Глава 1. По ту сторону тумана

Страдания и метания Наташи Ростовой волновали до глубины души. Так глубоко, что моя голова то и дело клонилась к столу, словно толстый том "Войны и мира" притягивал её магнитом, а глаза сами собой закрывались. Спички бы вставить, да где их взять? У всех теперь зажигалки...

Вот нафига нам, будущим швеям-мотористкам, изучать Толстого и заучивать наизусть монолог князя Андрея с нескончаемым описанием хренова дуба?! Нет, правда, делать больше нечего в такой няшный весенний день! Вон, солнышко светит, зайчики по аудитории пускает, дразнится, зараза! Говорит: "Айда, девки, на улицу, покурить, раздавить бутылочку тёмного!"

— Яцкевич!

Моя фамилия прозвучала, как гром с ясного неба. Я вскинула голову, глядя на русичку кристально-прозрачным взглядом, точнее, его вариантом "А-я-чё-я-ничё". Препод, тучная одышливая Марина Валентиновна, прозванная в народе Розовым Слоником, стояла надо мной, рассматривая лубочное творчество на полях ненавистного романа. Попытка прикрыть рисунок рукой не удалась. Она была в корне задавлена длинной указкой, которую Слоник держала в пухлой лапе.

— Рисуем, вместо того чтобы читать? Вы уверены, что выбрали правильный колледж? Надо было подавать документы в художественный!

Я даже не покраснела, хотя, наверное, стоило. Чёртик с ярко выраженным мужским достоинством, седлавший другого чёртика с чисто женскими прелестями, не мог оставить равнодушной нашу преподшу. Она сдвинула очки на самый край носа, любуясь тщательно прорисованными деталями коита, потом кивнула:

— Ничего, реалистично. Даме только рога уберите. И, бога ради, сосредоточьтесь на изучаемом предмете! Иначе не видать вам хорошей оценки!

Ха, посмотрите на это! Да за каким бесом мне хорошая оценка по русскому и литературе? На качество подкладочной прострочки она точно не повлияет! Однако ссориться со Слоником я не собиралась. Она дежурит по общаге на этой неделе, а как раз через три дня состоится моё посвящение в ранг взрослых. То бишь днюху буду отмечать, мои долгожданные восемнадцать лет! Море вина и водки, чуть-чуть закусона, мальчики-строители из соседнего корпуса — всё это предполагало предварительное и последующее улещивание дежурного по общаге.

С тяжким вздохом я принялась орудовать стёркой, уничтожая следы карандаша, и услышала шёпот с задней парты:

— Рога сотри, а не весь рисунок!

Позвольте представить — Мария, моя лучшая подруга ещё с интерната. Иначе и быть не может — у нас слишком похожие характеры! Правда, она на два года меня моложе, но это отдельная история. Мы с ней смотримся одногодками, да и с остальными девчонками моей группы, потому что я маленькая, худощавая и коротко стриженая. Маруся же, наоборот, девица в теле, высокая и широкая, с гривой роскошных светлых волос, натуральная блондинка с соответствующим менталитетом, но настолько открытая и обаятельная, что ей прощаются все ляпы и идиотские выходки. У меня с Марусей полный симбиоз: я удерживаю её от глупостей в особо крупных размерах, а она тормошит меня, не даёт впасть в лунатизм и пинает мою внутреннюю ведьму, когда та слишком сильно кусается нехорошими предвидениями или слишком старательно показывает мне гнилую натуру окружающих. В общем, Маруся из тех людей, которые с радостью проснутся в три часа ночи, чтобы помочь вам закопать труп или сопроводить в логово наркоманов в качестве телохранителя, а потом ещё и потащат в ночной клуб, чтобы развеяться. Я точно такая же, но занудная — все подобные телодвижения я прокомментирую нравоучительными лекциями о вреде наркотиков, убийств и танцев по ночам.

Впрочем, судя по рисунку, который я старательно размазывала по книжной странице, Мария очень положительно действовала на меня в этом плане.

