Глава 4. Като.

Стучит. Что это стучит? Я приоткрыл веки и вынырнул в душный полумрак. Сначала подумал, что все еще валяюсь на подбитой «Кебле», к корпусу которой швартуется враг. Дернулся, чтобы подняться, и завалился на бок. Вместо левой руки, на которую я пытался опереться, топорщился уродливый обрубок. Цветные провода запеклись на конце зеленоватым припоем.

— Нет! Нет, — я скорчился на полу, баюкая искалеченную руку. Жив, все еще жив… Неужели даже неперерожденные отвергли меня, обрекая на муку? Или мертвецы мне просто привиделись? Та девушка, погибшая два года назад… Я думал, она пришла за мной, хотя не я был виноват в ее смерти. А она появилась, только чтобы вытолкнуть меня обратно — туда, где ждут страдания и стыд.

Я тихо застонал. Культя ныла, но больнее было от другого. Я стал предателем. Позволил взять себя в плен. Из-за меня в лапы эмпирейцев попало «крыло». И что я могу с этим поделать, беспомощный калека, которого враги даже не потрудились связать? Даже жив я еще только потому, что они собираются на мне заработать. Продать, как трофей. Нет, хуже. Как кусок мяса. Продать Университету.

Об этом жутком месте в Анклавах ходили только невнятные, а потому особенно пугающие слухи. Курсанты шептались об опытах над людьми, о том, что ученые эмпирейцев без анестезии вырезают вшивки. Офицеры любые разговоры на эту тему пресекали. А ребят с «Кеблы» я спросить не успел. Они много всяких баек травили, но что было правдой, а что вымыслом, призванным впечатлить салагу, ни разу не видавшего открытого Неба, разобраться было трудно.

— Тук! Тук-тук!

Ядреные мутанты! Мне не почудилось. Кто-то действительно стучит в переборку.

Я кое-как приподнялся и попытался сориентироваться в пространстве. Так, отсек крошечный, вонь кромешная. Видно, до меня тут много еще узников томилось. Свет проникает только через вентиляционную решетку и довольно жидко — культю едва разглядишь. Герметичный люк ведет в коридор. Колотились справа. Скорее всего, там еще один отсек, возможно, похожий на этот. Другой пленник? Или провокация? А вдруг здесь держат еще кого-то из наших? Вдруг мы сможем объединиться и… бежать?

Я решился и здоровой рукой выстучал по стенке сигнал помощи.

— Тук-тук-тук-тук! Тук-тук! Тук-тук-тук! — неуверенно послышалось с той стороны.

Я подобрался. За тонкой пластиной железного дерева кто-то был, и этому кому-то тоже грозила опасность.

— Кто ты? — четко выстучал я, прислушиваясь к звукам пиратского корабля. Умиротворяющая вибрация машин да тихое поскрипывание переборок — вот все, что доносилось до моих ушей.

— Кто… ты? — повторил сосед.

Хм, умно. Почему незнакомец должен называться первым? Чуть подумав, я снова забарабанил пальцами в стенку:

— Пилот с земли. — Кто сказал, что я должен сообщать всю правду? — Меня захватили сегодня. А ты?

— Пилот… земли… сегодня, — забухало с той стороны так, что переборка задрожала.

Я прижался к прохладной поверхности горячим лбом. Он что, издевается? Или это ампутация повредила какие-то нейронные связи в мозгу, и я просто тихо спятил?

— Не бойся, — попробовал я в последний раз. — Я не...

Приглушенный прочным деревом вопль заставил меня замереть с кулаком в воздухе. Я прижал ухо к переборке. С той стороны действительно кто-то кричал — слов было не разобрать, но в голосе звучало отчаяние. Грохнул металл — наверное, дверь. Крики какое-то время еще слабо доносились из коридора, потом затихли. Парень. Молодой. Что с ним делали? Что сделают со мной?

Я сжался в комок у стены, подтянув колени к груди. Не думай о том, что будут делать с тобой — это менталитет жертвы. Думай о том, что будешь делать ты. Так всегда говорил Мак.

Смогу ли я бороться? С одной рукой, без оружия… Всю жизнь меня учили сражаться, учили быть лучшим. И вот в первой же реальной схватке героя отделали, как слепого крысенка. Да, конечно, откуда мне было знать, что у капитана варваров не только рука вшитая, но и грудь укреплена сталью, как у десантников? Но дела это не меняет. Болевой порог у меня 8,69. Зато психический — 6,53. Как долго я выдержу?

Мне представились ледяные глаза идеолога Глана, впивающиеся в меня, стоящего по струнке перед всем классом:

— Дэниель Кьяра Ульф 150474, тебя подводит мотивационный элемент. Мотивация — краеугольный камень моральной устойчивости бойца. Самоконтроль, владение телом, способность управлять эмоциями — все это ничто, если у тебя нет внутреннего стержня. Вот скажи, 1504, зачем ты живешь?

