Глава 5. Мольфарская сокровищница

Голова гудела, словно в ней разом зазвонили десятки колоколов. Я сжала виски и зажмурилась. Руки омерзительно подрагивали, к горлу волнами подкатывала тошнота. Хорошо, хоть сижу. Вон, сердце до сих пор колотится, как бешеное. Так, глубокий вдох — вы-ы-ы-ыдох. Вдох — вы-ы-ыдох.

— Дин, ты как? — послышался тихий голос Таньки.

— Больше никогда, — буркнула я и снова глубоко вздохнула. Ну и гадость, пусть только попробует меня ещё подбить на такое дело.

Судя по звуку отодвинувшегося стула, Таня встала. Спустя несколько секунд что-то стукнуло, и в комнату влился морозный ночной воздух. Стало намного лучше. Я откинулась на спинку.

— Багрищенко, ты предупреждай, если снова решишь впутать меня в приключение.

Лицо Тани побелело, в глазах появилось тревога.

— Ты что увидела-то?

— Карпаты, — неуверенно протянула я, — озерцо, цветочки…

— Я не про цветочки тебя спрашиваю, — раздражённо отмахнулась она. — Мужики хоть какие-то были?

— Были, — буркнула я, — точнее, был. Вроде Чугайстрин-старший.

— Ну, и?

— Целовались мы, — задумчиво протянула я, правда, теперь от ощущений не осталось и следа, поэтому ничего конкретнее рассказать не могла. — А потом налетел какой-то сверкающий вихрь и оторвал меня от земли.

Даже сейчас невольно вздрогнула, потому что страх и воспоминания о странном холодном прикосновении ещё были свежи. Я передёрнула плечами. Танька только удивлённо приподняла бровь, потом нахмурилась:

— Ты белая вся, может, чего успокоительного хлебнёшь?

— Угу, — угрюмо кивнула я, — мне чаю с мятой. Только сейчас кипятить воду не потопаем — всё закрыто. А магией уже набаловались — хватит.

Танька лишь фыркнула и полезла в свой шкафчик:

— Знаешь, дорогая, кипятильники ещё никто не отменял.

Из шкафа доносилось треньканье каких-то склянок и подозрительное шуршание. Однако спорить я не стала, всё ещё погружённая в себя и пытающаяся осмыслить увиденное. Танька тем временем тихо выругалась и принялась засовывать выглянувшую метлу обратно в шкаф.

В комнату неожиданно постучали. Тихо, но настойчиво. Мы замерли и уставились друг на друга. Мальчишки в такой час явиться не могли. Комендант бы постучал и сразу б вломился, не дожидаясь ответа. Кто это?

Танька махнула рукой, снимая заклятье. Приложив усилия, я чудом стянула и своё, всё же мало ли…

— Да-да?

— Дина, Таня, откройте, пожалуйста, — раздался приятный женский голос, и я осознала, что он мне хорошо знаком. — Это Александра Евгеньевна.

Метла с грохотом вывались из шкафа к ногам оторопевшей Таньки. Впрочем, у меня ощущения были не лучше.

— Открыто! — крикнула я, правда, крик больше походил на писк полевой мышки.

С какой это радости к нам среди ночи решила зайти кураторша злыдней? Она, конечно, тётка справедливая, но строгая. Ещё влетит. Уж куда строже будет нашего Андрея Григорьевича. Воспоминание об исчезнувшем кураторе заставило тихонько вздохнуть. Нет, ну, что за невезуха?

Дверь тихонько открылась, и к нам вошла Александра Евгеньевна. Внимательно осмотрелась, приметила метлу на полу и чуть нахмурилась. Потом перевела взгляд на меня и чуть покачала головой.

— Девочки, играть с гаданием — опасно.

