13 (33, 34, 35)

33. Angel In My Heart. Rolling Stones.

www.youtube.com/watch?v=OObaVUL5QFI

Дни сменяли ночи, а ночи сменяли дни, неумолимо приближая время моего отъезда. Наши с Ирой отношения не были плохими, они были ровными. Всё шло вроде бы хорошо, но как-то однообразно, заученно, почти равнодушно. Мне иногда казалось, что мы просто терпим друг друга, как терпят друг друга люди, стихийно боящиеся скандалов. Временами появлялась дикая мысль: вот объявились бы здесь блондины!.. Чтобы всколыхнулись наши чувства, запылав с прежней неистовой силой. Но нет-нет. Только не это. Пусть будет без потрясений, но и без разрыва нервов. Вот только у меня всегда портилось настроение, если мой приход отмечался безрадостным: «А-а-а». Я крепился, молчал, продолжал старательно изображать нежность и заботу. И выглядело это действительно так, как будто у нас всё ладно.

Никто нас не тревожил, но я не чувствовал себя безмятежно. Мне не нравились произошедшие перемены с Олегом, огорчали недомолвки Бахи, пугал затаившийся Кит. Не давала покоя роль Ириного отца во всей этой истории. Но больше всего неприятных мыслей порождало поведение Иры. Она жила непонятной мне жизнью, не пуская меня в неё ни на йоту, и только здесь, в этой забытой всеми деревеньке, в нашем личном Раю, иногда становилась своей — родной и близкой. Порою я не понимал, как себя вести. Измученный пустотой неизвестности, которую быстро заполняли всякие гадкие подозрения, я начинал дерзить, ехидничать, злобненько подшучивать. В такие минуты Ира смотрела на меня, как на ненормального, покусывала губку, нервно трепала свою чёлку и, если я переступал какую-то грань, уходила и тихо сидела в одиночестве. Я тут же начинал сомневаться и полз мириться. А потом всё начиналось сначала.

— Мы не ссоримся, только, когда молчим, — сказал я однажды.

— Давай помолчим. Может быть, и правда станет легче.

Однако, как ссориться, так и молчать долго, у меня не получалось.

— Я не могу быть хорошим, пока не знаю ответа на все эти запутанные вопросы. То нас преследовали блондины, и мы не могли прикоснуться друг к другу, то полная свобода. То тебя родители из дому не выпускали, к телефону не звали, то вдруг разом отстали, и ты даже ночуешь не дома. Надо распутать этот чертов клубок, а ты нарочно всё больше запутываешь.

— Я запутываю?

— Запутываешь, может быть и не ты, а я сам, но почему тебе так хочется, чтобы я пребывал в этаком безвольном состоянии, как амёба в тёплой водичке.

— Мне этого хочется?

— Да. Ты никогда не отвечаешь на вопросы, а только удивляешься моим. Ты хоть раз посвятила меня в интриги Безногого. Или ты надеешься его переиграть?

— Слушай, что ты меня терзаешь? — взмолилась Ира. — Тебе хорошо со мной? Ну и пользуйся. Или ты предпочёл бы, чтобы тебя лупили после каждого свидания?

— Нет, этого я не хочу. Но я не хочу пользоваться, — сказал я с ударением на последнем слове. — Я хочу искренних отношений, когда радость и боль пополам.

— Ах, какой романтик! Тебе боли не хватает. Устроить?

— Не надо, — сказал я. — Устраивать не надо. Но мне бы хотелось разделить твою. Знать, что тебя мучает. Или ты считаешь — это незаметно?

— Разделить боль, — заговорила Ира с пафосом. — Как красиво. Как галантно. Как по-джентльменски! А тебе это надо? Ну, разделишь ты её. И что? Ты знаешь, как поведёшь себя потом? Нет. А вот я предполагаю. Поэтому… — Ира не стала продолжать. И мне бы надо было заткнуться, но я всё ещё надеялся выбраться из ловушки, в которую сам себя загнал.

— Просто очень хочется искренних отношений, — сказал я. — Чтобы все дела совершались вдвоём и все решения принимались вместе.

