Глава десятая

Токио. Около полугода до драки в баре «Великое Древо». Корпорация «Сейрю».

Тёплая пыль ласково лизала босые стопы того, кого когда-то звали Фэн Линг. Собачий Хвост наслаждался покоем, отдыхом, солнцем, близостью моря и возможностью спокойно идти пешком, а не бежать «взмыленным сайгаком», по выражению наставника Фила. Ну а небольшая глиняная бутылочка рисового вина, в просторечии сакэ, придавала этому наслаждению особое очарование.

Да, им разрешили выходить за пределы «Сейрю». Не то чтобы раньше это запрещалось, просто времени не было. Но после того как были покорены полные хлама подвалы, стало чуть легче. И трём ученикам Фила было дано разрешение покидать территорию корпорации. Они ещё чурались друг друга, отношения внутри этой странной команды только-только зарождались, а потому в свободные часы молодые люди стремились к уединению, а не к совместным попойкам или иным способам проведения досуга. К слову о попойках: алкоголь не запрещался. Вот только наутро никто не собирался делать скидку на гудящую голову, сухость во рту и прочие последствия возлияний. Впрочем, Линг уже заметил, что окрепшее и восстановившееся тело стало гораздо устойчивее к хмельному, а пробуждение даже после некоторых излишеств с вечера проходит гораздо легче, чем раньше.

«Раньше… да, а что было раньше?»

Эта мысль всё чаще посещала Собачьего Хвоста в последнее время. Ковырялась ржавой спицей где-то в грудине и в висках одновременно, не давала покоя и не отступала даже после двух-трёх бутылочек слабого, но такого коварного японского напитка.

«Кем я был раньше? Что я делал? Сейчас меня учат, я становлюсь сильнее, у меня есть время читать и развиваться, даже гулять и пить… а раньше? Что было у меня в жизни раньше?»

По всем здравым, хоть и не очень трезвым размышлениям выходило — ничего. Совсем.

Линг прищурился на закатное небо и с наслаждением зарылся пальцами ног в прогретый до обжигающего жара песок тропинки. Вдали блистало алой дорожкой солнце, подобное багровой ране на груди. Кричали птицы, шорох волн был слышен даже здесь, и ветер доносил обрывки нецензурных воплей рыбаков. Токийский залив жил своей жизнью. Линг повернулся и бросил взгляд на смешение стали, стекла и дерева, именовавшееся «Корпорация Сейрю». Там была своя жизнь, свой ритм, свои правила…

«А я? Есть ли жизнь у меня? Я следую за течением, я делаю то, что мне велят, я дышу по приказу…»

Мысль оборвалась под жёстким бичом ощущения несправедливости. Да, большую часть жизни Лингу указывали, что делать. Сама фамилия, пока она ещё была у него, означала «помощник». Он никогда не вкладывал в это слово иного смысла. «Тот, кто подчиняется». «Тот, кому указывают». Под рукой Белого Лиса это значение начало меняться. «Тот, кому доверяют». «Тот, кто должен быть сильным ради дела». Вопрос «какое же это дело?» маячил на грани сознания, но до него нужно было ещё добраться. Фэн Линг вспоминал своё прошлое, сравнивал его с нынешним и понимал, что только сейчас начинает жить по-настоящему.

Он знал, что его отец был военным. Знал, что когда-то мать гордилась этим. Знал, что и для него она хотела той же судьбы… пока не сгорела от чахотки за полгода, не оставив сыну ничего, кроме долгов подлеца-отчима. Чэнь Лёгкая Рука был с матерью Линга всего два года, но успел переписать на неё всё, что проиграл за время этого сумбурного, отмеченного страстью и одиночеством брака.

После смерти матери десятилетнему Фэну было некуда идти. Он мог попасть в детский дом, мог погибнуть под забором, но и то, и другое прошло мимо. Желание выжить и страх перед мужчинами и женщинами в строгих костюмах — представителями местного приюта — погнали его на улицу, а вовремя возникшее в памяти прозвище отчима обеспечило место в банде подростков. Так начался его путь, исполненный тоски по счастливому детству, сытости и тепле отнятого жестокой судьбой родного дома. Помимо этого были лишь понукания и презрение.