Не дав даже заикнуться, она быстро подошла, протянула руку над плошкой с водой и что-то шепнула. Карие глаза злыдни вспыхнули чёрным, вода вмиг испарилась. Она взяла в руки паляницу, разломила её пополам, потом на каждой части нарисовала какой-то знак. То, что было ещё миг назад пышной сдобной булкой, превратилось в серую пыль. Александра Евгеньевна собрала её и, подойдя к окну, сдула на улицу. Мы в гробовом молчании наблюдали эту сцену.

— Багрищенко, — не оборачиваясь, сказала Ткачук, и Танька вздрогнула — ничего хорошего голос злыдневской кураторши не предвещал. — Ещё раз учую, что ты чем-то таким занимаешься — отрабатывать будешь две недели в нашем корпусе, ясно?

Танька широко раскрыла глаза, однако я так и не поняла, что именно её удивило.

— Я не слышу ответа. Поняла?

— Поняла, — буркнула Багрищенко.

Александра Евгеньевна тем временем развернулась и хмуро оглядела нас.

— Так, Дина. Ложись в кровать, а то заберу как наглядное пособие для общих основ умертвологии.

• А как вы определили? — глупый вопрос сорвался с языка сам.
• Конечно, я понимала, что Ткачук в магических делах далеко не профан, могла сообразить, что ворожба идёт, но вот так чётко сказать, что гадание — это странно. Оно же ведьмовское, а она — злыдня.

При этом я встала и поплелась к кровати. Завтра ведь на пары, а тут бы выспаться не мешало. Правда, кажется, суровая злыдня никуда уходить не собиралась. Наоборот села рядом и положила руку на мой лоб:

— Расслабься, — тихо произнесла она, — подпитаю немного.

От ладони пошло приятное тепло, расслабление охватило дурманящей волной, а глаза начали слипаться. На мой вопрос отвечать не собирались, ну и ладно, разберёмся. Ваську спрошу — он может много наговорить, при этом даже и приличное попадётся.

— Замуж ей предложили выйти, — услышалась я краем уха Танькин шёпот. — Понимаете?

— Эка невидаль, — хмыкнула Ткачук, — так что ж теперь, всю силу в гадание надо вбухать? Татьяна, стыдно должно быть, ты ведь знаешь, что такие штуки опасные: грань настолько тонкая, что можно и не вернуться.

— Да тут и жених, кхм, — Танька резко замолчала.

Я хотела сказать, что жених у нас не просто «кхм», а жутко наглый, самоуверенный, опытный, могущественный, и как это не прискорбно — старый. Однако губы почему-то не слушались, накатила странная апатия и всепоглощающая лень; сказать слово — просто нереально.

— И кто? — хмуро поинтересовалась Александра Евгеньевна.

— Чугайстрин. Старший.

Злыдня присвистнула. При этом так звонко, что я невольно позавидовала. Уж сколько пыталась, а толку — ноль. Васька вечно подкалывает меня, потому что сам может соловьём высвистывать, а я — нет. А ведь соловейко — такое красивое заклинание.

Больше не говорили, а я как-то быстро провалилась в глубокий сон. И снились в этот раз не зелёные горы, и не глубокое озеро, а бескрайнее небо, усыпанное звёздами. Маленький домик в уютной долине, звон цимбал и шум ветра, и ещё чьи-то бесконечно серьёзные и грустные глаза. И не разобрать: то ли серые, как осенние тучи, то ли чёрные-чёрные, как полтавская ночь. Внутри становилось страшно и сладко одновременно, вместе с тем приходило осознание, что ждать помощи неоткуда и справиться со всем нужно самой…

Но может, и не сон? Я вдруг поняла, что сижу на кровати в том самом уютном домике. Рядом свернулся чёрный кот и раскатисто урчит. Здесь немного пыльно, но не так страшно. Явно холостяцкое жилище: кот ещё к полу не прилипает, но скоро будет.

Я встала и огляделась: деревянный стол, печь, ранее явно разрисованная цветами, теперь же краски совсем выцвели. Над входом подковка, над ней — вышитый красным и чёрным рушник. Так обычно иконы украшают, только тут, видимо, живут не христиане. Всё помещение какое-то старое, даже можно сказать — древнее. И в то же время кровать вполне современная, шкаф — тоже. В нём стоит множество книг, в углу — плоский плазменный экран. Не удивлюсь, если где-то обнаружится ноутбук.

