Глава 1

Часть 2

Киев, ноябрь 1240г.

Этот храм когда-то, как помнила Мария, пах ладаном, воском и цветами. Когда-то, до того как в нем укрылись с полсотни тех, кто не мог сражаться. Она помнила долгую, тревожную Пасхальную утреню того года. Монголы уже покорили пограничные с Русью земли и Чернигов. Все чаще тревожные вести отзывали Николая Константиновича на советы княжеских дружинников и бояр. Почти весь этот год Мария не видела отца. В последний раз они попрощались в тот день, когда пришла весть о монголах у стен Киева. Поспешно он поцеловал их с Андреем в макушки, пока слуга подводил оседланного серого жеребца. Лучшего в их конюшне. Пряча глаза, отец вскочил в седло, закинул на плечо щит с полустершимся медведем и пустил коня рысью навстречу вспоровшей ночь пурпурной заре.

Отец был мертв, она знала это. Хотя и говорила Андрею, что он жив, и вернется за ними. Что она могла поделать, если иначе он ревел не переставая? И звал поочередно то отца (это в девять-то лет!), то их старую бабку, которая померла еще месяц назад… Как отец, как мама. Отец Феофил, духовный наставник ее родителей, говорил, чтобы Мария не теряла надежды. Что отец выжил и сражается вместе с князем. Что их челядь тоже выжила, до самой последней чернавки и двухлетнего сына конюха.

Что Ярош выжил, хотя Мария видела, как он уходил вместе с кузнецом вслед за дружинниками, сжимая в мокрых ладонях топорик для рубки деревьев. Без доспехов, без оружия, кроме того топорика. Первая же монгольская стрела сразила его наповал — она откуда-то знала и это.

Церковь больше не пахла ладаном, воском и цветами. Ладан давно истратили, устраивая молебны едва ли не каждый час. Свечи берегли на случай голода. Воздух в темном храме стал спертым, вонял потом, мочой и испражнениями. Отхожее место было в небольшой пристройке снаружи храма, далеко не все решались туда выходить. Многие искали укромные уголки внутри, хоть как не бранились потом служки и не искали виноватых. Мария тоже не всегда решалась выводить Андрея во двор, хотя самой ей не хватало духу справлять нужду в святом месте.

Зловонную тьму наполняли плач, вопли и мольбы к Богу. Полоумный Никодим, бродяга с Большого рынка, неистово крестился рядом с ней, бормоча что-то в белую бороду. Мария переходила с места на место, заткнув уши, ища уголок, где она сможет побыть в тишине. У нее болел живот, хотя она не помнила, чтобы съела что-то дурное. Андрей следовал за ней тенью, держась за измусоленный подол, который давно потерял свой яркий красный цвет, и врезаясь в спину, как только она останавливалась. Его лицо было опухшим от постоянного плача. Не выдержав, Мария отыскала одного из дьяконов и попросила в очередной раз напоить Андрея вином с водой и уложить спать.

Куда бы она не шла, спотыкаясь в темноте, воздух звенел от стонов. Зажав уши, она уже всерьез думала о том, чтобы уйти отсюда восвояси… "Лучше мне было погибнуть от меча монгола, чем тихо гнить здесь. Сколько дней прошло? Недель?" Не она ли мечтала когда-то о воинской славе? Почему же тогда сидит здесь со старичьем и детьми и нюхает запах их мочи? Почему не выберется наружу, не отберет хитростью оружие у врага и не отобьет Киев?

Живот скрутило еще сильнее, чем прежде, колени ослабели. Мария схватилась за первую попавшуюся дверь, думая, что сможет выйти на улицу и вдохнуть свежий воздух. Но за дверью была лестница, ведущая куда-то вверх. Рыбки-привески на бусах тихо звякнули на сквозняке.

У Марии в голове чуть прояснилось, и она на ощупь пошла по ступенькам, осторожно опираясь на скрипучие перила. Кажется, она попала на колокольню. Здесь было тихо, только что-то лязгало вдалеке… Сквозняк принес запах влажной земли и почему-то гари. Мария с наслаждением вдохнула холодный сырой воздух и плотнее закуталась в свой платок. Даже живот стал меньше болеть.

Поднималась она долго. Дважды сбилась со счета, пока, наконец, уперлась ладонью в крышку люка. К счастью, он не был заперт.

Мария не сразу поняла, почему небо было темно-оранжевым. Сначала она думала, что это закат, и безуспешно поискала глазами солнце у горизонта. Ни солнца, ни луны. Наверху гарью воняло много раз сильнее. Гарью и… гнилью. Подойдя ближе к невысоким перильцам, едва заглушила крик, зажав рот обеими руками.

Сколько хватало глаз, горел Киев. Разграниченный несколькими укреплениями, в центре он был черен и спокоен, но уже за вторым рубежом то тут, то там полыхали алые пожары, освещая темную ночь. Мария видела, как снуют маленькие фигурки, сталкиваясь между собой, будто слепые муравьи. Где-то вдалеке хрипло протрубил рожок. Несколько фигурок прорвали центральное укрепление и кулями попадали на землю, утыканные стрелами.

Вновь трубил рог. Воздух наполнили крики дружинников и похожая на лай речь монголов. Ветер бросил ей в лицо хлопья пепла, похожие на снег.

Они все умрут...

