Глава 5

Киев, июль 1240 г.

— Разве помышлял ты иное, коли она с пяти лет с ним возилась? — ворчала бабка. Ее трудно было разглядеть в груде мехов — она мерзла даже летом. Пурпурное предзакатное солнце искрило на тяжелых, усыпанных агатами колтах, отбрасывая на сморщенное лицо Любомиры яркие отблески. От какого-то старческого недуга она постоянно встряхивала головой, и колты на ее уборе с нитями жемчуга тонко позвякивали. — Говорила я тебе, негоже девке с отроком ходить. Полный дом чернавок, а она с отроком и в лес ходит, и на базар за сластями, и на Днепр купаться. А все твоя вина, распустил ее!.. Теперь смотри, еще дитя в подоле принесет, будешь внучка нянчить.

— Да полно тебе, мать… — отец выглядел необычайно виноватым. Андрей прежде не видел, чтобы он покорно сносил упреки Любомиры. — Что было поделать, если ей это больше по нраву было, чем с девками в кукол играть. Ну, не доглядел немного, так меня ж князь куда только не высылал. То у тебя она перед глазами была весь час.

Отец вздохнул и почесал густую бороду, переступил с ноги на ногу. Он был в одной рубахе и штанах — десятилетний Андрей, прятавшийся за стеной сарая, до мелочей помнил каждый шовчик и каждую складку на его одежде. Воздух стоял теплый и недвижимый, сухой жар, какой бывал только в середине лета, сгонял по коже бисеринки пота. Стояла страшная, почти мистическая тишина, лишь где-то вдалеке, невидимый глазу, шумел Славутич.

— Да что там внук, — неуверенно продолжил отец, ероша медные кудри. — Ну, был бы мне сынок второй, не чужая кровь же. Тут такое: за Марию тут боярин один сватает сынка своего. Видал я парня — красавец! Рост с меня, плечи — настоящий медведь. Последний раз на охоте княжеской в одиночку кабана в лесу положил и даже не вспотел… Но… хоть и срамота это, но девка-то Яроша этого любит. Хоть он и подмастерье без роду-племени. Сердцу неспокойно от того, что несчастной она с боярчонком будет. Аннушка-то моя по любви за меня шла. Как хорошо мне с ней было, мать, как хорошо… Глаз бы отдал, чтобы снова ей кудри расчесать да песни ее послушать.

— Любовь… — проскрипела старуха, тряся головой. — Любовь твоя эта — что чума. Вытянет жилы, вывернет наизнанку, задушит, уморит, отравит так, что забудешь, как звали. А как уймется, так потом все вокруг стошнится и немилым станет. Вон, на себя посмотри. Тебе дочке мужа искать надо, а ты слезы по покойнице льешь до сих пор. Сына терпеть не можешь, потому что она в родах околела. Нормальный мужик бы взял, да женился снова! И наследника бы своего холил и лелеял, а ты из дочки сына лепишь да потакаешь во всем.

Отец промолчал, хотя Андрей ждал, что он привычно разразится криком и пошлет за такие слова бабку ко всем чертям. Промолчал и вернулся в дом, оставив Любомиру и дальше греть кости на крыльце. И в тот же миг вся тишина разрушилась и развалилась: захлопали двери и ставни, забрехала собака под крыльцом, заскрипел от ветра петушок на крыше, заржали где-то за воротами кони, засмеялись девушки, отшучиваясь от всадников. Как будто время стояло на месте и вновь возобновило свой ход.

Тогда Андрей думал только о том, что бабка сказала "сына терпеть не можешь", а отец даже не возразил. Тогда, проревевшись под боком у старой, косой на один глаз няньки, он решил, что покажет отцу, чего стоит. Заставит собой гордиться… Да что там, заставит себя заметить и полюбить. Вырастет в медведя, как боярский сынок, убьет кабана на охоте, принесет отцу и скажет: "Смотри, какой сын у тебя сильный и славный. Достойный наследник вырос. Ты не замечал меня, но я зла не держу. Я тоже скучал по матушке и не хотел, чтобы она умерла"...

Киев, октябрь 1939 г.