— Дела? — изумилась Ира и как-то нервно хохотнула. — Посмотрела бы я на тебя… — Она уже хохотала, а я ничего так и не понимал. — Ладно, с делами ясно. Ну, а какие решения?

— Хотя бы переговоры с Безногим.

Ира вспыхнула.

— Что ты знаешь об этом? И что бы ты лепетал на этих переговорах?

Я был обескуражен, но сдаваться не собирался.

— Да, я для Безногого — ноль. Даже Олега он подмял под себя. И я не знаю силы, способной его остановить. Кроме тебя самой, вероятно. Поэтому мне и не безразлично, какой ценой обошлась наша свобода.

— Тебе легче станет, если ты узнаешь эту цену? — спросила Ира вкрадчиво.

— Нет, наверное, — испугался я. — Не легче, конечно.

— То-то. Ничего такого страшного для тебя в этих переговорах не было. И не ты что-то потерял при этом. Понял?

— Ничего не понял.

— Ну и хорошо, — вздохнула Ира. — Наши с тобой встречи — это вообще слу-чай-ность. Маленькая сказка, которую я когда-нибудь сочиню. Про злого кота, мышонка и мышку, которая, чтобы победить врагов, временами превращалась в хитрую кошку. И назову эту сказку «Кошки-мышки».

— Случайность, — проговорил я разочарованно.

— Или удача, — тихо добавила Ира, — не только твоя, моя тоже. Может, мне просто захотелось чего-то назло всем. Игра, как ни странно, удалась. Только тебе в ней досталась самая приятная роль, и ты ещё портишь эти последние дни своими упрёками. — Ира отвернулась.

Я подсел поближе, взглянул в её лицо. Её сине-голубые глаза казались чёрными. Они были совершенно чужими. Я испугался. Зачем я терзаю её, требую, сам не знаю чего, преследую какими-то фальшивыми сценами?

— Я болван, — сказал я искренне. — Наверно, я просто тебя дико ревную.

— Что у нас с тобой? — спросила Ира. — Разве это любовь?

— Не знаю, — сказал я.

— Ты разочаровался в чём-то?

— Нет, нисколько, — горячо забормотал я. — Но почему всё пошло вкривь и вкось?

— Наверное, я виновата. Но я так боялась, что нас возьмут и растащат.

Мы обнялись.

— Давай поплачем, — предложила Ира.

— Я не могу.

Ира чмокнула меня в нос, как маленького.

— Ты хороший, — зашептала она. — Зря я тебя во всё это втянула. Жил бы таким пай-мальчиком, слушал бы своих «Роллингов» и мечтал о принцессе…

— Нет-нет, не зря. Не буду ничего говорить о будущем, потому что запрещено, но сейчас, ты для меня — всё. Ты — моя принцесса из самой волшебной сказки.

Она погладила меня по голове. Движения её казались неловкими, нервными. Я провел ладонью по её щеке. Она была мокрой от слёз. Мы просидели почти всю ночь, прижавшись друг к другу. И от тихой нашей любви, уже под утро, вдруг повеяло каким-то грустным оттенком. В ней было достаточно нежности, но к ней примешивалось что-то тягостно-щемящее. Наверное, горечь?

34. Wild Horses. Rolling Stones.

www.youtube.com/watch?v=g69labQKuuU&feature=related

Но ничего у нас так и не наладилось по-настоящему. Встреч-фейерверков, встреч-праздников больше не повторялось.

Я снова шёл в Рай и ловил себя на мысли, что не очень-то хочу туда идти. Но всё равно шёл.

Навстречу мне нёсся мотоцикл. Нет, он ехал… прямо на меня! Я отскочил, испуганно и гневно глянул на водителя. Это был тот самый милиционер, капитан, которому я чинил телевизор.

— Скоро уезжаю, — сообщил я. — Буду сдавать на разряд.

— А после экзаменов вернёшься?

— Нет, мне в армию.

— Тогда после службы приезжай.

Я пожал плечами.

— Видел недавно тебя с девушкой. Такая красавица! Так что приезжай, женишься и заживёшь, как человек.

— Не получится в вашем городе.

— Что так?

— Слишком многое здесь зависит от благорасположения одного человека.

— Кого это?

— Кита. Слышали о таком? — Я не стал ограничивать себя в сарказме.