Глазами Мария искала место, где был их дом, но видела всюду одно лишь пепелище. Все мертвы. И отец, и мать, и бабка, и челядь до последней чернавки и двухлетнего сына конюха. Ярош мертв. От него остались лишь семь серебряных рыбок у нее на шее.

— Мария?

Из люка выглядывала растрепанная голова Андрея.

— Зачем пришел сюда? Уходи. Пошел прочь!

Не нужно было ему этого видеть и слышать. Андрей, испугавшись окрика, шмыгнул в люк. Мария выдохнула. Будто на мгновение ей стало легче. Следом за Андреем она спустилась в люк, всем сердцем желая стереть из памяти пылающий в огне город.

***

Глава 1

Москва, октябрь 1939г.

Андрей ждал уже больше часа. Его хождения по гостиной отвлекали Ивана сначала от упражнений по русскому языку, теперь — от упражнений по математике. Мальчишка то и дело косился на него, ерзал на стуле и вздыхал. Его тетке это не слишком нравилось. И это, и само присутствие Андрея. Неприязнь между ним и Ниной была на редкость взаимной. Впрочем, наблюдать за тем, как она пыталась вернуть Ванино внимание к домашней работе, было даже забавно. Строгости ей не доставало. В конце концов, Нина, утомившись, взялась за пилочку для ногтей, лишь изредка косясь на мальчика из-под тяжелых от туши ресниц.

Андрей давно уже задумывался, так ли уж нужна сейчас эта холеная мадам. Наверное, зря Татьяна решила, что молохи не смогут помочь с воспитанием детей. Хотя Андрей и слабо представлял себя в роли няньки, Мария же детей любила. Тем не менее, уже через месяц после смерти мужа Татьяна отправила телеграмму старшей сестре в Астрахань. А еще через месяц, бросив своего сожителя, Нина примчалась в Москву. Ни уважения к Андрею, ни хотя бы страха, как у сестры, у нее не было. Но Мария не возражала. Нина быстро заняла место у семейного очага, где осталась и после смерти Татьяны. Московская прописка стала неплохой платой за воспитание двух сирот.

Еще один круг мимо фотографий Бестужевых. Как раз свадебная фотокарточка напротив какой-то лачуги в горах и в окружении деревенских оборванцев. Татьяна в простом белом платье и венке — пугало пугалом даже в праздничном наряде — и Ефрем в светлой рубашке и брюках. Казалось, их просто по ошибке поставили рядом. Справа угадывался Ефремов отец — картинка чуть смазалась, и лица не видно. Видно лишь, что он такой же высокий и стройный, как и сын.

Чуть дальше уже московские фотокарточки. Уже с детьми. Ефрем обожал старшую дочь Веру. Казалось, снимков с ней больше всех прочих вместе взятых. Андрей даже пересчитал их и убедился, что да, больше. Сначала кроха в кружевных платьицах, потом нескладный длинноногий ребенок с вечными темными косичками. Везде вместе с Ефремом. После шести лет — лишь с матерью или теткой. Первый класс, пионерская присяга — ничего этого Ефрем не увидел. Не увидел и того, как она превратилась в юную красивую девушку, как на последней фотокарточке, где она в летнем платье возле фонтана в парке в Сокольниках.

А с Иваном и вовсе один снимок. Ефрем, совсем растолстевшая Татьяна и ворох кружевных одеял, из которых торчит лысая макушка. Сияет от счастья — спустя шесть лет родился сын. От счастья и надежды, что хоть кто-то из двоих детей унаследует силу рода.

Андрей стиснул зубы. Острая боль прострелила челюсть, и он, досадливо морщась, выплюнул сломанный зуб. Боковой. Почему-то они ломались чаще всего.

— Ого! А можно я оставлю его себе? — Иван, краем глаза за ним подглядывавший, окончательно забыл про математику.

— Ну все! Идем к тебе в комнату! Я не буду сидеть над твоими уроками до полуночи.

Отложив пилочку для ногтей, Нина резко встала, сгребла тетрадки подмышку и повела вяло упиравшегося мальчишку в комнату. Андрей подмигнул ему и протянул треугольный зуб, несмотря на негодование тетки.

— Как у акулы!

Как только он выскочил в коридор, победно размахивая зубом, Андрей преградил дверь рукой.

— Веры нет уже довольно долго.

Нина сдула крашеную рыжую челку с глаз и сдержано сказала:

— Я ведь уже говорила вам, что я отпустила ее на танцы… Вы волнуетесь, Андрей Николаич? — в ее голосе ему послышалась насмешка. — Я бы опасалась скорее за хулиганов, которые попробуют ее обидеть.

Неясно, что взбесило Андрея сильнее. Ее тон или то, что она сказала.

— А вы волнуетесь слишком мало, — он стиснул пальцами подбородок женщины быстрее, чем она успела охнуть. — Вы хотите, чтобы она натворила бед? Она еще не умеет контролировать себя. Раздразните ее таким длинным поводком и однажды не проснетесь.

— Угрожаете?

— Предупреждаю.

Он оскалился, демонстрируя ей все зубы. Сломанный уже отзывался жаром в десне. Скоро на его место встанет новый.

— А вам-то что до нее? Как я поняла, вы за своей сестрой пришли. Так ее нет, как видите. Не появлялись почти полгода, а тут неожиданно дали о себе знать. Дети уже и забыли о вас. И… — она осеклась.

— Думаю, это тебя не касается.