Андрей захохотал, вспоминая свои наивные детские мечты. У его ног шумел Днепр, поглощая без остатка один за одним брошенные в него камешки. Отчего он вспомнил этот разговор из прошлой жизни? Киев плохо на него влиял. Нахлынувшие воспоминания сомкнулись у него над головой, как воды Славутича, растравливая грудь при каждом вдохе. Пустота, распиравшая его после потери Марии, сводила его с ума еще больше одержимости. Пустота давала ему свободу, с которой он не знал, что делать. Чуть погодя, он понял, почему именно об этом разговоре он вспоминал последние дни снова и снова.

Спустя столько веков давно почившая старуха оказалась права. Не отцу она пыталась что-то объяснить, а его собственную судьбу тогда предсказала. Андрей снова нервно засмеялся, чувствуя, что его начинает бить дрожь. Он зашептал, пытаясь с точностью вспомнить слова бабки:

— Любовь твоя эта — что чума. Вытянет жилы, вывернет наизнанку, задушит, уморит, отравит так, что забудешь, как звали. А как уймется, так потом все вокруг стошнится и немилым станет.

Его голос тонул в шуме днепровских волн.

Дорогу на Киев укрывали влажные клочья тумана, оседавшие тяжелыми каплями на стеклах полуторки. Мария куталась в бушлат Щуки и глотала сырой воздух вместе с едким табачным дымом. Щука, скрючившись над рулем и не мигая, смотрел на дорогу.

Полуторка подскакивала на ухабах, как норовистая кобыла — козак ломился напрямик, через луга и овраги, на скорости, которую, казалось, эта машина просто не сможет выдержать и развалится прямо на ходу. Они сделали только одну остановку, когда Щука заприметил дохлого кота у дороги. Кот — с виду без ран, только с мордой, вымазанной слюнями и пеной — теперь ехал с ними и смердел на всю кабину, но на фоне общего смрада, который их окружал, этот запах не особо выделялся.

Вскоре начался дождь, но даже он не смог заглушить звуков, которые так жаждала услышать Мария — шум Славутича. Когда машина, наконец, подъехала к реке, Мария чувствовала себя маленькой девочкой, предвкушающей праздник. Она распахнула дверь и почти скатилась в жидкую грязь под колесами. Берег, на который они выехали, был крутым и диким, явно не знал ни лодочных станций, ни мостов, ни даже рыбаков, которым пришлось бы ютиться на тонкой полоске земли между откосом и черной рекой.

В свете фар Мария видела лишь воду. Вода лилась с небес и бушевала на земле. Вода холодная и пронизывающая ледяными иглами босые ступни. Нехитрая одежка Николая быстро промокла насквозь. Не раздеваясь, Мария вошла в черные воды по пояс, смеясь и отбрасывая с лица волосы.

Она забыла слова, какими можно было описать эмоции, которые она испытала, но впервые в жизни Мария чувствовала, что едет домой.

Но едва эйфория чуть поутихла, Мария подумала, что негоже ей вступать в свой город бродягой Николаем. В стольный град Киев после долгих мытарств должна была вернуться боярыня, Мария Николаевна из рода Медведя.

Варвара сощурила свои косоватые глаза и переглянулась со Степаном. Последние полчаса, пока Андрей не обратился к ней с просьбой, близнецы упражнялись в фехтовании во внутреннем дворике. В этот раз не с японскими мечами, а с польскими карабелами. Было видно, что тренировка эта лишь ради забавы. Близнецы Шевченко, играючи, скрещивали изогнутые клинки, высекали снопы искр, кружились в неуловимых чужому глазу пируэтах, уходя от ударов. Это скорее напоминало танец, чем бой. Такое он видел не единожды — в исполнении Марии. Ее учителем — настоящим учителем, а не жалким его подобием, каким был их человеческий родитель — был Торкель. Ветеран, побывавший в сотнях сражений еще при жизни, он учил ее, исходя из ее удивительного дара, выбирая приемы и движения, которые позволяли ей подпустить врага поближе и нанести ему как можно больше ран. Они тоже скорее танцевали, чем сражались, хотя движения Марии поначалу были неуклюжи. Она спотыкалась и прочесывала носом землю после очередного пинка Торкеля… Но чем дальше, тем ловчее и быстрее она становилась.

Варвара, наконец, кивнула Степану и отдала свою карабелу. Андрей взялся за рукоять, крутанул в руке саблю. Он не был хорош в фехтовании — бесполезной для него науке. Как сказал Торкель: «Все равно, что дурак будет склеивать доски корабля медом, хотя под рукой есть смола».