После урока девчонки дружно потянулись во двор. Три чахлых тополя, поднатужившись неделю назад, выплюнули из почек немного пуха, который собрался теперь в комья под скамейками и вдоль бордюров. Студентки заняли две разрисованные граффити деревянные перекладины, откуда-то появилось пиво, сигареты в пальцах, и во дворике вовсю защебетали о клубах, парнях, шмотках, косметике… Я села поодаль на травку, подстелив под себя куртку, достала из сумки телефон, завела любимую музыку и вставила в уши наушники, отгородившись от всего мира. "Супертрэмп" всегда действовал на меня успокаивающе, даже когда хотелось рыдать от одиночества и пожирающей сердце тоски. Как раз сегодня у меня была веская причина рыдать. Дима всё-таки бросил меня и, что самое гадкое, сообщил об этом СМС-кой.

Мы с ним познакомились в местном клубе. Он отчего-то обратил на меня внимание, на меня, а не на громкую, весёлую, уверенную в себе Марусю. Угощал выпивкой целый вечер, потом даже вызвался подвезти до общаги. Моё социальное положение не только не отпугнуло Диму, но и вроде устроило его полностью. Одна, как ветер, никаких родителей в перспективе, профессия почти на руках, а потрахаться можно и в машине. Впрочем, я не сразу уступила его напору, а, как умненькая девочка, подождала несколько месяцев. Подарила Диме свою девственность, потому что была уверена, что мы с ним останемся вместе навсегда.

Дура! Набитая опилками дура!

Захотелось заплакать, но я сдержалась и только покрепче ввинтила наушники в уши. Ну их в задницу, парней, всех и каждого по отдельности! Больше никогда, ни с кем, да ни в жизнь! Мне это надо? Мне и одной неплохо. Вон, Маруся рядом, а подружка лучше всяких там парней.

Словно подслушав мои мысли, Машка материализовалась рядом, бесцеремонно выдернула наушники и пропела своим русалочьим голосом, от которого пара зашуганных воробьёв испуганно вспорхнула с тротуара:

— Ладка, сегодня чалим в новый клубэшник с Алимом и его другом! Будь готова!

— Как корова, — вяло отозвалась я. — Маш, не идётся мне сегодня никуда!

— Не рассчитывай отсидеться в комнате! — строго отрезала подруга. — Ты же не оставишь бедную Марусечку одну с двумя мальчиками?

— Бедная Марусечка справится с голодным тигром, что ей два мальчика! — моя попытка съязвить была в корне пресечена Машиным воплем:

— Ты меня отдашь на растерзание Алиму?! Вот уж не думала о тебе такого! Совсем совесть потеряла! Я бы так с тобой не поступила!

Я прекрасно понимала, зачем весь этот спектакль в лицах, и была Машке благодарна в глубине души, но где-то очень глубоко. На поверхности я её в этот момент просто ненавидела. Стукнуть, что ли, чем-нибудь тяжёлым по башке, чтоб отстала? Так из тяжёлого у меня только сумочка, а она мне слишком дорого стоила, чтобы сломать её на воспитании Маруси. Мобильника жалко, там музыки под завязку. Поэтому Маруся осталась жива-невредима и даже заручилась моим мрачным согласием пойти вечером в клуб. Сдались мне Алим с его дружком...

Впрочем, дружок оказался вполне симпатичным. Чёрненький такой, быстроглазый, на чеченца совсем не похож, а больше на индейца — крупным носом и широкой челюстью. Что мне в нём решительно не понравилось, так это длинные волосы. Терпеть не могу, когда парни отращивают косу по пояс! Некоторым идёт, конечно, но, во-первых, не всем, а во-вторых, это же конкуренция нам, барышням! Впрочем, индеец свои волосы зачесал в хвост, ещё и тесёмкой переплёл, чтобы получилась этакая палка.

Алим представил его:

— Машенка, Ладачка, знакомтес, это Агей, мой дуруг! Ладачка, будеш с ним харошай дэвачкай?

— Алимчик, всё будет в порядке! — пропела Маруся, хватая кавалера под локоть. — Поехали, а то такими темпами прямо к закрытию и припрёмся!