Стремительным движением Андрей вытолкнул ее в коридор и прикрыл дверь. Он еще раз прошелся, рассматривая фотографии и пытаясь успокоиться. Может, ему стоило бы взять хоть одну на память? Он до сих пор недолюбливал их, считая странной диковинкой, но, может быть, хоть одну?..

Андрей остановился напротив их единственного общего снимка. Он висел на одном из самых видных мест, в красивой деревянной рамке. Дрогнувшей рукой он снял рамку и вытащил фотографию. Они с Ефремом стояли возле новенькой машины, похожие, будто братья. Оба высокие, вихрастые, смеющиеся… Издалека и не сказать, что оба нелюди.

Он спрятал фотографию во внутренний карман пальто.

Когда они познакомились, Ефрему и Татьяне было по двадцать одному году, а Вере стукнуло два. Андрей помнил, как она на неверных детских ногах бегала по запутанным коридорам их дома за отцом. Он прятался за темными углами, ловил ее и хохотал, а она визжала от восторга. Это смешило всех, даже вечно угрюмого Винцентия.

«Вы просто отвыкли терять кого-то», — сказал ему Винцентий в день, когда хоронили Ефрема.

Андрей задумчиво провел языком по дырке в частоколе зубов. Пенек старого зуба мешал расти новому, и Андрей равнодушно расковырял десну и вытащил его. Рот тут же наполнился горечью.

Мария к ним не приходила. Он узнал то, что хотел, еще полтора часа назад. Так почему же он продолжал здесь сидеть?

Где-то за стеной поскрипывало по бумаге перо, и гулко ухали два сердца. Ваня усердно писал что-то, ерзая на стуле. Нина, напротив, сидела неподвижно, как статуя, только изредка постукивая ногтем по… по столу, должно быть? Зевнув, она сменила позу, зашелестел шелковый халат, дыхание замедлилось. Кажется, она задремала. Скрип пера прекратился.

Шаги мальчика раздались у самой двери.

— Вы еще не ушли? — трагическим шепотом спросил Ваня. — А откуда кровь?

Андрей понял, что все это время стоял истуканом напротив теперь уже пустой рамки, перекатывая в пальцах скользкий от крови кусок зуба.

— Я пойду, — после паузы сказал он. — У меня еще много дел. Заодно Веру приведу, если встречу, а то тетка ее совсем разбаловала.

— Когда вы снова придете? А когда я снова приду к тете Марии на занятия? Я уже и забыл все… А как тетя Наташа себя чувствует?..

Избавившись от надзора тетки, Ваня засыпал его вопросами, которые копились, видимо, уже давно. Андрей молча вышел в коридор, поправил у зеркала воротник пальто и волосы, спадавшие на глаза.

— Так… что с тетей Наташей? — Ваня подошел к нему. — Я из-за нее не могу заниматься музыкой? Я ее не испугался, я же сказал уже…

— Тетя Наташа уехала вместе с дядей Винсентом.

Андрей с высоты своего роста видел только его светлую макушку, пока Ваня не поднял голову и не посмотрел на него глазами Ефрема. Внутри что-то дрогнуло, и лгать стало сложнее.

— Они уехали… Но это секрет. Ты не должен никому говорить об этом, хорошо? Они просили, чтобы это был секрет…

Он ярко помнил, как стоял над раковиной дома, уже на рассвете, намыливал ладони, выковыривал ошметки плоти из-под ногтей. Его трясло настолько, что он едва не сорвал кран, когда закручивал воду. Он помнил, как писал фальшивое письмо почерком Винцентия в то время, как тело поляка горело вместе с квартирой Наташи… Тела молохов на солнце горят хорошо, вместе с ними горит и все, что рядом. Андрей невольно отвернулся и бросил, открывая дверь:

— Если не встречу Веру, передавай ей привет.

Эта передышка не могла длиться вечность. Андрей, пересилив себя, вышел из квартиры. Дверь хлопнула, закрываясь на механический язычок замка. Возможно, разыгралось воображение, но он почти физически осязал, с каждым шагом, как на него падает, казалось бы, бесплотное бремя.

Страсть.

Ревность.

Грех.

У подъезда он снова достал из кармана фото, словно ища поддержки и успокоения, но откуда им было взяться? Ефрем был мертв. Через два месяца после рождения сына он погиб от шальной пули, когда разгонял протест против коллективизации где-то на востоке. Андрей стоял над его телом в ночь перед похоронами и не мог уяснить, как. Как из-за крохотной ранки на виске он мог потерять друга? Если бы он только мог обратить его, тогда эта дырка от пули зажила бы в считанные часы, а Ефрем бы открыл глаза, отряхнулся и встал… Но он не мог сделать волка бессмертным. Никто не мог.

Даже если бы его не убила пуля, он бы все равно состарился и умер лет через 70. Волки живут долго, но не вечно.

Шаг за шагом он шел по улице, стараясь выдавить из себя эти мысли… Как выдавливают старые, воспаленные нарывы. Выжимая из себя каплю за каплей Ефрема. Пытаясь выжать Винцентия… Мертвого рыцаря, вечного слугу, кровное дитя, которое он убил, поддавшись безумию и ревности.

Одно было хорошо. На какое-то время его безумие отступило. Но какой ценой? Мысли о Марии пока не трогали. Взамен грызло чувство вины.

Его снова пробрала ледяная дрожь, как и той ночью. Андрей даже остановился и оглянулся. Не выйдет ли из-за угла собака с мертвыми глазами? А может, из густой черной тени в арке? Или она следует за ним от самого дома Бестужевых?