Он не был хорош, но злость, укоренившаяся глубоко внутри, требовала выхода.

Хоть какого-то.

Немного театральный поклон. Каменное выражение лица Степана, сжатые зубы. Молох переступил вправо, внимательно следя движениями Андрея.

Они не только не нашли Марию. Они не только потеряли одного из Даллесов…

Ложный выпад справа. Пробный. Андрей и бровью не повел, лишь отступил на пару шагов, держа карабелу перед собой.

По приезде в Киев Иеремия с невероятно довольным видом заявил, что его миссия окончена и некие бумаги с доказательствами вины Ады Миллер уже отправлены Совету Девяти. И на следующую ночь бесследно исчез…

Теперь уже он перешел в нападение. Степан отразил несколько коротких атак и отступил назад. Андрей повторил один из любимых финтов Марии. Сделав обманное движение, будто хочет выбить меч ударом справа, неожиданно шагнул почти вплотную, метя острием в грудь.

По приезде в Киев Уильям закатил натуральную истерику и попытался подраться с Иеремией, обвиняя того в смерти брата. На следующую ночь после исчезновения последнего младший Даллес поклялся, что до Совета Девяти будет донесена в полной мере информация о том, что Андрей и Вендиго нарушили указания Совета и самовольно напали на штаб Ордена, пошатнув остатки перемирия…

Степан увернулся, явно применив свой дар — его силуэт на мгновение расплылся в воздухе — а затем контратаковал, пока Андрей выравнивался после удара.

По приезде в Киев Дмитрий никак не прокомментировал смерть своего ученика и подчиненного, что было самым худшим из всего. Насколько Андрей знал новгородца, тот пытался сообразить, какую плату можно стребовать с него за такую потерю. И ведь сам сказал Дмитрию: «Решай, чего хочешь, я все возмещу!». Кто только за язык тянул?..

Андрей, ощутив очередной прилив злости, перестал сдерживаться. Он нанес несколько ударов, тесня щенка к ограде. Вспорол ему бок, оросив алым желтую траву. Пропустил скользящий удар по предплечью, но взамен полоснул Степана Шевченко по лбу, оставив глубокую продольную царапину.

— Тьфу, — тот остановился, вытирая кровь, которая норовила залепить глаза. В этот момент Андрей уже был готов разоружить его, но Степан бросил карабелу и поднял руки. Его лицо блестело от пота и крови. — Нет, это, простите, не то… это, фехтование, а избиение младенцев. Вы меня убить хотите аль чего?.. Варька, или я с тобой, или я пошел лучше переоденусь.

— Поднимай саблю, — процедил Андрей. Короткое сражение разгорячило его, и он не собирался останавливаться. Все равно, что слезть с женщины за миг до пика наслаждения.

— Андрий Николаич, — влезла Варвара между ними. Андрей никогда не любил встречаться взглядом с ее косыми глазами, но сейчас она вызывала у него особенное отвращение. — Вы на Степку сильно не грешите… он не страсть какой хороший фехтовальщик. Если и дальше так пойдет, кто-то уйдет покалеченным… И… и я боюсь, что не вы.

— Пошла отсюда, кыш!

— Андрий Николаевич, мы потеряли Силаша, а… а за Степку пан тоже будет зол на вас.

Плюнув, Андрей вогнал карабелу лезвием в газон. А когда гнев унялся, он почувствовал внутри лишь пустоту, в которую он проваливался все глубже и глубже.

Наедине с новгородцем Андрей чувствовал себя крайне неуютно. Услышав шум, он отвлекся от бессмысленной игры в гляделки с Дмитрием и укоризненной надписи в тетради. С радостью оборвав не успевший начаться неприятный разговор, он заставил себя как можно медленнее встать со стула и подойти к окну. Все же вид из кабинета Дмитрия был роскошным. Поместье смотрело прямо на Днепр с высокого холма. Новенький район понемногу застраивали домами и вымащивали дорогами, и как раз по одной из них к воротам новгородца, казалось по ошибке, подъехал ржавый облезлый фургон.

— Ждешь гостей? — оскалился он, радуясь отсрочке. Эмоции Дмитрия выдавали лишь подергивающиеся обрубки пальцев. Непросто контролировать то, чего нет.