— Машенка, звёздачка мая! — Алим чмокнул подружку в пухлую руку, обнимая за талию. — Дла тэбя я сниму вэс клуб на вэс дэн!

Агей молчал, жуя жвачку, не глядя ни на кого, чем вызвал у меня новый приступ отвращения. Ляпнул бы хоть какую бестактность или пошлость, всё легче было бы. Стал бы своим, нормальным. А так — какой-то столп бессловесный, словно телохранитель. Может, так и есть?

— Ты Алима охраняешь? — спросила я внаглую, глядя ему в глаза, и он поднял веки, глянул на меня, как будто только заметил моё присутствие. Передвинул языком жвачку слева направо и вежливо ответил:

— Нет. Я его друг.

И всё. Опять меня нет. Странный тип, непонятный, никогда таких не встречала. Вроде не замечает ничего вокруг, а мышцы в постоянном напряжении, как у сторожевого пса, которому дали команду охранять.

В клубе было темно, душно и много народу. Мне, как всегда, стало не по себе — не люблю скопища людей, дышать тесно и жутко пахнет потом. Маруся всегда крутила пальцем у виска, потому что сама никакого особенного запаха не ощущала, а мне он просто бил в нос, доводя чуть ли не до обморока. Вот и сейчас я явственно учуяла гламурный аромат немытых тел, и меня аж передёрнуло от отвращения. Оставив Марусю с Алимом возле стойки, я пробралась в глубину зала и плюхнулась на низкий диванчик, обитый кожей молодого дермантина, уже довольно заметно потёртой в середине. Хорошо, что сегодня я в штанах, ибо скай противно липнет к голым ногам. Агей с упрямством юного барана протиснулся вслед за мной сквозь галдящую толпу полуодетых девушек и мальчиков, переодетых рэпперами, молча развалился рядом. Нужен он мне здесь был, как черепахе зонтик, но я могла только криво покоситься на парня. В конце концов, Алим попросил быть лапой, а его я уважала за почти нормальное отношение к женскому полу.

И во всём этом базаре, как будто мне было мало, проснулась моя ведьма.

Это я её так называю. На самом деле это обычное ощущение предстоящей опасности или надвигающейся неприятности. В животе включился крохотный, как крысёныш, буравчик, начал грызть внутренности своими острыми зубками, и я поморщилась. Теперь сиди, просчитывай все возможные гадости жизни, могущие приключиться в самое ближайшее время! Ни о каком расслабоне и речи быть не может. Блин, лучше бы я осталась в общаге пережёвывать обиду брошенной женщины...

Пальцы сами собой нашли амулет, затеребили гладкие бусинки, нанизанные на нитку. Это всегда успокаивало меня, притупляя страх перед будущим. И сейчас тёплые искорки закололи ладонь, наполнив тело лёгкостью, тишиной, умиротворением. Словно я неожиданно оказалась совсем одна и не в шумном зале, а в берёзовой роще поутру. Даже не знаю, откуда такое чувство могло возникнуть в моём сознании — в жизни не была в лесу на рассвете! Но факт — ведьма утихомирилась.

Агей неожиданно наклонился ко мне, и я отшатнулась, чисто рефлекторно, мало ли… Но он интересовался не мной и не моим целомудрием, а амулетом. Примечательный нос парня едва не коснулся деревянного кругляша с вырезанным кривым крестом и, по-моему, даже зашевелился. Я недовольно огрызнулась:

— Чего?

— Ничего, — буркнул Агей, сверля меня буравчиками карих глаз. Как будто ведьмы мне было мало!

Машка плюхнулась рядом, держа Алима за руку. Этого не отпустишь — тут же пойдёт чесать хвост обо всех встреченных девушек! Маруся у нас практичная мадама, её девиз "Всё своё вожу с собой!"

— Мы заказали коктейли для всех! — сообщила она, перекрывая молодецким криком громкую музыку. — А потом шампанское для девочек и водка для мальчиков!

