Глава 2

 Мюнхен, 20августа 1939 года.

Добыча ускользнула. Антоний раздраженно зарычал, ударив кулаком по стене дома. Так и есть. Две девушки вошли в пивную и сели за столик к трем молодым солдатам. Высунувшись из переулка, Антоний отчетливо видел сквозь огромные окна, как одну из девушек обняли за плечи, а второй — пододвинули кружку с пивом. Эдак они всю ночь там могут просидеть! Эти прекрасные молоденькие девицы, такие румяные и хорошенькие!..

Настроение было безнадежно испорчено.

Пощипывая бакенбарды, Антоний оперся на стену и принялся сверлить взглядом паб. Длинный хвост ударял то по одной ноге, то по другой. Ада всегда говорила по этому поводу: «Только коты так сучат хвостом. Ты выглядишь просто глупо».

А может быть, девицы поругаются со своими ухажерами и уйдут из паба?..

В любой другой день он мог бы ждать их хоть всю ночь — длительное ожидание только распаляло его аппетит — но сегодня он обещал встретить Аду, и времени оставалось не так много.

Антоний ухмыльнулся и облизнул тонкие губы, подумав о том, что можно было бы ворваться внутрь пивнушки и устроить резню. Было бы забавно хоть раз такое попробовать. Кроме того, Мюнхен бы потом еще долго гудел от этой новости. Жаль только, что он был слишком осторожен для подобных забав. Только «мясо» ближе к концу жизненного цикла и в конец тупые химеры, у которых после Метаморфозы отшибало остатки мозгов, могли бы до такого додуматься. Но такие долго не жили. Антоний и сам нередко принимал участие в забое «мяса», хотя с химерами предпочитал не связываться. Их способности нередко поражали воображение своим разнообразием и извращенностью.

— Охотишься? — раздался за спиной голос. — Только зачем на пьянчуг-то? После них потом голова кружится.

Берлинский акцент, голос молодой. Антоний обернулся. Обладатель голоса, так бесшумно подкравшийся к нему сзади, действительно был молод. А еще черноволос и смазлив, с гнусными тонкими усиками над верхней губой. Кто он, вообще, такой?

— И на солдатиков этих, — добавил парень, тыча пальцем в сторону пивной, — теперь ведь охотиться нельзя.

— А ты учить меня вздумал, — с интересом прищурился Антоний. — Очень самоуверенно. Назовись, как полагается!

— Юрген Вайс… То есть, сержант Вайс.

— И как же ты говоришь со старшим по званию, сержант? — он ухмыльнулся, оскалив зубы.

Сержант испуганно заморгал и попятился, но Антоний быстрым ударом сбил его с ног. Отплевавшись от грязи и помотав головой, тот поднялся на четвереньки. Антоний зажал ладони между колен и наклонился к нему:

— Так значит сержант?.. Сдается мне, что ты мне врешь. Я и сам-то капитан всего год, но сержантов мне видеть приходилось. И уж все немецкие сержанты знают старину Антония — да и как меня не узнать-то? — он раскинул руки и повернулся на босых пятках, демонстрируя себя со всех сторон. Величественная картина: засаленая рубашка без пуговиц, подвернутые до колен штаны с дыркой для хвоста да нечесаные патлы до плеч. — Ну-ну, неужели такие, как я, каждый день встречаются на улицах? Ну, если не считать бродяг! Что ты головой машешь? Ты ко мне со спины подошел — ты хвоста, хочешь сказать, не увидел?! И не почуял, что от меня волком пахнет?..

— Да, я только позавчера приехал из Берлина, — принялся оправдываться сержант. И, увидев, что Антоний заносит ногу для пинка, добавил, — Капитан.

— Уже лучше. Быстро учишься, господин странный сержант.

И Антоний расхохотался.

Тут хлопнула дверь. Девушки вылетели из пивной, одна из них красиво залепила пощечину солдату, пытавшемуся ее удержать за руку. Вот черт! Антоний на секунду забыл про сержанта и, заскулив, смотрел, как его девицы удирают на всех парах. Солдат, так и не пожелав отстать от них, широким шагом шел следом.

