Пора дозревания плодов

Ее огромные на смуглом личике глаза не отрываясь смотрели на мою тарелку. Признаться, напрасно я заказал вторую порцию паэльи, она явно была лишней, и вообще, поднабрал я во время этой командировки. Бегать не приходилось, заказчик оказался сговорчивым и гостеприимным господином, каждый раз, когда я приносил ему правки к плану, приглашавшим отобедать с ним. А отобедать у дона Паскуале было чем. Огромные блюда паэльи сменяли мясная нарезка и жаркое с диким кабаном. Желтобокие сыры сочились жиром на рыхлые белые пласты пшеничного хлеба домашней выпечки. Огромные кубики греческого салата сами просились в рот, удачно оттеняясь соломенной солнечной негой траминера, дарившего переполненному желудку обманчивое ощущение легкости, тогда как сам я ощущал себя переполненным сытостью, буквально пригвожденным к стулу. Пока хозяин отдавал прислуге какие-то распоряжения, я опускал под стол руку и распускал ремень на дырки две, три, а то и на пяток, ощущая всей ладонью приятную, тяжелую и неуклонно набухающую полноту наливающегося брюшка. Мне как-то непривычно было чувствовать себя полнеющим, дотрагиваться до собственного округлившегося живота, то затягивать, то распускать сдерживающий его ремень. Это были новые для меня ощущения. А сегодня, пока не нужно было идти к заказчику, я просто зашел в ресторан подкрепиться, но без захватывающих историй старого весельчака дона еда шла не так легко, а желудок напрочь отказывался принять хоть что-то сверх давно привычной мне аскетичной порции закоренелого дикого холостяка — волка, которого ноги кормят.

И тут этот взгляд. Явно оголодавшая девушка оказалась как нельзя кстати. Кожа да кости, — окинул я ее взглядом, пока она гипнотизировала мою тарелку. Вообще-то, я всегда любил женщин с более обозначенными формами, считая, что это мужчина должен быть поджарым волком, а женщинам природой положено иметь плавные и мягкие формы, совсем не напоминающие абстракционистские угловатые скульптуры, об которые можно что-то себе сломать.

— Подойди-ка! Как тебя зовут?

— Эльми, — почти прошептало тщедушное создание, подойдя к моему столику.

— Присаживайся. Ты бы не отказалась помочь мне расправиться с обедом? — подмигнул я ей и, подозвав официанта, заказал себе вина, а ей — молочный коктейль.

Малышка не заставила долго себя упрашивать, а с жадностью набросилась на еду. Я даже удивился, увидев, с какой скоростью опустела тарелка паэльи, запитая уже вторым коктейлем.

— Может быть, еще что-нибудь закажем? — заинтригованный и уже раззадоренный, спросил я и, получив согласие, заказал нам по огромной пицце, сырной запеканке и по вазочке мороженого с фруктами. И снова — себе вина, а ей — коктейль.

И все пошло как по маслу. Приступив к запеканке, я уже дважды перестегивал свой ремень, всей горстью ощущая распираемый сытью живот, полный блаженной тяжести. Посмотрев на Эльми, я заметил, что девушка осоловела, а ее глаза вместо голодного блеска излучают спокойную медовую негу. Дышала она тяжело, сыто, переполненно. Она была готова — как свежеиспеченный пирог, медово сочащийся начинкой, от которой лопаются его бока, а нежная плоть истекает пышущим из всех пор естеством. Моя нежная булочка; я приподнял ее еще такое легкое, но сегодня раздувшееся в области животика тельце, и, приобняв, увлек за собой. Наши переполненные мерно колышащиеся животы касались друг друга — мой, уже начавший рыхлеть, но еще сдерживаемый стальными упругими мышцами, и ее — только наметившийся, проглотивший свое первое сытное зерно, благодарно принявший его и готовый расти дальше и больше — вкусивший сладкую тяжесть содержимого, — пока еще упругий, как маленький набитый барабан.