— Маш, в живых хоть останемся? — проорала я ей на ухо. Маруся весело хрюкнула:

— Иди ты, Яцкевич! Один раз живём, расслабься!

— Не могу! Опять в животе крутит!

— Брось! Что с нами может случиться? Алимчик же здесь!

Вот гусыня! Алимчик ей весь белый свет застил! Я отвернулась от подружки и наткнулась на Агея.

Взгляд тёмных глаз пронзил меня насквозь, и я зачем-то принялась вспоминать, нет ли у меня в трусиках дырки. Была бы — он бы, наверное, и её заметил, словно сфотографировал снаружи и изнутри. Очень, знаете ли, неприятное ощущение! Я придвинулась ближе к Марусе, решив полностью игнорировать навязанного мне спутника. Чёрт возьми Алима, меня маньяки и чиканутые не привлекают!

Вечер шёл своим чередом, мы пили, пили, танцевали, опять пили… Машка обнималась с Алимом, и я с пьяной головы хихикала над гениальной мыслью, что он сейчас её высосет, как вампир, через губы. Индеец с цепкими глазами не делал никаких попыток к сближению, и это тихо радовало меня. Ещё немножко, и нас отвезут в общагу, можно будет свалиться без сознания на продавленный матрас, обнять подушку и впасть в кому...

Я даже не знала, насколько близка к истине!

Когда меня подняли с диванчика, крепко держа за талию, моя ведьма снова принялась трепыхаться внутри. Вот зараза, ну ни минуты покоя! Я попыталась слабо сопротивляться, но индеец был непреклонен. Меня вывели на улицу, заботливо пихнули в большую блестящую машину и сунули в руки сумку. Краем сознания я поняла, что Машка сидит на переднем сиденье рядом с Алимом, а Агей около меня на заднем. Впрочем, мне было уже пофиг. Начни он приставать ко мне, я бы не стала и отбиваться. Но машина тронулась, и Агей спокойно сидел в своём углу. И то хорошо!

До общаги от клуба было четверть часа черепашьим бегом. Но ночью у моих сограждан обычно просыпалось желание куда-то ехать, у всех сразу и у каждого по отдельности. Поэтому мы продвигались медленно и уверенно мимо вжикающих по дороге иномарок. Грузовики тоже просыпались под вечер, как охотящиеся совы, натужно гудели моторами, обгоняя легковушки. Я, чувствуя дикую усталость, погрузилась в беспокойную дрёму, морщась от работающего внутри буравчика. Хоть бы уже приехать...

Приехать нам было не суждено. В один момент всё вокруг наполнилось протяжным тревожным рёвом сигналящей фуры, которую Алим, видимо, не заметил, и удар сотряс машину, бросив нас в разные стороны. Буквально за секунду до столкновения я сжалась в комок на сиденье, ощутив непреодолимое, необъятное желание защитить всех сидящих рядом. Серебристое свечение на миг окутало нас, заполнив машину, а потом удар, крики, сирены… И темнота.

В темноте я была одна. Она оказалась мягкой и пружинистой, как отвратительный столовский кисель, который отчего-то всегда получался у поварихи слишком сладким и слишком густым. Я плавала в этом киселе, покачиваясь на невидимых волнах, тревожно вглядываясь в окружающий меня чёрный мир. Не получалось пошевелиться, как я ни старалась, руки-ноги не слушались. Но я слышала голоса, звуки, кто-то кричал резко и отрывисто, кто-то плакал, причитая неразборчиво… Кто и что — я не понимала, но знала точно, что всё это важно. Важно для меня.

Иногда я переставала слышать. И тогда я скучала. В чёрном киселе было откровенно грустно плавать в полном одиночестве. Тогда я старательно представляла себе все знакомые лица. Машку, в основном. Девчонок из группы, учителей, воспитателей из интерната. Мне было немного страшно, а главное — непонятно, почему я болтаюсь в темноте. Неужели это и есть смерть? А где обещанные ангелы, свет в конце туннеля и встреча с Богом? Прямо даже обидно! Представляешь себе всякие разности, а потом оказывается, что всё фигня, и все врали!