— Кретин! — рявкнул Антоний на сержанта, пытающегося подняться, и все-таки пнул его в бок. Что-то хрустнуло. Парень жалобно охнул. — Да встань уже!

Он схватил его за грязный ворот бушлата и рывком поднял на ноги с земли. Глядя ему в глаза, парень залопотал:

— Я сержант, честно. Меня перевели из Кенигсберга… Вам должно было прийти письмо. Да вот же, вот моя татуировка, я не шпион Совета, честно.

А ведь и правда, было какое-то письмо… Антоний наморщил лоб, припоминая. Но всей подобной ерундой занимается Ада, она эти все письма читает. Сержант совал ему руку под нос и продолжал нести какую-то чушь:

— Я не дождался ответа… Сидел в гостинице день, потом мне надоело… Я гулять пошел. Я не думал, что вы капитан. Я привык…

— К чему?

— Ну, капитаны — они немного другие.

— И чем они другие? — голос Антония стал грозным.

— Они… босиком не ходят.

Дрожащие губы сержанта расплылись в улыбке. Антоний не удержался и тоже усмехнулся в ответ.

— А я вообще необычный капитан, понял? Привыкай теперь.

— Так точно, капитан!

Антоний раздраженно уставился на пивную. Там еще оставался народ, но все это были полупьяные солдаты. Днем они вышагивали строем по Кёнигсплац — благо, Антоний их не видел — а по ночам просиживали в пабах, распивая пиво и прижимая к себе вчерашних одноклассниц или хорошеньких медсестер. Слухи о грядущей войне превращали многих из этих зеленых юнцов в отчаянных гуляк, надеющихся пожить впрок, прежде чем они погибнут во славу немецкого народа.

Естественно… он мог бы наплевать на запрет, он и наплевал бы… Но на кой черт ему эти воняющие пивом юнцы? А девушки, девушки были так хороши… Прищелкнув языком, Антоний сказал:

— Как же мне это не нравится! Еще немного и мы превратимся в мальчиков на побегушках. С каких пор нам запрещают охоту на смертных?!

Сержант согласно затряс головой. Смерив его презрительным взглядом, Антоний сказал:

— Дай закурить. Надеюсь, сигареты у тебя есть?

— Есть, капитан.

— Зови меня лучше Антонием, — сказал он, затянувшись сигареткой и невольно отметив, что они у сержанта хороши.

— А солдаты…

Он вопросительно на него посмотрел, и сержант принялся тыкать пальцем в сторону пивной:

— Они же, вроде, наши союзники. И мы, вроде, нападем с ними на Советский Союз… Это ведь правда?

— Ну, правда.

— Но ведь они тоже наши союзники.

— Какой-то ты глупый, — вкрадчиво сказал Антоний. — Как ты только стал сержантом?

— Но это правда?

— Правда, правда. По крайней мере, Ада, то есть, капитан Миллер постарается, чтобы это были именно мы… Ладно. Слушай. Мне некогда тобой сейчас заниматься, понял? — он затушил окурок о стену. — Мне нужно ее встретить на вокзале и все такое. Ты… ну я не знаю. Возвращайся в гостиницу свою, а там видно будет. Как там тебя, говоришь, зовут? Юрген Вайс?..

Квартира, которую они с Адой снимали, находилась под самым чердаком небольшого дома, утопавшего в зелени разросшихся лип. Уютная комната, поскрипывающий лестницами дом, гудящий всеми щелями в ветреную погоду. Аде нравилась дешевизна маленькой квартирки. Антонию же нравился приветливый старый дом, нелюбопытные жильцы и огромная ванна на бронзовых ножках в виде звериных лап. Когда он увидел ее в первый раз, то пришел в дикий восторг. Для него не было с тех пор ничего приятнее, чем набрать полную ванну горячей воды и лежать в ней часами. Нередко и Ада присоединялась к нему, что делало процесс купания еще приятнее.

Антоний повесил ключи на гвоздик возле двери. Едва не уронив вешалку, он первым делом двинулся в ванную. По плиточному полу была расплескана вода, и Антоний понятия не имел, откуда она взялась. Прошлепав по самой большой луже, он оперся на заскрипевшую раковину и уставился на себя в грязное залапанное зеркало.

