Пять домов

На улице пять домов.

Англичанин живет в синем доме.

Русский держит кур.

Сосед украинца курит Лаки Страйк.

Американец не пьет ром.

— Хай.

Симмерс проходит мимо меня, коротко гавкает — Хай. Смотрит на меня так, будто он уже завоевал весь мир, а я путаюсь у него под ногами. Не меньше.

Вот за что не люблю Симмерса. Вот за этот надменный взгляд. Вроде и хороший парень, а смотрит так, будто…

— Вечер добрый.

Симмерс треплет меня по плечу. Настораживаюсь. Ладно, не время права качать.

Откачали уже.

— Вху ар ю ту дэй?

— Йес, файн.

Не спеша идем к нашим домам на улице. Разговор не клеится, да и вообще, о чем тут можно говорить, давно уже все отговорили.

— Отличная погода, — говорю осторожно.

— Йес.

Проходим мимо дома украинца, на верхнем этаже горит свет.

— Завтра обещали дождь, — говорю я.

— Йес.

Доходим до моего дома, перевожу дух.

— Бай, — говорю я.

— Бай! — отзывается Симмерс. Что-то происходит, улыбка сползает с его лица, он смотрит на дорогу, коротко усмехается.

— Велл? — спрашиваю.

— О-о-о, похоже наш общий друг выпил лишнего… — Симмерс посмеивается, идет куда-то в темноту ночи, чуть подсвеченную фонарями. Иду за ним, чего ради я иду за ним, мы уже простились, по этикету нужно зайти в дом и закрыть дверь.

Иду за ним, не сразу вижу в полумраке лежащего на траве человека, с трудом узнаю Гусева.

— Это надо заснять, это надо непременно заснять, — Симмерс продолжает смеяться, вынимает телефон.

Пытаюсь возразить:

— Ну что вы… все-таки…

— Друг мой, если человек напивается до такого состояния, значит, ему плевать, что про него подумают другие. В жизни бы себе такого не позволил, — Симмерс наклоняется, треплет Гусева по плечу, э-э-й, мистер, подъем!

Лежащий ничком Гусев безвольно перекидывается на спину, смотрю на него, чувствую, что-то не то, еще не могу понять, что.

— Мистер Гусев, вы…

Симмерс прижимает руку к груди лежащего, вздрагивает.

— Факинг шит.

Хочу спросить, в чем дело, свет фонаря падает на заляпанную кровью рубашку Гусева, понимаю все.

Справа от дома русского стоит белый дом.

Один из соседей того, кто пьет чай, держит свиней.

Кубинец не живет ни в красном, ни в зеленом доме.

Сосед украинца курит Честерфильд.

Англичанин живет по соседству с желтым домом.

Кто убил русского?

— Где вы были в ночь на двадцать седьмое?

Тищенко смотрит на нас оторопело, испуганно, зажимается в угол. Ага, знает кошка, чье мясо съела… хорошая поговорка, слышал от кого-то из наших, не то от Родригеса, не то от Гусева…

— Де я був… вдома я був…

— Кто может подтвердить, что вы были дома?

Украинец разводит руками. Действительно, кто может что-то подтвердить, разве что свинюшки в сарайчике, а они не скажут, был их хозяин дома, или нет.

— Вы подозреваетесь в убийстве Алексея Гусева, — говорит Симменс тоном, не терпящим возражений.

— Не вбивав я… Навишо його вбивати?

— Будьте добры говорит по-английски.

— Зачем… мне… его убивать?

— О, у вас более чем достаточно причин убить Гусева. Вы ведь были генералом, не так ли?

— Я и есть генерал.

Еле сдерживаю усмешку. Генерал несуществующей армии.

— После распада Украины и отделения восточных областей у вас были все причины ненавидеть Гусева… и ему подобных. Вы арестованы по подозрению…

— Та не вбивав я!