Но улица была пуста. Даже фонари горели через один, заливая ночь неестественным оранжевым светом. Воздух щекотал его ноздри запахом прелых листьев и астр с клумбы через дорогу. Чуть погодя, конечно, из-за угла выехал дежурный автобус, испортив ночь перегаром дешевого топлива. Андрей нахохлился, поправил воротник и пошел дальше. Далеко он не дошел. Из следующей же арки поток сырого воздуха принес запах собачьей мочи и… еще чего-то.

Этот запах не был запахом человека или зверя. Он не имел ничего общего с мертвым духом молохов. Это был запах оборотня.

Андрей по инерции прошел еще несколько шагов, а потом, ухмыляясь, вернулся. Из арки доносились едва слышные голоса.

Темнота накрыла его своим крылом, сделав невидимым. Как и всех ночных тварей. Он почти вплотную подобрался к парочке на старой скамейке у подъезда. Еще не растерявшие листву деревья удачно скрывали вид на лавку из окон, но со стороны арки Андрей видел их как на ладони.

— …А вдруг нас увидят?.. Ты слышал?.. Кажется, кто-то идет…

— Тише, тише… Тут никого, кроме нас, глупая…

— А если увидят?.. Нас из школы выгонят!.. Родителям скажут… Тетя Нина ладно, а твои? А тебе же еще в медицинский поступать?.. А если из пионеров исключат?

— Шшш…

Голоса были едва ли громче шелеста листьев и перемежались со скрипом лавки, чмоканьями и довольными вздохами. Андрей слышал, как стучат набатом два сердца, чувствовал запах разгоряченных, возбужденных тел, и невольно облизнулся. Он подошел чуть ближе и кашлянул.

Вера тут же вскочила, выскальзывая из объятий какого-то парнишки. На ее щеках горел румянец, губы покраснели и опухли от поцелуев. Опустив глаза, Вера нервно дернула за хвосты красный пионерский галстук и воскликнула:

— Э… это… вы не так все поняли! Володя просто провожал меня с танцев. Он… он из параллельного…

Вера кусала губы и едва не плакала. Володя тут же вскочил с лавки и двинулся к ней, видимо, желая как-то успокоить, но Андрей ненавязчиво преградил ему дорогу.

— Иди-ка домой.

— А вы… ты кто такой? Чего распоряжаешься? — он чуть побледнел, но все равно не собирался отступать. Выпятив грудь, мальчишка смотрел на него с вызовом. В полутемном дворе он, видимо, принял Андрея за проходящего мимо такого же старшеклассника или студента.

Смешок Андрея его, кажется, только рассердил. Вера, утерев нос, бросилась между ними.

— Перестаньте, — она упорно теснила Андрея в сторону, хватая то за борта пальто, то за рукав. — Перестаньте сейчас же. Вовка… Уходи. Уходи, говорю!

— Ты его знаешь, что ли? — паренек зло сощурился и скрестил руки на груди.

— Потом, потом объясню… Уходи.

Кажется, она вытолкала бы парня из арки, если бы могла. Андрей наблюдал за перепалкой школьников с ироничной ухмылкой, так и не сдвинувшись с места. Давно уже ему не давали его шестнадцать лет. Он и сам, порой, глядя на себя в зеркало, не мог вспомнить, сколько ему было тогда. Возраст его тела стирался, будто стал какой-то условностью. Седых волос не прибавилось, морщин — тоже. Но мальчишкой, как этот Верин дружок, он уже не казался.

Наконец, Вера спровадила своего друга, который, сжав кулаки и раздраженно сопя, все же ушел. Она встала перед Андреем, опустив голову и приглаживая темные растрепанные локоны. Без привычных косичек она казалась куда старше, как и полагалось юной волчице. Взрослеют рано, старятся поздно — так ведь говорили про оборотней?

— Вы… вы сердитесь? Вы не расскажете тете Нине?

— Ты не о том волнуешься, Веруня, — он и сам не удержался, чтобы не поправить прядь ее волос. Они были пружинистыми и еще по-детски мягкими. Жаль, обрезала так коротко. — Ты не боялась убить или покалечить этого мальчика?

— Что? — она удивленно захлопала ресницами и снова принялась дергать галстук. — Я не…

— Ты разве не следишь за собой? В минуты испуга, возбуждения или волнения ты можешь перекинуться против своей воли.

Ее лицо снова залил румянец, на ресницах заблестели слезы. Даже сейчас, с распухшим носом и покрасневшими глазами, она была хороша собой — благо, общим с Татьяной у нее был только женский пол. Ефрем бы был рад увидеть, что его дочь выросла красавицей, но ума ей пока недоставало.

— Не говорите тете… — прошептала она.

— Дурочка, — он сказал это почти ласково. — Пойдем, я отведу тебя домой.

Уже у подъезда Вера сказала:

— А… Анд… Дядя Андрей… — она смутилась еще больше и покраснела.

— Просто Андрей, — перебил он ее, лукаво усмехаясь. — Если тебе так больше нравится. В конце концов, ты уже почти моя ровесница. Глупо звучит, когда ты зовешь меня «дядей».

Она неуверенно улыбнулась. Андрей добавил:

— Да, твой отец тоже не понимал таких шуток. Для него и я, и Мария, — он ощутил, как в груди что-то екнуло. — И я, и Мария… Мы были эдакими существами без возраста. Жаль, недосуг было спросить у кого-нибудь, кроме него, какими мы кажемся со стороны.