— Нда, запустил ты за два месяца и квартиру, и себя, — недовольно пробурчал он, ероша когтями длинную чёрно-бурую гриву. — Красавец.

Первым делом он подравнял бакенбарды. Затем наспех состриг косматые нечесанные волосы. Получилось не слишком аккуратно, но хотя бы коротко. Послюнив палец, он пригладил густые брови и мокрой расческой зачесал назад с лица волосы.

— Красавец, — еще раз проворчал Антоний, разглядывая себя в зеркале. Пожалуй, ему было лучше, когда волосы закрывали пол-лица. Да, черт с ним!

Переодевшись в приличную одежду, он нашел в ящике стола несколько купюр и спрятал их в карман. С большой неохотой отыскал носки и ботинки и спрятал хвост в штанину. Последним штрихом стали затемненные очки, за стеклами которых Антоний прятал горящие глаза, и — шляпа.

Почти приличный гражданин. А для особо придирчивых полицаев у него была татуировка, напоминавшая хакенкройц на флагах, висевших на каждом углу, и нашивках солдат, которых теперь было запрещено убивать.

Поезд Ады прибывал в одиннадцать. Антоний велел водителю ждать и отправился искать платформу. Оставалось, пожалуй, еще минут пятнадцать. Несмотря на, казалось бы, позднее время, Восточный вокзал привычно весело горел огнями и гудел, пропуская через себя людей. Все они очень вкусно и приятно пахли — куда лучше молохов, от которых всегда несло полуразложившимся трупом или чем похуже.

Черная гусеница венского поезда подползла к вокзалу, оглушительно грохоча и гудя паром. Антоний не знал, в каком вагоне приехала Ада. Выскочив на платформу, рассеяно прошелся вдоль двух вагонов и остался стоять.

Знакомый голос он услышал где-то слева. Высокая блондинка в летнем костюме, громко цокая каблучками, отмахивалась от чрезмерно галантного проводника.

— У вас очень большой чемодан, — ну и противный же был у него голос. — Позвольте мне вам помочь. Вас кто-нибудь встречает?

Толстяк-проводник замолчал, увидев Антония. Тот расправил плечи, стараясь выглядеть нарочито грозно, и выхватил у Ады из руки чемодан.

— Надеюсь, ты взял такси, Антуан? — спросила девушка, смахивая со лба волосы. Она поблагодарила проводника и, тут же о нем забыв, пошла рядом с Антонием.

— Ты отвратительно прямолинейна, — захохотал он своим странным лающим смехом. — Спросила бы для начала как дела. Или хотя бы поздоровалась.

Таксист, ожидая их, успел уже выкурить несколько сигарет. Сморщив нос при виде консервной банки с окурками, Ада села на заднее сиденье. Антоний не упустил случая выклянчить сигаретку, за что заслужил уничижительный взгляд девушки:

— Сколько раз тебе говорить, чтобы ты не брал ничего у посторонних?

Под посторонними подразумевались все, кроме членов Ордена, разумеется. Антоний скорчил недовольную мину, но все же выхватил у таксиста сигарету и поспешно защелкал зажигалкой. Ада это никак не прокомментировала и расслаблено откинулась на спинку сиденья. Облокотившись о дверь машины, она устало прикрыла глаза и затихла. Антоний, наконец, смог прикурить.

За окном мелькали темные силуэты домов. Улицы были практически пусты. Окна смотрели черными пустыми глазницами, брусчатка жирно блестела желтым в свете фонарей. Веселый и гостеприимный Мюнхен, который Антоний так любил, по ночам затихал — впрочем, это касалось только его смертных жителей. Мюнхенские молохи, столь же жизнерадостные и открытые, с наступлением темноты выползали на улицы, открывали свои магазинчики и кабаки — там можно было не только пьянствовать до утра, но и остаться дневать; свои собственные бордельчики, где можно было развлечься с красоткой, а то и отужинать — сейчас правительство сквозь пальцы смотрело на обескровленные трупы эмигранток и евреек, которые после особенно шумных гуляний находили у берегов Изара… Самым посещаемым местом, конечно, была подпольная гладиаторская арена, которая находилась глубоко в подвалах под одной из заброшенных пивоварен на Марсштрассе. Да, Мюнхен был родным городом Ады, но, когда Антоний приехал сюда, он влюбился в него раз и навсегда. Когда его спрашивали, не скучает ли он по Франции, он лишь отшучивался:

— Да я скорее себе хвост отрежу, чем вернусь в эту гнусную страну!