Глан всегда называл нас по личным номерам, и голос у него был размеренно-тихий. Но стоило идиологу раскрыть рот, и в классе воцарялась мертвая тишина. Даже дышать мы старались беззвучно.

— Я живу, чтобы служить Анклавам, Ваше Чистокровие.

Голова, под тонкой кожей которой вьются голубые вены, торжественно кивает:

— Верно. И как ты им служишь?

— Своей плотью и кровью, своим генматериалом, своими вшивками, своей волей, направленной на достижение Общей Цели.

Мои губы шевельнулись, снова беззвучно повторяя затверженные наизусть слова.

— И какова эта цель? — ледняные глаза буравят мой мозг, я стараюсь не моргать и смотреть прямо в модифицированные вертикальные зрачки. Не зря ребята прозвали Глана Гипнодоком. С этим монстром надо быть осторожным, очень осторожным.

— Небо для всех, — чеканю я, чувствуя, как по спине сползает струйка пота, щекоча позвоночник. Я знаю, идеолог старается сбить меня с толку, заставляя повторять прописные истины. Я делаю лицо открытым и мужественным, как у пилотов-героев с развешанных повсюду плакатов.

— Определи «всех», — шепчет Глан, и уголки его голубоватых губ загибаются кверху.

— Всех граждан Анклавов, — мой голос звучит четко и уверенно, но пульс начинает набирать темп. Я понимаю, куда ведет этот чистокровный червь, и пытаюсь дышать глубоко и ровно.

— А рабы? — верхняя губа идеолога приподнимается, обнажая блестящие от слюны зубы. — Рабы являются гражданами Анклавов, 1504?

— Нет, Ваше Чистородие, — я стараюсь сосредоточиться на его радужках, светло-серых, с серебристыми прожилками. Пробую пересчитать идущие от зрачков полоски, пока губы выталкивают наружу заученные слова. — Рабы лишены всех гражданских прав согласно параграфа 3 пункта 24 закона о сохранении генофонда.

Рот Глана дергается, язык быстро облизывает губы, как у адской жабы, только что слопавшей муху.

— Тогда зачем, — он шипит, и я чувствую, как у меня противно щекочет где-то в основании черепа. Становится трудно дышать. Я пытаюсь оторвать взгляд от его глаз, в которых все больше разливается серебро, но не могу, — зачем ты помог рабу?

— Я не совершил ничего противозаконного, — слова спотыкаются на языке. Мне хочется сказать совсем другое, но я с трудом загоняю непрошенные откровения обратно. — И потом… это был не раб.

Шепот прошел по классу за моей спиной, как легкий порыв ветра. Я смочил языком пересохшие губы:

— Девушка… рабыня истекала кровью. Я думал, что ее можно спасти.

Глаза идеолога сверкают, примораживая меня к месту:

— Девушка?! — он выплевывает это слово, забрызгивая мою щеку слюной. Мне хочется утереться, кожу жжет, как от кислоты, но я сдерживаюсь, сохраняя бесстрастную маску. — У рабов нет пола. Они стерилизованы и не могут выполнять производительную функцию. И ты это прекрасно знаешь!

Голые надбровные дуги Глана морщатся над переносицей:

— Скажи нам, курсант, с какой целью ты находился вчера в шахте Новая Надежда?

— Чтобы наблюдать за добычей руды… У нас была экскурсия… — мысли скачут, и все труднее отличать правильные слова от неправильных. Это случилось, когда мы шли вдоль фильтрующего полка и слушали объянения нашего гида. Уровнем выше раздался громкий хлопок, похожий на выстрел. Потом грохот, крики и тупой звук, когда упавшее в пролет тело рухнуло рядом со мной, заливая камни кровью. Это был худой и грязный парнишка, не старше меня самого. На месте одной руки у него болтался только неровный лоскут кожи. Лицо побелело от шока.

Уже потом я узнал, что лопнул канат лебедки, поднимавшей наверх клеть с рудой. Но тогда я не думал, что произошло и почему. Просто бросился оказывать первую помощь. Пытался остановить кровотечение. Бормотал что-то о том, что не нужно волноваться. Что его отвезут в госпиталь и вошьют там новую руку, такую же, как у меня. А потом глаза случайно скользнули в распах робы на груди, и я окаменел. Над часто ходящими ребрами вздымались маленькие округлости с острыми сосками. Я перевел глаза на забрызганное красным лицо — даже заострившееся от истощения, оно было слишком нежным для мальчишки. Кости ключиц — слишком тонкими, ресницы — слишком густыми и длинными.