«Мое дитя погибло». Эти три слова не собирались никуда деваться. Излишней оказалась в тот момент мысль, что у Дмитрия очень аккуратный и разборчивый почерк. Да и неудивительно, если ты общаешься с миром посредством черканины. Аккуратные, округлые буквы, больше подходящие девице из благородной семьи.

— Моя сестра тоже погибла, — наконец огрызнулся он. Что он мог еще сказать? О чем торговаться?

Он снова перевел взгляд в окно, пытаясь подобрать хоть какие то слова, которые сгладили бы это жалкое впечатление. Правдой было то, что он не хотел ни разбираться с Дмитрием, ни что-либо ему возмещать. Все, что он хотел… А что он, в сущности, хотел?

Из фургона показалась фигура, которую он менее всего ожидал увидеть. Долговязый, сутулый мужчина в картузе всегда напоминал ему гончую в стойке. Подкрутив вислые усы, он поднял голову, морщась, как от яркого солнца, и посмотрел прямиком на окна в кабинете Дмитрия. В тот же момент с ворот кулем свалилась какая-то черная птица, сидевшая там весь вечер, как статуя.

Максим Богданович. Щука. Последний рыцарь, оставшийся в этом мире после смерти Винцентия.

Отвернувшись от окон, он открыл пассажирскую дверь и подал кому-то руку. Долю секунды Андрей недоумевал, зачем он подает руку тощему, грязному оборванцу.

А после потерял дар речи, подобно Дмитрию, и рухнул на ближайший стул.

Мария несла свои грязные лохмотья с гордостью, достойной шелков и бархата. Слипшиеся сосульками волосы обрамляли фарфоровое лицо. Яркие синие глаза смотрели на него надменно и холодно. Это, несомненно, была Мария, но смотрела она на него глазами Николая. Казалось, еще немного — и губы расплывутся в злой усмешке, обнажающей зубы. А трескучий голос разнесет по всему коридору: «Э-ге-гей, я снова чую этот запах. Запах того, как кто-то натворил дел. Спалил хату Ордена? Разозлил Дмитрия? Молодчина, Андрей, напортачил, так напортачил!»

Но Мария отвела взгляд. И прошла мимо него, лишь сухо кивнув в знак приветствия. Андрей замер. Следом за ней тенью двигался Максим Щука, надвинув низко на лоб картуз и распространяя вокруг себя запах склепа. В руке молох сжимал старую саблю.

"Прекрасная дева и ее верный пес, — зло подумал Андрей. — К чему этот цирк?"

Мария прошла мимо него, не удостоив даже словом… Андрей сжал зубы и неожиданно для самого себя широким шагом нагнал Марию, оттолкнув с дороги Щуку. Схватив сестру за плечо, он с силой заставил ее развернуться:

— Даже не поздороваешься, сестрица? — прорычал он. — Я по тебе соскучился, знаешь ли.

Подбородок обожгло холодным прикосновением сабли.

— Убери его отсюда, пока я этого не сделал сам.

— Андрей, я прошу тебя, — сказала Мария, кивнув Щуке за его спиной. — Я приехала сюда с официальным визитом, а не в гости. Поговорим после того, как я встречусь с новгородцем.

В ее голосе ему послышалась не то усталость, не то раздражение. Он даже не заметил, как куда-то делась сабля. Необычайно вовремя, щебеча какие-то светские глупости, из коридора вынырнула Филиппа. Андрей заставил себя разжать пальцы. Выдавив из себя улыбку (скорее злобный оскал) Филиппе, он церемонно поклонился сестре, развернулся на каблуках и вышел.

Уже за поворотом коридора он остановился и с силой потер лицо ладонями. Вся эта сцена, казалось, ему приснилась. О реальности случившегося напоминал лишь запах Марии, витавший в воздухе. Гораздо более сильный, чем запах склепа, гораздо более сладкий и притягательный, чем звериный запах Веры или приторный аромат миндаля, исходивший от волос Филиппы.

К разговору его не допустили. Мария и Дмитрий скрылись в кабинете, оставив его снаружи, как нашкодившего ребенка.

Николай любил говорить: «Что политика, что покер — все одно. Владеешь тем — владеешь и другим». Эти слова крутились у Марии в голове, когда она заходила в кабинет и садилась напротив Дмитрия.