«Страх. Первое, что я помню, и то, что оставалось со мной всегда. Страх. Перед одетыми в костюмы людьми с оловянными глазами, перед теми, кто сильнее, перед голодом, перед грязью, перед одиночеством. Потом перед Пулей, перед представителями Семьи…»

Осознание ударило в темя, подобно молнии. Собачий Хвост почти протрезвел, ощущая, как в груди разливается неведомое прежде тепло уверенности.

«Я больше не боюсь. Нет, есть то, что меня страшит: смерть, мучения, гнев Белого Лиса, наставник Фил… но я больше не боюсь! Вот оно. Именно поэтому мне здесь хорошо. Странный якудза сделал то, что удавалось когда-то только моей матери. Он изгнал страх из моей души».

Чуть нетрезвый молодой человек осторожно поставил глиняную бутылочку на землю, раскинул руки. И захохотал, впитывая тепло солнца, ветра и земли, чувствуя, как с этих распростёртых рук падают с металлическим звоном тяжкие оковы. Он больше не боялся. Не боялся жизни.

Отсмеявшись, Линг поднял сакэ и допил бутылочку одним долгим глотком.

— Надо возвращаться, — сообщил он придорожному ковылю.

Растение согласно качнулось под порывом просоленного тёплого ветра. Мол, да, возвращайся, дружище. Завтра тяжёлый день, а ты и так уже набрался.

— Вот именно! — с лёгкой обидой в голосе парировал Линг. Всё-таки последний глоток был лишним. Как это обычно и бывает в двадцать лет. — А наставник Фил не пощадит.

Так и случилось.

***

— Хвост! Ты лучше сразу со штандартами в комнату вламывайся. И с факелами. И с… м-м-м… медведями, к примеру.

— При чём тут медведи? — устало выдохнул Линг. Тренировка шла уже четвёртый час, конца-краю ей было не видно, а до результата было ещё очень далеко.

Варвар прищурил заплывшие жиром глазки:

— При том, что они топать будут громче тебя. А за широким волосатым задом ты сможешь отлично спрятаться. Остальных, кстати, тоже касается.

Товарищи Линга по несчастью синхронно опустили головы и тяжко вздохнули. После того, как мытарства из подвалов перенесли в открытые комнаты, житья на тренировках по незаметному перемещению не стало вовсе. Прятаться под завалами — одно, а как ты спрячешься посреди лёгких ширм, которые насквозь просвечивает солнце? Да ещё украдёшь несчастную белую розочку из вазы в центре комнаты, на самом что ни на есть открытом пространстве. И это издевательство, как и прежде, повторялось с каждым дарованным богами днём.

— Хвост!

— Собачий Хвост, наставник Фил.

— Хорошо, пусть будет Собачий. О чём ты думаешь, когда хочешь стать незаметным?

Роза понуро уронила лепесток. Ей тоже было жарко, душно, и она хотела, чтобы всё поскорее закончилось.

— О тождестве себя и пространства, — бодро отреагировал Линг.

— Слова верные. А вот души не чувствую, — наставник Фил скривился. — Ладно, попробуем другим путём. Ты когда-нибудь молиться пробовал?

— Ч-что?

— Молитва, тупица. К богам обращался хоть раз в жизни? Или к единому Богу?

— Д-да, — Линг недоумённо поморщился, — бывало. В детстве, в основном. И потом… под пулями.

— Когда жить хотелось? — подхватил толстячок. — Прекрасно. А сейчас, мальчики, отойдите в угол: будем проводить эксперимент. Линг, цель помнишь?

— Роза.

— Именно. А теперь молись. Кому хочешь. Ты должен взять розу так, чтоб я не заметил. Не получится — умрёшь. Стимул дать?

Линг покосился на нож, блеснувший в ладони Фила, и покачал головой: внутри и так всё сжалось. Собачий Хвост уже достаточно успел изучить наставника за эти четыре месяца и прекрасно понимал: этот жирный безумец может сделать с ним прямо сейчас всё, что захочет.

— Я… сам.

— Тогда действуй.

— А как мне…

— Как хочешь. Главное — цель. И тождество. Единение с миром, — толстяк демонстративно отвернулся, уставившись на розу.

Линг вздохнул и прикрыл глаза.

«Сусанноо, неистовый бог ветра, и все, кто может услышать меня. Прошу, дайте мне хоть шанс. Хоть бледную тень шанса. Я хочу жить. Я хочу… спрятаться. Стать незаметным. Как ветерок, как… тень».

