоящее «бормотание другого измерения». Оно не было похоже ни на что другое — будто скользкие щупальца осьминога извивались в стакане шипящей газировки. Звук то удалялся, то приближался; становился то тише, то громче, перерастая в грохот. Дрожащей лапой я выключил запись, отсоединил усилитель и, обливаясь потом, сел в углу мастерской, с ужасом поглядывая на затихший динамик. Звук нагонял отчаяние; я не понимал, откуда он исходит или что его порождает, искусственный он или естественный для этого измерения. Зато знал наверняка, что слышать его не хочу. Я просидел так несколько минут, то порываясь снова включить запись, то заставляя себя отдернуть руку. Разумеется, в конце концов, любопытство взяло верх. Сжав зубы и призвав всю свою силу воли, я включил усилитель и слушал запись снова и снова, пытаясь понять, что же доносится из динамика. Каждый раз запись была разной — сколько бы я ни перематывал ее, скрежеты, гул и урчание сочетались по-разному. Я не мог даже описать, почему так боюсь этих звуков — что-то внутри меня, первобытное, заставляло бежать без оглядки.

Я провозился с диктофоном до утра — и в итоге решил, что звук появился в том измерении не просто так. На слух можно было уловить одинаковые сочетания, как будто слова или фразы — что, если так оно и есть? Я думал, удивительнее самого факта нестабильных зон уже ничего и обнаружить нельзя. Нужно было показать запись людям — как знать, вдруг всему есть какое-то простое объяснение, которое от меня ускользнуло.

— Ты что, опять всю ночь провел за работой? Отдохни, а то голова совсем соображать перестанет, — укоризненно сказал мне профессор Алексеев, но я только отмахнулся.

— То, что я нашел, слишком важно, чтобы тратить драгоценное время на сон. Мне нужно вам обоим кое-что показать, но предупреждаю — не знаю, как это подействует на человеческий организм.

— Что же это такое? — удивленно спросил Делла Торре, надевая рубашку.

— Звук. Похоже на разговор или монолог.

— Откуда?

— Из остановленного времени. Помните, я просил диктофон?

— Но я ведь был с вами там. Тихо, как в могиле!

— Да, пришлось собрать усилитель, чтобы хоть что-то услышать.

Вскоре наш небольшой консилиум переместился в мастерскую. С невероятно серьезными лицами мы сгрудились вокруг диктофона.

— Готовы? Включаю.

Я хрустнул пальцами и щелкнул по кнопке запуска. Моя психика была готова к тому, что донесется из динамиков; я весь покрылся мурашками, вздрогнул и поморщился. К сожалению, люди были не готовы. Делла Торре осел на пол, а Николай Александрович попятился; волосы на его голове встали дыбом, как после удара током.

— Господи, Грегор, что это?! — хрипло закричал он, стараясь зажать уши руками.

— Не знаю! В том-то и дело. Вы привыкнете, соберитесь, профессор. Мне нужны свежие мысли, что это может быть!

Людям понадобилось куда больше времени, чтобы справиться с ужасом. В итоге мы, дергаясь от каждого нового звука, слушали запись, наверное, в сотый раз, пытаясь найти всему какое-то объяснение.

— Я думаю, это похоже на слова. Запись всегда разная, но некоторые сочетания звуков явно повторяются — я могу разобрать это без всяких приборов! Сомневаюсь, что в случайном наборе может быть столько совпадений. Значит, это или осмысленные предложения, или какие-то сигналы.

— Не знаю, Грегор, не знаю, — профессор Алексеев выглядел напряженным, по его виску медленно катилась капля пота, — я не уверен, что мы можем применять там нашу, земную логику. Вполне возможно, что это просто, скажем, звук, который производит земля, или небо, или предметы, какое-нибудь безумное эхо временного резонанса.

— Может, и так. Это открывает передо мной новую область для исследований — и я уже знаю, что сделаю в следующий раз, когда войду в остановленное время.

— Что же?

— Я хочу попробовать произносить разные фразы и записать те же самые звуки, что мы сейчас слушаем. Во-первых, мне интересно, если запись меняется с каждым запуском, будет ли там мой голос? А, во-вторых, узнаю, изменится ли последовательность звуков — иными словами, получу ли я ответ?

— Давайте выйдем на улицу, — пропыхтел Делла Торре, — отдохнем от этого… Этого… В общем, вот этого, — он указал пальцем на диктофон.

Неплохая идея. Воздух улицы, все еще прохладный, отгонял страшные мысли и воспоминания о жутких звуках. Зефир, вылизывая лапу, восседал на подоконнике, хитро поглядывая на нас из-за стекла.

— Когда вы приступите к исследованиям? — спросил Делла Торре. — Это невероятное открытие перевернет весь мир!

— Мне сложно ответить, — я задумчиво вздохнул, — нужно бежать отсюда. У меня предчувствие — скоро нас накроют. Не может «Либерти Лабс» бездействовать так долго, а их средства позволяют найти кого угодно где угодно, я в этом убежден. Так что, думаю, сегодня и уйду… Как только найду место, где смогу осесть ненадолго, то продолжу свои изыскания. Как у вас говорится? Время терпит. В моем случае это как нельзя лучше звучит.

— Погоди-ка, Грегор… Погляди, у тебя глаза получше моих, — задумчиво проговорил Алексеев.

Я посмотрел туда, куда указывал ученый — на загородной дороге стоял автомобиль. Обычно здесь никто не останавливался, если только не хотел забежать в гости к старому биологу — этот поворот вел только к дому Фрэнсиса.