Глава 3

Варшава, октябрь 1939г.

— …На самом деле, подкрасться было просто. Легче, чем мне казалось. Они там совсем расслабились в этой своей России. Думаю, у нее даже оружия не было. Но самое сложное было после. Сами думайте! Ну, оглушил я ее, ну, гвоздь вогнал в голову, не отходя далеко… А потом? Вы задумывались, как было потом? — Антонию казалось, что он слышал эту историю уже раз пять или шесть. В отличие от него, остальным это было только в удовольствие. Сержант каждый раз собирал себе компанию благодарных слушателей, частенько одних и тех же. Причем их не смущало то, что детали рассказа нередко менялись, чтобы история вышла более захватывающей.

Антоний незаметно подошел к сержанту со спины. Тот настолько увлекся, что даже не услышал стука костылей.

— …Была настоящая погоня! Мне пришлось украсть машину и ехать так до самой белоруской границы. Причем я должен был это успеть до восхода солнца!

Остальные картежники притихли: Ханс, Ландовский, двое венгров, которых Антоний не отличал друг от друга, и румын Симон Ионеску. «Карточный клуб» располагался в подвале, как раз по соседству с виновницей этой истории, поскольку Ада не одобряла азартных игр. Сам он пришел сыграть пару партий в покер и пощипать хотя бы венгров, которые еще не знали, как он умело прячет карты в рукавах. Но не в меру болтливый сержант слегка изменил его планы.

Кашлянув, Антоний, наконец, привлек его внимание. Юрген вскочил, вытянувшись по струночке.

— Пройдемся?

Поднимался по лестнице Антоний с куда большим трудом, чем спускался. Без свидетелей он лишь слегка опирался на костыли — в основном, на сломанную ногу, чтобы меньше ныла. Но в присутствии Юргена или еще кого приходилось валиться на них всем весом, старательно морщась, кряхтя и шаркая. Ада бы не простила ему выздоровления через пару дней после возвращения сержанта.

— Ты бы поаккуратнее, что ли, трепался… Наша гостья все слышит, — проворчал Антоний.

— Да и пусть…

— Не понимаешь или как? Меньше она услышит, меньше проблем будет… при отступлении, — если Ада не рассматривала такие варианты, то он сам только о них и думал. — И вообще, что ж ты врёшь столько? Нет, я конечно тоже люблю это дело. Ну, знаешь, приукрасить немножко. Если бы я рассказывал про Жеводанского Зверя все, как было, вряд ли я бы стал таким популярным.

Сержант помог ему подняться на последних ступеньках и открыл дверь. Холл сейчас мало отличался от подвала. Такой же темный, такой же воняющий затхлостью. Мраморный пол давно покрылся какими-то пятнами и грязью, ковры на лестнице запылились. Картины и статуи все снесли в хранилище. От былой красоты осталось только высоченное окно на площадке между первым и вторым этажом. Лунный свет, падая сквозь кусочки цветных стекол, раскрашивал холл пестрой мозаикой.

Несмотря на запустение, в холле постоянно толпились солдаты. Делились новостями, обменивались какими-то безделушками, слонялись без дела, курили, посыпая пеплом пол. В углу у давно потухшего камина — Ада считала свет слабостью смертных и «мяса» — часто собирались любители музыки. Найденная Ландовским гитара гуляла, в основном, по кругу между Евой, Шипом и сержантом венгров Иштваном, но иногда осмеливался за нее взяться и кто-то еще. Сейчас драл глотку какой-то незнакомый Антонию парнишка не то из венгров, не то из румын. Их он тоже не особо различал, запоминал только тех, кто знал немецкий.

— Так почему же… — снова начал Юрген.

— Да врать в меру надо, иначе не поверят, — Антоний добрел до одного из диванов, уже обтоптанного чьими-то сапогами, и сел. Сержант достал сигареты. — Вот что это за басни про погоню?

— Так ведь если я буду все рассказывать, как было — это же не будет интересно. Ну, выследил я ее одну в городе, ну, подкрался, ну, дал по голове… Она пролежала всю дорогу с заточкой в голове, а я только звонил связным, менял поезда, паспорта и парики… Сами же говорите, что приукрасить можно.

