История восьмая: Право забрать тебя.

Через хребет ближайшего дома перелезла ночь. Дыхание, обжигая растрескавшиеся нёбо уходило прочь из неподвижно лежащего на асфальте тела, глаза уже заволокла поволока, ниточкой зрачка где-то внутри обрывалось страдание.

Тише, тише, уже наползает туман, укрывая надежными, мягкими ладонями кошачье тело… Вот он перекатился дальше, оставляя на асфальте только темную лужицу крови, словно смыл.

В переулке зазвучали чьи-то шаги, косматая, старая ведьма, пригибается, точно ее сейчас должны ударить. Сотни шнуров-веревочек с целым множеством узелков на шершавых шерстяных стержнях, просоленных потом.

Лоб ее низок, только среди морщин внимательные, по-вороньи темные глаза.

Старуха идет вслед за туманом, медленно, по-паучьи горбя спину, перебирая тонкими ногами. Шаг ее быстр, легкое сухое тело как скомканный лист бумаги и кажется вот — вот швырнет в серую влажную стену порывом ветра.

Многосуставчатые, нечеловеческие пальцы перебирают нити, ища нужную, крепкие желтые ногти сдавливают конец одной да резким движением отрывают еще пушистый, совсем юный узелок.

Мелодичный, призрачный, несуществующий звон расходился бы во все стороны, он бы был желанен, ожидаем… Торжественность и будничность момента, беспощадное, пошлое в чем-то явление. Только шарканье старых ног, да узлы, так же громко, как падение песчинок в часах царапают землю. "Когда я в пути я ни за что не отвечаю."

Заклятием, давними чарами с уст.

Старуха еще мгновение стоит. Ее длинная, худая тень ладно вливается в широкие трещины асфальта, или же сочится из них. Она не оборачивается и пропадает. Но за мгновение до этого, все же решившись, сияющая пестрая, трехцветная кошка жмется к ней, выбравшись из укрытия среди помойных баков.

Пройдет семь часов, прежде чем дворник, едва морщась, закинет костлявое, изломанное от пинков местной шпаны тельце в мусор.