Что-то изменилось. Лёгкий порыв ветра тронул ширмы, поиграл с волосами Линга, провёл мягкой ладонью по его щеке. Не открывая глаз, Собачий Хвост сделал шаг в сторону. Ещё один.

«Теперь вперёд. Я отлично помню расположение ширм, успел выучить. Как в детстве… я ничего не вижу, значит, не видят и меня. Я в домике. Я в тени. Ты меня не видишь… Боги, прошу вас, умоляю, жизнью своей и чужой заклинаю…»

Шаг. Осторожно, нащупав ногой половицу. Соседняя должна заскрипеть, а эта — нет. Поворот. Пригнуться, нырнуть под ширму.

«Мы вчера проходили этим путём».

Сдавленные возгласы где-то в стороне. Не важно. И вот самое сложное — открытое место перед столиком с вазой.

Ветер вновь касается лица, что-то бросает тень на глаза. Дерево. За окном дерево, а значит, на полу есть тень. Безумие? Плевать! Двигаться мягко, осторожно и…

«И помнить: я никого не вижу, а значит, не видят меня. Я дух. Я порыв ветра. Я — тень. Тень, дай мне сил на это!»

Ещё два шага вперёд, опуститься на колени…

Пальцы Линга сомкнулись на дряблом стебельке, и в то же мгновение остро отточенное лезвие ножа пощекотало его горло.

— Ты понял? — выдохнул над ухом ненавистный голос.

— Да. Сенсей.

— Умница.

Собачьего Хвоста рывком поставили на ноги. Он открыл глаза и внезапно едва не ослеп от яркого света, бившего через сплетение ветвей огромного клёна за окном. Такеши и Ясуо смотрели на своего соученика с открытыми ртами.

— Об этом я и говорил, — удовлетворённо пробурчал наставник Фил. — Главное — дать верный стимул. Ещё раз, мальчики. И на этот раз помните: вы можете это сделать. Вам только что показали, как.

***

Санкт-Петербург. Около полугода до драки в баре «Великое Древо». Центральный офис Агентства «Альтаир». Тридцать седьмой уровень. Архивы.

Время беспощадно к любой памяти, человеческой ли, нечеловеческой ли. По-настоящему долго некие события могут храниться только в памяти коллективной, но и в этом есть свой минус: подробности произошедшего утрачиваются и истираются с годами и веками. Само событие обрастает ненужными и зачастую выдуманными деталями, а за неимением очевидцев может и вообще изменить или утратить первоначальный смысл.

Александру Евгениевичу Светлову сия сентенция была знакома не понаслышке. С одной стороны, он жил достаточно долго, чтоб убедиться, как память поколений может коверкать и искажать моменты прошлого. С другой, его неизменно удивляла сама способность людей запоминать нечто значительное на столь долгие сроки и выстраивать на одном-двух событиях религии, традиции и даже целые страны. С третьей и самой важной стороны, память Светлова не могла удерживать в себе все подробности ушедших лет, и многие детали он позволял себе забывать. Хотя бы потому, что мудрость поколений была ему без надобности: у него под рукой имелся куда более удобный инструмент. Архивы.

Практически никто в Агентстве, по крайней мере, из рядовых сотрудников, не смог бы по-настоящему оценить тот ажурный ансамбль заклятий, позволявший Архивариусу движением пальцев переводить массивы информации на бумагу. Да, с появлением печатных машинок, а позже и принтеров, стало несколько проще. Но масштабы? Но сохранность самой бумаги, позволяющая документам переживать века без повреждения фактуры и чернил? Но защита от вторжения? Но картотека, которую запрещено, да и невозможно держать в электронном виде? А тот факт, что в Архивы центрального офиса стекались все необходимые документы со всех филиалов Агентства по миру? Продолжать эти «но» можно было бы до бесконечности.

Итогом же столь пространного вступления является тот факт, что Александру Светлову время от времени приходилось подниматься на этаж Архивов, хотя бы потому, что не всякая информация могла быть извлечена оттуда и доставлена на его рабочий стол с курьером. Некоторые данные требовали к себе куда большего уважения.