На самом деле, было трудно признать, что Антония раздражали не враки и не невиданная доселе самоуверенность Юргена, которому явно нравилось чувствовать себя новым героем. У него даже осанка изменилась. Нет, его раздражало то, что сержант справился. Выпустив изо рта дым, Антоний украдкой рассматривал его, недоумевая — как… Как все же этот болван смог совладать с древним молохом? Он должен был погибнуть. Антоний и так, и эдак прокручивал все в голове, но понять, как это вышло, не мог.

— Расскажи мне подробнее, что реально произошло. Как ты все-таки справился? Признайся, тебе ведь кто-то помогал, — вкрадчиво сказал Антоний, стряхивая пепел на пол.

— Да нет, правда, я почти все сам сделал… Нет, конечно, без связных я бы сам не справился… Даже смешно, да? Сколько в этом деле от людей зависло. А так мне только Ева подсказала…

— Подсказала что?

Юрген откинулся на спинку дивана и немного смущенно ответил:

— Она обратила внимание, что наш запах сильнее, когда мы только поели. Я нарочно попостился всю дорогу до Москвы. Действительно, пахло уже не так сильно. Потом в гостинице долго в воде лежал, почти сутки, чтобы остатки запаха ушли. Ну, и взял потом у связного одежду, которую до этого человек носил… Понимаете? Я полностью замаскировался. Никто бы не понял, что в городе чужой молох.

— Да, а схватил ты ее как? Как врасплох застал? — с нетерпением спросил Антоний. Идея с запахом казалась ему немного дурацкой, ему слабо верилось, что только это помогло.

— На лавке она сидела и читала что-то. Я ее легко выследил. Поздняя ночь была, какая-то площадь. Вообще, ни души. Она меня не услышала или не заинтересовалась. Подкрался и воткнул ей заточку прямо в затылок. Тут же она и упала… А связные неподалеку с машиной ждали. Вывезли ее в другое место — не в гостиницу мою, а в квартиру какую-то… Нет. Я действительно трясся все эти несколько дней. Сидел там безвылазно.

— Ладно, — Антоний отмахнулся. — Лучше про погони рассказывай. Это действительно скука смертная.

Осиновые «бусы» туго охватывали шею Медведицы, как терновый венец охватывал лоб Христа. Только их сплели не из терна, а из толстой колючей проволоки. Нанизанные между шипами кусочки осины издали не бросались в глаза. Она пыталась обмотать «бусы» разорванным на лохмотья низом платья, но безуспешно. Кровь из мелких ранок марала когда-то светлый воротничок, прикосновение осины не давало им заживать.

Проклятое дерево. По спине и хвосту Антония пробежала дрожь, вздыбливая шерсть.

То ли «бусы» совсем вытянули из нее силы, то ли она всегда была такой, но Медведица напоминала, скорее, чучело птицы. Запах гнилой крови стоял в воздухе. Запавшие глаза тускло поблескивали, как две стекляшки.

Она сидела неподвижно, сложив худые руки на коленях. Вся ее фигура тонула в пледе, который она набросила на плечи. Антонию стало не по себе. Неужели «бусы» делали ее такой… мертвой? Они могли сожрать с ее лица все краски, могли оставить тени под глазами и воспаленную красноту на веках… Но почему, чем дольше, тем сильнее ему казалось, что он видит тонкую маску, кое-как натянутую на морду какой-то жуткой твари? На лице Марии не отпечатались даже первые морщины, но молодой она не казалась.

Или все древние молохи были такими? Признаться, Антоний их и не видел, лишь раз в жизни на Ночи Посвящения. И то, предпочитал отводить глаза.

Он чувствовал себя как-то глупо, покачиваясь у двери на своих костылях. Впервые не знал, о чем говорить. За дверью мурлыкал себе под нос песенку очередной венгр, которого назначила Ада. Антоний не видел смысла в охране — сбежать пленница все равно бы не смогла. С «бусами» на шее она никогда не сломала бы дверь. И не смогла бы совладать даже с обычным человеком, не то, что с кем-то из молохов. Незамысловатое орудие эти «бусы», но немертвым оно заменяло самые прочные цепи.

