Откуда ты

Этот вопрос она не любила, а задавали его часто.

— Откуда ты? — спрашивали самые разные люди.

Она отвечала — без затей называла деревню, где провела большую часть жизни.

— А это где? — и в этом вопросе, что неизменно следовал дальше, слышалось недоумение.

Ей приходилось очень долго объяснять, на каком краю географии находится мир, что взрастил и воспитал её.

Это было сложно.

Сложно ещё и потому, что спрашивающий неизменно терял интерес к ответу раньше, чем ей удавалось договорить.

Она видела неприкрытую скуку на лицах и старалась закончить ответ как можно быстрее, но чем больше старалась, тем чаще спотыкалась, путалась — отчего получалось наоборот длинее.

Ей было совсем мало лет и хотелось быть интересной, а это значило, что скуки нужно избегать. Она пыталась, но…

— Откуда ты? — спрашивал очередной собеседник, и муки начинались снова.

Достаточно быстро она научилась называть лишь район — один из множества в бескрайней области площадью превосходящей семь Великобританий. Это помогало, но слабо. Потому что из тридцати восьми районов — тот, откуда она приехала, был далеко не самым известным и не самым близким к областной столице.

— Издалека, — научилась она отвечать позже.

— Сколько километров? — неизменно следовал следующий вопрос, повергая её в состояние близкое к отчаянию.

Потому что она не знала, как объяснять, что расстояние к её дому измеряется не в километрах.

— Разве это далеко? — спрашивали её, когда она называла цифру. И ей снова приходилось объяснять — где это.

Расстояния там, где она жила, измерялось часами — ещё с тех самых пор, когда трактор «Белорус» полностью ушёл под воду в дорожной луже.

Времена изменились, и лужи тоже. Они стали значительно скромнее. Потеряли свой размах и глубину, только, как и прежде, отражали неспешно плывущие по небу облака.

А расстояния…

Двенадцать часов на поезде, превратились в девять, если ехать на скором. И три часа тряски в автобусе. Именно тряски, потому что ездой — путь от райцентра до её родной деревни — никто не называл. Разве что созвучным русским словом, которое произносить… да ещё в приличном обществе…

Времена менялись, а слово осталось — люди так и не смогли найти другое, что более полно бы отражало то, происходящее с ними в пути.

Три часа между небом и землёй. Когда каждая встречная сосна и берёзка искренне удивляется безумству тех, кому не мила спокойная жизнь у родного истока, да так, что он решается занять место в душной, набитой людьми и вещами коробчонке, каковая провоняла пылью, потом и бензином насквозь.

Разве при таких условиях важно, сколько километров ты проедешь? Важно, когда закончится пытка.

— Из деревни Гадюкино, — подхватила она новый ответ у радио.

Получалось весело.

— Там где всегда дожди? — отвечали самые продвинутые. И это был своеобразный код, по которому они опознавали друг друга. Люди умеющие смеяться даже над тем, над чем вроде бы смеяться нельзя.

— А это имеет какое-то значение? — много раз хотелось спросить ей. Но этого делать было нельзя. Нельзя было подавать виду, что ты понимаешь, насколько спрашивающему человеку безразличен ответ. Это воспринималась, как грубость, и иногда провоцировало агрессию.

«Честность не всегда хорошо» — поняла она, и научилась лгать. Легко, непринуждённо. Так же как лгали все окружающие вокруг, делая вид, что им интересно.

Единственное, что она могла сделать для себя, да и для других тоже — не спрашивать. Не спрашивать того, что неинтересно.

Вместо этого училась слушать. Слушать, что говорят люди. И что они не говорят.

Потому что про то, что ты молчишь — солгать не возможно.

Она перестала верить словам — оказалось, что они лишь обёртка, в которую вместо конфет люди давно уже научились заворачивать… разное! Но продолжала слушать.

Чувствовала — так надо!

Слов было много — ужасно, невозможно, катастрофически много. Но они не давали ничего — ни боли, ни радости, ни любви. Ничего из того в чём так нуждаются люди.

И тогда она решила, что не хочет так. Не хочет пустоты. Хочет, чтобы слова — те слова, какие она произнесёт, значили хоть что-то.

Оказалось — это не просто.

Молчать было легче. Но потребность говорить — потребность показать миру, чем ты отличаешься от тех, кто не овладел речью, никуда не делась.

Тогда она решила — буду смешить. Ведь смех — это лекарство.

Лекарство для того, кто принял в себя слишком много пустоты, и уже совсем позабыл, что слово — это то, с чего начинался мир. Лекарство для неё самой.

— Откуда ты? — спрашивают её изредка.

— Из деревни я — отвечает она. Теперь это легко.