Ада выглядела необычайно усталой и изможденной — этого не скрывали даже безупречно отутюженный костюм, легкий макияж и аккуратная прическа. Под глазами залегли темные круги, скорбные складки собрались в уголках губ. Она так и сидела, закрыв глаза и не двигаясь. Уж не заснула ли она? С нее бы сталось.

— Выглядишь ужасно, — хмыкнул Антоний, нарушив молчание.

Девушка тут же открыла глаза удивительного зеленовато-голубого цвета и ответила:

— Ты не многим лучше. Сколько раз тебе говорить, чтобы ты не стригся сам? Похож на какого-то проходимца.

Едва оказавшись в квартире, она снова наморщила носик и принялась стаскивать туфли. Антоний отнес чемодан в комнату.

— Я так и знала — на тебя совсем нельзя положиться. Меня не было каких-то несколько месяцев, а ты уже развел свинюшник, — отчитывала его она. — Почему в квартире стоит запах крови? Ты убивал кого-то здесь? Сколько раз говорить тебе, не убивать людей в доме?..

Расплывшись в довольной улыбке, Антоний только старательно отшучивался в ответ.

— А эта вода в ванной? Отвратительно. Убери все немедленно.

Пока он выполнял указание Ады, она уже успела разобрать вещи. Она всегда первым делом после поездок разбирала чемоданы — это было чем-то вроде ритуала. Одежду — на плечики и в шкаф, туфли — на полочки, чемодан — под кровать. А многочисленные папки и документы — в огромный стол, который уже грозился развалиться под их весом. Затем открывала окно, садилась на единственный стул и смотрела на кусочек сада и скаты соседних крыш, наматывая на палец прядку. Еще раз прокручивала в голове все увиденное и услышанное.

Все как перед отъездом, только в обратном порядке.

Антоний подошел к ней со спины и положил руку на нежное округлое плечико, выступающее из-под водопада светлых волос, от которых так сладко и томительно пахло. Ада уже и раздеться успела — сидела в одной комбинации и чулках. Краешек пояса призывно выглядывал из-под бледно-голубого шелка, едва прикрывавшего бедра.

— Как все прошло? — спросил Антоний неожиданно охрипшим голосом. У него в голове вдруг завертелась одна единственная навязчивая мысль. — Увиделась со Свеном?

И тут же прикусил язык. Ну и трепло! Мало было того, как в прошлый раз они из-за него ругались? Антоний с болезненной ясностью вспомнил, как Ада два месяца назад сидела на этом же самом месте, холодная и неподвижная, как мраморная статуя, а он рвал и метал, снедаемый ревностью и нес… Нес совсем уж откровенную чушь, которую должно быть слышали на соседней улице.

— Да какого черта ты во все это лезешь?! — орал он. — Из-за Свена? Точно ведь из-за Свена! Думаешь, так он тебя заметит? Думаешь, наконец-то оценит тебя?! — он уперся ладонью в подоконник и взмахнул рукой перед ее лицом, понижая голос почти до шепота, — А этого не будет. Ты не нужна ему — можно было это понять за столько лет!

Бирюзовые глаза Ады, кажется, еще немного и испепелили бы его. Но он уже не мог остановиться, чтобы не высказать все, что наболело за все годы:

— Ты так и погибнешь, гоняясь за его признанием. А он пройдет мимо и даже не посмотрит на твой труп!

Его тираду все-таки прервала хлесткая пощечина, от которой он покатился кубарем в другой конец комнаты. Как шавка от хозяйского пинка. Он поднял чумную голову, которая гудела как медный таз, и уставился на Аду, утиравшую глаза. Да, хорош герой. Довел ее до слез…

— Ты как дитя, — тихо и спокойно сказала она, вырвав его из мучительных воспоминаний. Она подняла голову и пристально посмотрела ему в глаза. — Мы ведь уже с тобой это обсуждали. А ты опять за старое.

