1 глава

Куда ведёт нас всех дорога,

Ведь неизвестность впереди?

Скитаться мало или много

И что же ждёт в конце пути?

Вопросы этой жизни бренной

Везде подстерегают нас;

Решать их будем, несомненно,

Пока не пробил смертный час.

Наш конный фургон спокойно ехал по лесной дороге, как вдруг на повороте он опрокинулся на бок. Обычно во время долгих переездов я уютно устраивалась на сиденье около окошка и предавалась мечтам. Но, к несчастью, как раз перед этим моментом я встала, чтобы достать себе яблоко…

Меня резко отбросило назад, и я упала на скамейку, служившей нам кроватью. Сильно ударившись плечом об её деревянный остов, я, кажется, даже вскрикнула от боли. Хотя основная часть внутренней обстановки была прибита накрепко, незакреплённые ящики разлетелись по всей повозке: всё-таки в пути иногда случаются подобные заносы.

Розамунда, моя мать, не пострадала и бросилась ко мне на помощь. Только меня в ту секунду волновал вопрос, что же случилось на дороге. Я не понимала из-за чего устойчивый фургон перевернулся.

— Ты цела? — с тревогой спросила мама и, не дожидаясь моего ответа, помогла подняться.

Пребывая в замешательстве, я молча утвердительно кивнула и показала на плечо. Но, судя по ощущениям, ничего не сломано, лишь ушиб. Снаружи слышались тревожное ржание лошадей и громкие голоса людей. Забыв про боль, я пробралась через загромождавшие путь сундуки и с некоторым затруднением вылезла наружу. Следом за мной неуклюже последовала и Розамунда.

Мой отец Марк, управлявший экипажем, подбежал к нам. Убедившись, что у нас всё в порядке, он пошёл осматривать лошадь Белогривку, которая, скорее всего, споткнулась и неудачно приземлилась на передние ноги.

К нашей повозке стекались люди со всего каравана. Протиснувшись среди них, я направилась к уже поднявшейся лошади. Кроме неё в упряжке ещё находился конь по кличке Вороной, но Белогривка являлась моей любимицей. Я слышала её жалостливое сопение, а в больших глазах видела наворачивающиеся слёзы. Приблизившись вплотную, я поглаживала бедняжку по гриве и приговаривала утешительные слова.

Рядом суетился дядя Октавиус. Хотя ему перевалило за шестьдесят лет, это был проворный невысокий старик с нескончаемой энергией. Он сразу же позвал Фрэнка, лучше всех разбирающегося в лошадях.

— Жить будет. Сейчас принесу мазь для колена, — бросил тот после короткого осмотра и ушёл в свой фургон.

Все, а особенно я, вздохнули с облегчением. Надо ли говорить, что выход из строя даже одной лошади снижал скорость каравана, поэтому к здоровью животных мы относились внимательно. Тем временем мужчины помогли отцу поставить повозку в вертикальное положение.

— Тогда проблема решена. Через несколько минут отправляемся, — скомандовал дядя Октавиус.

Но труппа оставалась на месте и о чём-то перешёптывалась. Очевидно, артисты удивлялись произошедшему.

— Ну же, — нетерпеливо взмахнул руками дядя. — У нас впереди долгий путь, и было бы прекрасно добраться засветло!

Люди стали медленно расходиться по своим экипажам, ведь всем хотелось размяться после длительного сидения. Через минуту близлежащее пространство опустело.

— Что случилось? — непонимающе спросила я у отца и огляделась.

Стояло прохладное утро, самое начало зимы. Снег едва-едва припорошил лесную дорогу, на ней отсутствовали брёвна, крупные камни или другие препятствия. Достаточно широкий тракт был свободен. Густой стеной его обрамляли хвойные деревья, поднимавшиеся вверх так высоко, что за ними не рассмотришь ничего кроме колеи в оба направления до ближайшего поворота. Абсолютная тишина нарушалась только голосами артистов. За три часа переезда нам на встречу попалось лишь несколько карет. К тому же мы вряд ли могли разогнаться слишком быстро, так как ехали последними среди пяти повозок.

— Наверное, просто оступилась, — пожал плечами Марк.

