Глава 6. Крысы в вентиляции

Сны — дело хорошее. В них ты можешь посмотреть самые интересные сюжеты, которые в реальной жизни тебе навряд ли доведется пережить. Можешь пройти ужасы Войны Возмездия бок о бок с людьми, которых впервые видишь, но почему-то тебе кажется, что они давние боевые товарищи. Можешь героически погибнуть, спасая неизвестных тебе гражданских от эмпирейцев, или же быть заодно с эмпирейцами. Иногда сны переносят тебя в сюрреалистический мир, где ты бежишь под открытым небом, синим, как в Эмпирее, и ни твои легкие, ни кожа не горят, хотя на тебе вместо термокостюма — только легкомысленные шортики. Проснувшись, ты можешь обнаружить, что смеялся, или наоборот, покрылся капельками ледяного пота от страха. Но эти сны забываются, как только последняя пелена дремоты слетает с глаз.

А есть другие сны. Они снятся довольно редко. В них видишь тех, кого уже никогда не сможешь встретить во плоти. Возможно, вы вместе переживете что-то из вышеперечисленного, и ты, будучи рядом с этим человеком, ни на секунду не заподозришь: здесь что-то не так. А может, ты даже во сне понимаешь — его уже нет, не существует, но правда становится ложью. Еще сомневаясь, спрашиваешь его: «А ты разве не умер? Тебя ведь нет...» А в ответ тебе улыбаются еще шире и, обнимая, уверяют: «Вот же я, жив-здоров. Все, что было, — злая шутка. Я с тобой». И ты радостно сжимаешь в объятиях этого потеряшку, уже и забыв, что это всего лишь сон. И именно в этот момент, когда твоя вера в реальность происходящего укрепилась, сон обрывается, оставляя тебя наедине с жестоким настоящим. И такое не забыть.

— Знаешь, куда они идут? — спросил меня Мак, глядя вслед цепочке женщин, одинаковых в своих синих робах и повязанных низко над глазами косынках. На гидропонной плантации, куда притащил наш класс препод по природе и технике, только что проревела сирена на пересменку.

Я покачал головой, и товарищ многозначительно произнес:

— В душевую, Дэн. Птички-синички летят купаться.

Маку было двенадцать лет, столько же, сколько и мне. Я знал, что это сон, один из тех, особых, но не хотел просыпаться, не хотел снова переживать расставание с другом, хотя и знал наперед, что последует дальше. Знал, но не мог ничего изменить, — ни тогда, ни сейчас.

Незаметно переместившись в хвост колонны одноклассников, мы спрятались за очередной цистерной — кажется, с саженцами капусты, — и сидели там, пока голос природотехника не отдалился на безопасное расстояние. Дальше все оказалось просто. Мы потихоньку последовали за синей змейкой усталых работниц — на плантации, опустевшей до прихода новой смены, было полно укромных мест. Короткими перебежками от трубы к трубе — и вот мы уже в подсобных помещениях. Серый безликий коридор, кое-где прорезанный дверями, действительно, вел к душевым с раздевалками — об этом гласила облупленная эмалированная табличка.

— И что теперь? — спросил я Мака, задучиво уставившегося на глухую стену: в женской помывочной окон, конечно, не предполагалось.

— Если взять крепость штурмом невозможно, — пробормотал друг, почесывая подбородок, — надо взять ее хитростью, — и ткнул в темнеющую под потолком вентиляционную решетку.

— Ты думаешь?.. — засомневался я.

— Ну да! Слышишь, как жужжит? Должен же влажный воздух выходить куда-то. Если мы заберемся в шахту, уверен, она приведет нас прямо к душевым. Там, конечно, тоже решетка, но мы же не собираемся спускаться вниз, верно?

Я кивнул: навряд ли моющиеся работницы обрадуются при виде нас, так что сидеть в шахте придется тихо.

— А как мы туда попадем? — затея Мака все больше меня беспокоила. — Высоко же, не допрыгнуть.

— Я тебя подсажу, а потом ты на мехруке меня втянешь.

Послушать его, так все было, как зубы почистить. Конечно, в двенадцать я представлял из себя щуплое существо, едва достававшее Маку до плеча, и мои теперешние 198 сантиметров могли провидеть разве что запланировавшие мое рождение генинженеры, но стать первопроходцем вентиляции мне хотелось все меньше и меньше.

— А решетка? Она привинчена, ты заметил?

Товарищ уверенно улыбнулся:

— Отвертка входит в стандартный набор твоей вшивки, забыл? — и покровительственно хлопнул меня промеж лопаток.