Котяра потянулся, подошёл ко мне и потёрся о колено.

— Мрр?

В вопросе так и слышалось: «Привет, гостьюшка! Чего расселась, давай, корми меня. Не-мед-ленно!». Кормить его, конечно, было нечем, но…

Я чуть нахмурилась и принялась исседовать помещение более детально. Возможно, где спрятался холодильник? Подойдя к печи, осмотрела её и заметила в стене странное углубление. Коснулась рукой, что-то звонко щёлкнуло. Ойкнув, я заметила, как в сторону отъехала дверка, и на меня пахнуло холодом. Охнула от изумления и увидела несколько белых полок, на которых расположились продукты.

Котяра тёрся о мои ноги, обвивал их хвостом и громко урчал.

— Так, сейчас что-нибудь сообразим, — сообщила я зверю и нырнула за едой.

Почему-то не казалось, что я делаю что-то неверно. Наоборот — так и должно было быть. К тому же почему-то есть и самой хотелось зверски. Что ж, в наличии мясо, картошка, грибы — отлично. Плиты не вижу, но зато имеется печь. На ней стоит несколько глиняных горшочков — годится. И вода вон в кадке налита, сейчас выкрутимся.

Дело пошло быстро, словно я всё время только тем и занималась, что готовила в таких условиях. Споро устроив всё в печи, снова огляделась и покачала головой. Уборка тут тоже не помешает. Щёлкнула пальцами, призывая лёгкий ветерок, однако ничего не вышло. Чуть нахмурилась: что тут, магия не работает? Ладно, сделаем руками, чай не принцесса.

Веник с совком тут же нашлись, как и пара тряпок. Через некоторое время жилище засияло чистотой. Работа ладилась, почему-то было странное ощущение, что так и должно быть. Всё, что я делаю — правильно. Моё место — здесь. Кот продолжал путаться под ногами, огромные жёлтые глаза бессовестно смеялись.

Наконец, уставшая, но довольная, я осмотрелась вокруг и упала на кровать. Вот это дело уже, а то пыль, хлам — ужас. Кот муркнул и выразительно посмотрел в сторону печи. Я шумно вздохнула:

— Сейчас, усатый, сейчас. Погоди чуток-чуток.

Встав, потопала вынимать еду. Аромат, вырвавшийся из горшочков, заставил желудок болезненно сжаться, а рот наполниться слюной. Часть пришлось отложить коту в мисочку и отставить подальше, чтобы подостыло.

Дверь неожиданно открылась. На пороге появился мужчина. Наверно, лет тридцать, внимательные серые глаза, русые волосы рассыпались по плечам. Смотрит серьёзно, спокойно, и совсем чуть-чуть — удивлённо. В левой руке — трость с набалдашником в виде черепа.

— Доброго вечера, — произнёс он приятным тенором.

— Доброго. — Я села за стол и указала на место рядом. — Прошу, присоединяйтесь.

Он изумлённо приподнял бровь:

— Не боишься меня?

Кажется, это открытие его поразило. Правда, я не могла понять, чего ту нужно бояться.

— Нет, а надо?

Он только улыбнулся, сложил руки на груди и покачал головой. Кот вдруг прыгнул ко мне на колени и нахально начал топтаться. Зверя пришлось спустить и поставить перед ним миску. Довольно урчание зазвучало вместе с не менее довольным чавканьем.

Незнакомец вошёл, поставил трость у стены, приблизился и посмотрел сверху вниз. Однако неуютно от этого взгляда не стало, скорее — наоборот.

— Ты первая гостья, что так себя ведёт. Первая и… последняя.

Я на минутку оторвалась от еды и внимательно на него посмотрела:

— Чего это? Не любишь гостей?