Охранник бы все равно не понял, о чем они говорили, но Антоний молчал. Без «стены звука», которую ему не удалось незаметно утащить у Ады, их могли подслушать. Не венгр, так кто-то еще. А тут еще сама Медведица со своим пустым непроницаемым лицом. Сможет ли он расположить ее к себе? Боялась она его сейчас? Или ненавидела?

Неподвижная куча тряпья, а в ней — лишь маска и руки, будто птичьи лапы.

Антоний сделал шаг вперед, опуская руку в карман. Мария даже не моргнула. Потными пальцами он нащупал в кармане кулон, который сам же сорвал с ее шеи, и клочок бумажки.

— Я подумал, это нужно вам вернуть, — сказал он, протягивая ей кулон и записку на раскрытой ладони и стараясь улыбнуться. — Вы потеряли… Вы понимаете меня? Говорите по-немецки?

— Да, — хрипло каркнула Мария, облизывая потрескавшиеся губы.

Будто боясь, что Антоний отберет вещицу назад, она поспешно застегнула цепочку. Лишь убедившись, что она никуда не денется, соизволила посмотреть на записку. С помощью Евы, знавшей русский, Антоний накарябал там одно слово. «Друг».

«…Все изменения в организме молохов происходят постепенно. Первый этап занимает трое суток. Второй — три года. За это время полностью перестраиваются все системы жизнеобеспечения. Самые серьезные изменения касаются органов пищеварения. Постепенно подвергаются некрозу печень, селезенка и все пищеварительные железы, в то время, как желудок постепенно увеличивается в размерах. Кишечник более не принимает участия в процессе пищеварения, но выступает, как хранилище крови (которая постепенно сворачивается до желеобразного состояния), с годами увеличиваясь в размерах и сегментируясь», — Антоний, скрипя зубами, перевернул еще страничку. Последняя брошюрка Твардовского оказалась чем-то, вроде дневника, который был посвящен отчасти каким-то пространным измышлениям, отчасти — анатомическим записям и довольно отталкивающим зарисовкам. Он надеялся найти что-нибудь, что касалось древних молохов. И, что греха таить, попробовать нащупать след жида.

Вдоль полей шла запись: «Возможности практически изучить анатомию молоха старше пятисот лет пока не предвидится. Исходя из тенденции всех процессов, я предполагаю, что к определенному возрасту должны полностью исчезнуть (как?) за ненадобностью все органы, кроме сердца (которое значительно увеличивается в размерах), желудка и кишечника (которые, фактически, выполняют функцию хранилища крови). Легкие за исчезновением потребности в кислороде уменьшаются до минимально возможных размеров, освобождая место сердцу».

И еще одна: «Мне до сих пор не удалось понять сам механизм жизнедеятельности и связь между желудком и сердцем. Увеличенные артерии и вены объединяют их в единую систему подобно малому кругу кровообращения, но функциональности такой системы мне понять не… Я бы хотел еще раз проштудировать книгу Свена «О механизмах преобразования плоти», поскольку не все помню, но Марьян забрал с собой все книги. Мне удалось стащить только несколько из тех, что попали мне под руку, за что я до сих пор корю себя. Я хотел понять, есть ли в мире что-то, что заставит Марьяна меня возненавидеть, но лишь запятнал себя таким дурным делом, как кража».

Последняя запись, написанная чуть более неровным, чем обычно, почерком, обрывалась у середины страницы. Антоний разочарованно полистал брошюрку взад-вперед, но больше ничего не обнаружил.

Книжки Твардовского интересовали не его одного. Ада внимательно изучила каждую брошюрку вдоль и поперек прежде, чем убирать в сейф, но ее заинтересовали отнюдь не записи об оборотнях, не анатомические изыскания, а один-единственный абзац.

— Посмотри, — подозвала она Антония. Длинный палец с ярко-красным ногтем скользнул по словам " Я бы хотел еще раз проштудировать книгу Свена «О механизмах преобразования плоти»". — Как он мог читать труды Свена?