Делаю знаки Симмерсу, остынь, остынь, мы его за руку не схватили, не пойман, не вор.

— Никола, будьте добры, покажите ваше оружие.

— Яке у мене зброя… гармата стара… та все…

Переглядываемся с Симмерсом.

— Будьте добры… по-английски.

— Кольт, кольт…

— Пожалуйста… покажите.

Тищенко вытаскивает кольт из-под подушки, мысленно отмечаю про себя, а все-таки мы друг другу не доверяем. Проверяю заряд, одного патрона в барабане не хватает, ага…

— Одного патрона не хватает.

— Нема?

Киваю.

— Нема.

— Я лисицю лякав. Так це коли ще було… до сараюшке пидибралася, окаянна.

— Ли-си….

Тищенко спохватывается:

— Фокс, фокс!

Киваем. Сами знаем, что лисы тут водятся, уже давно на них заглядываюсь, полцарства бы отдал за коня, и на охоту…

— Что же… — Симмерс гневно смотрит на меня, — под подозрением.

Киваю. Еще под каким.

Украинец держит свиней.

Американец не пьет чай.

Между желтым и зеленым домом живет тот, кто держит породистого дога.

Англичанин не держит кур.

Справа от дома американца живет тот, кто пьет кофе.

В среднем доме пьют молоко

Кубинец живет в одном из крайних домов

— Вы идиот, Маскелайн.

Вздрагиваю.

— Я нарушаю все правила этикета, но не могу не сказать вам, что вы идиот.

Недоуменно смотрю на Симмерса. Симмерс в выражениях не стесняется, но даже от него такого не ожидал.

— Маскелайн, убийца был у нас в руках, а вы его спугнули.

— Вы думаете, это Тищенко?

— А кто? Может, я? Или, может, вы, Маскелайн?

— М-м-м… Я бы не стал делать скоропостижных выводов. Давайте хотя бы разберемся, что за человек был этот Гусев…

Как-то некстати спохватываюсь, что ничего толком друг про друга не знаем. Встречаемся на улице, гуд ивнинг, хай, здоровеньки булы, привет и ты, коли не шутишь. Вместе отмечаем Рождество и Новый год, порознь отмечаем День Независимости и Масленницу, вдвоем с Симмерсом празднуем канун дня Всех Святых…

— Гусев… я помогал ему подобрать дом в Лондоне, — говорю я, — еще тогда… в той жизни. Он уехал из России… какие-то темные делишки…

— Какие именно, Маскелайн? — Симмерс приподнимается в кресле.

— У нас не принято спрашивать у клиентов, чем они занимались. Это задача Скотланд-Ярда.

— Да, жалко, что вы не работали на службе у её Величества… но хотя бы примерно? Не знаете?

— Судя по размерам его состояния и побегу из страны дела его были и правда очень темными. Конкретнее не знаю.

— Зато я знаю, — кивает Симмерс, ворошит угли в камине.

— Простите?

— Я знаю. У меня был совместный бизнес с этим человеком… Он облапошил меня на очень крупную сумму. После этого он удрал из Штатов, понимаете, удрал, и я уже ничего не мог с ним поделать…

— Так почему же здесь…

— Это было в той жизни, Маскелайн, понимаете? В той жизни.

Киваю. Понимаю. Больно сжимается сердце, в той жизни осталась Элизабет. И много еще что. Но прежде всего Элизабет.

— Итак, мы видим, что Алексей Гусев в двухтысячном году переехал в Нью-Йорк, чтобы…

Распахивается дверь, в комнату буквально врывается Родригес, глаза бешеные, смотрит на Соммерса. Жду драки, или чего похуже.

— Чему обязан?

— Это вы… это же вы его… убили.

— Родригес, вы понимаете, что говорите?

— Я-то понимаю… это вы его… ненавидели… и нас….

Фыркаю.

— Остыньте, Родригес, времена советско-кубинских договоров ушли в прошлое.