В этот момент мне жутко захотелось пощупать ее полненький животик, погладить его, лечь на него своим начинающим рыхлеть брюшком…

— Давай ко мне в номер, ты же не обидишься? Там удобно… И ужин можно заказать прямо на место, — шепнул я в розовеющее ушко Эльмы, увлекая ее отяжелевшее податливое тело за собой. Благо, это был ресторан моего отеля, потому нам достаточно было добраться до лифта, погрузить в него свои перекормленные сытые тушки и, нажав на нужную кнопку, подняться прямо в мои апартаменты. А там…

А там мы свалились в постель. И не надо пошлостей. Мы просто погрузили свою огрузневшую плоть в перистые белопенные волны шелка. Я наконец не просто расслабил тисками сжимающий мое брюхо ремень, а сбросил его вместе с брюками, блаженно расслабившись в плавках, нежно и покорно принявших мои обновленные откормленные и самодовольные формы. Разве я когда-то думал о том, какое же это блаженство — без ремня, без жесткого денима, а бесстыдно округлившимся, как у беременной женщины, чревом погрузиться в мягкость простыней — распустившись, расслабившись, всецело отдавшись блаженному ощущению внутренней переполненности и переваривания поглощенного…

Ко всему, рядом со мной круглело и розовело еще одно тельце. Сейчас Эльми даже не казалась такой смуглой. Казалось, ее тонкая кожа настолько натянулась на маленьком, но сейчас вспучившемся, как земной шар, животике, что на лице, руках и груди она стала почти прозрачной — того и гляди, лопнет, как на сочном спелом плоде.

— Маленькая моя, ты подрастешь — обещаю, — нежно прошептал я, поцеловав ее в трепещущий пупок.

…

На рассвете я проснулся первым. Эльми сладко посапывала, свернувшись калачиком на боку. Ее животик уже свободно укладывался в таком свернутом положении, а вечером она явно не смогла бы так лечь — вздувшийся переполненный шарик буквально разбрасывал ее тонкие ручки и ножки по постели.

Нежно погладив мою пока еще тщедушную подругу взглядом, я вышел на утренний моцион.

Вернувшись через час, успев вяло проползти псевдотрусцой полкруга на стадионе, я увидел, что малышка Эльми уже проснулась и даже успела одеться. Дело в том, что накануне вечером я снял с нее явно обжимающее животик платьице, оставив на девочке эластичное белье и завернув ее в шелковую простыню.

— Ты как? Здравствуй! — немного робко сказал я, не зная, с каким настроением проснулась моя малышка, и моя ли она на самом деле.

— Здравствуй, господин! Все замечательно. Только… — тут она потерла свой животик и я заволновался, не придется ли вызывать врача, но она продолжила с милой улыбкой. — Только, кажется, я успела немного проголодаться.

Как я был счастлив!

— Маленький мой, сейчас мы закажем небольшой завтрак, а потом отправимся… в гастротур! Ты ведь никогда не этим не занималась?

— Нет, я еще маленькая…

— Ма-а-аленькая, — игриво и ласково потрепал я ее по почти напрочь стухшему животику. — Но это все поправимо! Согласна?

— О, да!

И я заказал завтрак в номер. По порции яичницы с беконом, тосты с сыром. гигантские кружки “американо” с молоком и нежнейшие пудинги со взбитыми сливками рухнули в мою утробу, как в пропасть, но снова немножко округлили ее животик, заставив ее приталенное платьице смешно вздыбиться и укоротиться спереди. “Да, крошке срочно необходимо обновить гардероб — это вам не мои брюки из сверхпрочного денима и бронебойный кожаный ремень”, — мелькнула мысль, пока мы обувались, чтобы выбраться на улицу.

В парке, который мы пересекали, было свежо и мило — как в детстве. И, увидев тележку мороженщика, мы не удержались от пары порций разноцветного мороженого. Мы поглощали его, усевшись на лавочке, на спор — кто быстрее “залижет” свой рожок. Выиграла она, моя малышка, а я увидел, что поясок ее платьица уже буквально перерезает нежную, но упорно набухающую плоть.

— Ты не против, если я подарю тебе новое платье? Какой цвет любишь? — сейчас она была в выцветшем голубоватом, задиравшемся после еды спереди выше угловатых коленок.

— Розовый люблю, — смущенно ответила Эльми, зардевшись и сама порозовев.

И мы отправились прямиком в модный бутик. Я никогда не экономил на комфорте, и сейчас не собирался. Когда я, после нескольких примерок, подозвал консультантшу и тихо высказал ей на ухо свои пожелания, она согласно кивнула и принесла несколько платьев для будущих мам, как они это называют — от первых стадий (месяцев), и вплоть до крайнего срока. И все они были розовыми. Первое — трикотажное мини чуть выше колена, обтягивавшее костлявые бедра и привздутый животик Эльми, сейчас как раз пришлось ей впору и выглядело в меру аппетитно при определенном ракурсе. В общем, я взял все — и трикотажное розовое обтягивающее мини, и трапециевидные платьишка со все увеличивающимся припуском на растущий животик, и длинные просторные платья из легких полупрозрачных тканей, призванные совсем не стеснять несущее жизнь чрево — круглое и отягощенное.

