Как поссорились Иван Иванович с Иваном Петровичем (Армант, Илинар)

В некотором дачном посёлке, в некотором дачном товариществе жили-были два друга — Иван Иванович и Иван Петрович. И дружили меж собой — крепко дружили по причине схожего своего горестного существования. Оба были закоренелыми подкаблучниками, да ещё и тёщами пуганные. Настолько пуганные, что даже общаться друг с другом не могли открыто, а уходили для общения на бережок реки разными тропками — и там, за большим раскидистым ивовым кустом и изливали друг другу душу, пуская колечки в высокое небо.

Почему семьи не дружили меж собой, когда и участки были соседние, про то нужно спросить самих тёщ. И по рассказу тёщи Ивана Ивановича выходило так, что соседка гордячка и, вообще, нелюдимая и злобная баба. А вывод был сделан такой после того, как поздоровалась однажды Марья Семёновна с Анной Федосеевной, а та лишь зыркнула на неё, нос свой вздёрнула и прошла мимо.

А по рассказу самой Анны Федосеевны — тёщи Ивана Петровича, получалось так, что проходила мимо соседка Марья Семёновна, прошипела что-то, как гусыня, и пошла дальше. А всего-то-навсего она «здрасссссь…» за шипение приняла.

С той поры дамы не то что не общались, но и не здоровались.

А раз сами не общаются, то и для домашних было введено негласное правило — нечего с соседями дружить, ибо злые они и нехорошие люди.

Всё бы так и шло, если бы не вмешался в дело, как и в той знаменитой повести, «гусак», а точнее, «гусыня».

Шёл однажды Иван Петрович из магазина домой, а сзади топает кто-то. Повернулся — а это дружок его, да с тёщей вместе. И тоже из магазина. И вот идут они за ним, а Марья Семёновна всё шипит что-то да шипит. Иван Петрович и не выдержал, буркнул про себя: «Надо же… и впрямь, как гусыня…»

Вроде бы и тихо сказал — а та услышала!

— Что?! — кричит. — Тебе кто право-то такое дал людей оскорблять!

И тут… случилось непредвиденное!

Тощенький Иван Иванович загородил собой тушку своей тёщи и выпалил:

— Извольте немедленно извиниться! Как вам не стыдно оскорблять женщину!

И при слове «женщина» аж выкинул указательный перст к небу, тем самым написав это слово с заглавной буквы.

Иван Петрович, конечно, опешил, потом укоризненно посмотрел на друга и засеменил домой. Зато тёща очень даже оценила такой поступок и впервые за все годы стала превозносить зятя перед его второй половиной. А на ужин напекла гору вкусных блинов.

С того дня так и пошло — стал кататься Иван Иванович, как сыр в масле. Всё бы хорошо, да совесть порой мучает из-за друга.

Увидел его как-то вечером по другую сторону забора, свистнул тихонько и головой мотнул.

Иван Петрович сразу намёк понял. И встретились они снова за тем ивовым кустом.

Некоторое время курили, молча, пока Иван Петрович не заговорил:

— Жируешь, значит? Слышал я, как тебя твоя тёщенька-то расхваливает. И ни какой ты теперь не козёл, а самый настоящий, значит, мужик. А мне хоть в петлю лезь! Мне ещё и тебя теперь в пример ставят. А я… да хоть в лепёшку разбейся, так козлом и останусь…

Иван Иванович лишь сочувственно вздыхал. И тут Ивана Петровича осенила мысль:

— Слышь, Вань! Не в службу, а в дружбу — а давай-ка ты мою как-нибудь обзовёшь теперь, а я за неё, значит, и заступлюсь?

— Да ты что! — испугался Иван Иванович.

— А что? Ну… назовёшь её, к примеру… бегемотом! Ты ведь и сам её тут не раз так называл. А я, как и ты, тогда, потребую перед ней извиниться. Спасай, друг! Терпения моего больше нет!

И после долгих уговоров на том и порешили.

И вот на следующее утро подошёл Иван Иванович к забору, а на соседнем участке Анна Федосеевна среди капусты возится. Иван Иванович, может, и не стал бы исполнять договор, но глянул на неё — и так ему смешно стало! Ну, ни дать ни взять бегемот среди капусты. У него и вырвался этот «бегемот». А она и услышала. Да как пошла кричать! Будто её зарезали, прямо там, на грядках.

— Что ты сказал?! Бегемот?! Да ты на себя-то глянь! — после чего посыпались такие эпитеты, что Ивану Ивановичу аж поплохело. А тут и Иван Петрович появился. Загородил собой тёщу, и как пискнет:

— Вы что это себе позволяете? А ну-ка…

Но… договорить ему не удалось — Анна Федосеевна ткнула локтём ему под дых и переключилась уже на него:

— Ты-то куда лезешь? Не встревай, коли не просят! Это я-то бегемот?! — снова повернулась она к Ивану Ивановичу. — Да я по сравнению с твоей тёщей Дюймовочка!

И — о, ужас! В этот момент появилась и сама Марья Семёновна, привлечённая шумом.

— Ха-ха-ха! — сходу присоединилась она. — Нет, вы только гляньте — Дюймовочка! Если только не от шести-дюймовой пушки!

— О, гляньте, явилась — не запылилась! Да ты бы лучше язык укоротила своему зятьку! Кто это ему позволил ни за что ни про что людей-то оскорблять?!

И в этот миг радужная мысль пронзила мозг Ивана Ивановича. «А что? Соседку-то она терпеть не может, а я её оскорбил! Ох, теперь совсем объемся блинов!»

Но… женская логика непредсказуема…

— Ты?! — обратилась к нему тёща. — Ты — и людей оскорблять? Да ты же сам, вот его, ругал, когда тот рот свой грязный на меня открыл! Слышь, Ань? — твой-то меня ведь гусыней обозвал!

— Да ты что?! — всплеснула руками Анна Федосеевна. — Он?! А с виду такой тихоня!

И обе дамы разом обернулись к своим зятьям. Те не стали ждать расправы и бросились наутёк. Правда, бежали они в разные стороны.

На этом дружба Ивана Ивановича и Ивана Петровича и закончилась. Оба затаили друг на друга зуб. Один за то, что его подбили на спасение, второй… а со вторым первый и не стал общаться, потеряв по его вине долгожданный рай.

Зато Марья Семёновна и Анна Федосеевна помирились и, проводив глазами своих зятьёв, пошли вместе пить чай. С блинами.