Антоний только пожал плечами. В кои-то веки у него не вызвало раздражения упоминание имени Свена. Без сомнений, речь шла о том самом Свене, о генерале Ордена, ведь писателей в мире молохов можно было по пальцам перечесть, но… Что с того?

Ада бросила взгляд на портрет варшавских лордов. Он так и стоял у них в комнате, где она его бросила. Грудастая брюнетка, статный аристократ с проседью в волосах и бороде и… Твардовский. Еще живой и слабый человек.

— Свен рассказывал мне однажды… — на этих словах голос Ады чуть потеплел. У Антония в груди противно екнуло. — На заре существования Ордена была распространена идея обращения близнецов. Даже родственники часто рождались с разными дарами, близнецы же — с одинаковыми. Инициаторами этой идеи и Матерями были Азур и Скарлет. Тогда еще думали, что сила передается по наследству новообращенным...

Антоний фыркнул. За эту глупую идею некоторые держались до сих пор.

— Большинство близнецов оказались со слабыми дарами или вовсе без них. Таких Безликий предпочитал со временем убивать или прогонять восвояси. Но однажды им попались две девушки, которые превзошли все ожидания. Сестрам долго не позволяли обратить их. С тех пор мало, что поменялось, — с досадой добавила Ада. — Женщины слабые, женщины бесполезные, еще две женщины будут обузой… Безликий, Неопалимый и Свен придерживались этой точки зрения. Азур и Скарлет поддержал только Тристан.

Ада не была интересной рассказчицей, но эта история Антония внезапно увлекла. Казалось, она едва ли не дословно цитировала Свена — настолько это было непохоже на ее обычную манеру речи.

— Свен уже даже не помнил, откуда они родом. И имена у обеих были такие, что не угадаешь. Одну звали Иоанна, другую — Мария. Поначалу казалось, что нет у них никакого дара. Разгневавшись, Безликий хотел прогнать всех четверых, но Неопалимому удалось его утихомирить. Тогда он не знал, что спустя пару сотен лет Азур и Скарлет поставят Безликого выше кузена и отрекутся от родной крови.

Иоанна же и Мария постепенно менялись. Они оказались уродами, как Безликий, Сестры и Свен. Их тела постепенно покрывала чешуя, росли когти, выпадали волосы. Вместо волос росли щитки и рога, как у драконов с гравюр. Тогда же у них проснулся и дар, который восхитил всех прочих, особенно же Безликого. Если Безликий мог красть лица тех, чью кровь он пил, то Иоанна и Мария могли силой воли полностью менять свой облик. Их приняли. Свен учил их читать и считать, как когда-то учил Азур и Скарлет. Обе проявили способности к наукам и невероятную тягу к знаниям. Они жадно вбирали все, что рассказывали им старшие, как иссхошийся лесной мох вбирает в себя влагу первых дождей. Они же и убедили Свена и Тристана записывать все их труды. Они стали охотницами за книгами. Их не интересовали деньги и драгоценности. Книги, по их мнению, были куда дороже, ведь молохи писали очень мало, предпочитая хранить все знания у себя в голове. Так появилась большая библиотека Ордена. Тогда уже Безликий прекратил свои странствия, отбив себе Вену и создав там первую резиденцию Ордена.

Тогда же они постепенно замыкались друг на друге. Их привязанность, казалось, была даже сильнее, чем у Азур и Скарлет. Когда возник заговор? Этого не знали. Не знали и того, что стало причиной, ведь Иоанна и Мария никогда не высказывали недовольства. Однажды они просто исчезли. А с ними исчезли и все книги. Возможно, Иоанна и Мария считали, что эти книги принадлежат им по праву, ведь они их собирали, но Безликий думал иначе. За сестрами объявили охоту, но безуспешно. Их талант к смене облика помог им скрыться… Эта история со временем забылась, и к ней потеряли интерес, — закончила Ада. — Но Безликий до сих пор зол. Не из-за книг, скорее просто потому, что его так легко обманули.

— И ты думаешь, что Иоанна и Мария — это варшавские лорды? Из-за какой-то книги?