— Это вы… вы его уби…

Кулак Соммерса впечатывается в челюсть Родригеса, кидаюсь разнимать дерущихся, задним числом думаю, как бы у кубинца не оказалось при себе ножичка, а то мало нам еще одного трупа…

— Вы мне ответите за ваши слова, — шипит американец, — вы мне за клевету ответите…

Родригес бормочет, как в бреду:

— Он мне помогал… помогал… он же какой был… он меня тогда из огня вытащил… из огня вытащил, понимаете? Там на одного хлеба мало было… а он со мной поделил… понимаете?

Родригес, я прекрасно понимаю ваши эмоции. Вы потеряли лучшего друга. Однако, это не повод, чтобы бросаться беспочвенными обвинениями.

— А кто еще? Кто?

Развожу руками.

— Ну… может, вообще кто-нибудь со стороны…

Два человека презрительно фыркают, можно подумать, в этом мире есть кто-то кроме нас. На какие-то мгновения и правда прикидываю, есть ли кто-то или что-то за пределами нашего крохотного мирка…

— Нет, — Родригес мотает головой, — ничего там нет. Я смотрел. Летал… пока бензин был… пока вертолет был… ничего, совсем ничего…

Поеживаюсь, придвигаюсь ближе к камину, мне всегда становится холодно, когда говорят про мертвые земли за пределами наших пяти домов.

— Давайте разбираться… — веду оторопевшего Родригеса к столу, — вы как раз нам нужны, вы знали покойного лучше, чем кто бы то ни было. Что будете пить?

— Ром. Мне, пожалуйста, ром.

— Сомневаюсь, что у меня найдется ром… — Симмерс разводит руками, — хотя… было что-то такое в тайничке… Ну давайте еще раз посмотрим… убийство в ночь на двадцать третье… кто где был… что вы на меня так смотрите, Маскелайн?

Осторожно спрашиваю:

— А где вы были… в момент убийства? А, Симмерс?

Возле трупа найдена сигарета Честерфильд.

Справа от дома, где курят Честерфильд, стоит дом украинца.

Дом, где разводят свиней, стоит в центре.

Значит, украинец живет в центре. И убийца не он, ведь не он курит Честерфильд.

А дом, где курят Честерфильд, второй.

Убийца живет во втором доме.

Перебираю варианты, думай, думай…

Первый дом желтого цвета.

А по соседству с желтым домом живет только англичанин.

Черт…

Сигарета Честерфильд падает у меня из пальцев, вздрагиваю всем телом, неужели я…

— Я не убивал!

— …ал…

— Маскелайн! Да очнитесь же вы, Маскелайн, что с вами?

Просыпаюсь, оторопело смотрю на Симмерса.

— Это… не я убил.

— Ну конечно, не вы, успокойтесь, что вы так… Мы тут с этим убийством вообще с ума сойдем…

Тищенко и Родригес приподнимаются на диванах, щурятся, зевают, косятся на меня.

— Честерфильд… рядом с убитым лежала сигарета Честерфильд… я курю Честерфильд…

Маскелайн, я сам видел, как вы обронили её позавчера. Еще хотели поднять, я сказал, что все равно скоро будем убирать городок…

Сажусь на постели, растираю виски. Тускло мерцает экран ноутбука, перебивая огонек ночника.

— Вы посмотрите, что я нашел… все, все посмотрите. В две тысячи четырнадцатом убитый поставлял оружие на Украину. В том числе и ядерное. Вы понимаете?

Вздрагиваем.

— Я знал, что Гусев нечист на руку… но чтобы настолько… — Соммерс кусает мясистые губы, — и вот еще что. Переписка Гусева с вашей женой, Маскелайн.

Падает сердце.

— Это не имеет никакого отношения к делу…

— Имеет, Маскелайн. Крупный скандал, громкий развод…

Сжимаю голову в ладонях.