— Это тот, который без ног? Вот уж не замечал.

— Потому что стараетесь не замечать.

— А у тебя против них что-нибудь имеется?

— Ничего.

— Вот когда ты придёшь и дашь конкретные показания, тогда мы и примем меры.

— В ответ они примут свои.

Милиционер глянул на меня с прищуром. И дружелюбие его куда-то исчезло. Наверное, он уже пожалел, что когда-то хлестал со мной водку.

— До свидания, — сказал я. — Когда ваша дочь подрастёт, и дружки Безногого обратят на неё внимание, тогда и вы, надеюсь, обратите на них своё.

— Как же ты ухитряешься ходить с такой красоткой?

— А меня к ним в банду приглашают — вот почему.

— Что-то ты, парень, темнишь, — с подозрением в голосе произнёс капитан.

— Была нужда, — сказал я грубо. — Сами вы предпочитаете потёмки. Почему к вам никто никогда не приходит за помощью? Кого вы ловите таким персоналом. Пьяниц?

Милиционер осмотрел меня профессиональным взглядом. Ему очень хотелось меня арестовать, или хотя бы оттянуть дубиной, но, как всегда, лень было возиться. И он уехал, раздраженно газуя, сидя в седле прямо и гордо, как статуя.

35. Joe. Cranberries.

www.youtube.com/watch?v=_vTH4N-7OGY

Ира пришла поздно ночью, когда я уже спал. Обняла меня и долго-долго молчала. А мне и не хотелось ни о чём спрашивать.

— Хочу помыться, — наконец прошептала она.

Я ничего не ответил. Её пальцы пошевелили мои волосы, губы тихо дышали в затылок.

— Ты меня слышишь?

— Да… Пойдём к озеру?

— Нет, давай истопим баню.

— Но ведь уже ночь!

— Ну и что. Завтра воскресенье — выспимся.

— Ладно. — Я нехотя поднялся, вышел на улицу, бурча под нос: «Помыться можно и в озере. Вода тёплая. И умывальник у нас в доме настоящий. Я сам притирал его песком, чтобы из него вода не капала и не действовала мне на нервы, когда я лежу тут один и сдыхаю от тоски ползучей…».

Банька стояла у самой воды, в кустах. Мы давно собирались её истопить, но дни стояли жаркие и мы ленились, предпочитая мыться в озере, или устраивали душ, поливая друг друга из лейки. И вот такой каприз!

Я возился с дровами, Ира подсвечивала мне керосиновым фонарём. Бак был уже помыт когда-то, оставалось только протереть его от пыли и сполоснуть.

Мы принесли несколько ведёр воды. Сон мой прошёл, и затея помыться ночью в бане уже не казалась нелепой. К русской бане я приобщился в детстве, когда гостил в деревне у бабушки. Осталось впечатление от прикосновения к чему-то древнему, почти первобытному и даже мистическому.

Мы уселись на крылечке и стали перебрасываться ничего не значащими словами. Я всё надеялся, что Ира хоть как-то объяснит своё ночное вторжение. Хотя бы наврёт чего-нибудь, но она и не думала ничего объяснять. Я давно заметил, что она не умеет врать. В тех неловких ситуациях, когда двумя, тремя словами неправды можно было легко утешить меня, она предпочитает молчать. А если я начинаю приставать, она скорей рассердится или заплачет, чем что-то насочинит. Я так и не разобрался, что бы меня устроило больше, хотя, наверное, предпочёл бы ложь.

Баня истопилась. Ира пошла раздеваться, а я продолжал сидеть на крылечке и пялиться на Луну. Та тоже вылупилась на меня, скривив рот. Рожа избитая, вся в фингалах — отвернулась бы лучше.

— А ты чего? — крикнула Ира из предбанника.

— А можно?

— Иди, иди. Стеснительный какой стал.

Мы сидели на низеньких чурбачках и плескались в горячей воде, укутанные паром, вдыхая горький аромат размокающего в тазу веника. Я ещё ни разу в жизни не парился, поэтому боялся и ждал этой процедуры.