Вместе с Фрэнком они втёрли лечебную мазь в колено Белогривке. Та, похоже, была способна продолжать путь, хотя и заметно нервничала, дёргаясь из стороны в сторону. Я осторожно похлопала её по крупу.

— Успокойся, с тобой всё в порядке, — ласково повторяла я ей.

Лошадь же смотрела грустными глазами и недовольно фыркала. Я не сомневалась, Белогривка хотела мне что-то сказать, только не могла говорить.

— Тебе больно? — взглядом спрашивала я у неё, но она лишь странно мотала головой.

Я чувствовала ответственность за наших лошадей и привязалась к ним почти как к членам семьи. Ни в коей мере они не были для меня бездушными животными. Белогривка и Вороной отлично ладили с нами, понимали и слова, и даже интонацию.

— Придётся немного сбавить темп, — уходя, буркнул Фрэнк.

Поёжившись от холода, так как в неразберихе я не взяла накидку, я вслед за Розамундой вернулась обратно в фургон. Мы расставили разбросанные ящики, и повозка тронулась с места. Будем надеяться, что этот незначительный инцидент исчерпан, и караван спокойно доберётся до нашего следующего пункта. В растерянности я села у окошка, взглянула вдаль и задумалась о своей жизни.

Откровенно говоря, в том, чтобы быть артистом бродячего театра — мало чего привлекательного. Судите сами: ты постоянно едешь в дребезжащем экипаже, еженедельно переезжаешь из одного городка в другой, вокруг тебя меняются лица, захудалые гостиницы и конца этому не видно. Но наиболее гнетущим для меня было отсутствие родного дома, куда можно вернуться после всех поездок. Как же мне не хватало маленькой комнатки, обставленной по моему вкусу!

Будучи натурой мечтательной, раньше в длительных переездах, когда заняться особо нечем, я частенько представляла себе этот уютный уголок. На светлых стенах — картина с морским пейзажем, у окна — высокая кровать с белыми подушками, на подоконнике — цветы в горшках (не важно, какие) и говорящий попугай в клетке. Мне бы хотелось работать в оранжерее, выращивать экзотические растения, составлять красивые букеты. Вечером я бы приходила домой и разговаривала с моей милой болтливой птичкой.

Ещё у меня появились бы друзья. Родственники — это, конечно, замечательно. Но иногда хочется пообщаться со своими сверстниками, которые не учат тебя уму-разуму, а с ними можно играть, ходить друг к другу в гости, устраивать совместные праздники… Как вы понимаете, с кочевым образом жизни завести друзей не было никакой возможности.

Сейчас, когда я уже выросла, я мечтаю об этом меньше и меньше. Становлюсь реалистом или старею?

С другой стороны, всё могло быть гораздо хуже. За время путешествий мне довелось видеть людей, живших в гораздо худших условиях — в нищете, болезнях, унынии. А я в почти семнадцать лет не жалуюсь на здоровье, достаточно зарабатываю на карманные расходы и, как уверены окружающие, даже обладаю приятным голосом.

Впрочем, сама я отношусь к нему довольно скептически — мне кажется, люди преувеличивают. Хотя бы потому, что я вижу, как долго и тщательно готовится к новым выступлениям моя двоюродная сестра Ребекка: она часами репетирует, выполняет упражнения для голосовых связок и вечно недовольна своим исполнением. Так и вижу её, прекрасную миниатюрную блондинку в длинном зелёном платье под цвет глаз, стоящую около зеркала и отслеживающую каждое движение.

Что касается меня, то, когда дядя Октавиус поручает выучить песню, я обычно откладываю задание насколько возможно, пролистывая ноты лишь перед репетицией. Но на занятии делаю вид, что усердно занималась с материалом. Наверное, он догадывается о том, как обстоит дело, и всё равно относится с терпением, не требуя изнурительной работы.

— Изабелла, сегодня ты превзошла себя! Я всегда знал, что ты способна на многое, — искренне говорил дядя после особенно удачных исполнений, и мне было приятно это слышать. Но вот чтобы жить так постоянно — нет, я не хотела.

Ах да, я не представилась. Меня зовут Изабелла Конрой. Моя большая семья — труппа бродячего «Театра Конрой», колесящего по разным городам королевства с концертными номерами. Среди нас есть и чужие артисты, которые тем не менее сроднились с нами. Однако рождение в нашей семье подразумевает, что со временем ты тоже станешь членом коллектива и продолжишь традицию.