— Я любил её… и люблю… упокой Господи её душу… Гусев… она была для него только очередной игрушкой в череде его девочек…

Соммерс кладет руку мне на плечо:

— Маскелайн, я понимаю, что вам тяжело говорить об этом… но все-таки… как умерла ваша жена?

— Она осталась в той жизни.

Соммерс треплет меня по плечу, возвращается к ноутбуку. Тищенко продолжает бормотать что-то, та не вбивав я, не вбивав. Глаза кубинца горят диким огнем, понимаю, он жаждет лично придушить того, кто убил Гусева. А ведь Родригес еще отлично держится, даром, что разменял шестой десяток, такой и правда свернет мне шею, как цыпленку…

Как цыпленку…

Снова ложусь, понимаю, что уже не засну. Потихоньку выбираюсь на крышу, Лорд увязывается за мной, машет хвостом. Проверяю радары, навостренные в ночь. Проверяю сигналы.

Сигналов нет.

Американец разводит кроликов.

Справа от дома, где пьют колу, стоит дом, где пьют кофе.

В белом доме не разводят рыб.

Кубинец пьет ром.

Тот, кто пьет кофе, живет в красном доме.

Тот, кто разводит кроликов, не пьет чай.

Англичанин все еще не может забыть свою покойную жену.

Украинец курит Кэмел.

Дом американца не крайний.

Лорд подскакивает с лаем за секунду до того, как стучат в дверь. Иду открывать, задним числом думаю, напрасно мы опять разбрелись по своим домам, так еще кого-нибудь грохнут…

Мысленно стучу по дереву.

Открываю дверь, смотрю на Тищенко, вздрагиваю, а если он убил, и меня заодно хочет…

С трудом выжимаю из себя:

— Здоровеньки булы.

Тищенко улыбается, топорщит усы:

— Гуд ивнинг.

Наливаю в чашку молоко, знаю, Тищенко благодарно улыбается. Как-то так получилось, что Буриме теперь оказалась бесхозная, или как там Гусев звал свою корову. За коровой решили ухаживать по очереди, а скоро нужно копать картофель, дел невпроворот…

Утешаю себя, что наши предки так и жили. Века и века. Мы слишком расслабились в век скоростных магистралей и айфонов последней модели.

— Вот что…

— Прошу вас, говорите по-английски. Я не понимаю украинский.

Тищенко смотрит на меня так, будто хочет сказать, что за полгода я мог бы и украинский выучить. Делаю вид, что не заметил его взгляда.

— А вы… где были… тем вечером?

— Я выходил выгулять Лорда.

— А кто может… подтвердить?

Вскидываю брови.

— Да не, я же не виню вас… ясно же, не вы… А просто… кто подтвердит?

— Симмерс. Мы встретились на улице.

Задним числом думаю, что нехорошее алиби, ежу понятно, что мы с Симмерсом на короткой ноге, так что друг друга не выдадим…

— Слово джентльмена. Я не убивал.

— Так и я не вбивав…

— Говорите по-английски…

— А що по-английськи, я вже ридну мову забувати став!

Мне кажется, он сейчас расплачется. Киваю. Мы здесь все понемногу забываем свои страны, своих близких, самих себя.

Тищенко пьет молоко. Он теперь пьет только молоко, после того, как схватил дозу. Когда на убитом жизнью «Ангеле» улетал из пепелища, которое когда-то было Украиной. Ангел, это вертолет, стоит во дворе у Тищенко, украинец называет его своим ангелом-хранителем…

Я тоже схватил дозу. Обидно, что не в Лондоне, а в … Обидно, что перед смертью так и не увидел Лондон. Не перед моей смертью. Перед смертью земли.

— Оно же как оно…. Оно же как пыхнет огнем… и облако, ну как в кино показывают… и народ весь в подвалы, кто куда… а я возле Ангела стоял… и в Ангела-то прыгаю…

Смотрю на Тищенко, да точно ли он пил молоко, что-то на разговоры потянуло…

— И этот, как его… который тогда в верхах был… за Ангела хватается… а я его ногами, ногами спинываю…

Киваю.