Не выдержав, Антоний наклонился и поцеловал ее. Ее губы сначала плотно сжались, а потом неожиданно уступили его ласке. Он скользнул ниже, целуя ее восхитительную белую шею, сжимая ее плечи в объятьях еще крепче.

— Антуан, — прошептала она. — Перестань.

Но он и не думал останавливаться. Свен, Свен, Свен — крутилось у него в голове. Проклятое имя стучало в висках набатом. Ну, уж нет! Она была только его. Принадлежала только ему одному. Свен — не более, чем тень, которая растает с восходом солнца.

Кровать была рядом, но подоконник еще ближе. Сдернул ее со стула и, словно девочку, подхватив под руки, усадил на окно, покрывая поцелуями ее лицо, шею, плечи… Ада впилась ногтями в его спину, полосуя едва ли не до мяса. Зарычал, сдергивая с нее сорочку. Его губы заскользили по прохладной коже, руки стиснули округлые бедра. Вжав ее в холодное стекло, Антоний услышал, как она выдыхает его имя. Она вскрикнула, когда он вошел в нее, и вцепилась острыми зубами в шею у самого плеча… В голове, в унисон его движениям, исступленным молоточком билась одна единственная мысль, заменяя бешенный стук сердца. Только ему. Только ему. Только ему. И пошли все остальные к черту!

…Тяжело дыша, Антоний уткнулся лбом в ее плечо. Ада, прошептав его имя, поцеловала его волосы и сползла с подоконника на стул. Кажется, она разбила локтем стекло… Или это он?

По спине стекали и капали на пол тонкие струйки крови, но боли не было. Каждая косточка в теле сладко ныла. Пошатываясь, Антоний дошел до своих брюк и, запустив руку в карман, запоздало вспомнил, что сигарет у него все-таки нет. В памяти всплыли глупая рожа сержанта и трясущиеся щеки усатого таксиста. За спиной раздался мелодичный смех, и Ада протянула ему дымящуюся сигарету.

— Последняя, — хрипло прошептала она.

Сигарету они, по очереди затягиваясь, выкурили, сидя на холодном полу и опираясь на спинку кровати. Ослепительно прекрасная Ада в одних чулках, по которым все-таки поползла предательская стрелка, смеялась и выдыхала дым ему в лицо. Лишь после еще одного раза, когда он взял ее прямо на полу, она положила светлую головку ему на плечо и прошептала на ухо:

— Я лезу в безумное дело, Антуан Шастель. И ты поможешь мне его осуществить. Мы сделаем это вместе.

Ее глаза торжествующе блестели.

Восточный вокзал казался мертвым. Он горел огнями, как и всегда, но был пуст и безмолвен. Только на дальней платформе, где стоял товарный поезд, готовый сегодня ночью увезти их в Глейвиц, сновали несколько теней, и Ада терпеливо ждала у входа прибытия людей-союзников.

Сначала Антоний прошелся по платформе, неприязненно рассматривая тех, кого выбрала Ада для задания. Спору нет, среди солдат она никого не могла бы найти лучше, а тут еще и химера. Хотя какого черта была нужна химера в деле, когда нужно было убить всего несколько человек — тот еще вопросец. Химера околачивалась возле незнакомого молоха со шрамами на лице. Выглядела она, как ни странно, не так отвратительно, как большинство химер, ее можно было бы назвать почти симпатичной, если бы не покрытые шерстью звериные ноги и раздвоенная губа, как у кошки. Да, еще и уши, выглядывающие из копны волос, какие-то странные, острые… Нет, пожалуй, никакая она не симпатичная, а такая же уродливая, как и все эти твари.

Химера, поймав его взгляд, робко улыбнулась, и Антония передернуло. А тут еще Шип прошел мимо, без конца поправляя свой нелепый парик и шляпу. Неужели этот идиот думает, что под париком не видно рогов?..

— Герр Эрман, у вас сигаретки не найдется? — Шип подошел к Хансу Эрману.

— Просто Ханс, — замахал тот руками. — Ты как неродной прямо-таки...