Постепенно я начала понимать, о чём говорят вокруг меня. Иногда до меня доходил смысл бубнения у кровати. Говорили две девушки — одна жаловалась другой на своего парня, а другая флегматично отвечала дежурными утешениями. Всё время те же самые девушки, те же самые разговоры. Я жадно впитывала их слова, чтобы хоть как-то развлечься, но в глубине души мне было плевать на девушку и её проблемы. Хотелось знать, что со мной, и как долго я буду ещё болтаться в проклятом чёрном киселе.

Однажды я услышала знакомый голос. Обрадовалась, как дурочка! Маруся тихо говорила что-то кому-то, не исключено, что даже со мной разговаривала. Я всё порывалась ответить ей, но ничего не получалось. Тогда я стала слушать.

Машка всхлипнула и объяснила в сторону:

— Не поверишь, я думала — вот сейчас как стукнет и всё! Капец! Ни крошки от нас не останется! А тут этот туман! Как будто меня укрыли в какой-то пузырь, даже удара почти не почувствовала...

Сбоку ответили неразборчиво. Маруся обрадовалась:

— Ты тоже это видел, да? Значит, я не сумасшедшая?!

Парень рядом сказал уже отчётливей:

— Она укрыла… Защитой… Не думал, что такая сильная… Амулет...

— Но как же теперь? Она так и останется в коме? — и подружка снова всхлипнула, заливаясь слезами. — Нас спасла всех, ни у кого ни царапинки, а сама...

Так это я в коме! Во дела! Вот и погуляла в клубе! А Машка, небось, убивается, винит себя… Значит, никто в машине не пострадал, это уже хорошо. Только я… Вот, стало быть, каково это — оказаться в коме! Чёрный кисель, не дающий двигаться и затыкающий рот...

Я ощутила лёгкое касание, словно меня погладили по руке. Так захотелось ответить на этот ласковый жест, закричать, чтобы они поняли, что я их слышу, что я здесь, живая… Но не получилось. Кисель не давал, держа меня в заточении.

И тогда я заплакала. Зарыдала беззвучно от страха, что проведу вот таким недвижным овощем всю оставшуюся жизнь, от жалости к самой себе и к единственной подружке, которая навестила меня. Но даже слёзы не желали вырываться на свободу! Одна-единственная несчастная слезинка выползла из-под ресниц, скатываясь в темноту, и я услышала мой любимый, фирменный русалочий вопль Маруси:

— Она плачет! Смотри, она плачет!

Да, да! Машенька, родненькая, я плачу! Я тут, я тебя слышу! Ну же, помоги мне! Вытащи из кисельной тюрьмы!

Но всё закончилось так же быстро, как и началось. Голос уже знакомой мне девушки скучающе и буднично объяснил Машке, что это нормальный рефлекс, что я нахожусь в глубокой коме и ничего не вижу, не слышу и не чувствую. Вот дура! Ей ли знать! Я же в коме, а не она! Маруся снова разрыдалась, глухо, будто кому-то в плечо, а потом сказала прерывающимся голосом:

— А вон в фильме показывали...

— То филм, Машенка, золотко! А тут жизн!

Алим! И он тут! Вот уж не ожидала! Второй голос откликнулся задумчиво:

— Никогда не знаешь заранее, что произойдёт.

И я снова ощутила лёгкое поглаживание по руке, а потом услышала тихий шёпот:

— Не волнуйся, всё будет хорошо!

Голос был мне смутно знаком, но вот кому он принадлежал, я не знала. Довериться мне больше было некому, пришлось признать, что да, всё будет хорошо. Фиг знает, когда, но будет...

Потом я опять долго, очень долго плавала в чёрном киселе, повторяя про себя слова любимых песен "Супертрэмпа" и перемежая их описанием дурацкого толстовского дуба. Как идиотка, я умильно вспоминала Слоника и думала, что если выберусь из комы, вызубрю наизусть весь первый том "Войны и мира". Просто так, в качестве наказания за пренебрежение к жизни...