Кажется, и сама не заметила, как перешла на ты. Однако он только усмехнулся:

— Гости бывают разные. Да и… — выразительно провёл ложкой по ободку горшочка. — Мало кто так вкусно готовит.

— Это дело нехитрое, — пожала я плечами, — желание и практика — остальное приложится.

Серые глаза посмотрели на меня с пристальным вниманием. На некоторое время повисла тишина — оба были заняты едой. Оно, конечно, правильно — есть надо молча. Честно говоря, я вообще не разделяю мысли, что еда хороша в компании. Питание — процесс интимный. Нечего во время него размахивать руками, разговаривать, смеяться и заниматься всякими неподобающими делами. На краю сознания вспыхнула мысль, что молчание меня ни капли не напрягает. Такое впечатление, что всё так и должно быть.

• Дина, — представилась я. Хозяин дома оторвался от еды и на время словно задумался. Не хочет говорить? Ох, и зашла я. С другой стороны, может, жуёт человек…

— Богдан, — тихо произнёс он, но, казалось, услышать можно было в каждом уголке комнаты.

— Очень приятно, — хмыкнула я, — а то, как не хозяин хаты.

Он хитро улыбнулся:

— А может, ты ошиблась, красавица? Вдруг я такой же гость, как и ты.

— Был бы гостем, не твердил бы так уверенно, что и я гостья.

Я встала и собрала посуду. Послышался тихий смех. Потом он быстро встал и взял меня за руку. Ни какого-либо тепла, ни дрожи, ни даже ничего отталкивающего я не испытала. Всё вышло как-то естественно, словно меня коснулся не чужой человек, а Васька.

— Оставь, — чуть поморщился он, — пошли, покажу кое-что.

— Звучит загадочно, — пустила шпильку я. — Оно безопасное?

Почему-то больше хотелось спросить «оно приличное», но я благоразумно этого не сделала. Богдан… хм, как-то странно. Это имя я хоть и люблю, но ему оно как-то… нет, не сказать, что не идёт. Но выглядит очень странно. Словно вообще у него не должно быть никакого имени. Человеческого.

— Безопасное, — кивнул он, — абсолютно.

Мы вышли из дома. Вершины гор окутало мягкое розовато-золотистое сияние. Где-то в кронах деревьев заливались песнями птицы. Свежо, но не холодно. И воздух такой приятный, сладкий. Можно просто стоять — и дышать.

— Идём, — мягко сказала Богдан, утягивая меня к высеченной прямо в скале дорожке, — идём…

***

Чугайстрин метнул сгусток зеленой переливающейся энергии. Цимбалист ловко уклонился и тихо рассмеялся. Золотистые нити дрогнули, картинка померкла. Тот только покачал головой:

— Шановный пан ректор, твои друзья совсем не умеют себя вести.

Вий-Совяцкий тем временем сосредоточенно заваривал чай, потом засыпал сахар в огромную красную кружку и нарезал лимончик. Принесло же на ночь глядя эту орду. Никакого покоя старику не дадут. Даже вон Бесенька почти угомонился — задумчиво грызёт бартку Чугайстрина.

— Гриша, успокойся. Ничего плохого не произойдёт. А привязку к следам злыдня сделать необходимо.

Чугайстрин только нахмурился. Его явно не устроивало такое положение дел, но выхода не было. Правда, это не помешало ему произнести:

— Даже не надейся.

Цимбалист скривился, мол, напугал больно, но потом прислушался и награнным жестом приложил руку к уху.

— Чу-у-у, шановные. Никак у нас будет компания сейчас.

— Сразу нет, — отрезал Вий-Совяцкий, но спустя миг с грохотом распахнулась дверь.

Чугайстрин и Цимбалист уставились на вошедшую. Бесенька даже перестал грызть топорище бартки и вопросительно глянул на своего хозяина. Вий-Совяцкий так же невозмутимо налил чай, взял кружку и снова устроился в кресле, только после этого соизволив взглянуть на гостью.