Подоспевший надсмотрщик оттолкнул меня в сторону, окинул раненую быстрым взглядом. Приставил дубинку к виску со светлой дорожкой от слез и врубил разряд на всю мощность.

Когда мы ехали обратно в подъемнике, я все смотрел на труп. Похожий на тряпичную куклу, с которой играла когда-то Грю, он валялся на груде руды в клети — ее тащил наверх оперативно замененный канат. Шахта должна была давать план. Чтобы заводы производили металл. Чтобы из металла строили корабли. Чтобы они поднялись в Небо и завоевали его для всех. Всех, кроме худой девчонки с грязным лицом. Так похожей на Грю — на ту Грю, которую я представлял себе, пока снова не встретил настоящую.

— Наблюдать, — повторил идеолог. Казалось, мои мысли отражались в его глазах, залитых расплавленным серебром. — Наблюдать, а не вмешиваться в работу профессионалов. Почему ты вмешался, 1504?

— Рабыня была ранена, — я упрямо повторял свои же слова, хотя уже не видел в них смысла. — Надсмотрщиков рядом не оказалось. Я надеялся, что смогу сохранить рабочую единицу...

— У этой единицы оторвало руку, — Глан не двинулся с места, но его взгляд давил, наезжая, как стальная плита. — Ты знаешь, что вшивки получают только граждане. Твои действия были совершенно бессмысленны с точки зрения Общей Цели. Это значит, — идеолог сделал паузу, и я услышал, как в тишине робко скрипнул под кем-то стул, — ты пошел на поводу у собственного желания. Ты поддался слабости. Слабости, которую скрывал от нас. Но все тайное становится явным, Дэниэль. Вчера ты предал Общую Цель, потому что у тебя гнилое нутро. Ты предал нас один раз. Кто поручится, что ты снова не сделаешь это завтра? Как ты можешь быть пилотом Пятого Анклава, 1504, когда твои сограждане не могут быть уверены в тебе?

Потом я клялся перед всем классом в верности Общей Цели и обещал исправиться. Меня на месяц лишили увольнительных, а Глан висел надо мной, как разведчик эмприейцев, фиксируя каждый шаг. Но хуже всего было то, что, когда все курсанты отправлялись на уровень «Н» и весело проводили время на стадионе и в клубе, я спускался в шахту Новая Надежда и брал в руки электростек. Наказание — путь к исправлению. И я шел по нему вслед за надсмотрщиком Фраем и не смел ударить вполсилы, потому что перед глазами все время было мое возможное будущее.

Одноклассники быстро придумали мне обидные прозвища, вроде Шахтера, Погонщика рабов и Любителя мутанток. Единственным человеком, который не цеплялся ко мне, был Мак. Я знал, что могу поговорить с ним о случившемся, и он не передаст мои слова Гипнодоку. Знал, что, когда он спрашивает: «Какого газу ты нанюхался, Дэн? У тебя что, мозги закоротило?» он делает это, потому что переживает за меня, а не потому, что ему приказали.

— Не понимаю, Мак, — говорил я. — Она ведь была такая же, как мы. Я думал, рабы — это генетический мусор, мутанты, уроды. Потому их и стерилизуют.

— Они и есть уроды, — мне казалось, я снова чувствую успокаивающее тепло дружеской руки на плече. — Мы же сами видели, помнишь?

Да уж, забудешь такое. Нам тогда специально показали забои. Казалось, в «Новой надежде» собрали самые жуткие отбросы, которые только могло выродить человеческое нутро.

— Но ведь она была нормальная, — возражал я. — Что она тогда делала там? Она могла бы рожать здоровых детей...

Я снова думал тогда о Грю. О той Грю, какой я видел ее в последний раз. Почему ей позволили жить, а целой девочке — нет? Я бы мог сделать с ней ребенка. Я бы желал сделать это с целой женщиной, а не с половиной. Конечно, я не мог знать, кого генинженеры определят мне в пару. Но если бы я мог выбирать, я бы выбрал… кого? Рабыню?

Я вспыхнул до корней волос, а Мак криво усмехнулся, будто прочел мои мысли:

— Ты не медик, чтобы судить. Но даже если так… Как думаешь, что случается с детьми предателей Анклавов?

— Не знаю, — вопрос меня удивил. — А что, разве предательство передается по наследству? Как мутация?

Мак помрачнел:

— Кое-кто считает и так. Но дело не в этом, — он покосился по сторонам, хотя болтали мы в столовке — самом лучшем месте для обмена секретами. Шум сотен голосов и стук ложек делал подслушивание почти невозможной задачей. — Некоторые изменники прячут свое отродье и, вместо того, чтобы отдавать Анклаву, сами воспитывают детей.