Он снова с сомнением посмотрел на портрет. Если они могли легко менять облик, то стать Марьяном для одной из них не стало бы проблемой.

— Хочешь помочь Безликому взять реванш?

— Почему бы и нет, — оскалилась Ада. — Всем известно, что варшавские лорды сбежали в Эдинбург. Пусть потреплют их чуток… Побаламутят немного Совет. Может, и еврейчик твой к ним тоже сбежал. Ты ведь тоже не отказался бы от реванша?

Приняв такое решение, Ада уехала в город, на телеграфную станцию, чтобы передать эту информацию в Орден. Для такого рода новостей независимого посланника никто не вызывал, да и телеграф поляки уже успели наладить.

Антоний не стал упускать такую возможность. Он вытащил из сейфа "стену звука", похожую на маленький детский волчок, и с такой поспешностью бросился к пленнице, что едва не забыл костыли.

Добираться из кабинета до подвалов было куда дальше, чем из спальни. Антонию пришлось здорово поплутать. Подопечные Дьявольских сестер выстроили настоящий замок, с множеством путаных переходов и галерей. После истории Ады становилось ясно, почему они бросили все и сбежали. Орден не прощает беглецов и предателей. На памяти Антония их всегда ловили и устраивали публичные казни или жестокие игрища с участием химер на мюнхенской арене под Марсштрассе.

Интересно, а так ли уж Безликий не догадывался, где скрывались беглянки? Может быть, недаром плацдармом для дальнейших движений была выбрана Варшава? Ведь лорды крайне неохотно бросали свои дома и вот так сбегали, предпочитая договариваться или сражаться.

Задумавшись, Антоний забывал опираться на костыли и просто шел вперед, изредка постукивая ими по полу. Ноги сами несли его к подвалу. Лишь оказавшись носом к носу с охранником, он понял, что не знает, как разговорить Медведицу. О чем, вообще, с ней можно говорить? Стылый холод пополз по спине. Казалось, труп будет куда более сговорчивым собеседником. Он оставил ей записку, но так и не понял ее реакции. Ее лицо осталось таким же непроницаемым, как и раньше.

— Флеш-рояль? Эрман, да ты чертов шулер! — донеслись глухие голоса из "карточного клуба". Судя по шуму, опрокинули стол и началась какая-то потасовка. Антоний с интересом заглянул к картежникам. Иштван и двое венгров пытались взять в кольцо дружелюбно улыбавшегося Ханса.

— Тише, девочки, — цыкнул он на молохов, открывая пошире дверь. — Хотите, чтобы капитанша услышала?

Этого было достаточно, чтобы все стушевались. Но Иштван все равно злобно скалился, сжимая и разжимая кулаки. Антоний, картинно кривясь, вошел и тяжело рухнул в кресло. Дорогие кресла, обитые кожей, сюда натаскали со всего дома, но вот вместо стола был какой-то ящик, на котором стояла керосинка. Облезлую кирпичную стену украшала картина в дорогой раме: обнаженная блондинка, входящая в озеро. Вода плескалась у самых ее бедер, почти полностью скрывая самое сокровенное место. Казалось, еще движение воды — и станет видна розоватая щель среди светлых, почти белых волос (совсем, как у Ады). Антоний каждый раз жадно таращился девушке между ног, будто надеясь, что именно в этот раз он сможет что-то разглядеть.

Антоний взял со стола несколько карт. Фирменный крап Ханса. У него была точно такая же колода в кармане плаща.

Мысль ему пришла в голову до неожиданности простая. Он едва не вскочил с кресла, но в последний момент заставил себя скривиться, покряхтеть и взяться за костыли. Напоследок велев игрокам либо играть в карты цивилизованно, либо расходиться (после чего Ханс ему хитро подмигнул — они нередко делили выигрыши между собой), он снова предстал перед дверью в логово медведя.

Мария, против его ожиданий, не сидела на кушетке в прежней позе, а мерила шагами комнатку. Высокая и прямая, как палка. Она оказалась выше Ады. Очень худая. Округлости, которые пристало иметь женщине, почти не бросались в глаза. Двигалась она резко и нервно, совсем не напоминая безжизненного истукана, как в прошлый раз. Короткие темные волосы стояли дыбом.