Я, конечно, не забыл, но очень надеялся, что это сделает Мак. Вздохнув, я предпринял последнюю попытку:

— Что, если нас хватятся? ПеТя, — так незаслуженно нежно называли нашего природотехника, — грозился практической работой в парах.

Но другу было все нипочем:

— Вот у нас и будет очень практическая работа, причем в паре. Смотри, щас робоуборщик уползет за угол, и мы приступим.

Он хихкнул, а я, наблюдая за влажным следом, который оставлял за собой на пластике пола медленно ползущий стальной корпус, пробормотал, уже сдаваясь:

— Ты хоть знаешь, что с нами сделают, если поймают?

Мак беззаботно тряхнул ершистой головой:

— Не поймают. Тут главное, все время твердо верить, что не попадешься. И не попадешься. Вот я — никогда не попадаюсь.

И это было правдой. Во что бы ни втягивал меня Мак, попадался обыно я. И отдувался тоже. Наверное, потому что слабо верил.

Как только я взобрался в трубу, сразу понял, что приятель не ошибся. Влажный воздух, обдувавший лицо, нес запах дезшампуня, звуки плещущей воды, смеха, женских голосов и даже, кажется, пения.

— Ну, что ты там застрял? — прошипел снизу недовольный Мак.

А я действительно застрял. Даже такому задохлику развернуться в тесной шахте было делом нелегким. Не знаю уж, какой улиткой я изогнулся, но голова как-то проскочила между ног, за ней и плечи, и вот я уже высунулся из вентиляционного отверстия и протянул мехруку нетерпеливо топчущемуся внизу другу. Маку с его спортивной комплекцией даже думать о разороте в трубе не стоило, да он и не думал.

— Чего возишься? — нетерпеливо прервал он на мои неловкие попытки вернуться в начальное положение. — Всех баб распугаешь. Раком давай ползи.

И я пополз. К счатью, до нужной решетки оказалось совсем недалеко, метров восемь. Мак тут же приник к окошку в запретный мир и рот у него смешно округлился, будто он старательно и беззвучно выговаривал букву «О». Я тоже придвинулся к отверстию, стараясь не слишком маячить, и выглянул наружу.

Душевая работниц плантации мало отличалась от нашей — стандартное кафельное помещение с торчащими из белых стен головками, брызжущими теплой, попахивающей металлом водой. Зато тела, мягко колышущиеся в облаках пара, на мальчишеские были совсем не похожи. Голых женщин я раньше никогда не видел, если не считать совсем маленьких девчушек в питомнике, и увидеть расчитывал не раньше первого бридинга. А тут на тебе, все как на ладони — ни мешковатых комбинезонов, обычно полностью скрывающих фигуру, ни дурацких косынок, из-под которых один нос торчит. Главные женские добродетели: трудолюбие, скромность, плодовитость. Отвалив челюсть, я пялился на плывущие в полупрозрачных паровых вуалях груди, округлые бедра, темные треугольнички между ними, и мое представление о добродетелях стремительно менялось.

Тычок в бок заставил на мгновение оторвать взгляд от фантастического зрелища и с трудом сфокусировать его на пылающем лице друга:

— Райские небеса! — беззвучно выдохнул он.

Я молча кивнул, сглотнув тягучий комок слюны. Глаза снова пустились во все тяжкие, перебирая порозовевшие от тепла ягодицы, нежные изгибы спин и волосы — свободно струящиеся, длинные, дикие, так что в сердце росло первобытное желание вцепиться в них пальцами, как в гриву давно вымерших древних животных, называвшихся лошадьми.

Женщины под душем менялись: одни заканчивали мыться, их место занимали новые. Очередная, совсем еще девочка, вошла под щипящие струи, сверкая сталью вшивок — обе ноги, включая бедра, правую руку и плечо заменяли мехконечности; металлическая пластина прикрывала лопатку с той же стороны и уходила под короткие каштановые завитки на шее. Детородную функцию девушка не потеряла, иначе бы ее давно лишили гражданства и на импланты не тратились, но от женщины, да и вообще человека, в этом существе мало что осталось.

«Повезет же тому бедняге, кому в пару генинженеры определят эту жестянку», — подумал я с неприязнью, и тут девочка повернулась ко мне лицом. Не знаю, как, но я сразу понял, что это Грю, хоть не видел ее с самого госпиталя. Там она лежала вся желтовато-серая, темная на фоне белоснежных простынь, в которые была закутана, как мумия, и заглядывать под них не позволяла, хоть я и пытался. Мне тогда уже вшили мехруку, и я жутко ею хвастался, уверяя, что мне совсем не больно, и пытаясь поднять ею Грю вместе с койкой, чего мне, конечно, категорически нельзя было делать.