В двёрном проёме, сжав кулаки и сверкая чёрными очами, стояла Ткачук. Хорошо, кстати, выглядит: тебе и шерстяное платье до коленок, и поясок широкий с красной пряжкой. И сапожки вон на каких каблучищах, и волосы завила. Никак на свидание бегала?

— Да, как вы смеете! — неожиданно прошипела она почище гадюки и рванулась к Цимбалисту. Тот только охнул, слабо отбиваясь от разъярённой злыдни.

— Право, панночка, вы часом головой не ударились?

Однако оторвать хрупкие на вид пальчики с острейшими ногтями — задача ещё та. И справиться с ней у Цимбалиста не выходило.

— Кобели старые, — тем временем прошипела Ткачук, — совсем подурели, молодых девчонок хватать?

Она метнула яростный взгляд в Чугайстрина, и он не нашёл подходящего ответа. Цимбалист безуспешно отцеплял злыдню от себя.

— Панночка, ну, возьмите себя в руки, в конце концов! Ничего ваших девочкам не будет.

Ткачук прищурилась, глаза вспыхнули пупурным светом. Вий-Совякий сделал большой глоток, с вниманием следя за развитием событий. Вмешиваться не имело смысла, а вот насладиться происходящим — ох, как душе приятно.

— Знаю я ваше ничего! — Ткачук встряхнула Цимбалиста, тот деланно поднял руки, мол, сдаюсь.

• Панночка, вы, кстати, хоть и преподаватель, но вламываться в кабинет ректора как-то невежливо, — заметил он и резко смолк. До всех, кажется, только сейчас дошло, что Вий-Совяцкий даже не попытался выставить незваную гостью.

— Что? — невинно уточнил он, звонко поколотив ложкой в чашке, словно устраивая специальное музыкальное сопровождение.

— Павлу-у-у-уша, — нехорошо прищурившись, протянул Чугайстрин.

— Не то чтобы я в восторге от этого, — медленно протянул Цимбалист, — но ещё чуть-чуть, и я соглашусь с паном чугайстром.

Вий-Совяцкий не отреагировал, потом посмотрел на Ткачук:

— Александра Евгеньевна, будьте любезны, голубушка, записываться у секретаря. Здоровью наших учеников ничего не грозит.

Ткачук упёрла руки в бока, словно собиралась высказать как можно больше, однако Вий-Совяцкий неожиданно подался вперёд. В комнате резко похолодало. Ткачук нахмурилась.

— Александра Евгеньевна, пред мои очи появитесь завтра. Желательно с объяснительной. Там и потолкуем, — его голос звучал размеренно и… страшно. — Прошу нас покинуть.

Она что-то хотела сказать, потом ещё раз глянула на Цимбалиста и Чугайстрина, скрипнула зубами и вылетела из комнаты.

На некоторое время воцарилась тишина. Бесенька, прижав уши, осторожно уполз под кровать. Наконец Чугайстрин шумно вздохнул и медленно произнёс:

— Это… то, о чём я думаю?

Вий-Совяцкий нехорошо на него посмотрел:

— Гр-р-риша, даже не начинай.

***

— Вот это да-а-а, — восхищенно выдохнула я, разглядывая огромную пещеру, в которой громоздились сундуки и ящики. Почти от каждого шёл мощнейший магический фон. Артефакты, не иначе же! Мягкий зеленоватый свет заполнял собой всё вокруг, позволяя разглядеть любой предмет в деталях: вон там, в самом углу — огромная печь, кажется, такая же, как в доме Богдана. А возле меня в каменном углублении бартки, перевязанные яркими лентами. Чуть дальше, на вбитых в стену крючочках висели венки с радужной аурой. Слева, в каменном углублении… свистульки. Да, с виду обычные и глиняные, только дунешь в такую — разлетится песня надежды на несколько километров; люди заулыбаются, работа пойдёт на лад — станет одним хорошим днём больше. А вот внизу стояли тёмно-коричневые куманцы с вином жизни. А дальше…

Я, едва ли не разинув рот, рассматривала сокровища. Вот это да! Откуда ж столько всего здесь. И стоим же в самом начале, потому что всё тело аж гудит от магии. Правда, при этом приятно, спокойно, словно так и должно быть. Дорогу, которой меня сюда привёл Богдан, я запомнила смутно, всё под ноги смотрела. И даже пару раз выругалась, но он упёрто тянул меня к пещере.