Услышав про сигареты, Антоний вспомнил о сержанте, которого на платформе не было. Куда только делся? Стрельнув папироску у Ханса и закурив, он пошел вглубь вокзала.

Слишком длинные штанины тихо шуршали по каменному полу, хвост цеплялся за полы тренчкота, наброшенного прямо на голое тело. Антоний выбросил окурок и задумался, стоит ли рявкнуть на весь вокзал «Сержааант!» или нет. Когда он уже решился, со стороны зала ожидания вынырнул стройный силуэт Юргена Вайса. На нем был тот же мятый и грязный бушлат, что и в их первую встречу.

— Ты вовремя, сержант. Сигаретки не найдется? — фыркнул Антоний. Ему нужно было чем-то перебить вкус дрянных папирос Ханса.

Юрген пошарил по карманам и, услужливо моргая своими щенячьими глазами, протянул ему пачку с верблюдом. Антоний поднял брови.

— «Кэмэл»? Соришь деньгами, дорогуша.

Вот это уже ни в какое сравнение не шло с тем, что он курил последнюю неделю. Антоний с удовольствием выпустил изо рта дым и, прежде, чем Юрген спрятал пачку, ловко выдернул еще одну сигаретку и убрал за ухо.

— Ты чего без дела болтаешься? — спросил он, с удовольствием глядя, как вытянулось лицо сержанта. — Шел бы к остальным грузить ящики в вагон.

— Да я приказа не получал… Никого там не знаю. Я вообще только недавно ведь из Кёнигсберга…

— Как такой несамостоятельный тип только стал сержантом? — спросил Антоний без особой симпатии. Его, поди, пока не ткнешь носом в какое-то дело, так и будет глазами хлопать.

— Да я, это, раньше протеже Азур был. Она…

Конец фразы утонул в сумасшедшем хохоте Антония.

Вот значит, где собака зарыта. Азур. Поговаривали, она как раз любила таких глуповатых смазливых парнишек. Она их содержала, как каких-то болонок — воспитывала, одевала в дорогие вещички, выгуливала в театрах и галереях… А когда надоедали, выбрасывала с глаз долой. Антоний раньше в это не верил — как бы это Безликий позволил ей держать любовников? А тут такое наглядное подтверждение.

Юрген смотрел на Антония мрачно и обиженно, но молчал.

— А у тебя есть какой-нибудь дар? — спросил Антоний, отсмеявшись. И добавил мысленно: «Или ты совсем ни на что не годен?».

Он ответил немного неохотно:

— Я могу находить других молохов.

— Хороший дар, — одобрительно кивнул Антоний. — Если с умом его применять…

Он замолчал, не договорив. К стоянке вокзала, судя по урчанию мотора, подкатила машина. Кивком позвав за собой Юргена, Антоний пошел к входу. Ада, увидев их, обратилась к сержанту:

— Ладно, Антуан — с ним обсуждать этот вопрос без толку, но ты-то мог найти что-нибудь, кроме этой грязной тряпки? У тебя есть под низом рубашка? Чистая? Так сними с себя это рванье и оставайся в рубашке, сержант.

Ее молодое, красивое лицо оставалось абсолютно бесстрастным. Антоний всегда поражался тому, как она так может. Дверь подкатившего «Мерседес Бенца» открылась, и девушка впилась пальцами в предплечье Юргена:

— Иди на платформу и выстрой там всех. И предупреди Ханса Эрмана, что если он выкинет одну из своих штук, я спущу шкуру сначала с него, а потом с тебя. Понял? Так иди.

Повторять два раза не пришлось. Юргена как ветром сдуло. Осторожно проведя по гладкому пучку пальцами, Ада поправила пиджак, юбку — серая униформа Ордена всегда была ей к лицу.

Из машины вышли двое. Вряд ли это были мелкие сошки, — по правде сказать, Антоний быстро забывал лица людей, — но выглядели они довольно просто и скромно. Ада растянула губы в вежливой улыбке.

— Как-то это все несолидно, — проворчал Антоний, глядя на приближающихся людей. — Кто эти невзрачные офицерики? Ни сопровождения, ни охраны.