Не знаю, сколько прошло времени с момента последнего Машкиного визита. Всё изменилось в один прекрасный момент. Просто я услышала незнакомый женский голос, старческий, скрипучий и на удивление спокойный:

— Да-да, я понимаю. Уход, капельницы, дыхательный аппарат… Всё устроим наилучшим образом.

Опа! Куда это меня кто устроит?! Опять решают мою судьбу? Кому я нужна, кроме Маруси? Что ещё за старушка у меня в гостях?

— Бабушка, это очень тяжело — ухаживать за коматозником! — ласково ответил молодой мужской голос, такой же равнодушный и отстранённый, как и голоса санитарок. — А не станет вас, что с вашей внучкой случится?

Эй, эй, какая ещё внучка?! Я ничья внучка, у меня ни бабки, ни деда в жизни не было! Кому меня тут отдают? Сейчас купят бедную Ладу, типа ути-пути, любимая внученька безутешной бабушки, а потом на органы и покромсают! А чего? Вариант! Родственников никаких нет, вопросов никто задавать не станет, была Лада Яцкевич — и нету! Ну, Машка всхлипнет пару раз и забудет… Не надо меня отдавать никому! Хоть и в киселе, а я ещё жить хочу!

Уже знакомый голос парня, тот, что шептал на ухо утешительные слова, прервал мужчину:

— Не беспокойтесь, о Ладе есть, кому позаботиться! У неё большая семья, её родственники достаточно богаты, чтобы обеспечить отличный уход, так что оформляйте выписку под бабушкину ответственность.

— Ну, как знаете, — отозвался мужчина, вероятно, врач. — Ядвига эээ… Борисовна, пойдёмте в мой кабинет, пока вашу внучку подготовят!

Ух, мне стало неспокойно, очень неспокойно! Ядвига да ещё и Борисовна… Знать не знаю никого с таким диким именем! Но голос, голос ангела-хранителя, всё с тем же ласковым касанием, на этот раз моей щеки, утешил меня:

— Всё будет хорошо, верь мне. Всё скоро закончится!

Нет, это, конечно, просто замечательно, но хотелось бы деталей! Закончится — чем? Чудесным исцелением? Пиршеством на моём покромсанном теле? Я требую пояснений!

Конечно, никто ничего мне, овощу, не пояснил! Не поняли они, что я всё слышу, всё понимаю. Меня завертели во все стороны, растревожив густой кисель, начали дёргать за руки и ноги, сгибать и разгибать их, аж больно стало от этих манипуляций! А потом всё прекратилось в один момент, но моё плаванье так и не возобновилось. Словно вырвали тело из долгого сна, бросили в кофемолку и нажали на кнопочку, наблюдая равнодушно, как его трясёт во все стороны. Могла бы — стиснула бы зубы, чтобы выдержать эту муку. Но зубы не слушались. Лучше бы уж меня оставили в киселе! Там хоть не болело!

А потом тряска прекратилась. Всё вокруг изменилось. Было темно и светло одновременно, словно я смотрела на солнце сквозь закрытые веки. Запахло чем-то знакомым, свежим, приятным, и я долго мучилась, вспоминая, что же так пахнет. Прохлада коснулась моего тела, обнимая его, как тот серебристый туман в машине, а на груди словно развели костёр, горячей точкой в том месте, где обычно был мой амулет с руной. Кто-то был рядом, держал меня за руку, поглаживая пальцы, а старушечий голос шептал неразборчиво, словно молитву. И вдруг я услышала:

— Лада! Открой глаза!

Ага, прям! Вот так сразу! Кома вроде не лечится по последним сведеньям! Но голос, знакомый голос, убедительный и мягкий, настойчиво повторил:

— Открой глаза, ну, будь умницей!

Я послушно напрягла веки, и — о чудо! — они дрогнули, приоткрываясь, затрепетали, свет рванулся мне в глаза, и я зажмурилась с непривычки. Потом захлопала ресницами, пытаясь справиться с нахлынувшим волнением. Неужели я снова буду жить? Неужели кошмар с киселём закончился?

Голос радостно приветствовал меня:

— Ну, Лада, с возвращением!