Принадлежность к единому роду сплачивала всех. Мы дружно делили невзгоды, а счастливое событие в жизни любого становилось поводом для радости остальных. Мудрое руководство старших подбадривало молодые поколения, бесценный опыт жизни и искусства накапливался и передавался дальше.

Также как нам в труппу попадали и пришлые артисты, бывали случаи, когда отпрыск клана находил в себе мужество (а чаще проявлял полное отсутствие таланта и неспособность даже к вспомогательным работам) и покидал родное гнездо, обустраиваясь где-нибудь фермером или служащим в ростовщической конторе. Нужно ли упоминать, что этим он терял репутацию стоящего человека в глазах театрального семейства и иначе как с пренебрежением о нём и не говорили. Что, впрочем, не мешало всему каравану останавливаться в доме отщепенца на постой дольше обычного срока, когда мы проезжали через его город.

Лично я не воспринимала таких людей изгоями. Наоборот, они служили мне путеводной звездой, горевшей очень тускло, порой не заметной сквозь тучи, но благодаря которой я знала — есть другая жизнь, где я могла бы быть себе хозяйкой и принимать свои решения. Только наша судьба редко складывается так, как нам хочется, не правда ли?

Моим главным устремлением было стать взрослой и наконец-то самой выбирать, чем заниматься. У меня почти нет сомнений, что через полтора года, став совершеннолетней, я найду силы и покину семейный театр.

Конечно, не могу сказать, что Розамунда и Марк были чрезмерно строги ко мне или многое запрещали, поэтому я стремилась сбежать от их опеки. Наоборот, им нельзя отказать в доброжелательности. В то же время я и не чувствовала от них сильной любви, между нами всегда существовало пространство, дистанция.

Хотя чему тут удивляться. Ведь фактически они не являлись моими настоящими родителями, а дядей и тётей, и удочерили меня потому что у них не было собственных детей. Оба их ребёнка трагически погибли — мальчик утонул в реке, а девочка умерла от неизвестной болезни, подхваченной на гастролях в далёкой стране. А людей, давших мне жизнь, увы, я практически не помнила…

Сейчас мы направлялись в западную часть королевства, в средний по величине Туманный город, лежащий между двух горных вершин. Он располагался довольно далеко от последней стоянки и вроде бы труппа никогда в него прежде не заезжала.

Несколько дней назад, ещё в Озёрном городе, я случайно оказалась рядом, когда дядя Октавиус вертел в руках замусоленную карту и обсуждал детали с местным торговцем. Тот дал ему адрес постоялого двора и записку к секретарю из мэрии, к которому следовало обратиться насчёт организации представления. И вот уже трое суток мы находились в дороге.

— Ты тоже раньше не бывала в Туманном городе? — обернувшись, спросила я у матери, по обыкновению вязавшей во время переездов.

— Нет, не доводилось, — она покачала головой. — Туда долго и сложно добираться, ты же сама видишь.

— А что-нибудь слышала про него? — поинтересовалась я.

— Захолустье, несколько тысяч населения. Обычный провинциальный город со скучной размеренной жизнью. Ничего особенного. Ну, кроме того, что он граничит с Чёрными Землями.

Я внутренне вздрогнула:

— Но ведь там безопасно?

— Конечно. Иначе Октавиус не стал бы так рисковать, — рассеянно ответила Розамунда и снова углубилась в рукоделие.

Наш караван состоял из пяти конных фургонов, перевозящих шестнадцать артистов, концертные костюмы и декорации. Сами повозки, довольно небольшие по размеру, служили нам не только средством передвижения, их также можно было назвать домом — фактически мы жили в них. Тем не менее при первой возможности труппа обязательно заезжала на постоялые дворы. Там люди отогревались, мылись, стирали вещи, да и просто комфортно ночевали.