— Они здесь инкогнито. А о солидности не тебе говорить, Антуан… — шепнула она в ответ.

Антоний с сомнением почесал волосатую грудь и, оскалившись, помахал офицерам рукой. Они слегка замедлили шаг, и он ухмыльнулся еще шире. Ада незаметно наступила ему каблуком на ногу. Безжалостная женщина! Она что, не видит, что он босиком?

Мужчина помоложе заметно побледнел и стиснул зубы. У него даже выступили капельки пота на лбу. Сердце громко и неритмично колотилось. Кажется, сердечник. Антоний с любопытством наблюдал за ним, напрочь забыв о втором офицере, который уже рассыпался в любезностях перед Адой. Она ему явно понравилась.

— Генрих Гиммлер, — неохотно представился мужчина Антонию, отпустив ручку Ады.

— Рейхсфюрер, — подсказала ему девушка настолько тихо, что никто, кроме него, не услышал.

— Вот это да! Никогда не жал руку такому высокопоставленному лицу. А меня можете звать Антонием.

С усердием он тряс влажную, холодную руку рейхсфюрера, пока тот не выдернул ее. Сердечника, ненавязчиво отступившего за спину начальника, как оказалось, звали герром Брандтом. Он был секретарем.

На платформе все прошло без заминок. Разве что, господину Брандту, кажется, совсем стало нехорошо при виде химеры, которую Юрген не додумался куда-нибудь убрать. Ада и люди прошлись вдоль стройной шеренги. Девушка перечисляла имена молохов:

— Сержант Юрген Вайс… Солдаты Шип, Ханс Эрман и Павел Ландовский.

Ханс беспокойно переминался с ноги на ногу, скребя затылок под котелком. Он явно что-то подготовил, «чтобы сделать отъезд незабываемым», но Антоний, в другое время с удовольствием бы посмотревший на это, кивнул в сторону Ады и многозначительно провел пальцем по шее.

— Это неполный состав, — продолжала Ада. — К моменту атаки на Польшу к нам присоединятся еще солдаты.

Рейхсфюрер и герр Брандт, должно быть, с большим облегчением восприняли окончание официальной части и отвели Аду в сторону, чтобы обсудить еще несколько деталей. Антоний присел на край открытого вагона и, достав расческу, принялся расчесывать лежащий на коленях хвост. В глубине соседнего вагона виднелся чемоданчик Ады и кушетка — поди, всю дорогу спать будет. Она никогда не упускала такой возможности.

В их вагоне — пустом, если не считать ящики и спальники — задраили все окошки и люки. Шип тут же извинился, что не переносит полной темноты и достал узелок с маленькими стеклянными шариками, похожими на детские игрушки. Они светились приятным желтоватым светом.

— Держи их теперь, чтобы по полу не катались, — хмыкнул Ландовский и улегся головой на колени к химере. Он говорил на «высоком», но, интересно, понимал ли баварский говор? У молохов из Германии с этим не было проблем — Свен имел гадостную привычку время от времени перемещать их из региона в регион «для ознакомления с чужими диалектами и культурой».

Антоний уселся на ящик повыше и продолжил процедуру вычесывания хвоста. За сутки шерсть спутывалась и сваливалась в колтуны, и приходилось все время уделять этому внимание. Он мог не следить за своей шевелюрой, но всегда любил, чтобы шерсть на хвосте со знаменитой черной полосой была блестящей и шелковистой.

Поезд тронулся. Колеса приятно застучали по рельсам.

Гребешок Антония продолжал скользить по шерсти, а сам он незаметно наблюдал за остальными. Ханс поначалу безуспешно щелкал зажигалкой, пытаясь прикурить, но потом раздраженно бросил ее в угол и сделал свой знаменитый «фокус с огнем», напугав Юргена. Когтистые лапки химеры гладили густые волосы Ландовского — Антония даже передернуло от мысли, что будет, если она вдруг его оцарапает. А Шип… Шип таращил красные глазища прямо на него.

— Ты стал капитаном, — сказал он. — Поздравляю. Не думал, что ты меня тут обгонишь.

Казалось, что он язвит, но голос Шипа звучал вполне мирно. Антония это застало врасплох, и он только буркнул:

— Спасибо.