«Карты на руках, ставки сделаны. Выиграет не тот, у кого карты лучше, а тот, кто лучше их разыграет, моя дорогая».

Привычка обдумывать все путем внутренних диалогов с Николаем была неискоренима… Мария мысленно пожурила себя за это и, выпрямив спину, сложила руки на коленях. Слишком большие штаны, подвернутые у щиколоток, напоминали расцветкой жабу — серые, коричневые, зеленоватые пятна. И не догадаешься, какой расцветки они были вначале.

Но жалкий вид играл ей, скорее, на руку. Одна из карт, которую можно разыграть, чтобы склонить Дмитрия на свою сторону. Вызвать сочувствие.

«Но не перегни палку. Вызвать сочувствие, а не жалость».

Второй картой, которую она могла разыграть прямо сейчас — поведение прямо противоположное поведению Андрея.

— Доброй ночи, Дмитрий, — учтиво начала она, чуть склонив голову. — Искренне надеюсь, что мой визит не оторвал вас от важных дел?

Начало положено, подумала она. Вежливость без подобострастности. Отношение, как к равному. А главное — никакой неприязни, которую она старательно придушила в зародыше еще у ворот.

«Рад видеть вас в добром здравии. До меня доходили недобрые слухи о вашем похищении и смерти», — Дмитрий отложил карандаш и огладил бороду. В комнате стояла настолько густая тишина, что ее можно было резать ножом. Лишь с тихим шипением входил и выходил воздух из легких новгородца. Мария заметила «молчальник» над серым мраморным камином.

— Как и до меня, — кивнула она. Бобби рассказал ей немало интересного обо всей операции по ее спасению и ее печальном и бессмысленном итоге. — Очень жаль, что я не смогла освободиться и передать весточку хотя бы неделей раньше. Всего этого кровопролития можно было бы избежать… И примите мои искренние соболезнования о смерти вашего ученика. Насколько я помню, он был необычайно талантлив.

Дмитрий кивнул. Мария сплела пальцы, подалась вперед и медленно продолжила:

— Видите ли, мой брат подвел не только вас. Когда-то, если вспомните Петербург, я излишне доверилась ему и… и, возможно, слишком устала нести ответственность за нашу маленькую семью.

Она бросила быстрый взгляд из-под грязных волос, которым позволила упасть на лицо. Удастся ли ей расположить Дмитрия к себе?

Новгородец кивнул и с легкой улыбкой черкнул в тетради: «Это трудно забыть. Вы тогда предпочитали, чтобы к вам обращались по имени Николай». Мария тоже усмехнулась в ответ.

«Я не хочу быть негостеприимным хозяином, — написал он. — Дайте еще минутку, и Филиппа принесет свежую кровь и сигары. Полагаю, вы бы хотели подкрепиться и перевести дух, прежде чем перейти к делу. А до тех пор я бы хотел попросить вас рассказать, как же вам удалось сбежать».

— Мне удалось вступить в сговор с одним из людей Ордена. Он надеялся сбежать и получить нашу защиту в обмен на помощь мне, — кратко ответила Мария, умолчав о роли Хевеля в случившемся.

«Он не приехал с вами?»

— Нам пришлось разделиться, — сказала она, грустно скривив губы и опустив глаза. Не стоило говорить всей правды, если она хотела выставить себя честным переговорщиком в противовес брату. — Не знаю, жив ли он еще. Щуке не удалось его отыскать.

В дверь постучали. Филиппа, молча, внесла поднос с двумя бокалами, пачку сигар, гильотину и зажигалку.

— Рада видеть вас в добром здравии, — вежливо улыбнулась она Марии, но ее темные глаза настороженно блеснули.

— Я тоже рада тебя видеть, Филиппа.

Едва дверь закрылась, Мария потянулась за сигарой, но Дмитрий жестом остановил ее и поднялся со своего места. Чуть прихрамывая, он подошел к подносу, взял гильотинку и сигару, отрезал кончик, протянул Марии и запалил огонек зажигалки.

— Благодарю, — сказала она, затягиваясь. Сигара была крепкой и душистой. А кровь в бокале — горячей и свежей. Мария позволила себе расслабиться и забыться.

На десять секунд. Не более.