— И это… лечу уже… дым коромыслом, не видно ничего… пожары горят… я к селу к своему, к Забугорьевке, Нонка там моя, дочки мои, Рада с Иркой… тю-ю, смотрю, пепелище одно…

Вымученно киваю. Представляю себе пепелище, оставшееся от Лондона. Не хочется представлять…

— Вот чего… может… скажете… что меня вечером видели? Тогда? — просит Тищенко.

— Нет.

— Да не вбивав я.

— Если вы не убивали, вам не о чем беспокоиться. Вспомните… может… что-то видели в тот вечер… из окна…

Украинец живет не в белом доме

В желтом доме разводят кур

Русский в той жизни спал с женой англичанина

Тот, кто разводит кур, не пьет кофе

Между домами англичанина и американца еще один дом

Русский финансировал поставки оружия на Украину

Тот, кто разводит кроликов, живет в белом доме

Русский спровоцировал начало третьей мировой

Дома кубинца и американца не стоят по соседству

Чувствую, что начинаю сходить с ума. Иду домой, затравленно оглядываюсь по сторонам, будто я проклят, что не попросил Симмерса проводить меня…

Подхожу к дому, вижу две темные тени в тени беседки на той стороне улицы. Присматриваюсь, почему-то в одной из теней мне мерещится покойный Гусев.

Осеняю себя крестным знамением.

Нет, не Гусев. Тищенко и Родригес, Родригес обнимает Тищенко, это новенькое что-то. А что новенькое, наши женщины остались там, в той жизни.

Отворачиваюсь, иду мимо, не мое дело.

Ветер доносит обрывок фразы:

— Так мене пидозрюють… я ж скильки тебе ще вигороджувати буду…

— Говорите по-английски, умоляю вас.

— Так що по-английськи… з английськои вище трийки и не було… устал я выгораживать…

— Все, что угодно. Обещаю.

— А что? Деньги? Чего мне ими, печку топить, иди в сортир сходить…

— Ну… скоро картошку копать, урожай убирать… Я возьму часть вашей работы, сколько скажете…

Спешу к ним, бесшумно, сжимаю кольт в кармане, что я делаю, что делаю, Джеймсом Бондом представлял себя только в мальчишеских мечтах…

— Вы арестованы!

Родригес несется в темноту ночи, стреляю наугад, Тищенко разводит руками, я його у викно вгледив…

Бегу за Родригесом, пуля свистит мимо уха, ночь ставит подножку, бросает оземь, черт…

— Маскелайн, это вы стреляли? — властный голос Симмерса из темноты.

— Родригес…. Он…

Симмерс понимает все — моментально. Вот за что уважаю Симмерса, хватка у него деловая, что есть, то есть…

Спешим к дому кубинца, ловлю себя на том, что бормочу как в бреду, кубинец живет в желтом доме, в желтом доме разводят кур, тот, кто разводит кур, пьет ром…

Симмерс наваливается плечом на дверь, дверь раскрывается удивительно легко. Родригес вскидывает кольт, тут же бросает его на циновку, поднимает руки.

— Вы… вы…

Ищу слова, не нахожу.

Родригес смотрит на нас, глаза бешеные

— Я… я его убил… это он… он уничтожил землю… он виноват… что все случилось… так…

Симмерс хочет что-то сказать, не успевает: радио оживает, шипит, фыркает. Бросаемся к приемнику, Симмерс настраивает дрожащими руками.

Ждем.

Ничего.

Шипящие шорохи ветра.

Тишина.

Русский держит корову.

В доме, где пьют молоко, не курят Честерфильд.

Любитель гаванских сигар не живет в синем доме.

Житель синего дома держит собаку.

Дом русского находится с краю.

Кубинец убил русского.