Она обернулась. У Антония снова неприятно дрогнуло внутри, когда он встретился с ней взглядом. Пустые синие стекляшки, казалось, занимали пол-лица.

— Решили меня голодом уморить? — тихо прохрипела она, застыв на месте. Ее лоб раскололся тончайшей морщинкой, которой предполагалось высказать настороженность и тревогу. Или что-то еще, о чем Антоний не догадывался.

— Ч… что?

В два шага она пересекла комнату. Антонию понадобилась вся выдержка, чтобы напомнить себе о "бусах" и не выскочить за дверь, на которую еще даже не опустили засов, но Мария всего лишь схватила его за руку. Ладонь оказалась горячей.

— Мне нужна кровь.

Казалось, она просто не может говорить громко. От хриплого полушепота у Антония по коже бежали мурашки. Вблизи от нее еще сильнее несло подтухшей кровью.

Такая же отталкивающая, как и прежде, но Антоний вдруг себе ясно представил, как она припадает потрескавшимися губами к его шее, будто в поцелуе. По телу прошла горячая дрожь. Мария, будто угадав его мысль, отстранилась, полыхнув пожелтевшими глазами.

Собравшись с мыслями, он понял, зачем она взяла его за руку. Молохи, будто ящерицы (Твардовский предпочитал сравнение с пиявками), не обладают своим теплом. Их кожа бывает горячей, только когда они голодны. Крайне голодны.

"Подобное явление не поддается никаким законам природы. Кровь живого человека должна нас согревать, но она, напротив, остужает. С другой стороны, никаким законам природы не поддается наша смерть от голода или солнечных лучей… все наше существование".

— Не может быть, — глубокомысленно сказал Антоний, пытаясь скрыть почти мальчишеское смущение. — Древние молохи дольше живут без крови. У вас должны быть большие… эти… запасы. Я читал.

Глаза Марии округлились. Будто треснула маска, обнажив сразу испуг, удивление и тревогу.

— Откуда вы...

Не дав ей договорить, он стремительно встряхнул ее за плечо и приложил палец к губам. И так за дверью было подозрительно тихо.

"Стену звука" пришлось поставить на пол. Он отложил костыли и присел.

Крохотный волчок, повинуясь движению рычажка, закрутился вокруг своей оси. Чем быстрее он раскручивался, тем ярче сиял теплым желтым светом. Сияние рассыпалось яркими, неровными пятнами, которые заскользили по стенам, потолку и полу, и в этих пятнах звучало неразборчивое бормотание различных голосов, в котором угадывались и их голоса в том числе. Теперь стражник и все в здании, кто пожелает прислушаться, услышат лишь неразборчивый тихий разговор, не представляющий интереса. Кроме "стен звука" Кудесник Олаф создавал еще и "молчальники", которые лишь не пропускали звук за пределы комнаты. Но полная тишина чужда слуху молоха, поэтому эти "глухие пятна" сразу выдавали себя. Все же хорошо, что Аде выдали с собой не "молчальник". Любое подозрение зн сговор с пленницей закончилось бы для Антония очень плохо.

Едва "стена звука" сделала несколько оборотов, как Мария повторила:

— Откуда вы это знаете?

Ему это показалось странным. Разве речь шла о каком-то важном секрете? С другой стороны, Мария сама пошла на контакт, пусть даже по такой причине.

— Это все знают, — схитрил Антоний, чуть усмехнувшись. Что из его слов так ее взволновало?

Мария смерила его пронзительным взглядом, сделала пару шагов по тесной комнатушке и скрестила руки на груди. Антоний же, напротив, расслабился. Она удивлялась, она волновалась, она нервничала — она не была тем монстром, который ему померещился вначале. Нужно было лишь… не всматриваться в лишенное возраста лицо, чтобы этот морок не возвращался. В конце концов, он точно такое же порождение ночи.

— Неправда, — наконец сказала она. — Только несколько молохов знали про запасы. Он… пока не предавал свои исследования огласке.