Пожалуй, его разговорчивость удивила Веру. Он редко разговаривал с ней о чем либо, кроме ее нехитрых школьных забот, которые ему и особо интересны-то не были. Вот Мария любила слушать и о ее делах, и о Ваниных… А уж о чем-либо мистическом, что касалось мира молохов и волков, он всегда держал рот на замке, даже когда дети расспрашивали. Того, что они успели узнать от родителей, пока было достаточно.

— Вы насовсем вернулись? — она будто поняла этот сигнал. Будто прорвалась давно сдерживаемая запруда. — Вы решили… проблему тети Наташи? Теперь все будет по-другому, да? Мы сможем снова приходить в гости? Вы сможете мне все рассказать? Обо мне, о папе?.. Я столько ждала. Я уже не могу…

— Шшш, — Андрей положил ладонь ей на плечо, чтобы успокоить, но Вера быстро сбросила его руку.

— Ответьте же! Я уже не ребенок. Я оканчиваю школу в этом году. Мне уже шестнадцать скоро… Если вы не поэтому пришли… То зачем?

— Я искал сестру.

Ноги быстро несли его ночными коридорами. Он не любил городской транспорт. Стоячий запах людских тел нередко становился просто невыносим. Машину же он так и не научился водить, в отличие от Марии и Винцентия. Когда Андрею было нужно, они могли подвезти его. Они или таксисты. В остальное время он предпочитал передвигаться пешком.

Андрей любил московские ночи и вечера. Светлые, почти как днем, улицы полнились людьми до самого позднего часа. Стук сердец, запах свежей крови, гул голосов, музыка из окон, огни фонарей, витрин и растяжек над дорогами — он впитывал в себя все это, будто паразит, становясь больше и сильнее. Больше московских он любил только питерские. Долгие зимние и летние белые ночи, когда солнце опускалось за горизонт, но небо оставалось светлым. Пусть они были короткими, но тогда они жили совсем как люди. Но в Ленинград (пора привыкать к этому названию) они бы теперь ни за что не вернулись. Не тогда, когда Мария жила памятью о том мальчишке Матвее.

Войдя в прихожую своего дома, он окинул быстрым взглядом стоявшую у шкафчика с одеждой обувь. Не появились ли знакомые коричневые полусапожки? Но там стояла лишь обувь гостей, будто состязаясь между собой дороговизной и качеством выделки кожи. Но выделялись лишь пары Иеремии — по разбитым правым туфлям.

А вот туфель еще одного нежеланного гостя Андрей не видел уже больше недели. Совет действовал куда быстрее, чем все ожидали. Сработанная «легенда», документы, одежда и маршрут вскоре лежали перед Хью. Несколько дней подготовки — и Андрей уже провожал его (теперь уже Симона Ионеску) на поезд. Ему предстояло добраться до Румынии, а оттуда — в Варшаву. Подложные документы были подготовлены, люди на протяжении всех союзных республик предупреждены. В Бухаресте же его должны были встретить смертные агенты Совета.

Андрей не вполне понимал, к чему было делать этот крюк через Москву, но «Совету виднее». Он вполне понимал только то, что действия Совета были сумбурны и поспешны, что операция Ордена застала всех Девятерых врасплох настолько, насколько это было возможно. Ждать и собирать информацию — было их лучшим планом на данный момент.

Не без раздражения Андрей думал о том, что беда была еще и в смерти Брновича и назначении куратором их региона этой восторженной итальянской дуры. Вряд ли она имела хоть какой-то опыт в таких делах. Фактически, Девять сейчас были Семью. Как Андрей успел навести справки через Бобби, большинство из них только и могло, что языками чесать. Он не собирался мириться с происходящим, но пока не вполне решил, что делать. Возможно, Орден и не осмелится нападать, да и киевская шайка Дмитрия вряд ли так легко им дастся, но… Андрей не мог понять всей картины, и это ужасно раздражало. Он не был хорошим стратегом, скорее наоборот. В политику он влез совсем недавно, и то — лишь грубой силой. А вот Безликий… Безликому он проигрывал во всех смыслах.

В гостиной не горел верхний свет. Лампа в углу заливала теплом мягкие складки задернутых штор, красно-коричневые диваны, оставляла шелковые полоски бликов на крышке рояля. Из-под пальцев Иеремии лилась тревожная музыка. Лист, «Танец смерти». Странно, что Андрей сразу не услышал — хромой убийца перевалил уже за середину. Он терпеть не мог Листа. Иеремия исполнял его просто блестяще, поэтому он проникся еще большим отвращением.

Еще более отвратительны были пальцы, порхавшие по клавишам с невероятной ловкостью. Длинные, бледные, кривые, будто когда-то кем-то сломанные. Еще пара минут Листа, и Андрей бы с удовольствием переломал их снова.

Хромой убийца с равнодушием воспринял его появление. Лишь косо посмотрел из-под светлой челки, не отрываясь от игры. А возможно, и не смотрел даже, а лишь случайно повернул голову.

Даллеса Андрей заметил не сразу. Непривычно съежившись на диване, он нервно раскладывал пасьянс на журнальном столике. Холеные руки с отполированными ногтями (не в пример рукам Иеремии, похожим на раздавленных белых пауков) дрожали, лоб покрывала розоватая испарина.

— В чем дело? — зло спросил он вместо приветствия. Уилл вздрогнул, живо напомнив ему о Винцентии. Со стороны рояля донесся едва слышный смешок. Музыка стихла.