Я с трудом овладел лицом, продолжая механически жевать и поднимать ко рту ложку:

— Но как это возможно? Ребенка же сразу бы нашли! Такого в жилой ячейке не спрячешь. Да и беременность, наверное, не скроешь… — я помнил воспитательницу Розу в питомнике и ее огромный живот, из-за которого трудно было ее обнимать. Да и когда я еще ходил в увольнительные, беременные женщины тут же бросались в глаза.

Мак отвел взгляд:

— Говорят, некоторые скрывают. А еще есть люди, которые живут вне Анклавов.

Я поперхнулся протеиновой смесью:

— «Крысы»?! Это же байки для малышей!

Друг посмотрел на меня без улыбки. Я уже очистил тарелку, но потянулся за дополнительным куском хлеба, чтобы был предлог оставаться за столом:

— Ты веришь в то, что кто-то может выжить вне Анклавов? В каких-то мифических катакомбах, заброшенных коммуникациях под городами древних? Но откуда они возьмут чистый воздух, воду, еду… все необходимое?

Пожав плечами, Мак принялся собирать пустую посуду на поднос:

— Не мы одни умеем строить машины, — наверное, он намекал на эмприейцев. — А кое-что можно и украсть.

Я закусил губу. Меня не покидало ощущение, что друг что-то не договаривает.

— Подожди, — я придержал его за рукав. — Откуда ты все это знаешь? Про детей предателей, про Крыс...

Мак взглянул мне прямо в глаза, у губ залегла незнакомая горькая складка:

— Ты никогда не задумывался, почему у моих родителей такие странные имена?

Мак Ия Изген 030174 — так звучало его полное имя. Значит, его мать звали Ия, а отца Изген. Да, раньше я никого с такими именами не встречал, ну и что? Так я и сказал Маку. А он покачал головой:

— На самом деле, это вовсе не имена. Это сокращение. Ия Изген значит «изъяты из генофонда».

Он встал и пошел с подносом к окошку, где забирали грязную посуду. А я так и сидел на скамье с разинутым ртом. Все тренировки по психомоторике Гипнодоку под хвост. Наконец я подобрал челюсь и заторопился следом. Нагнал друга уже у выхода. Не хотелось задевать его чувства, но мне просто необходимо было спросить кое о чем, о важном.

— Но если твои родители… — я замялся, пропуская мимо кучку курсантов из 1-го В, — то как вышло, что ты здесь, с нами, а она, та девчонка, загнулась в «Новой Надежде»?

Мак сделал вид, что читает повешенное у дверей столовки объявление, но я видел, как ходили у него на скулах желваки:

— Мне повезло. Меня нашли, когда мне было всего три. Был бы я годом старше, меня бы тоже лишили гражданства.

— Почему? — не понял я.

— Потому что после трех лет окончательно формируется гипоталамус. Это такой орган в мозгу, отвечающий за память. Вырастая, люди не помнят, что было с ними в младенчестве, потому что гипоталамус тогда еще не мог записывать информацию. Это все равно, что начать с чистого листа.

Я водил глазами по строчкам объявления, не понимая ни слова из написанного:

— Значит, ты ничего не помнишь? Ну, из того, что было до… до питомника.

— Нет, — твердо ответил Мак. — Когда я был младше, мне казалось, что помню что-то… Какие-то лица, прикосновения, голоса. Но это был самообман. Теперь я точно знаю.

Он шагнул к выходу из столовки, но я не отставал. В голове теснились десятки вопросов, хотя выпалить я успел только один:

— А твои родители? Что стало с ними?

Мак резко тряхнул головой:

— Это не имеет значения. Они были предателями. И та девчонка в шахте тоже. Дурное семя. Выбрось ее из головы. И моих предков тоже.

Но у меня не получилось. В следующий выходной, когда я спустился в шахту вместе с Фраем, я только и думал о том, что отец и мать Мака могут быть здесь. Вглядывался в лица рабов, пытаясь заметить сходство. Но они все были одинаковыми — серыми от грязи, с запавшими щеками и темными глазами, которые истощение сделало огромными и блестящими. Женщины были неотличимы от мужчин. Дети от стариков. Даже их уродства и патологии уже не бросались в глаза — наверное, я к ним привык. Фрай говорил, что это нормально, этого не надо бояться. Но боялся я совсем другого — что, раздавая удары электроплетью, уже не буду чувствовать ничего.

Возможно, Глан был прав. У меня нету стержня. И Общую Цель я понимаю не так, как надо. А может, у меня всегда был стержень, только другой. Моя дружба с Маком. Даже мертвый он вытащил меня с горящего корабля. Да и теперь для меня нет ничего важнее, как снова встретиться с ним — там, в мире по ту сторону смерти. Значит, придется придумать, что мне делать. С капитаном Пилой и всем его вонючим корытом. Как насчет устроить нам всем красивые огненные похороны? Вот только кто стучал в мою стенку? Может, этот кто-то из своих, и он совсем не готов умирать?