На пороге Архивов Светлова остановил довольно громкий голос, доносившийся из-за дверей. Сам этот факт нельзя было назвать из ряда вон выходящим. Архивы хоть и являлись библиотекой со сходными правилами поведения, но никто не запрещал посетителям общаться и обсуждать общедоступные документы вслух на приемлемой громкости. Нет, Александр решил остановиться и заняться малоподходящим для его статуса банальным подслушиванием исключительно из-за личности говорившего. В конце концов, это был тот редкий случай, когда некоторых сотрудников можно было понаблюдать, так сказать, «в естественной среде обитания». Светлов осторожно заглянул в дверь, решив не ограничиваться лишь слухом.

— Скажу честно: это гораздо увлекательнее того, чем мне приходилось заниматься в Первом отделе, — произнесла Нуарейн. Она сидела за небольшим столом и постукивала по полированному дереву ногтями с безупречным маникюром. Тёмно-серый пиджак, который нынешняя ученица Палача предпочитала в последнее время, против обыкновения висел на спинке стула. Волосы, собранные в небрежный «хвост», тоже резко дисгармонировали с привычным обликом аккуратной стажёрки. — Я начинаю понимать, почему вы проводите здесь такое количество времени.

— А то, — отозвалась её собеседница, в которой Светлов без труда опознал Птаху. Старший системный оператор отчаянно раскачивалась на стуле, сидя в пол-оборота к Нуарейн. Встрёпанная прическа, свитер всех оттенков радуги и кроссовки, небрежно брошенные под стол, дополняли картину. Босые ступни девушки, вопреки всем писаным и неписаным правилам, уютно располагались на столешнице. Одной рукой она время от времени «придерживалась» за воздух, а во второй держала картонную папку.

— Весь вопрос в том, что читать, — продолжала Птаха. — Здесь масса увлекательных штук. Продолжаем?

— Естественно.

— Па-аехали, — сисоп открыла папку и, держа её на вытянутой руке, начала нараспев: — Восемьдесят второй год двадцатого века. Чикаго. Цианистый калий в капсулах с тайленолом. Лекарство от простуды. Сейчас его, кажется, парацетамолом кличут.

— Лишние подробности, — спокойным голосом откликнулась Нуарейн. Птаха хихикнула и продолжила.

— Короче, выяснилось, что яд добавили прямо на производстве. Как минимум семь трупов за неполные сутки. Продолжать?

— Один вопрос, — задумчиво произнесла Нуарейн. — Информация о том, что яд был добавлен при производстве лекарства, стала общедоступной?

Птаха кивнула.

— Ага. И, естественно, хрен пойми как. С вами скоро станет неинтересно играть.

— Разумеется. Итак, исходя из этих данных, я делаю вывод о возникновении массовой истерии, в ходе которой было утеряны данные об истинном количестве жертв. Преступник преследовал две цели разом: сокрытие своей задачи, которая не являлась ни первой, ни даже седьмой по счету, а также сбор эманаций ужаса в больницах. Я бы предположила, что его место работы было рядом… — она замялась, тряхнула головой и продолжила увереннее, — прямо в центральной больнице Чикаго. Из-за поднявшейся шумихи Агентству наверняка пришлось кого-то подставить. Возможно, предварительно договорившись с данным субъектом, хотя, сомневаюсь, что он в конечном итоге остался доволен результатами подобной сделки.

— А-фи-ги-тель-но! — резюмировала Птаха, бросая папку на стол рядом с грудой таких же. — Ладно, это мелочи. Сейчас что-нибудь позаковыристее найдём.

Она с грохотом убрала ноги со стола и закопошилась в куче папок. Светлов мягко улыбнулся и отошёл от двери. Продолжать подсматривать ему более не хотелось, да это и не выглядело достойным. Главное он уже узнал, а детали интересовавшего его дела мог уточнить и позднее. Тем более что с его появлением перспективное общение сотрудниц наверняка увяло бы.

«Нуарейн проявляет навыки коммуникации. Спокойная беседа с такой личностью, как Птаха, после общения с Тенью — потрясающий результат. И да, судя по тому, как она себя ведёт, ей не хватало этого. Она скучает по Тени. Палач был прав: она уже изменилась, сей даме попросту привычен тот образ, в котором она оказалась здесь изначально. Что ж, пора готовить перевод во Второй отдел. Теперь она сможет работать с Воином. А Тени надо придумать какую-нибудь премию. Она не просто справилась, а справилась блестяще».