— Он боится быть гонцом, принесшим дурную весть, — с иронией сказал Иеремия. Он сидел, подперев щеку ладонью, и щурился, как кот. Странная реакция. И Андрей с запозданием отметил, что тот говорит по-русски намного лучше, чем пару недель назад.

Пододвинув стул так, чтобы он загораживал дверь, Андрей демонстративно уселся и повторил:

— В чем дело?

Ответом все также было волнение Уильяма, который принялся теребить манжет рубашки и оторвал пуговицу, и одна ухмылка Иеремии. Еще больше прищурив до странного яркие голубые глаза — Андрею не раз мерещились отблески света за стеклами его очков — он сказал:

— Давайте я помогу вам обоим выйти на нужную мысль. Уже некоторое время госпожа Мария не появляется в доме. И господин Андрей как раз уходил ее искать…

— Довольно… — голос Уильяма заметно срывался. Господин Андрей нахмурился и жестом велел ему замолчать. В этот же момент в коридоре зазвонил телефон.

Андрей едва сдержался, чтобы не сорваться с места. Мария! Должно быть, это она… Да, наверняка она. Она звонит, чтобы сказать, что с ней все в порядке, что она скоро вернется. Конечно, Мария просто ненадолго уехала, как тогда, после смерти Матвея. Просто не предупредила его…

Абсолютно спокойный внешне, он поднялся и пошел к телефону. Даже в коридоре, где никто не видел, он продолжал держать лицо. Да, как с Матвеем. Матвея ведь тоже он убил, хоть и не своими руками… Что если она и в этот раз догадалась? Фальшивая записка была достаточно убедительной. Мария должна была поверить, что Винцентий уехал искать Наташу, как и порывался уже много раз. Он даже спрятал некоторые вещи рыцаря, чтобы его исчезновение было более правдоподобным… Но что если?.. Ведь и в причастности к смерти Матвея его было трудно заподозрить, роль была до смешного косвенной.

Пальцы Андрея сомкнулись на трубке. Голос на том конце, перебиваемый помехами и поскрипыванием, был женским, но это не был голос Марии. Она сорвала его еще в Киеве. Когда пыталась не дать монголу убить его. С тех пор он остался тихим и сиплым. Возможно, ее голос и восстановился после, как зажила страшная рана на животе, но Андрей этого не знал. Фактически, он забыл и то, как она говорила раньше. Да и какая разница, спустя столько лет?

— Доброй ночи, — мелодичный тембр не сочетался ни с грубостью немецкого языка, ни с холодком интонаций. — Вам удобно говорить по-немецки? Простите, я не говорю по-русски…

От разочарования Андрей даже не слишком к ней прислушивался. Это была не Мария. Какая-то незнакомая немка, которой черт знает, что нужно. Он даже не сразу подумал о том, а что, собственно, нужно от него немке? Любые звонки в их доме были такой редкостью, что телефон вечно стоял в слое пыли.

— Кто вы и что вам нужно? — резче, чем хотелось бы, спросил он по-немецки. Он выучил его задолго до того, как его собеседница родилась.

— Можете звать меня Зильвией Кох.

— Что вам нужно, фрау Кох?

— Фройляйн, — поправила она его. Ни смеха, ни смущения. Полное равнодушие. Она заговорила после паузы, очень медленно и тщательно подбирая слова. — Я бы хотела предупредить Вас, что с Вашей сестрой все в порядке. По некоторым причинам она сейчас гостит у нас.

Ее слова были понятны, но в целом смысл ускользал от Андрея. Он потер переносицу пальцами. Гостит? Какие причины? Наверное, он молчал слишком долго, потому что Зильвия продолжила:

— В скором времени она вернется, но это будет зависеть только от Вас…

— Позови к телефону Марию, — бросил Андрей. — Не трать больше мое время.

Пауза. Он вдруг понял, что в доме стоит полная тишина. Уильям и Иеремия не издавали ни единого звука. Слушали. Эта тишина и молчание в трубке… Картинка вдруг сложилась воедино.

Он сжал трубку так, что она едва не переломилась пополам.

— Слушай сюда, Зильвия, или как там тебя. Я хочу поговорить с Марией, — прошипел он. — Я…

— Говорить Вам с ней или нет, решать только мне. Возможно, мы могли бы это обсудить, когда я позвоню в другой раз, когда вы…

— Ничего ты не решаешь, тупая шлюха! — рявкнул он. — Когда я встречу тебя, я спущу с тебя шкуру и примотаю ею тебя к столбу дожидаться рассвета, понятно?! Где моя сестра?! Где Мария?!

Трубка все-таки треснула и разлетелась двумя кусками. Андрей хватил ладонью по аппарату, сметя его вместе с полочкой. В дрожащем от удара зеркале на пару секунд отразились нечеловечески пожелтевшие глаза и изуродованное лицо с вздувшимися от ярости жилами. Издав пронзительный вопль, он махнул рукой, и на пол посыпалось серебряное крошево. Швырнув об пол и пустую раму, он закрыл глаза. Слишком хрупкие зубы трещали и ломались, впиваясь осколками в щеки и десны. Безмолвная злость, не находя выхода, стучала колоколом где-то в черепе. Он мог бы переломать всю мебель в доме, но это не приблизило бы его к Марии. И не уничтожило бы Зильвию Кох.