— Благодарю за гостеприимство, — сказала она еще раз, глубоко вдыхая табачный дым. — Но вернемся к делу… Насколько я помню Петербург, мой брат, заключая сделку против извергов, а затем уже в Москве, готовя Великий пожар, предлагал вам совсем иные условия. Вы должны были получить Петербург, а также Псков, Тверь и вашу родину — Новгород. Но в последний момент он взялся менять условия… Россия целиком осталась за ним, вам отошла северная Украина, которую должен был получить Щука, а сам Щука остался на правах сторожа на границах.

«Ваш брат имеет определенные проблемы с тем, чтобы держать слово».

— Дмитрий, вы сами видели, с кем ведете дела, — сухо констатировала Мария.

«Я начинал вести дела с вами и рассчитывал, что вы не станете менять коней на переправе».

— Я ошиблась, решив, что Андрей справится, и бесконечно раскаиваюсь в своей ошибке, — тихо сказала она, позволив себе потереть уголок увлажнившегося глаза. Всего-то нужно было подумать про Матвея. — Вы даже не представляете, сколько я из-за нее потеряла. И я рассчитываю на ваше терпение и снисхождение… Я хочу устранить Андрея от дел и возместить те потери, которые вы понесли.

«Вы хотите сделать мне предложение?»

— Лишь то, о чем вы договаривались ранее. Отдать вам Петербург, Псков, Тверь и Новгород. Щуке же — Киев и север Украины.

«Вы полагаете, ваш брат согласится с таким положением дел?»

— Мой брат с сего момента более ничего не решает. У него уже была возможность расплатиться с долгами. Если он предпочел позорить имя своего отца и играть в какие-то свои игры вместо того, чтобы честно вести дела, то мне придется делать это за него, — отчеканила Мария. — И я рассчитываю, что вы примете мою сторону.

«Последний вопрос. Зачем это вам? Что вы выиграете?»

Мария откинулась на спинку кресла и прикрыла глаза.

— Буду с вами честной — ничего. Я лишь хочу исправить то, что натворил мой брат… Я спустила бешеного пса с поводка, мне и возмещать ущерб.

Глухие женские рыдания разносились по всей длине коридора. Андрей застыл, взявшись за ручку закрытой двери. От нее пахло свежим лаком и прикосновениями юной волчицы.

— …Я поговорила с Дмитрием. Завтра же ты поедешь на поезде домой, в Москву. Ни я, ни мой брат не сможем составить тебе компанию, но одна ты не поедешь. Я думаю, Максим Богданович сможет отлучиться на пару дней и составить тебе компанию…

— Доброй ночи, дамы.

Андрей все же толкнул дверь и вошел, ощущая, как сердце сжалось от неприятного, стылого холода. Будто перед ним должен был предстать призрак.

Он не сразу решился поднять взгляд. Мария стояла у окна, скрестив руки на груди. Ее волосы еще не высохли после ванны. Грязные лохмотья сменили черный свитер под горлышко и широкие брюки. Андрей попытался прикинуть, уж не с плеча ли Филиппы такие модные вещи… лишь бы оттянуть момент, когда ему придется смотреть в глаза Николаю. Личине, которую он ненавидел так же сильно, как любил Марию.

— А… Андрей, — Вера шмыгнула носом и принялась тереть глаза платком. — Доброй ночи… Мария Николавна говорит, что я должна буду уехать в Москву.

— Даже не представляю, что мне делать с этой новостью, — ядовито сказал он. — Веруня, будь добра, оставь нас. Я хочу побыть с сестрой наедине.

Но волчица не сдвинулась с места, пока Мария не кивнула. Андрей почувствовал неожиданный укол ревности.

— Чем ты, вообще, думал, когда притащил ее сюда? Она же еще ребенок, — слова Марии хлестнули его, как бич. Несомненно, это была она.

Мария прошлась по комнате с яростью запертого в клетке зверя. Казалось, она набросится на него и разорвет на клочки.

— Присутствие Веры здесь просто немыслимо! Мало того, что ты подвел Совет, что ты купился на провокацию Ордена, что из-за тебя погибли молохи, смерть которых может нам многого стоить… Ты подверг дочь Ефрема опасности, смертельной опасности, на секундочку. Не ты ли клялся ее защищать? Святые небеса! Когда Ефрем погиб, я ведь думала, что ты небезнадежен, что в тебе осталась капля человечности.