Первым ехал глава нашего клана — дядя Октавиус. По правде говоря, правильнее звать его дедушкой. Но он не любил это слово, так что дядя так дядя. Октавиус числился директором театра: решал организационные моменты (маршрут поездок, переговоры с местной администрацией), вопросы концертной программы, включая отбор репертуара и репетиции. Ему нравилось держать дела под контролем, везде засунуть свой нос, дабы убедиться, что всё идет как надо. Порой мы уставали от его чрезмерной опеки, постоянного желания что-либо улучшить. Хотя потом понимали, что иначе жить дядя не может, и примирялись с ним.

Театральная труппа и её благополучие составляли главную цель, ради которой он не щадил ни себя, ни остальных. Руководство коллективом перешло к нему давным-давно от отца, умершего довольно рано. Поэтому дядя сросся с театром так прочно, что невозможно уже было представить одно без другого. Причём, несмотря на солидный возраст, он считал, что проживёт безо всяких болячек ещё лет сто и даже не думал потихоньку передавать дела какому-либо преемнику.

Вместе с ним ехал его правая рука и основной помощник в технических работах — Фрэнк. Кстати, он-то как раз и не происходил из рода Конрой. Но поскольку в нашей семье все в основном являлись творческими личностями, нам не хватало именно работящего человека, умеющего обустраивать площадки для концертов, ухаживать за лошадьми, ремонтировать повозки, мастерить новые декорации, а также добывать еду в экстренных ситуациях, когда приходилось останавливаться на ночлег в безлюдных местах. Мы мало знали о прежней жизни этого немногословного пятидесятилетнего мужчины. Просто однажды, видя, как дядя Октавиус и Марк с мучением ставят новый шатёр для представления, он предложил помощь и с того же дня остался с нами. Наверное, в родной деревне его мало что держало, и ему нравилось быть причастным к театральному делу.

Во втором экипаже перемещалась семья дяди Густава и тёти Августы, старшей дочери Октавиуса, и их восемнадцатилетней дочери Ребекки. Дядя с тётей, степенные и милые люди, считались главными актёрами в наших постановках и души не чаяли в ребенке, в котором видели и тщательно взращивали гениальную артистку. И, похоже, им удалось убедить в этом не только себя, но и её — мечтой Ребекки было выступать в королевском театре.

Помню, как она говорила, крутясь около зеркала:

— Изабелла, разве я не прекрасна? На что я трачу красоту и талант? Как же мне осточертела эта повозка и малограмотная публика! Когда же у нас состоится большой концерт в столице? Нужно лишь попасть с сольным номером во дворец, как король будет очарован мною…

— Неужто ты думаешь, что король Фредерик влюбится в тебя? — не верила я своим ушам.

— Конечно, — фыркала кузина. — Я достойна лучшего! Какие могут быть сомнения?

Но сомнения у меня, всё-таки, имелись. Во-первых, король был чуть ли не на тридцать лет старше нас, хотя мужественность и обстоятельность делали ему честь. Во-вторых, до сих пор для широких масс оставалась невыясненной тайна, что же приключилось с его женой и свободен ли он — королева Терезия вот уже два года не появлялась на публике. Ну а в-третьих, хоть в Валлории королевские особы и вправе жениться на обычных девушках, такого давно не случалось.

Ребекка смеялась над моим неверием в подобную идею и проводила значительное время в репетициях, «оттачивании мастерства» — как она сама говорила. Правда, когда я приходила после неё на уроки к дяде Октавиусу, тот сильно вздыхал на этот счёт и бормотал, как Ребекка безнадёжна. Тем не менее кузина являлась наглядным примером артистки, ведь у меня отсутствовал выбор стать кем-то ещё.

В третьем фургоне передвигалась группа танцоров — среди них близнецы Анна и Леопольд Конрой (сейчас и не вспомню, кем они мне приходятся, вроде бы троюродные брат и сестра). Хотя им было около двадцати пяти лет, я спокойно общалась с ними на равных. Согласно традиции, если у кого-то отсутствовали выдающиеся вокальные или исполнительские данные, остальное, на что он мог рассчитывать — стать танцором или актёром.

Вы скажете, что танец это тоже искусство и требует, как минимум, пластичности. И я соглашусь с вами. Но тренировки с раннего детства, прилежание — и вот вы готовый танцор «Театра Конрой». Следующая и последняя ступенька в нашей иерархии оставалась за техническими работниками.