…

Скупившись и слегка подустав, мы наконец добрались до ресторана. К дону Паскуале мне сегодня нужно было зайти в “файв о*клок”, а потому мы могли свободно располагать своим временем и желудками. Да, я собирался взять с собой и Эльми, ведь теперь она — моя спутница.

А пока что мы начали делать свой заказ. Французский луковый супчик и тончайшие тосты с маслом незаметно проскользнули в наши желудки, подготовив их к шикарным порциям жаркого с дичью. Да, сегодня мне захотелось мяска, сытного, крепкого и плотного. К жаркому мы взяли овощное соте, чтобы мясо мягче укладывалось в желудках — обернутое в овощную подушку, оно обычно ведет себя тихо и спокойно, длительно перевариваясь и хорошо завязываясь мяском на боках и брюшке поедателя.

В конце концов, нужно определяться, кто ты — дичь или хищник. А если хищник, то кто сказал, что сильный, побеждающий всех, хищник должен быть тощим? Впервые я понял, что все эти бредни про поджарого волка, которого кормят ноги — байки для неудачников.

…

Увидев нас, дон Паскуале широко и добродушно улыбнулся, пожал мне руку и, отечески приобняв Эльми, одобрительно подмигнул мне, сказав на французском: “Эту маленькую пичужку одно удовольствие будет откармливать в жирненькую лоснящуюся куропатку”. Мы дружно рассмеялись, а ничего не понявшая Эльми присоединилась к нам, и ее все еще выпуклый после нашего перекуса животик бодро колыхался в такт смеху, а я представлял, какими шикарными волнами он сможет потрясать потом, в недалеком и сытом будущем.

И, как всегда, но теперь в составе троих чревоугодников, мы сели за стол и предались беседе и полнейшему кулинарному разврату. Еще в самом начале нашего обильного возлияния дон Паскуале, подозвав своего повара, что-то прошептал ему, скосив глаза на Эльми, и тот удалился, согласно и понимающе кивнув. Постепенно на столе, кроме привычной тяжелой пищи для настоящих мужчин стало появляться все больше блюд с различными запеканками, пудингами, суфле и пирожными. Расположенные то горками, то изящными, но глубокими озерцами, они были настолько неумолимо соблазнительны, что уже давно хотевшая было пойти полюбоваться на сад дона Паскуале (чтобы хоть немного утрясти содержимое животика) Эльми, как завороженная, тянула и тянула в свой ротик то одно лакомство, то другое. Она не замечала, что салфетка, лежавшая на ее коленях, поднимается все выше и выше, практически сравнявшись с краем стола, как вдруг отскочившая от ее платья пуговица с громким звуком ударилась о паркет, заставив Эльми очнуться и невероятно смутиться.

— Я… простите… сама не понимаю, как это могло произойти, — смущенно лепетала покрасневшая от переедания и стыда девушка.

— Полноте, полноте, в полноте! — пропел дон Паскуале, отечески улыбаясь, и, похлопав по своему необъятному пузу, заключил, — В еде, детка, вся сила и жизнь, и чем ее больше, тем лучше. Ешь на здоровье, не сдерживай свою природу. Посмотри хоть на Влада — в здоровом теле здоровый дух, здравый рассудок и доброта! А ведь он не был таким добряком, когда только приехал сюда, я помню. Но только посмотри на этого красавца сейчас, — с этими словами старый дон хохотнул и, откинув полу моего пиджака, широким жестом указал на угрожающе нависающую над ремнем моих брюк (уже распущенным на пять дырок) раздувшуюся от сытости окружность. И пришла бы моя пора смущаться, но я искренне присоединился к общему смеху, и так мы сидели втроем и хохотали, а наши переполненные животы колыхались, периодически касаясь стола и своей мягкой, но крайне упругой и отяжелевшей плотью, заставляя вздрагивать и позвякивать столовые приборы из тончайшего прованского фарфора.