В последующие семь лет я часто думал о маленькой подружке из питомника, представлял, какой она выросла, и как мы снова встречаемся — иногда случайно, а иногда на бридинге, — и она падает мне в объятия со словами узнавания и благодарности. И вот наконец Грю стоит передо мной, даже не подозревая о моем присутствии. У нее сменились зубы и части тела, а слева, там где сохранилась живая, покореженная термическим ожогом плоть, наметилась маленькая грудка с розовым острым соском. Только лицо осталось прежним — лицо девочки из питомника, совершенный овал с точеными чертами, как у древних кукол из музея.

Внезапно мне стало неловко, что я тайком рассматриваю то, что она даже в далеком детстве не решалась мне показать. Я отпрянул от решетки и зашарил рукой в поисках Мака — но нащупал только пустоту.

— Эй! Ты где? — шепотом позвал я в темноту, но за шумом воды и вентилятора различил только бубнение чужих голосов — взрослых, мужских и определенно разозленных.

Внутри у меня все сжалось. Без Мака я не знал, лезть ли мне обратно или оставаться на месте. И куда только он подевался? Да еще мне ничего не сказал?

Грохот со стороны душевой вернул меня к действительности. Я сунул нос между прутьями и оцепенел. В распахнутую дверь ворвались контрὀллеры с шокганами наперевес. Испуганные женщины жались по стеночкам, визжа и прикрываясь мочалками-полотенцами. С воплями «Очистить помещение»! слуги порядка и закона бросились обшаривать помывочную. Намыленные работницы гидропоники ломанулись на выход, а я с ужасом понял: ведь это меня ищут! Меня и Мака!

Кто-то толкнул Грю. Поскользнувшись, она чуть не упала, но в последний момент поймала равновесие. Ее вгляд метнулся вверх — и встретился с моим. В этот момент передо мной промелькнуло все: утечка газа в питомнике, спешная эвакуация, взрыв, обвал, и мы с Грю — одни в наплывающем удушливом жару, двое детей наедине с пламенем. Я пытался потушить вспыхнувшую на ней одежду, но у меня не было ничего, кроме собственных рук. Наверное, это связывает, когда горишь вместе.

Как потом выяснилось, нам повезло: обрушившиеся перекрытия образовали клапан, удушивший пожар и перекрывший приток газов с поверхности. Сбой воздухоочистительной системы погубил всю группу Соколят, и детей, и воспитательниц. А нам оставил шрамы — отшлифованные инструментами хирургов снаружи, и чуть сглаженные временем внутри. Или мне только так казалось?

— Крысы! Крысы в вентиляции! — завопила какая-то голая тетка рядом с Грю и выставила в моем направлении обличающий палец в клочьях пены.

Я отпрянул в темноту, но поздно. Один из контроллеров, мясистый, с теными кругами от пота на форменной рубашке, сунул к решетке раструб шокгана:

— Сам вылезешь, крысеныш, или мне тебя вытащить?

Я мужественно пробурчал:

— Сам, — и пополз к выходу. А что мне оставалось делать? На другом конце трубу перекрывал вращающийся вентилятор.

Я почти ожидал увидеть Макса, бьющегося в руках товарищей Потючего, но в сером коридоре стояли только природотехник и молодой контроллер с такими буйно волосатыми предплечьями, что его можно было демонстрировать на уроках ПеТи в качестве живого доказательства теории Дарвина. Учитель поманил меня пальцем, и я выпал из вентиляции головой вперед — снова развернуться в шахте у меня не получилось.

Горилла сцепил мне запястья наручниками, а дальше сон стал смазанным, события вспыхивали отдельными яркими эпизодами, как это часто бывает в сновидениях, с мгновенными перемещниями во времени и простарнстве. Вот я стою в классе, и ПеТя хлещет меня по щекам так, что из глаз брызгают невольные слезы.

— Кто был с тобой? Кто? — орет он, тряся щеками и краснея лысиной. — Я знаю, ты был не один. Кто-то помог тебе забраться в трубу!

Вот меня голым водят по школе, из кабинета в кабинет. Звенят привязанные к лодыжкам колокольчики, на груди болтается табличка: «Извращенец». А вот я в том же виде на гидропонной плантации в разгар смены. Потючий контроллер толкает меня в спину, я боюсь оторвать глаза от пальцев собственных ног — что, если Грю тоже здесь? Если она увидит меня таким — униженным, жалким, ежащимся от женского смеха? Но разве это не справедливо? Я знаю, мне было бы легче, будь рядом Мак. Но его здесь нет. Ведь он никогда не попадается.