Сплюнув кровь и обломки зубов, он почти взял себя в руки и добрел до гостиной. Он шатался, будто пьяный. Стул так и стоял возле двери, и Андрей обрушился на него всем весом.

— Что? — зло спросил он у Даллеса, успевшего благоразумно перебраться в самый дальний угол у камина.

Утерев подбородок от крови, он выдернул один из пеньков и бросил на пол. Уильям вздрогнул. Иеремия так и сидел у рояля, только теперь задумчиво вертел в пальцах набалдашник трости. Он казался еще более безмятежным и расслабленным, чем раньше. Андрей выдернул еще пенек и сплюнул кровь. В повисшей тишине был слышен только какой-то раздражающий дробный стук. Спустя полминуты, он понял, что стучит каблуком по паркету.

— Значит, Хью не показалось, — Иеремия продолжал смотреть куда-то в пространство.

Еще один зуб, еще один плевок. Хромой на секунду перевел на него взгляд, чуть заметно дернувшись от отвращения.

— Между пушечным мясом ходили слушки… сплетни, что должны привезти кого-то. Древнего молоха. Женщину.

Теперь уже дернулся Андрей, судорожно сплетя пальцы. Он жадно ловил каждое слово Иеремии.

— Молодняк, солдаты Ордена… Ужасно глупые. Думают, что все древние молохи похожи на компашку Безликого. Делали ставки, есть ли у нее рога или хвост. Даже не задумывались, кто это и зачем ее к ним привезли…

"Привезли". Да, звучало не так, будто Мария попала к ним по своей воле… Андрей с надеждой уставился на хромого убийцу, ожидая, что он скажет что-то еще, но, казалось, он о чем-то надолго задумался. Вместо этого неуверенно заговорил Уильям:

— Значит, эта женщина, которая звонила… Не блефует? Но зачем ей госпожа Мария? И как...

— Зачем?! Ты меня спрашиваешь?! Это твой брат там! Это вы одни из самых дорогих и прославленных шпионов Совета!

Стул отлетел в сторону. Андрей вскочил, указывая пальцем куда-то в сторону.

— Свяжись с ним! Я не знаю, как ты это делаешь, но свяжись и узнай, что с Марией!

— П… постойте… — забормотал Уильям, серея на глазах. — Он не может… У него задание… Нельзя сорвать...

— Зеркало, — подсказал Иеремия, очнувшись от своих мыслей.

— Какое зеркало?

— Предатель! У нас миссия! — вдруг взвизгнул в один голос с ним Даллес.

—… Хотите поговорить с Хью, так вам понадобится зеркало. Один видит то, что видит другой, понимаете?

Объяснять два раза не пришлось. Андрей пересек гостиную в два шага, вцепился в густую шевелюру Даллеса и поволок его за собой в спальню Марии. К зеркалу. Швырнув молоха в кресло, он немного не рассчитал силу, и Уильям едва не свалился на столик со шкатулками. От толчка они опрокинулись. Сережки и колечки рассыпались по пестрому коврику.

— Ты свяжешься с ним, — мягко сказал Андрей, почти заботливо усаживая Уильяма на место. Кажется, он приложился о стол носом, потому что по его лицу текла кровь. — Свяжешься, и мы узнаем у него, где Мария. Понимаешь? Где Мария? Зачем они держат ее в заложниках? Что они от меня хотят… Понимаешь?!

Уильям закивал, зажимая нос рукой. Кремовая рубашка была забрызгана на груди кровью. Андрей вцепился ему в волосы, разворачивая к зеркалу.

— Понимаешь?! Я не слышу!

— Да...

Сзади раздались тяжелые шаги. Иеремия не поспевал за ними. Уильям с надеждой обернулся, но Андрей снова развернул его к зеркалу, сдавливая виски.

— Будешь еще крутиться — голову раздавлю.

В отражении было видно, как Иеремия стоит у кровати с непонятным Андрею выражением лица. Запрокинутая набок голова, легкая полуулыбка, странный прищур. С хромым он разберется позже. Сейчас важнее поговорить с Хью.

— Свяжись с братом, — медленно и четко повторил он, но Уильям вдруг уперся, морща покрасневшие усики над верхней губой.

— Хью откажет вам. Вы его не запугаете, как меня. Он не будет бросать миссию...

— Что же ты заладил насчет миссии, бестолочь… — скривился Иеремия, постукивая по полу тростью. Этот звук к досаде Андрея заглушал его и без того тихие слова. — Может, хоть старшенькому хватит ума усмотреть тут связь. Хотя нет… тут же не клеится совсем...

Андрей приложил Уильяма об стол лицом и снова повернул к зеркалу, сжимая ладонями виски.

— Свяжись с братом. Или мне нужно оторвать тебе что-нибудь, чтобы прекратил упираться? Ну?!

Даллес весь сжался и закрыл глаза. Его ладонь, дрожа, снова поднялась к носу. Он молча размазывал по подбородку кровь. Андрей отпустил его голову и вырвал еще один обломок зуба. Потом еще. Иеремия больше не улыбался. Так и стоял с кислой, задумчивой миной. Стоило расспросить его потом, что он там себе думал. Хромой всегда был себе на уме и сейчас — в особенности.

Еще один пенек зуба полетел на пол. На месте вырванных уже выпирали острые бугорки. Еще четыре сломанных зуба. Если Даллес будет думать дольше, Андрей успеет вырвать их все.