Загремел замок, и я уткнул лицо в колени. Пусть эмпирейцы решат, что я сломлен и не опасен. Пусть думают, что от меня нечего ожидать сопротивления.

В отсек вошел всего один варвар. Сквозь опущенные реницы я видел его парусиновые башмаки и буйно-волосатые ноги, скрытые выше колена выцветшими и обтрепанными по краю шортами.

— Руки за голова! — рявкнул он с чудовищным акцентом. — Ходи-ходи!

Я не стал дожидаться, пока мои ребра познакомятся с белыми тапочками, и поднялся. Меня повело в сторону, пришлось прислониться к стенке. Из круговерти черных пятен выплыл раструб шок-гана. За ним нарисовалась заросшая черной щетиной физиономия с кривым носом и презрительно суженными глазами:

— Ходи-ходи!

Я послушно поковылял в коридор. Брел, спотыкаясь, опустив голову. Проводник время от времени раздраженно ворчал и тыкал в спину шок-ганом, но я не отвлекался — старался запомнить расположение отсеков и ответвления коридора. Похоже, за тамбуром, мимо которого мы прошли, располагается кубрик. Вот тот трап ведет в машинное отделение. А тот, на который толкает меня Кривоносый — скорее всего, на твиндек. Когда я, обливаясь болезненным потом, вскарабкался наверх, Кривоносый ухватил меня за шкирку и направил в открывающуюся стальную дверь.

Внутри было слишком много света. Он падал из окна с решетчатой рамой, окрашивая все в красноватые тона — кровать размером с целую жилую ячейку, слишком большой и нефункциональный стол, артефакты древних, поблескивавшие металлическими поверхностями, и их хозяина — человека со вшивками. Прищурившись, я мог различить за его спиной разбухший алый диск, подернутый сиреневой дымкой. Вот, значит, как выглядит заходящее солнце. Впечатляет. Понятно теперь, зачем древние устраивали окна в своих домах.

Тычок в спину вырвал меня из размышлений. Я споткнулся, чуть не упал, и наконец выпрямился перед капитаном, холодно изучавшим меня разными глазами. На сгибе его мехруки сидела жирная крыса, настороженно нюхая воздух. Пилу вшивки сменила странная тонкая палочка с натянутой на нее струной. Биологическая рука Пита ласкала грубую шерсть твари вокруг золоченого ошейника.

— Как ты себя чувствуешь, Като? — неожиданно мягко спросил эмпиреец, раскатывая согласные. — Культя наверное болит?

Он подождал ответа, но я и не думал вступать в разговоры с врагом. Сделал вид, что и правда едва стою на ногах, поник головой, а сам потихоньку шарю глазами вокруг. Если пираты нашли в Головоломке какие-то ценные артефакты, их могли притащить сюда — пополнить капитанскую коллекцию. Не зря же Пит выставил свое богатство напоказ — гордится небось трофеями. Вот только что бы это могло быть?

Ага! Не эта ли яркая плоская вещица на столе?! Даже фабрики эмпирейцев не могут создавать такие краски. Но все же вряд ли это оно — то, за чем нас посылали. Уж слишком безобидной выглядит малиновая игрушка. Пиратов она могла бы заинтересовать, да. Но Анклавы никогда не стали бы из-за такой мелочи посылать штурмовиков.

Тут полумгла по другую сторону стола шевельнулась. Капитан был в каюте не один. Женщина эмпирейцев, та, что переводила на палубе, развалилась в жестком деревянном кресле, покатывая между губами округлый зеленоватый предмет, который держала в пальцах. В вазочке на столе завалялось еще несколько таких — экзотические фрукты? На соседнем стуле сидел высокий коротко стриженный парень с красной вспухшей полосой через всю щеку и пялился на меня так, будто увидел неперерожденного. Руки у паренька были связаны за спиной. На заднем плане высился габаритный пират с косичками. Такие я видел раньше только у маленьких девочек в питомнике, и потому губы у меня невольно дрогнули в улыбке.

— Тебя что-то веселит? — палка Пита хлопнула меня снизу под подбородок, заставив вздернуть голову. — Боюсь, я пока не получаю такого же удовольствия от нашей беседы, как ты. Но думаю, мы это быстро исправим. Смотреть мне в глаза! — окрик сочетался с хлесткой болью, ожегшей щеку.

Так вот откуда у того парня красная полоса на лице! Ладно, твое время придет, Капитан Ошибка Природы, и очень скоро, пусть ты об этом пока не подозреваешь.

— Так-то лучше, Като, — продолжал тем временем варвар, поглаживая залезшую на плечо крысу. — Знаешь, почему я тебя так называю?