— На секундочку, я спасал тебя, — огрызнулся Андрей, наконец подняв глаза. Лицо Марии побелело, как мел.

— Решил вспомнить нашу молодость и снова поиграть в защитника сестренки? — она брезгливо скривилась и осеклась. — Пойдем-ка отсюда в место потише… Прогуляемся немного. Не хочу, чтобы все в доме стали свидетелями этой безобразной сцены.

Воспользовавшись передышкой, Андрей подошел к ней и крепко обнял, выбросив из головы все, что она только что сказала. Он вновь стал цельным и наполненным до самых дальних уголков.

— Отпусти, — голосом Марии можно было бы заморозить океан. — И скорее пойдем отсюда.

— Все так изменилось, — сказала Мария, глядя на противоположный берег Днепра. — Даже не верится, что этот монастырь до сих пор стоит.

Неужели хоть что-то осталось прежним? Небольшая прогулка по Киеву в сторону реки дала ей предельно ясно понять, что это и близко не тот град с белыми стенами и золотыми крестами, который она видела в снах. И небо над ним было не лазурным, а чернело пустой беззвездной глазницей.

Глупо было думать, что она вернулась домой. Ее дом разрушили монголы семь веков назад. От него осталось одно лишь название.

— Теперь это музей, — бросил Андрей. Судя по звукам, он пнул какой-то камешек.

Мария закрыла глаза, вызывая в памяти почти истершуюся картину. Вот Ярош подводит ее к кустам боярышника на откосе под монастырем и достает из-под веток маленькую лодочку на двоих… Вот он невероятно ловко налегает на весла и ведет лодочку к противоположному берегу… Они, мокрые и веселые, выбираются на песчаные отмели, Ярош достает узелок с яблоками и свежими булками… Съев нехитрые харчи, они обнимаются и целуются, по ее спине скользят горячие, крепкие руки, знавшие не только молот и кузнечные клещи…

Знала ли она тогда, что будет стоять на том же самом берегу спустя семь веков в обличии бессмертного монстра? Она верила, что вернувшись в Киев обретет то, что потеряла когда-то давным-давно… Но она ошиблась. Как Агасфер*, она вечность скиталась по миру и узнала лишь то, что нет в нем угла, где она сможет обрести покой.

К горлу подкатил комок, и Мария его проглотила. Время для жалости к себе прошло.

— Ты понимаешь, зачем мы здесь? — спросила она Андрея, доставая сигареты из кармана пиджака.

— Чтобы никто не был свидетелем безобразной сцены? — со смешком спросил он.

— Почти, — Мария закурила. Вера и Андрей сами подкинули ей возможность увести последнего из особняка Дмитрия, где их могли подслушать. Сама она была скверной актрисой, когда дело доходило до ярких эмоций.

— Тебе обязательно курить? Ты же знаешь, что я этого не люблю.

— А я не люблю, когда ты убиваешь дорогих мне людей.

Мария сдержала ярость и спокойно к нему обернулась. Выражение, которое она увидела на лице отступившего назад Андрея, было странным и незнакомым.

— Эй, если ты опять про Матвея…

— Я про Винцентия! — прорычала она, кусая папиросу. — Привет тебе от Щуки, братец, и от черного пса.

— Я не знаю, о чем ты…

Мария скривилась, тряхнула головой и затянулась полной грудью. Андрей весь странно напрягся и подобрался, выдавая своей позой, о чем она и так уже знала. Она уже видела подобное поведение, когда он говорил с ней о смерти Матвея.

— Я не собираюсь с тобой ругаться, хотя, поверь, мне очень хочется. Но я не за тем тебя сюда привела, а по делу. Видишь ли, братец… Я много думала о том, к каким последствиям может привести твое желание поиграть в героя… Не перебивай! Самое меньшее — мы можем стать изгоями в Совете Девяти. Самое большее — Орден пойдет в наступление, на что он теперь имеет полное право, и нас все кинут, включая Дмитрия и его банду.