Специалист по связям с общественностью вызвал лифт и направился на свое рабочее место, а в Архивах тем временем продолжалась беседа таких не похожих друг на друга женщин.

— Ерунда это всё, — вздохнула Птаха, разгребая бумажно-картонные завалы. — Такие дела вы раскусите с первого раза, не дожидаясь полного оглашения информации. Может, пройдёмся по нераскрытым? Представляете, какой шум будет, если мы р-р-раздолбаем какое-нибудь дело столетней давности, на котором Жрица мозг сломала?

— Вполне, — кивнула Нуарейн. — Единственное, чего я не представляю, — какая в этом может быть выгода для вас лично. Помимо интереса, разумеется. Ваше… положение в Агентстве, кажется, вполне вас устраивает, следовательно, карьерный рост отвергаем. Деньги для таких, как вы, — средство для достижения целей, а не возможная цель.

— Ну, вы сами сказали, что поняли, зачем я тут сижу, — безмятежно отозвалась Птаха. Нуарейн покачала головой.

— Не стоит искажать мои слова. Я сказала, что поняла, почему вы проводите здесь столько времени. О том, зачем вы здесь, я догадываюсь довольно смутно.

Птаха усмехнулась.

— Всё просто, госпожа Нуарейн. Саморазвитие и тренировка навыков.

— Хотите стать оперативником в полном смысле слова? — стажёрка выгнула бровь. — Вам не кажется, что это станет скорее… понижением вашего нынешнего статуса? И потом, желай вы этого всерьёз — давно бы уже подали документы на перевод. Учитывая ваши тесные отношения с некоторыми господами из высшего состава, полагаю, эта бумага была бы заверена практически незамедлительно.

— «Тесные отношения», — фыркнула Птаха, — говорите уж прямо: половина Агентства считает, что я сплю со Светловым.

— Я бы не стала выражаться столь категорично, — на губах Нуарейн возникла тень улыбки. — Это заблуждение разделяют не более трети сотрудников.

Птаха от души расхохоталась.

— Бред полный, — сказала она сквозь смех. — Надеюсь, вы не входите в эту треть?

— Я вообще стараюсь не утверждать чего-либо подобного, не заручившись достаточным подтверждением, — Нуарейн пожала плечами. — Говоря откровенно, вы не кажетесь мне подходящей кандидаткой на роль любовницы Александра Евгениевича.

— А что, есть подходящие? — искренне заинтересовалась Птаха.

— Разумеется. Насколько мне известно, я вхожу в первую десятку и вполне соответствую.

— Хм. Смелое заявление, — сисоп с интересом посмотрела на собеседницу. Та покачала головой.

— И так же, как и вы, готова смело опровергнуть эти слухи.

— Тем лучше, — Птаха встала со стула. — Ну что, перейдём к нераскрытым делам?

— Почему бы и нет, — отозвалась Нуарейн и, когда её собеседница направилась к дальним стеллажам, ещё раз пожала плечами. Высказанный практически напрямую вопрос так и остался без ответа. Впрочем, ученица Палача уже привыкла к тому, что о многих вещах в Агентстве предпочитают не говорить сразу.

«Они играют в очень странную игру», — думала женщина, наблюдая за тем, как Птаха смешно подпрыгивает, пытаясь добраться до четвёртой полки и не обращая внимания на стоящую рядом стремянку. «Я уже давно поняла, что здесь почти все стараются казаться не теми, кто они есть на самом деле. Разве что Александр Евгениевич и Тень… эти двое не скрывают почти ничего. Многое недоговаривают, но и не проявляют того, что может натолкнуть на мысль о тайнах, похороненных у них в душе. Судя по всему, эта мысль не оставит меня до конца моего обучения и будет возвращаться раз за разом. В любом случае, пока я не займу подобающего места здесь, развить сию сентенцию не представляется возможным. Что же, пусть они играют в свою игру. Я буду играть в свою».

Птаха наконец дотянулась до искомого и вернулась к столу с пухлым делом, на котором можно было даже издалека разобрать много раз обведённое имя «Джек».

— Приступим?

— Разумеется, — кивнула Нуарейн, и Птаха извлекла первый лист.

— Октябрь тысяча восемьсот восемьдесят восьмого. Лондон.