История двадцать пятая. Я свяжу с твоим именем.

Тени, подобно мышам бросились врассыпную от поблекших лучей, напомнивших наблюдателю острые когти кошки, что сверкнув в быстром движении мгновенно рассекли бы серую шкурку.

Дверь приоткрылась на самую малость, достаточную, чтобы заметить как затеняется от промелькнувшего силуэта дверной проем.

Но этого не хватило бы для того, чтобы дверь успела слабо скрипнуть петлицами, но недостаточно для понимания наблюдателям того, что именно тот мог заметить.

Через щель, что стала еще шире, скорее угадывался, чем был виден сумрачный коридор. Недлинный, прямой как кишка. Всё же чуть лучше освещенный чем комната, но всё еще чуть более обезличенный чем она, вытертый и убогий.

Никакого напольного настила, одни трухлявые доски, свежие планки, все же пропахшие скисшей смолой, положенные плотником поверх гнилья.

Если бы там кто-то и находился в этом узком просвете меж стен, доски бы заскрипели под неловкими шагами, а значит привидилось и это.

Тем более что прочие жильцы-невидимки прикладывались к бутыли по несколько раз на дню. Но полно об коридоре.

Доходный дом и всё в нём было устроено так, чтобы сэкономить место. Размещая вещи, людей и предметы плотно. Дабы невзыскательный жилец смог протянуть руку и тут же достать всё необходимое.

Извлекая предметы, стены, полки и ящики, а и кое— где и потолки, и застенные щели (промежутки), наполненные пылью, тряпками и неожиданными находками, словно бы из дешёвой цыганской шкатулки.

Забитой бижутерией, в которой, внезапно, мог бы затесаться мутный, покрытый царапинами камень.

И в нем лишь искушенный ценитель-ювелир смог бы угадать если не кусок стекла, то раухтопаз. Способный принести небольшой прибаток, умещающий чужую жизнь в такую вот конуру.

Стылый, осталяющий испарину от речного тумана сквозняк проникал через тонкие стены пристройки. Кто-то из двух вошедших поежился с брюзгливым выражением лица.

Железный нож тускло блеснул и скрылся в рукаве потрепанного, видавшего виды кожаного плаща.

Мало бы кто как оказалось, обратил внимание на опасную кромку.

Скошенный, крашеный облезлой, выгоревшей охрой потолок словно бы давил на вошедших и к тому же был изрядно закопчен от маслянной лампы, что коптила тут несколько месяцев к ряду. Но кому бы пришло в голову приглядываться к потолку?

— Как ты вообще живешь в этой крысиной норе?

— А что ещё остается, перебиваюсь как-нибудь, ещё и в долг. И жильцами сие местечко не славится с тех самых пор, как тут повешенного сняли. —

— Не удивляет нисколечки, да? — снова говорит собеседник, не услышав в ответ ни словечка.

Чувствовалось, что собственный голос его, давно не звучал, слова произносились натужно, с заметными паузами.

А сейчас даже несколько подбадривал в этой обстановке, где тяжелая атмосфера всё сгущалась и сгущалась, подпитываемая пришедшим из вне мрачным гостьем.

Который принес с собой сырость городского, пронизанного туберкулезным смогом тумана. Едкой взвеси, зависшей над мостовыми в местах, откуда не уходит тень.

Въевшийся в одежду чужака запах крови и адского серного, лихорадочного жара таящегося под бледной кожей не мог не насторожить. Но отчего-то оставался без внимания?

Изредка слышен надрывный кашель. Мучительный и сухой. Принявший незванного гостя хозяин явно хворает и уже не первую неделю.

Резкий запах выпивки. Тяжкий запах застаревшей хвори итог которой ясен. Смерть, тихая и незаметная как и всё здесь.

— Слишком много суеты.

— О, я сожалею, вас же это тревожит.

— Но не в вашем случае. Коньяк, это доли времени, разделенные на глотки. Разит изрядно.

— Просто согреться, к слову, у меня найдется и по вам. Как и есть, что сказать об месте, где я ныне обитаю, вместо закуски, так сказать. Предыдущего жильца вещи все здесь, загнивают внутри и рядышком. Я ничего не менял в обстановке. Сил не так много, сами понимаете… Еле ползаю, извините за шутку. А коньяк то с лучших времен остался, я с ним бережно. Для особых случаев, так сказать.

— Поведайте же, сделайте милость, а то из хорошего вовсе ничего у вас не найдется. Не любитель я топтать пыль и скучать. Скучаю когда, сами знаете, к чему руки тянуться.

— Достаточно присмотреться, замечаете же? Человек, что проживал тут до того, как я вселился и может и другие тоже вполне мог сиживать за бывшим писчим столом у стены, что выходит на улицу едиственная на весь корпус. Была же тут и типография, пока власти не спалили заведение…Я сперва сделал такие выводы, как любой бы сделал. Но, пожив тут пришлось отказаться от этой идеи. Скорее всего он предпочитал сидеть на кровати, ведь, если задрать голову, то можно углядеть как через слуховое оконце наверху просачивается свет. В здании четыре таких, и два из них заколечены досками напрочь, не это. Пусть свет всегда тусклый, всегда его не хватает, но лучше с ним, чем без него, понимаете?

— Вам, да и многим легко попасть в чужую драму, но каждый сам в ответе за свою жизнь. Впрочем, это не наш с вами случай. У меня нет интереса вас выслушивать. Я тут ни за этим.