В кабинете инспектора школы плавают в высоких банках заспиртованные уродцы. Инспектор Горм объяснил, что это мутировавшие эмбрионы, бракованный генматериал. Но мне почему-то кажется, что это останки замученных им кадетов. Инспектор сказал, что если я не признаюсь, кто был со мной в вентиляции, то мне никогда не стать пилотом. «Имя, — все твердил он, постукивая по банке с чем-то костистым и пучеглазым, выпустившим в спирт кровяные нити, — имя, или собирать тебе всю жизнь робоуборщиков в Тринадцатом Анклаве». Вот так. Если я промолчу, то потеряю Мака, потому что после Отбора в конце учебного года его, конечно, направят на курс летчиков, уровень С. Скажу правду, и конец нашей дружбе. Кто захочет знаться со стукачом?

Невозможность выбора мучает сильнее физической боли. Яйца гипнодока, лучше бы Горм велел меня выпороть! Я извиваюсь у инспектора на крючке, как несчастный, насильно вытащенный из материнской утробы уродец. В дверь за моей спиной стучат. Я оборачиваюсь и вижу Мака. Как ни в чем не бывало, он топает по инспекторскому ковру и встает рядом со мной.

— Это я, — заявляет он безмятежно, будто признается в том, что первый решил самую сложную задачу контрольной. — Я был в вентиляции вместе с Дэном.

Его ладонь находит мою, холодную и влажную от пота, и сжимает. Стены кабинета съживаются в комок, как бумага, плавясь по краям и обтекая зеленой слизью. За ними сверкает небесная голубизна. Пол под ногами содрогается, и Мак исчезает — проваливается в пустоту, которой разверзся вытертый синтетический ковер. Я кричу и падаю следом, и на этот раз на мне нет «крыла»...

Нас действительно потряхивало. Наверное «Бегущая» вошла в зону турбулентности. Тусклая лампочка под потолком мигала в такт ныркам корабля. Зажгли ее после заключенной сделки. Очевидно, это был знак милости капитана, так же как и притащенная амбалом с косичками туземная пища.

Я поднял руку и приложил к щеке — казалось, ладонь еще сохранила тепло друга. Зияющая дыра внутри, которую я со дня смерти Мака старательно маскировал надеждами и воспоминаниями, снова открылась, и воздух из груди с воем засосало туда, оставив меня бездыханным, распростертым на полу, с горящим горлом и сухими глазами.

Пусть на самом деле все было не так. Действительность гораздо проще и жестче снов. Да, ПеТя отлупил меня, не стесняясь в применении подручных средств, но ему было насрать на имя сообщника. Природотехник сам только что получил нахлобучку от инспектора за недосмотр и просто вымещал свою злость. На Мака подозрения пали и без меня: кого еще не оказалось на месте, когда все кадеты старательно расчленяли тела высших растений? Но отличник боевой и учебной подготовки был мастером по части отбреха. Да и ПеТя имел свой интерес в том, чтобы отмазать любителя вентиляционной дрочки. Я и так своей выходкой сбил годовой показатель класса на пару пунктов вниз. Если бы выяснилось, что лучший ученик был со мной заодно, ПеТю бы точно лишили премии, а то и классного руководства.

Короче, пока я звенел по школе колокольчиками, Мак рисовал формулы на межанклавной олимпиаде по вышмату. История с гидропоникой принесла мне интересную славу бабника и стоила пары баллов при Отборе, но показатели по физподготовке, тактичке и МПВЭ[1] вытянули буквально за уши. Мечта сбылась, меня отправили на курс пилотов — вместе с Маком. Он стал ведущим в нашей паре, а я — ведомым. И так было до тех пор, пока я не испортил все.

Интересно, что сказал бы Мак, если бы узнал о сделке, которую я заключил с врагом? Осудил бы за то, что я вообще пошел на переговоры? Или одобрил за попытку обернуть поражение победой? А может, стал бы меня презирать, заподозрив в том, что я просто пытаюсь купить свою жалкую жизнь? Нет! Только не Мак! Он знал меня, лучше всех. Лучше любых тестов мог угадать, что я думаю или чувствую. Он бы понял, что все это — ради него и ради родины. Может, потому он и приснился мне сегодня? Чтобы сказать: «Я с тобой?»