Пары танцоров не хватало для воплощения затейливых замыслов дядюшки Октавиуса, поэтому к нам когда-то присоединилась семейная пара Теоны и Джонатана, примерно такого же возраста как близнецы. С их годовалой малюткой Эмма я с удовольствием возилась в свободное время. Стоит ли говорить, что только люди с устойчивой психикой могли выдержать длительные путешествия и тяготы бродячего театра. Теона и Джонатан выносили их достойно, чем и заслужили несомненное приятие в наш дружный круг.

Четвёртыми ехали музыканты: младший брат Октавиуса — виолончелист Эмилио с супругой-флейтисткой Одеттой и двадцатипятилетним сыном Клаусом, играющим на лютне. Есть такая поговорка — «в семье не без урода». Звучит грубо, но для меня кузен и являлся тем самым исключением из правил. С одной стороны, он был неплохим парнем. И уж явно не вина Клауса, что он родился рыжим, из-за чего с детства привлекал к себе повышенное внимание (обычно Конрои — шатены или блондины с серыми глазами). Он не особо стремился находить со всеми нами общий язык, да и не сказать, будто профессия лютниста сильно увлекала его. Проблема заключалась в том, что Клаус вообще не хотел работать — ни музыкантом, ни кем-либо ещё. Однако так как из-за безалаберности он один не прожил бы, дядюшка Октавиус согласился оставить его в труппе. Что не мешало ему критиковать игру племянника после каждого концерта.

Ну а замыкал караван наш фургон. Марк, сын Октавиуса, и Розамунда работали актёрами, хоть я и не могу сказать, что сцена была их призванием. Мой приёмный отец с большим удовольствием возился с лошадьми, но так как он представлял собой крупного, атлетически сложенного мужчину, то такого типажа как раз не хватало в нынешнем ансамбле. Учитывая его немногословность и прямолинейность, ему давали роли с короткими репликами. Розамунда же, пышнотелая невысокая женщина, наоборот, выступала с энтузиазмом и поэтому переигрывала. Впрочем, это лишь моё мнение. Мне нелегко оценивать родителей, ведь им уже было за сорок лет, и почти всю сознательную жизнь они провели в нашей труппе.

А у меня, как я говорила раньше, оказались неплохие вокальные способности, и с годами я перестала стесняться выступать перед людьми. Ещё я урывками научилась играть на фортепиано, но по понятным причинам в передвижном театре не имелось такого музыкального инструмента. Я не считала себя прирождённой артисткой, потому что не очень любила находиться в центре внимания. Да, мне нравилось выступать с мелодичными песнями, слышать аплодисменты в свой адрес, получать букеты от галантных юношей. Но всему этому я бы предпочла тихую скромную жизнь в маленьком домике, окружённом садом с цветами.

Вообще, бродячие артисты представляли собой довольно свободных людей. Мы сами выбирали что делать и когда. У нас отсутствовала привязанность к конкретному месту. Труппа несла искусство, дарила наши таланты и фантазию людям, которые были их лишены. На представлении публика забывала о своих горестях и заботах и попадала в волшебный мир, где рулады звонкого голоса соседствовали с полётом человеческого тела в танце, а через миг смеялась во время забавной сценки. От артистов ждали волнующих переживаний, и нам следовало оправдывать надежды.

И поэтому мы считали себя важнее, чем бродячий цирк. Заботой циркачей было удивить зрителей — жонглированием, дрессированными зверями, шпагоглотанием и другими подобными вещами. Их номера, по моему мнению, выглядели однообразными. Наша же труппа хотела поделиться с аудиторией прекрасным, пробудить эстетику, приобщить к тому, что возносит людей над обычным миром… Не говоря уже о том, что всё происходящее в театре одновременно является и истиной, и обманом. Каждый концерт являлся уникальным, поскольку в нём находилось место для импровизации. Впрочем, мы уважали труд циркачей и всегда относились к ним по-дружески.

Да, во многих крупных городах существовали собственные стационарные театры. Но их репертуар был хорошо известен жителям и зачастую определялся местными властями. Я не могу сказать, что наши номера являлись чересчур независимыми и критично настроенными. Тем не менее в них чувствовался глоток свежего воздуха. К тому же, по сравнению с теми театрами, мы стремились создать живую, близкую, ни с чем ни сравнимую по отдаче и восприятию связь со зрителем.