Все прочие эмоции и мысли Антония будто выдуло ветром из головы.

— Вы его знаете?! Твардовского?

Он сам не понял, как подскочил к Марии, едва не опрокинув "стену", и схватил ее за плечи. В голове ураганом проносились тысячи вопросов. Она знает Твардовского! Она знает, кто он и… И что дальше?

Наверное, эта перемена оказалась очень явной. Мария смотрела на него будто бы с сочувствием.

— Вы общались с ним? — спросила она. Но больше ничего не сказала.

— Мы чуть не убили друг друга, — мрачно ответил Антоний, с отвращением чувствуя, как внутри все переворачивается от воспоминаний. От страха, от ненависти и от… восхищения, которое незнамо откуда взялось. Это чувство будто нашептали ему на ухо, навязали, повесили на шею неподъемным камнем. И чем дальше, тем сильнее это чувство врастало в него, становясь таким же привычным и будто бы правильным, как любовь и уважение к старому другу.

— Вы общались с ним? — повторила она, словно не услышав. — Разговаривали?

Антоний в сердцах пнул костыли.

— Да! Это имеет значение?! Он мне одно слово повторял, как попугай! "Уходи", да "уходи"! Расскажи мне о нем! Расскажи то, что знаешь, но только не томи. Кто он, откуда и как мне его найти?

— Зачем ты хочешь его найти?

— Я… я не знаю! Я чувствую, что это будет правильно, — он выложил все, как на ладони, и сжал зубы.

Губы Марии тронула горькая усмешка.

— Почему ты так смотришь на меня?

Он растеряно сел на кушетку. Мария стояла напротив, задумчиво кусая ноготь.

— Он назвал это "обаянием дьявола", — осторожно начала она. Было видно, что ей чужды длительные объяснения. — Это трудно объяснить. Вскоре после обращения он стал замечать, что его отец, Марьян, да и Катаржина стали относиться к нему с особым трепетом, внимать каждому его слову, одобрять и поощрять все, что он делал… Это было не в их характере. Следом он стал замечать это за каждым, с кем обменялся хотя бы парой слов. Им начинали восхищаться, к нему начинали тянуться. Он становился объектом для подражания. Что бы он ни делал, что бы ни говорил, даже что-либо скверное и отталкивающее, это все равно трактовалось в его пользу...

— А ты?

Неужели на нее даже эта чертовщина не действовала?

— Когда я видела его в последний раз, он еще был человеком, — Мария покачала головой и только сейчас заметила, каким колтуном свалялись ее волосы. Она принялась распутывать их пальцами. — После мы говорили только по телефону...

Антоний слушал ее, не перебивая. Наверное, с таким же чувством папаша Шастель слушал проповеди кюре о Всевышнем.

— Я не знала, что с ним случилось… После оккупации Варшавы мы потеряли всякую связь. Я знала только то, что он не сбежал вместе с Марьяном. Что… с ним случилось?

— Я не знаю, — прошептал Антоний зачарованно. Он выложил ей все, что случилось в ту ночь. Даже забыл приукрасить. Об охоте, о встрече у лачуги, о короткой драке и последующей погоне. И том, что его так и не смогли найти. Собравшись с мыслями, он спросил:

— Но почему он напал на меня? Если знал о том, что я… эээ...

Мария так и стояла над ним, застыв, будто статуя.

— Я бы хотела тебе ответить. По правде сказать, я даже не знаю, о чем ты. Он никогда не упоминал...

— Как его хоть зовут-то?! А то все "он", да "он".

— Абель. Но он предпочитает, чтобы его звали на иудейский лад. Хевель.

Хевель. Хевель Твардовский. Вместе имя и фамилия звучали чуждо, разваливаясь, как две половинки разрезанного яблока.

Он и сам не заметил, как разговор перетек на жида. На Хевеля. Слова о том, что все его чувства навязаны извне, быстро улетучились из его головы. Он вдруг вспомнил про Аду. Если бы у него было это "обаяние дьявола", она бы его полюбила так, как любит Свена?