Я молчал, стараясь сосредоточиться на точке под бионической глазницей Пита. Моей культе не нравилось задранное положение, да и биорука все больше наливалась болью, хотя я пытался переложить часть ее тяжести на затылок. На самом деле, нет ничего проще, если хочешь помучить человека — заставь его стоять или сидеть в одной позе. Капитан еще ничего со мной не делал, а я уже корчился у него на крючке. Так, по крайней мере, думал он. Думал и ухмылялся в грязную бороду.

— Мне безразлично твое настоящее имя и твой номер, — крыса издала тихий скрежещущий звук и скрылась под патлами хозяина, только для того чтобы тут же вынырнуть из-под них на другом плече. — Я знаю, вам запрещено разговаривать с небожителями. Но даже если бы ты сказал, как тебя зовут… — Пит поднял ладонь к плечу, и животное, понюхав ее, ступило голыми розовыми лапками на заскорузлые пальцы. — У подопытных крыс нет имен. Одни клички. — Смуглая рука ловко ухватила питомца и подняла на уровень моих глаз. На мгновение мне показалось, что кулак сейчас сожмется, и кишки твари полезут между пальцев колбасками, как протеиновая масса из процессора. Но вместо этого капитан поднес грызуна к губам и смачно поцеловал в подрагивающий нос. — И то лишь у самых любимых.

Биологический глаз подмигнул мне, и крыса отправилась гулять по столу, оставляя за собой продолговатые катышки. Если честно, мои кишки тоже судорожно сжимались. Роль любимого подопытного животного Кровавого Пита не обещала ничего хорошего. Капитан между тем хохотнул и бросил свое тощее тело в кресло напротив брюнетки. Та ловким движением подтолкнула к пирату высокую чашу на ножке. Пит плеснул немного жидкости в рот и довольно скривился. Неужели это алкоголь? Легендарный напиток древних, в Анклавах доступный только техлордам?

— Кстати, Тика, знаешь, почему я нарек нашего отважного маленького низушника именно Като? — капитан обращался к женщине, хотя и продолжал говорить на языке Анклавов. Будто я уже стал бессловесной тварью, вроде крысы или связанного паренька, который молча сверкал глазами то на меня, то на капитана. Может, это его вопли я слышал? Может, ему язык тогда отрезали?

— Като, — капитан будто смаковал вкусное слово, а у меня внутри все кипело. «Маленький низушник», значит, да? Женщина мотнула головой, так что черные пряди вспыхнули золотом, поймав закатный свет. Картина заворожила меня: оказывается, солнце преображает все, чего касается. — Так звали одного знаменитого летчика древних людей. Капитана эскадрильи, героя одной далекой войны.

— Никогда о таком не слыхала, — Тика тоже пригубила алкоголь из чаши на длинной ножке.

— О нашем Като тоже никто никогда не услышит, — пират скорчил печальную мину, а у меня невольно дрогнуло что-то внутри. Вот мы, кажется, и подходим к главному. — Разве что из его частей сделают экспонаты для какой-нибудь научной выставки. Ученые ведь так любят смотреть, что у низушников внутри, — ублюдок удрученно поцокал языком.

Яйца гипнодока! Выходит, слухи об Университете не врали. Я сглотнул и уставился на крысу, вставшую на задние лапки и пытавшуюся лакать из чаши своего господина.

— Жаль мальчика, — черноволосая навалилась грудью на столешницу, подхватила наполненный багровой жидкостью графин и плеснула себе. Крыса опустилась на все четыре и принялась слизывать пролитые капли. У меня судорожно сжалось горло — сейчас бы я и алкоголя глотнул, хотя говорили, от него мутится рассудок. — Такой юный. Может, он и с женщиной еще не успел… — Тика смерила меня оценивающим взглядом и быстро сказала что-то по-эмпирейски. За спиной у меня радостно гыкнул Кривоносый, а я умножил число заразных тварей у стола на два.

— Подбери коготочки, киска моя, — проворковал Пит, если только можно назвать воркованием исходивший из его горла рык. — Уверяю, без команды какого-нибудь чистокровного босса у малыша все равно не встанет — даже на тебя. Ты знаешь, что солдаты низушников получают женщину только после удачного боевого вылета? И каждый раз их генинженеры решают, какую. Бедняги даже трахаться, с кем захочется, не могут, верно, Като?

Капитан поднялся с кресла и остановился напротив меня, дыша кислым в пылающее лицо. Я очень старался не краснеть, но ничего не вышло — щеки горели, как закат за кормой «Бегущей». Рука на затылке тряслась, и не потому, что сдавали мышцы.