— Да, вы бы желали моей смерти, я знаю. Вы ещё с порога позволили разобраться.

— И как же вы догадались? — Собеседник выглядел раздраженным. Хотя его развлекала вся эта ситуация.

— Почему же вы не нападаете?

— У меня есть всё время этого мира. Не торопите события. Пока что мне с вами не скучно, вы развлекаете меня как можете.

— О, вы оценили это? Или просто проявляете вежливость? С вашего ракурса не видно, но там есть несколько книг на полке. Полка как была прибита криво, так и осталась. Я пробывал исправить, но позже понял, что так и надо. Стена наклонена, и сама по себе не ровная. Так я понял что тут никто никогда не захочет уж более ничего менять. Всё, что можно, уже есть. Всё застыло, словно в янтаре. И стоит мне вернуться с моей работы, где я какой только дряни не переделал, как и я так же сатываю. Вы чувствуете это? Чувствуете? Вы у меня тут первейший и единственный гость. А о чем я это, о книгах же? На здешней полке лишь несколько книг, серьезных же книг нет. Лишь потешные рассказы. Это всё тоже бывшего владельца, не вышло как-то выкинуть. А одна из книжек "Духи рождества", мне даже понравилась. Было интересно, отчего двенадцать приведений всё же решились посетить перед смертью старого, нелюдимого богача. Человека скверного, скрягу, не самого приятного в общении и принести с собой воспоминания о его жизни. О злорадстве, ностальгические светлые воспоминания дества, скряга вспоминает школьную дорогу, не все триумфы зрелости, а свою старую школьную дорогу домой, знакомую до последней выбоины.Смерть как подарок на Рождество, катарсис, освобождение от самого себя! Забавно, не так ли? Вот вы меня явились жизни лишить, верно из самой пустоты? Словно ранее вас и не было, словно лишь со мной вы способны по-настоящему сущетсвовать! О, ваш нож превосходно справится с этим, не сомневаюсь, а дальше что? Всё то как эти вот книги на покосившийся полке. Ведь тот, кто когда-то был еще жив, спал на этом провонявшем сыростью и гнилью ложе, "Прокрустова" кроватка верно? Нет! Он то принес их с собой. Перечитывал по многу раз все эти мертвые слова, как же это печально! — От длинной тирады один из собеседников тяжело закашлялся, он хотел сказать что-то еще, да не смог.

— Вы, перед смертью, что удивительно для меня, не о себе болтаете. Где же ваша лебединая песня? Сдался вам этот слабак, что презирал, не ценил, дарованную ему жизнь! Этот жалкий самоубийца! Вот, вас послушать, мне даже делать ничего не пришлось бы! Вы, да, вы сами, как ваш предшественник прыгнули бы в петлю за милую душу!

— Вы действительно считаете? — голос у собеседника едва слышен, сиплый после того, как его измучил проклятый кашель.

— Знаю.

— Ну, раз всем всё ясно, приступайте, сэр.

— Всё еще не просите о снисхождении, мне бы хотелось? Считаете ли вы, что это не имеет смысла? Ведь могу и не торопиться. Вы можете страдать ещё долго до того, как вас настигнет агония и вы потеряете контроль над своим телом. Мне такое нравится, и еще долго после того, как это случится.

— А вам бы хотелось надо мной поиздеваться? Для чего же вы делаете такое с людьми, вас это заводит?

— Распространенные версии.

— Вы сумашедший?

— Не более, чем вы.

— С чего бы… — Голос собеседника был озадаченным и даже приобрел некоторую живость, вызванную любопытством.

— Вы ведь пригласили меня к себе? Я бы предпочел улицу.

— Вы не хотите моей смерти? Тогда чаю, он как раз заварился. Предпочитаете кипяток. —

Дождавшись кивка по чашкам разливается скверный, пахнущий сеном чай. Оба делают вид, оба представляют лето, луговую траву, отраду выпавших из жизни.

— Какие манеры для бедолаги — нищеброда.

— А у вас денег побольше будет?

— А кому понадобятся деньги в нашей непростой ситуации, друг мой?

— Вы убьете друга?

— Только друзей и убивают. Повернитесь хоть спиной, чтобы я не видел вашего лица.

— Вы еще и развлекаетесь?

— Изволю потешаться, вы распространитель заразы. Сорная крыса. Рисунки на потолке вашего авторства?

— Нет. —

Размашистые царапины, внешне случайные на закопченной извести складывались в изображение искривленных тел обнаженных женщин, дикие надписи, при наличии воображения возможно было бы услышать и крики фантомной боли от скрюченных фигурок. — Нет?

— Нет, он уничтожил себя, тот, предыдущий жилец, чтобы не стать вами.

— Как забавно, как вы говорите…

— Я смог понять. Он был сильнее вас.

— Может быть, тогда это мудрое решение, я мог действительно поспешить с выводами насчет него, что до вас?.. Ведь это лишь одно из возможных решений.

— А речь обо мне, раз вы явились по мою душу.

— По вашу душу. И вы не ищете спасения. Мне это удивительно. Хотя, вы и так умираете. Я могу вам помочь…

— Вы ищете оправданий? Издеваетесь? Вы предлагаете мне?!

— Лекарства.

— Вам это не зачтется на небесах.

— Мне это зачтется в аду. Вы никогда не оставите меня, друг мой. Вы не сбежите, накинув на шею веревку. Вы ведь знаете, что живете в моей старой комнате.