Приезд труппы особенно ждали в небольших поселениях, где не хватало развлечений. Мы как будто служили проводниками между жителями таких деревень и остальным миром, рассказывая о том, где путешествовали и что видели. Именно ощущение нужности помогало «Театру Конрой» преодолевать все невзгоды кочевого образа жизни.

Так как вкусы в разных провинциях отличались, нам пришлось освоить значительное количество номеров. Мы с Ребеккой отвечали за вокальную часть — исполняли песни дуэтом и по отдельности. Обычно они были о любви или горестной разлуке. Основу выступлений Густава и Августы составляли комичные сценки: они изображали ссорящуюся семейную пару — сварливая жена постоянно находила причины недовольства мужем, а тот выкручивался из непростых ситуаций. Когда к ним присоединялись родители, вчетвером они уже разыгрывали короткие пьесы. Музыканты, кроме аккомпанемента, также выступали и со своими номерами. Танцы делились на балетные и фольклорные, причём последние публика особенно принимала на «ура».

Мы давали представления в столице и в захолустье, для аристократов и фермеров. Летом выступали на открытых пространствах — площадях и парках, ставили подмостки на ярмарках. В холодное время года, чтобы публика не мёрзла на улице, договаривались об аренде театральных залов. И хотя Валлория — большое королевство, расположенное в центре мира, труппа совершила несколько поездок и в соседние государства.

Однако в последнее время на выступления приходило не так много зрителей, как раньше. На это имелся ряд причин.

Во-первых, театр гастролировал последние сорок лет по одним и тем же городам с периодичностью в год. Поэтому для местных жителей мы уже не являлись такой диковинкой, на которую обязательно хотелось пойти. Несмотря на то, что программа регулярно обновлялась, труппа выкладывалась в полную силу и по праву считалась одним из лучших странствующих коллективов королевства. Семейственность и преемственность позволяли нам надолго сохранять труппу практически неизменной. Каждый из Конроев более-менее приспосабливался к общим интересам, и это делало нас сильнее. Тогда как артисты других сборных групп по разным обстоятельствам постоянно менялись и о стабильности не шло и речи.

Вторая причина заключалась в том, что последние годы в западных краях оказались не совсем урожайными. Доходы населения снизились, а налоги, наоборот, повысились. Пусть даже плата за представление была умеренной, не каждый человек мог себе её позволить.

Из-за этого театр отправился в отдалённый Туманный город, где никогда не бывал раньше. Белогривка больше не спотыкалась, и вскоре мы продолжили движение в привычном темпе. День в пути прошёл незаметно. Чтобы доехать побыстрее, караван останавливался только один раз — в придорожном трактире.

— Города так и не видно? — устало спросила Розамунда, отложившая вязание из-за ухудшегося освещения — болтающийся керосиновый светильник лишь номинально справлялся со своей обязанностью.

Очнувшись от размышлений, я взглянула в окно, чтобы посмотреть, где мы проезжали. Смеркалось, уже близился холодный зимний вечер. Несколько часов назад мы выехали из лесистой местности, и теперь я видела только серые горы — ни деревца, ни строения, ни живого огонька вдали…

— Пока нет, — грустно ответила я, растирая плечо, которое ещё давало о себе знать после ушиба.

Но вскоре последние лучи заходящего солнца осветили вывеску «Добро пожаловать в Туманный город». Мы проехали через высокие каменные ворота, после которых суровые стражники внимательно проверили наши документы и содержимое фургонов. К счастью, никаких претензий у них не возникло, и караван отправился дальше.

За воротами сразу же стали появляться дома и фермы, дорога из грунтовой перешла в мощёную. Всё как обычно: типичное поселение, рядовые постройки. Ничего не предвещало неожиданностей. Мы направлялись к постоялому двору с радостным ожиданием того, что скоро будем ночевать в удобных кроватях, а завтра устроим большой концерт. Он должен пройти отлично, как всегда. Если публика хорошо примет нас, то сможем дать парочку дополнительных представлений.

И кто мог подумать, что утренний случай служил недобрым предзнаменованием и не все артисты «Театра Конрой» вернутся живыми из Туманного города?