— Вот видишь, — негодяй снова подмигнул мне, утирая влагу с усов, — я все про тебя знаю. Или почти все. Знаю, что вас с младенчества отбирают у матерей-инкубаторов и начинают муштровать. Вы ходите строем, носите одинковую одежду, жрете одинаковое безвкусное дерьмо, учитесь подчиняться без раздумий и ненавидеть нас. А если кто-то делает что-то не так, как другие… или задает неудобные вопросы… — капитан едва заметно махнул рукой-тростью, и жуткая боль пронзила меня от паха до самой диафрагмы. Я скорчился, прижимая руку к промежности, но Кривовносый быстро заставил меня принять прежнюю позу. Перед глазами было черно, и из этой черноты голос с грубым акцентом продолжал, — да, в лучшем случае из вас выбивают дурь. Выбивают жестоко, так что нам приходится изощряться, чтобы придумать для таких, как ты, пытку, способную проникнуть сквозь ваши толстые зарубцевавшиеся шкуры. В худшем — лишают всех прав, кастрируют и отправляют туда, откуда уже не возвращаются.

В двенадцать судьба выживших определена навсегда — кто станет рабочим, кто инженером, кто клерком, а кто — солдатом. И только самые отборные бойцы заслуживают честь управлять машинами, покоряющими Небо, — Пит громко рыгнул. — Входит, Като, ты был лучшим.

Тика недоверчиво хмыкнула, а я пожалел, что не могу рассказать этим уродам, что я — всего лишь стрелок. Что до настоящего пилота-героя, такого, как Мак, мне очень-очень далеко.

— Знаешь, что я сделал с последним из ваших лучших, который встал на моем пути, Като? — улыбнулся железными зубами Пит. — Стащил с него штаны и отрезал яйца вот этим самым смычком, — он сунул свою палку со струной мне под нос, заставив отдернуть голову. — Пилил медленно, да. Сначала яйца, а потом и все остальное под самый корешок. Жаль, бедняга помер до того, как я закончил.

В ушах у меня шумела кровь, которую накачивало бешено колотящееся средце. Хохот Кривоносого и остальных доносился, как сквозь вату. Видно, Тика не поленилась поделиться забавной историей с товарищами по команде. Не смеялся в каюте только один — связанный паренек, заметно побледневший под загаром. Похоже, идея не увлекала его, как остальных. Или он боялся, что будет следующим. После меня.

— Причиндалы я, кстати, выгодно загнал Университету, — Пит поковырял в зубах, припоминая. — Положил в банку со спиртом и того. За живого грешника, конечно, больше бы дали, но в тот день я встал с железной ноги, — пират зашелся свистящим смехом.

Интересно, смогу ли я вырвать гаду кадык одной рукой? Зрачки автоматически переключились в прицельный режим, рассчитывая лучшую траекторию. Определенно смогу, вот только успею ли? Жаль, Капитан Палач не стоит на месте — опять за столом развалился. Тросточкой помахивает, прищурился на меня, как злобоеж на росянку.

— Да не волнуйся ты так, Като, — узловатые пальцы машинально почесали загривок свернувшейся посреди стола крысы. — Сегодня я весьма в духе. Даже не буду тебя спрашивать о твоем задании. Я ведь и так знаю, что вам было поручено найти головоломку и доставить древних вашему недоделанному техлорду. Мне только одно интересно — почему за ними послали именно тебя?

Похоже, у Капитана Выпивохи мозги закоротило. Сам не понимает, что несет. Древние… Еще бы Санктумом похвалился, легендарным Прима-объектом! Странно только, откуда пират вообще знает о головоломке?

— Я понимаю, если бы в Кавардак явился закаленный в боях экипаж, — продолжал тем временем разглагольствовать Пит, почесывая коленку через дыру в штанах. — А тут такой молокосос! Вот я и спрашиваю, что в тебе такого особенного, Като? — конец смычка ткнулся мне в грудь.

Я вздрогнул и крепче сжал челюсти, а Тика хихикнула:

— Может, у низушников уже и солдат не осталось? Одни сопляки?

Капитан Язва хмыкнул, склонив голову набок:

— Кто знает, кто знает. Может, это просто случайность, но… — Пит поднялся со стула с неожиданной для его увечного тела стремительностью. Мгновение — и он вздернул мне голову, ухватив за подбородок. Хриплые слова отдавали тухлятиной и металлом. — Я давно уже не верю в случайности и совпадения. И знаешь, кошечка, о чем я думал весь вечер, аж измучился весь? Кого мне так напоминает морда этого низушного ублюдка. А вот теперь понял — да это ж вылитый наш трофей! Ну посмотри сама!

«Кошечка» лениво потянулась к связанному пареньку, приобняла, навалившись пышной грудью, провела когтистыми пальчиками по лицу. Беднягу пробил пот, он попытался отстраниться — но куда там!

— Не-ет, — не согласилась эмпирейка, — этот у нас хорошенький, не то что твоя немочь белая, мокрица подземная, — и впилась в рот жертвы сочными алыми губами.