Узел в горле немного отпустило, зато снова напомнил о себе обрубок руки. Плечо дергало, боль отдавалась в черепе, как будто кто-то методично и хладнокровно вгонял раскаленную иглу в затылок. Непонятно вообще, как мне удалось заснуть. А спал я наверное долго: эмпирейская пища, которую я с голодухи глотал, не ощущая вкуса, теперь просилась наружу. Процесс вполне естественный, только вот интересно, где у них тут находится гальюн? Хотя, судя по вони, пленникам его вовсе не полагалось. На всякий случай я все-таки полазил по отсеку на предмет скрытых панелей, но, конечно, ничего не нашел. Наплевав на гордость, принялся колотиться в дверь.

Стучался я, пока костяшки не засаднило. Мне наконец открыли. Варвара с косичками сменил лоснящийся черный тип с вывернутыми губами, цветом кожи напоминавшей выходцев из Тринадцатого Анклава. Его сапог впечатался мне в ребра, но, проглотив унижение, я принялся, как мог, объяснять, что мне нужно. Пират оказался понятливым. Оскалив в ухмылке белоснежные зубы, он ухватил меня за шкирку и погнал по коридору. Пока мы спускались по длинному трапу, я размышлял о том, утро сейчас или уже день? В анклавах суточный ритм поддерживался центральной регуляцией освещения, но под палубой «Бегущей» накал ламп, похоже, никогда не менялся.

Чернокожий пихнул меня в неприметную дверь, а сам остался в коридоре. Гальюн на корабле эмпирейцев удивительно напоминал санузел «Кеблы», разве что гигиеническое состояние оставляло желать лучшего. Впрочем, на «Бегущей» явно не было зеленого стрелка с кодировкой «ноль», которому об этом состоянии полагалось заботиться. Я осторожно устроился на толчке, стараясь никуда не вляпаться. Получилось не очень: миноносец сильно тряхнуло, и меня вместе с ним. В ходе судна что-то изменилось — похоже, оно прибавило скорость. Двигатели набрали обороты, заставляя переборки отозваться мелкой нутряной дрожью — я чувствовал ее прижатой к стенке ладонью.

Что-то происходит, вот только что? Пытается капитан избежать возможной угрозы? Или наоборот, преследует новую жертву? В дверь гальюна бухнул кулак, охранник проорал что-то раскатистое и явно нецнзурное — ему тоже не тепрелось выяснить, в чем дело. Я принялся натягивать штаны, хотя и не очень спешно. Вдруг это все-таки наши? Координат облачной базы я, простой стрелок, конечно, не знал, только примерно указал квадрат. Но по моим расчетам «Бегущая» никак не могла успеть его достигнуть, разве что нырнула в какую-то неизвестную нам червиную дыру, а теперь наткнулась на патруль. А может, это была блуждающая дыра? Говорят, и такие попадаются, и забрасывают они корабли к ядерным мутантам...

Я вышел в коридор одновременно с длинным тревожным звонком, таким пронзительным, что у меня засвербело аж где-то в зубной эмали. По тому, как напрягся мой охранник, я понял: не иначе как это сигнал тревоги, быть может, даже боевой готовности. Знакомо застучали подошвы сапог по коридорам, забрякали под торопливыми шагами стальные ступени трапов — команда занимала свои посты. Чернокожий пихнул меня в спину — торопился поскорее доставить в отек и запереть. Я брел нарочито медленно, спотыкаясь о каждый порожек, а у самого мысли лихорадочно крутились в голове.

Допустим, это все-таки нападение. Что же, мне сидеть взаперти и ждать, что со мной сделает победивший? А что мне еще остается? Бежать пытаться рисковано, да и глупо. Если поймают пираты, то прощай сделка. А не поймают… Кому я нужен без древних? Лучше тогда сразу с борта сигануть.

Внезапно раздался оглушительный грохот. «Не иначе мортира саданула, «аспид», — успел отметить я, прежде чем переборка вышибла из меня дух. Свет мигнул, но тут же загорелся снова. Охранник первым поднялся на ноги, сгреб меня за шкирку и вытолкнул на финишную прямую.

В коридоре плавал дым, от которого щипало глаза. На полу мешками лежало несколько фигур, неузнаваемых за сизой кисеей. Дверь моего отсека стояла настежь. Из соседней опасливо выбирались древние. Женщина кэпа, подвязавшая буйную гриву алым платком, держала на мушке противоположный конец коридора. Чернокожий у меня за спиной, видно, был не дурак. Загородившись мной, как щитом, он наставил на эмпирейку ствол и заорал у меня над ухом что-то угрожающе-вопросительное. Тика — вроде так ее звали? — развернулась и, не говоря ни слова, спустила курок.

[1] МПВЭ — мотивационный, психомоторный, волевой и эмоциональный элементы психологической подготовки.