Его, сам того не зная, неожиданно выручил Юрген. Он воровато оглянулся, словно боясь, что кто-то подслушивает, и тихо спросил:

— А что за история со Свеном и капитаном Миллер?

— Тебя это не касается, — отрезал Антоний.

Ландовский расхохотался.

— А ты не знаешь, что ли, что наша капитан была всю жизнь в него влюблена?

— Заткнись, а? — перебил его Антоний.

Заткнулся. Злобно зыркнул и замолчал. Химера принялась успокаивающе гладить его по плечу. Юрген недоумевал:

— Но зачем он ей сдался? Ведь капитан Миллер такая красивая и умная женщина. А Свен, наверное, самый уродливый молох Ордена; он чокнутый…

— И, к тому же, ему кое-чего не достает… Но, так как капитан Миллер и красивая, и умная, она предпочитает проводить время с Антонием, — подмигнул Ханс. Вот же сволочь!

Антоний оскалил зубы, и Ханс, кажется, понял намек. Выждав секунду, он сменил тему, обратившись к Ландовскому:

— Эй, Павел, а что за химеру ты с собой таскаешь повсюду? Она у тебя что-то особенное умеет?

— Хочешь, могу показать?

Естественно, все отказались. Все химеры были еще теми монстрами. От яда в их когтях или зубах даже самые могучие молохи корчились в муках и погибали. Помимо прочего, химеры теряли почти все воспоминания и личность и уподоблялись, зачастую, умным и жестоким животным. Существовали и такие твари…

Псоглавый, например…

…которые сохраняли остатки себя, но вряд ли эта была из их числа.

— А чего твоя химера все время молчит? — спросил Антоний, вздрогнув от пробежавшего по спине холодка. — Она совсем тупая, что ли?

— Ничего не тупая! Нормальная она. Просто стесняется.

Он не сомневался, что Ландовский именно это ему и скажет. Кто признается, что его ручная химера не умнее собаки? Он внимательно посмотрел на нее, и встретился с вполне осмысленным взглядом. Химера снова улыбнулась и опустила длинные ресницы. Антония передернуло.

Ну и компания. Вздохнув, Антоний принялся шарить по карманам, напрочь забыв про сигарету за ухом. Сержант, словно очнувшись, встрепенулся и протянул ему пачку «Кэмэла» и зажигалку. Ханс, тем временем, достал колоду карт и начал рассказывать одну из своих цирковых баек.

Немцы на станции в Мюнхене, немцы на станции в Глейвице — в следующую ночь Антония одолевало стойкое чувство дежавю. Он шепнул довольной и отоспавшейся Аде, что человеческое руководство им совсем не доверяет, раз считает необходимым ходить за их группой хвостом.

— Конечно, — не удивилась Ада. — На их месте я бы тоже не доверяла.

Антоний думал, что вышку будет видно. Если бы он был поэтом, то сравнил бы ее, возвышающуюся над этим городишком, с роковым знамением. Но он не был поэтом, а вышки с платформ видно не было. Как потом он узнал, она находилась далеко за городом.

До отеля их подвез на своем грузовичке Альфред Найуокс, который отвечал здесь на месте за осуществление операции. Отель находился совсем недалеко от вокзала, так что Антоний не успел как следует рассмотреть Глейвиц. Почему-то он вызывал ностальгию — такой скучный, маленький, темный… Совсем не такой, как Мюнхен, в котором даже по ночам было светло. Антоний невольно вспомнил Жеводан, такой же скучный, как Глейвиц. Ровно до того момента, пока он не решил его расшевелить.

Альфред помог Аде сойти с машины. Пока остальные молохи выгружали чемоданы и ящики (в самом большом из которых спрятали химеру), Антоний сидел на капоте и меланхолично докуривал остатки пачки «Кэмэла». Дымок сигареты струился к по-летнему ярким звездам и зловещей красной луне, выползавшей из-за горизонта. В теплом воздухе разливались умиротворение и покой.

— И запомните, сигнал к началу операции: «Бабушка умерла»… — прозвучал где-то справа тихий шепот Найуокса.

Антуан Шастель тихонько засмеялся.