Отсмеявшись, мы еще выпили чая со сливками и с фруктами, закусили солидными порциями мороженого, а тогда дон Паскуале предложил нам услуги своего водителя, который сможет отвезти нас прямиком к отелю.

Помощь водителя оказалась весьма кстати, так как я совершенно не представляю, как бы мы смогли втиснуться в какое-то малогабаритное такси. Нам и сидеть-то уже было тяжело, не говоря о том, чтобы сгибаться и наклоняться. Переполненные обильной пищей животы неумолимо тянули нас вниз, настолько, что даже заходя в роскошный роллс-ройс, мы чуть не плюхнулись на них прямо на пороге. Благо, тренированный водитель ловко подхватил нас в свои крепкие руки и буквально внес в салон авто.

Точно так же легко он впоследствии внес нас в лифт и доставил прямиком к номеру. Поблагодарив его, мы распрощались, я погрузил Эльми в роскошное кресло, к счастью, стоявшее недалеко от входа, и только тогда заметил две коробки, оставленные водителем у порога. Отдуваясь, я заволок их в номер, закрыл дверь, и начал рассматривать содержимое ящиков. В одном из них изумрудно сверкала дюжина бутылок дорогого шампанского, а другой был доверху наполнен судками с угощением.

Опершись спиной о кресло, в котором сыто похрапывала Эльми, а спереди подпираемый своим животом, который, казалось, расползался уже по бокам и вокруг меня, я по одному вытягивал из коробки судки с едой, расставляя их прямо на паласе. Малышка проснется, и наше пиршество продолжится, оно не должно останавливаться, ведь хуже всего на свете — ощущение голода и пустоты. И одиночество. Не напрасно говорят, что одному и кусок в горло не лезет. Но теперь мы не одни, мы — вдвоем, и мы знаем, чего хотим, даем волю своей страсти и своему аппетиту. Мы слишком изголодались в своей жизни.

Пять лет спустя

Родив три года тому двойню, моя Эльми окончательно окрепла и как будто зафиксировалась в обновившемся теле. Вызывавшая сострадание тщедушность ушла, все ее кости и мышцы укрепились и стали весомыми — в них ощущалась надежность верной жены и матери. Женственное тело так и просилось на полотна Рубенса, но я и сам вполне был счастлив обладать этой сытой, роскошной и налившейся жизненными соками плотью. Как мне нравилось прижиматься к ее раздавшимся тугим бедрам и то мягкому и податливому, то упруго выпирающему после сытной и обильной еды животику. А ее тяжелые груди, не помещающиеся в ладонях — это был верх блаженства. Я, и только я, владел всеми этими сокровищами. Как Пигмалион, я вылепил свою Галатею, и она осталась со мной, изобильно и щедро подарив мне всю себя без остатка.

В полуденное время мне все больше стало нравиться наблюдать, как красавица-жена возится с нашими малышами. Кларк и Паскуаль росли здоровыми крепкими карапузами, естественно, с отменным аппетитом и добрым нравом. Маленькие добряки. Я улыбнулся, вспоминая свои юношеские дикие мысли про волков и худобу. Где худо — мало добра, как можно было этого не понимать? И моя милая добрая Эльми — сколько она перетерпела, пока мы не встретились. Сколько от жизни было ей когда-то недодано.

К счастью, все это давным-давно миновало, а из прошлых времен в настоящее мы взяли только нашего старого доброго дона Паскуале, к которому приезжали погостить с детьми на большие праздники и к концу лета — в период сбора урожая, когда деревья ломились под тяжестью плодов, а у отягощенных обильной пищей столов покачивались ноги.

И тогда мы, как в старые добрые времена, собирались за большим столом, освещаемым медовыми лучами пряного солнца, неспешно насыщались, обмениваясь новостями, воспоминаниями и просто шутками, и все вокруг сочилось любовью и изобилием. В нашем мире не было места пустоте, голоду и разочарованиям. Мир сытости и довольства был добрым, уютным и по-настоящему мудрым. Мы никуда не торопились, а вкушали свое счастье полной ложкой, наслаждаясь каждым оттенком его вкуса — пряного, сладкого, немного соленого, изредка с горчинкой, маслянистого, сочного и легко-воздушного. Мы наполнялись каждым из вкусов и ощущений, вбирая их в себя и принимая себя — наполненных и переполненных, жаждущих вкусить побольше, чтобы оставить в себе частицу этого счастливого времени — поры дозревания плодов.