Наконец, Уильям поднял голову и уставился в глаза своему отражению. Он весь как-то расслабился и обмяк, с лица сошла нелепая маска страха. Никто не выглядит гаже труса. Младшенький Даллес все же оказался чуть смелее, чем Андрей изначально ожидал. Теперь осталось понять, что понадобится, чтобы направить в нужное русло старшенького.

Янтарные глаза Даллеса остекленели. Он поднял руки и принялся показывать что-то знаками. Андрей нахмурился:

— Что?

— Даллесы только видят друг друга, но не слышат, — пояснил Иеремия, зачем-то перескочив на английский. Кривую гримасу вдруг сменило почти детское любопытство. — Видящие. И не пытайтесь понять эти жесты — безнадежное дело. Думаю, понадобится некоторое время, чтобы Хью нашел спокойное место, и они поговорили.

Прошло, должно быть, минут пятнадцать. Андрей успел вырвать оставшиеся зубы, наспех оттереть полузасохшую кровь с лица и рук какой-то вышитой салфеткой, нервно расчесать до глубоких царапин висок и сделать несколько кругов по спальне. Даллес не пытался никуда бежать, только сидел, сосредоточено уставившись в зеркало. Перепачканные руки двигались так быстро, что изредка сливались в одно размытое пятно. Иеремия за все это время не сдвинулся с места. Лишь заинтересованность на его лице опять сменилась задумчивостью. Лаковая трость изредка подпрыгивала в его кривых пальцах, тихо ударяясь об пол.

— Я пересказал Хью все, — раздался глухой голос Уильяма. Он выглядел изможденным. — Он… Он отказывается.

Пауза. Даллес будто ждал реакции Андрея, но ее не последовало. Тогда он, обернувшись, сбивчиво продолжил. Глаза у него были такими же стеклянными, и смотрел он куда-то мимо Андрея. Хью явно присутствовал при их разговоре.

— Он говорит, что это может не иметь отношения к основной задаче… Вы же помните, да? Его цель только собрать доказательства агрессии Ордена… возможно, узнать будущие планы. Ему нельзя раскрываться. Сейчас важно не допустить войны… Дипломатия, помните? Он не знает, зачем им может понадобиться Мария. Если это будет нести угрозу нашей основной цели… В общем, он говорил, что вам пока нужно сохранять спокойствие и выслушать эту женщину, чего она хочет… Он говорил, она у них главная… Госпожа Мария заложница, она нужна им, как аргумент в переговорах с вами… Они не причинят ей вреда. Да и что, что в самом деле, он может против них сделать?! Их же там…

Андрей подошел и, ласково ероша волосы, развернул его к зеркалу. От прежнего самоуверенного щеголя мало что осталось. Вместо него в кресле сидел потерянный, дрожащий мальчишка, с заляпанным кровью лицом и растрепанными волосами.

— Их же там… — просипел он.

— Твой брат будет делать то, что я скажу, — вкрадчиво сказал Андрей. Иеремия жадно подался вперед, будто очнувшись от дремы. — Ты заложник. Ты нужен мне, только как аргумент в переговорах с ним. Я не причиню тебе вреда.

Потянув за волосы, он открыл горло с выступающим кадыком. Даллес стиснул зубы. Зубы красивые, ровные. Даже клыки почти не заметны. Андрей провел когтем по его шее.

— Можешь передать своему брату, что на болту я вертел эту вашу миссию, Орден и Совет, понятно? Мне нужен кто-то у них в штабе… кто-то, кто будет докладывать мне о том, что с моей сестрой. Кто-то с той стороны, кто приложит все усилия, чтобы привезти ее ко мне живой и невредимой… Если твой брат не согласен, то его ждет увлекательное наблюдение за тем, как я до самого утра буду потрошить тебя в этом кресле. А начну с трахеи, чтобы ты поменьше орал… А на следующую ночь мы продолжим — и так до тех пор, пока он не согласится… Ведь это никак не помешает вашей миссии, понимаешь? Тебе интересно, как надолго его хватит? Давай… чего ждешь? Он же меня не слышит. Или он по губам читает?

— Предатель, — прохрипел Уильям, глядя куда-то в ту сторону, где стоял Иеремия. Пальцы медленно шевельнулись, складываясь в недвусмысленный жест. — Сколько он тебе заплатил?..

Зеркало расцвело алыми брызгами. Хрипя и корчась, Даллес упал на пол. Поддев когтями под ребра, Андрей снова усадил Уильяма в кресло и развернул лицом к зеркалу. Прошелся по нему уже замызганной салфеткой, стирая кровь.

— А и правда, — он обернулся к Иеремии, облизывая пальцы. — Сколько это я тебе заплатил, что ты не вмешиваешься? Или тебе нравится смотреть на мучения твоего товарища?

Иеремия неопределенно передернул плечами, будто переняв любимый жест Марии. Вместо ответа он, усмехнувшись, спросил:

— Что ты собираешься делать дальше?

— Как только мне удастся убедить Хью мне помогать, поедем в Киев. Ты ведь не злопамятный, надеюсь? — он весело дернул за плечо Уильяма, судорожно пытавшегося ладонями закрыть рану в горле. Его рот открывался и закрывался в безмолвном рыбьем крике. — Если злопамятный, обижайся на брата. Он над тобой издевается, а не я… Что если эта Зильвия делает то же самое с моей Марией?.. Я не могу этого допустить, понимаешь?.. Поэтому втолковывай скорее это все братцу — времени у нас не так уж много.