— Ну, как? — поинтересовался он, осторожно положив мне руки на плечи: — Нравится мольфарская сокровищница?

— Ага-а-а, — растерянно протянула я. — Это ж кто сюда всю эту красоту принёс?

От его прикосновений стало как-то уютно и тепло, хотелось замурчать довольной кошкой. Резко себя одёрнула и чуть нахмурилась. Что это ещё за мысли?

— Да, не один уж год… приносят, — выдохнул Богдан. И вышло это как-то грустно и больно. — На то и сокровищница. Есть что охранять, да… некому.

— Да? — я изумлённо вздёрнула бровь. — А что ж так?

Он не ответил, убрал руки, вмиг стало холодно и как-то одиноко. Я отбросила глупое ощущение и обернулась. Богдан открыл резной деревянный сундук и деловито там порылся. Я осторожно подошла ближе, пытаясь заглянуть через плечо. Ух, ты! Музыкальные инструменты! Кобза, несколько тоненьких трещоток, вытянутая басоля, козацкие сурмы, бубны, дервянные ложки, тарелочки, звоночки… Обалдеть просто!

Богдан вынул аккуратную сопилочку, разрисованную изумрудными листочками и протянул мне:

— На, сыграй.

Руки потянулись сами, однако стоило прикоснуться, как проснулось осознание: как сыграть-то? Никогда не учили, да и в школу музыкальную тоже не водили. Пальцы замерли. Он чуть нахмурился:

— Что-то не так?

— Ну-у-у, — я замялась, — и швец, и жнец, и на дуде игрец — это совсем не про меня. Не умею, короче говоря.

Богдан только покачал головой и улыбнулся:

— Не страшно, она волшебная. — И аккуратно вложил сопилку в мою руку. — Смелее.

Я только плечами пожала. Мужики — они, конечно, странные. А ещё нас укоряют. Ладно, хочет музыки — будет ему музыка. Поднесла сопилку к губам и дунула. Однако вместо ожидаемого жалобного звука, вдруг полилась нежная мелодия. Пальцы сами легли на отверстия, начиная наигрывать, добавляя красок и насыщенного звучания. Миг — выцвевшие краски на печи в углу вдруг вспыхнули алым, жёлтым и золотистым. Будто они давно спали, а мелодия их разбудила. Один за одним начали распускаться цветы на стенах: маки, розы, ромашки, васильки и барвинок. Артефакты заискрили, вспыхнули миллионами огней, будто грани алмазов под солнечными лучами.

Я широко раскрыла глаза, но не могла прекратить игру. Мелодия разливалась всё шире и громче; тело вдруг наполнило ощущение невероятной силы, хотелось прыгать и хохотать во весь голос. Краем глаза заметила, что Богдан улыбается. Потом он быстро подошёл ко мне и вдруг мягко поцеловал в щеку.

— Девочка моя…

— Гуцол! Динка, Динка!

Меня вдруг отчаянно затрясли, и хуже того — защекотали.

— Динка, дидько тебя за пятку! Вставай, ленивая бурёнка, опоздаем же! — Голос взвинеченной Багрищенко заставил раскрыть глаза и уставиться в потолок. Осознание всего окружающего приходило медленно.

— Тань…

Багрищенко прекратила панику и выжидающе посмотрела на меня:

— Ну?

— Мне срочно нужна сопилка. Лучше сейчас.

Танька рухнула на кровать, провела ладонью по лицу и мрачно выдала:

— Мде. Моя староста сошла с ума, — вздох, — какая досада.