— Тебя это волнует? Я…

— Я знаю твои методы решения проблем, — Мария подняла руку, не дав ему продолжить. На протяжении всей тирады она старалась на него не смотреть, боясь, что потеряет самообладание. — Ты пойдешь и кого-нибудь убьешь или запугаешь. За последние сто лет я вдосталь насмотрелась на то, как ты находишь выходы из ситуаций. Спешу тебя обрадовать — больше ты не будешь ничего решать и не находить никакие выходы. Выражаясь политически, я выражаю тебе вотум недоверия. С этого момента возможным конфликтом с Орденом и Советом займусь я. И я рассчитываю, что ты примешь это, как должно, потому что разгребать за тобой — все равно, что чистить Авгиевы конюшни. А я не горю желанием как-либо с тобой разбираться после того, как ты повадился убивать тех, кого я любила. Надеюсь, ты хоть к смерти Наташи отношения не имеешь? Мне хватит и той интрижки, которую ты устроил с ней и Винцентием… И, признаться, я смотрю на тебя, братец, и меня тянет сблевать.

Андрей смотрел на нее исподлобья, сжав зубы. Ветер усиливался. Огромные каштаны трясли вялыми, высохшими листьями. Судя по запаху, собирался затяжной дождь. На противоположном берегу оранжевыми звездами сияли фонари и окна домов. Мутным пятном туманности серела лавра.

Мария чуть растерялась из-за его реакции. Она торопливо продолжила, опасаясь, что он выкинет какой-то фортель:

— Возвращаясь к делу, мне нужна твоя помощь, в любом случае. Я собираюсь в Данию на новогодний бал. Там будут присутствовать если не все члены Совета, то хотя бы несколько. Я надеюсь перетянуть на свою сторону хотя бы кого-то из них. Заодно не помешает и повидаться с Торкелем… Как ты и хотел кстати. Он могучий союзник.

Сигарета тлела, уже обжигая губы. Мария бросила ее на землю и примяла каблуком.

— Зачем я тебе?

— Я не доверяю Дмитрию. Не до конца, по крайней мере. Я сделала все возможное, чтобы хоть как-то расположить его к себе, но он слишком хитер, — Мария пожевала губу. — Понимаешь, Андрей…

Она взяла его за холодную, как лед ладонь.

— Понимаешь, я хочу знать, что пока я на севере, здесь все будет спокойно. Что наша земля остается в надежных руках, — она намеренно сделала упор на слове «наша». — И это не руки Дмитрия.

Большой палец Андрея робко прошелся по ее ладони.

— И, кроме того, мне нужна будет твоя помощь, чтобы быстро добраться до Копенгагена. Нужны будут твои связи среди людей…

— А что будет, если я откажусь? — пальцы Андрея сжались, будто тиски. Его рот расплылся в страшном зубастом оскале, глаза вспыхнули совершенно безумным огнем. — Зачем мне весь этот цирк, сестрица?

— Тогда ты останешься отмывать говно за питомцами Дмитрия, — жестко сказала Мария, не растерявшись. Она вполне ожидала, что в какой-то момент Андрей покажет зубы. Бешеного пса невозможно держать на поводке… — Ты осрамил меня и нашу семью, и ты осрамишь ее еще сильнее, если поведешь себя бесчестно и откажешься от своих слов. Ты должен Дмитрию. И хочешь ты или нет, ты вернешь ему долг.

— А иначе что? — он потянул ее к себе.

— Иначе, ты мне не брат, и я более не желаю тебя знать. Я уже поняла, что ты распутник и убийца… не дай мне понять, что ты еще и слова своего не держишь.

Он бросил ее руку и широкими шагами пошел прочь. Мария осталась стоять на том же месте. Ее пальцы тряслись, зубы стучали. Она обернулась к смутным очертаниями монастыря, будто ища поддержки.

Спустившись по крутому откосу вниз, Мария достала еще одну сигарету, разулась и ступила босыми ногами в черную воду. По щекам заструились слезы, покрывая соленой пленкой губы.

Бешеного пса невозможно держать на поводке… Но возможно продолжать любить той отчаянной любовью, когда кроме него, у тебя никого и ничего не осталось. Как Агасфер, не будет она иметь ни дома, ни семьи, ни угла, где преклонить голову. Вся планета лежала перед ней бескрайней землей странствия, где она не познает покоя до самого скончания миров, потому что ее дом, семья и угол остались там, куда нет пути даже бессмертным чудовищам.

КОНЕЦ

*Агасфер (Вечный жид) — легендарный персонаж, по преданию обреченный на вечные странствия по земле до Второго пришествия Христа