В приглушённом свете керосиновой лампы Ира казалась ещё красивее. Я глядел на неё и не мог налюбоваться. Можно получать удовольствие от созерцания картины самого великого художника, но это всё равно суррогат, ценность которого выдумана и назначена людьми. Видеть перед собой совершенное женское тело — не просто удовольствие другого порядка — это истинное наслаждение. Я вдруг до смерти испугался предстоящей разлуки. Разлуки, судя по текущему положению событий, навсегда.

Ира тёрлась мочалкой, не замечая моего состояния. Я пододвинулся к ней, обмыл её лицо водой и поцеловал. Она робко и удивлённо посмотрела на меня, уголки её губ дрогнули в несмелой улыбке.

Я целовал эти мокрые щёки, нос, подбородок, глаза. Мои губы уткнулись в её грудь, живот… Ира замерла на миг, но тут же стала выскальзывать из моих объятий.

— Погоди, — прошептала она. — Потом. Сначала помоемся. Ложись на полог… Давай, давай, — подзадорила решительно, заметив моё замешательство.

Она хлестала меня, а я лежал, вздрагивая от боли и удовольствия.

— Теперь меня, — сказала Ира минут через десять.

Я начал тихонечко, боясь поцарапать её кожу.

— Сильнее! — требовала Ира. — Ещё сильнее!

В конце концов, обозвав меня неумёхой, отобрала веник и стала париться сама. Я уже помылся, окатился холодной водой, а она продолжала истязать своё тело.

— Ты как будто за что-то себя наказываешь, — брякнул я.

Ира вздрогнула, отбросила веник, замерла, уставившись в одну точку. Я облил её теплой водой из таза. Она не реагировала.

— Давай я тебя помою, — предложил я. Ира молчала. Я намылил её всю, потом взял пальцами за подбородок, посмотрел в глаза. Она глядела сквозь меня. Я коснулся губами её губ, расправил спутавшиеся волосы, покачал из стороны в сторону за плечи. Никакой реакции.

— Что случилось? — спросил осторожно.

— В цирке кошка отравилась, — усмехнувшись, быстро ответила Ирина. Всегда в её присказке была «мышка», а сегодня — «кошка». Я посмотрел на неё пристально. Нет, она не пребывала в прострации и вполне нормально соображала. Она о чём-то усиленно думала. Как будто решалась, сказать это что-то, или всё-таки нет. Ко мне пришла твёрдая уверенность, что она опять посещала Безногого. Если только Баха тогда не соврал. Но, если и соврал, всё равно, она пришла не из дома и не от подруги, а откуда-то оттуда, где набираются сильных эмоций. Вот только каких? Надеюсь — не положительных.

И ещё в этот миг я понял, что как бы мы не относились друг к другу, и даже случись мне заорать на всех перекрестках о своей любви, эта девушка никогда не изменит своих решений. В отличие от меня, она никогда не колебалась. И не искала чего-то элементарно хорошего, надежного, спокойного, а шла по жизни напролом, раня себя и других, причём не ради благополучия в настоящем или будущем, не ради удовольствия, а во имя каких-то непонятных, может даже очень болезненных, но самых сильных ощущений. Она стремилась не только туда, где приятно, но и где страшно, больно, невыносимо. Может быть, я и заблуждался, однако никаких других объяснений я предложить себе не мог.

А она стояла передо мной обнажённая, доступная, удивительно прекрасная, такая хрупкая и беззащитная, но удивительно сильная и абсолютно недосягаемая. Мы оба, я и Кит валялись у её ног.

Поставив таз на полог, я взял мочалку и стал смывать с Иры дух Безногого, его жадные взгляды, пыль и воздух его жилища, а может быть и следы его прикосновений. Потом окатил её всю водой и намылил ещё раз. Ира пришла в себя. Она посматривала, как я, чуть ли не высунув язык, тружусь, отвела мою руку и сказала:

— Хватит, я уже вся скриплю.

Я бросил мочалку, поймал её взгляд и прижался к горячему мокрому телу. Мы целовали друг друга торопливо и жадно, руки ласкали всё, что можно ласкать, словно боялись оставить нетронутой хотя бы единственную клеточку тела. Это была какая-то отчаянная, словно в последний раз, словно на краю пропасти, любовь.