Я зажмурился. Не отвлекаться! Что у нас главное? Сладок ли поцелуй «кошечки» на вкус… Нет, не в этом суть! Трофей! Почему мальчишку называют трофеем?

Ручища Пита сграбастала меня за шкирку и встряхнула, чуть не оторвав от пола:

— Ну да, бледненький, тощенький, на протомассе подрощенный, но если его на солнышке прогреть да подкормить… Не знай я, кто есть кто, решил бы, что эти двое — родные братья. Пожалуй, продам низушное отродье Университету целиком, Трофею в нагрузку — вот пусть сами там и разбираются, что, как и почему.

В голове у меня кликнуло, будто шестеренка какая встала на место. Я распахнул глаза и окинул потного красного паренька за столом новым взглядом. Он не из Анклавов, конечно, но и на эмпирейца не слишком похож. Кожа тронута солнцем, но не такая смуглая, как у других пиратов. Одет тоже иначе. И потом — может, он молчит, потому что языка не понимает? Ни нашего, ни небесного? Ну да, а может, он просто пленный странник, или матрос с трогового корабля. А Капитан Змеюка затеял со мной какую-то изощренную игру.

И тут грянул гром. Раскаты его, казалось, сотрясли стены капитанской каюты. Два незримых демона завыли дикими голосами на непонятном наречии. Артефакт на столе выбросил разноцветный луч света, испуганная крыса порскнула на пол и исчезла в темном углу. Позже я сообразил, что она должно быть решила обнюхать незнакомый предмет и нажала на какую-то скрытую кнопку. Но когда объект древних внезапно пробудился от векового сна, меня сковал шок.

Те артефакты, что были выставлены в историческом музее Анклава, давно пришли в негодность, или просто не работали, как ни старались инженеры разобраться в их устройстве. О назначении некоторых можно было только догадываться. А тут… Я смотрел на настоящее чудо, зажав ладонями уши — точнее одной ладонью и обрубком руки — и не знал, упасть мне на колени или попытаться унести ноги на случай, если это какое-то неведомое оружие.

Пит уцепил коробочку, в которой метались плоские яркие фигуры, ткнул в них пальцем, и все стихло. Объект снова стал мертвой вещью, а дуло шок-гана быстро заставило меня вернуть руки в прежнее неудобное положение.

— Это была музыка древних, — усмехнулся в бороду капитан, — хотя, Като, музыка — понятие тебе незнакомое. У вас, низушников, в ходу только функциональные вещи, так что ни колыбельных тебе, ни серенад. Врочем, эта штука многое может, — он покрутил предмет в пальцах и осторожно вернул на стол, — да, даже здесь, в нашем мире. И она — не единственное сокровище из карманов наших гостей. По пути в Университет придется навестить Рухлядь-маркет. Торгаш Мамуна за эти игрушки выложит втрое больше, чем пыльные ученые страрцы.

— А Анклавы дадут тебе втрое больше за пленных из головоломки.

Я сам не понял, как это сказал. Как у меня вообще язык повернулся. Только почувствовал, что здесь и сейчас — мой единственный шанс. Ведь ходил слушок, что наши приторговывают с пиратами и мусорщиками в Осколках, наверняка и Пит об этом знает. Мне бы только заманить его поближе к форпостам, а там… Не выкупят у эмпирейцев древних, так отобьют. В том, что паренек у Тики под крылом не от мира сего, я только что убедился: все совпадало — артефакт, странная внешность, мое видение на палубе… Да, я принял их тогда за неперерожденных, мертвецов, потерянных между двумя мирами. И они действительно потерялись… Не знаю, как и почему. Знаю только, что останься чужаки в лапах у Пита Пилы — и скоро они перейдут в катеорию трупов, причем выпотрошенных во славу эмпирейской науки.

— Надо же, оно разговаривает! — Тика усмехнулась, тряхнув смолянной гривой. — Ты, мокрица! Разве у тебя есть полномочия говорить от лица Анклавов?

Я решил переть на пролом:

— Капитан был прав. Доставить древних техлорду Нангуму было моей бевой задачей. И я намерен ее выполнить — так или иначе.

— Хочешь сказать, что согласен быть посредником в переговорах? — прищурился Капитан Живодер.

— Да шлепнут этого посредника, — Тика очистила вазу с зелеными фруктами, изящно закинув последний в рот, — свои же. А потом и за нас примутся. Нет, Университет куда как надежнее.

— Другого и шлепнули бы. Даже наверняка, — хихкнул Кровавый Пит. Скрежещущий звук, будто ножом провели по стеклу. — Но только не Като. Он же у нас особенный. Верно? — и костлявая грязная пятерня пирата потрепала меня по щеке.