А затем он вспомнил и о том, зачем, вообще, пришел сюда. Он пытался стряхнуть с себя мысли о Хевеле, но пока безуспешно. Щупальцами они обволакивали его и тянули в какой-то непонятный дурман.

— Ты все еще хочешь его найти? — он понял, что Мария повторила этот вопрос дважды. — Теперь, когда знаешь, откуда это желание?

Антоний не ответил. Не сказать, чтобы этот вопрос его сильно отрезвил. Отрезвила скорее мысль о том, что раз Мария так доверительно говорит с ним (даже перешла на "ты" ), то, может быть, его миссия выполнена? Она достаточно к нему расположена — ведь она верит во всесильность дара Хевеля. Или нет?

— Я подумаю над этим, — натянуто улыбнулся он, вставая с кушетки. Смятый плед валялся рядом.

— Почему ты притворяешься хромым?

— Что?

— Ты мог хромать после схватки с Хевелем. Но я знаю другого хромого молоха. Он не может нормально ходить без трости, не может так легко садиться на пол.

Он порадовался, что она сама перевела тему в нужное русло.

— Потому что я хотел спасти вас.

Брови Марии дрогнули.

— Моя напарница, прямо сказать, слегка обезумела и готова пойти на все, чтобы между нашими… организациями началась война. Я был против, пытался отговорить ее… ситуация с Хевелем удачно подвернулась. Я притворился, что не в состоянии выполнить это дело… Притворяться мне и не нужно. Мои раны заживают очень долго. Но Ад… моя напарница все равно не могла отказаться от этой идеи. Я сумел только убедить ее не убивать вас, а лишь взять в заложники. И предложил взамен себя самого бестолкового и несамостоятельного молоха в Ордене… Но он справился, к большому моему сожалению. Теперь моя цель — как можно скорее воссоединить вас с братом, чтобы он раздумал нас всех убивать. Признаться, я не ждал, что разговор с ним приведет мою напарницу в такое замешательство… Она молода и амбициозна, — "И мечтает соблазнить чудище таким вот нетривиальным способом". — Она даже не поговорила с вами ни разу, хотя и хотела вытянуть из вас какую-нибудь полезную информацию. Признаться, мне кажется, что она теперь просто боится, хоть это и не заставило ее передумать.

— Правильно боится.

От этих слов дохнуло холодом. На него снова смотрело чудовище с мертвыми глазами. Оно взялось бледными восковыми пальцами за "бусы", будто пытаясь их сдернуть. Между пальцев выступила кровь.

— Он убьет ее и всех вас.

— Я здесь, чтобы вернуть вас ему и не допустить этого. И я надеюсь, что вы примете все, что я сказал, и поможете мне этого избежать. Никто в этом здании не должен умереть из-за амбиций тупой бабы. Я уж, точно, не собираюсь...

Он осекся, подумав о том, а точно ли Мария расположилась к нему? Он так увлекся беседой о Хевеле, что даже не следил за ее выражением лица. С трудом он выдавливал из себя слова дальше, едва ворочая их, как тяжелые камни:

— Я сделаю все, чтобы сберечь свою шкуру, как бы это паскудно не звучало. Поэтому будьте готовы бежать со мной, как только я приду за вами. Я все подготовлю, чтобы благополучно довезти вас домой… Я не доверяю независимому посланнику. Мне кажется, моя напарница его подкупила.

Антоний подошел к двери и взял костыли. Пора было уходить.

— Я хочу спасти и вас, и себя… А пока отправлю кого-нибудь вам за кровью.

Рычажок "стены звука" был теплым. Вращение остановилось, едва Антоний его коснулся. Потухли желтые блики на стенах, повисла тишина. Он взял волчок и спрятал в карман плаща, наткнувшись на колоду карт. Он с усмешкой вспомнил свой первый план. Предложить ей сыграть в карты. Развлечься. И понадеяться, что она расслабится в достаточной степени, чтобы открыться его желанию спасти их обоих. А вышло все куда лучше, чем затевалось.

Но, уже поднявшись наверх, он снова вспомнил, что совсем не следил за ней. Сначала боялся смотреть ей в лицо. Затем отвлекся. Что, если ему все ее эмоции просто примерещились?