Глава 1. Призрачный Цимбалист

Часть II. Охота на злыдня

Стрічати з мавками світанок,

Гойдатися з русалками на вербі,

Із очеретом гомоніти

У журбі...

Тінь Сонця «Дорога в ліс»

Холод, тьма и боль. Но боль странная, накатывающая волнами и мигом уходящая в никуда. Я судорожно вдохнул, сердце кольнули десятки иголочек. Охнув, попытался перевернуться. Отвратительно. Не чувствую ни рук, ни ног. Всё тело в каком-то резком онемении. Шевелюсь — не чувствую ничего.

Накатила паника, снова вдох и попытка успокоиться. Ага, куда там. Все мольфарские практики сделали ручкой и смылись в неизвестном направлении.

Осмотрелся — тьма, только изредка кое-где вспыхивают белые и серебристые искорки. И не понять — лежу я или стою. Вроде всё-таки стою. Сообразить где нахожусь и что произошло, пока не получалось. Так вроде не холодно и не жарко. Неужели меня внесло в какой-то пространственный узел? Мда, дела.

Я поднял руку, нарисовал несколько символов в воздухе, прошептал слова охранных чар. Символы задрожали, сплелись в геометрический узор: сплошные ромбы — большие и маленькие — словно знаки земли на рушнике.

Тьма неохотно начала развеиваться, со всех сторон лилось еле уловимое шипение, словно рядом был огромный зверь, не желавший уходить.

Под ногами появилась узкая дорожка. Только не из камней и земли, а из воздуха и тьмы, сплошь усыпанная звёздами. Я глянул вперёд, там, далеко-далеко, висел огромный полумесяц, пылающий, словно огненный опал. Вокруг — хоровод искорок-звёзд, рассыпавшихся по бархату неба. Глянул вниз — сердце заколотилось как бешеное. Тут тебе и узенькая речка блестит, и крутые поросшие зеленью горы, и аккуратные хатки. Только всё видно нечётко, словно сквозь толщу воды.

Откуда-то донёсся трубный протяжный зов. Я вздрогнул, по телу пробежал огонь, звёзды под ногами вспыхнули, будто алмазы.

Ночная Трембита. Та, что собирает голоса умерших и нерожденных, что звучит эхом в горах каждую ночь, но лишь те, кто владеет магией, способны её услышать. Трембита мольфаров, ветра и смерти. Я пошёл вперёд, зажав уши. Ни думать, ни слушать нельзя — только вперёд. Не то зачарует, заморочит, заведёт так далеко, что и не вернуться.

— Испуга-а-а-а-ался! — донёсся шёпот, и я, как вкопанный, замер.

Звёзды под ногами потускнели, поднялся холодный ветер.

Убрал лезущие в глаза волосы, плотнее запахнул полы пиджака и вдруг понял, что здесь не один. Он появился паре метров от меня, завис в ночной тьме. Улыбнулся почти прозрачными губами, скрестил по-турецки непропорционально длинные ноги. Облокотил на них призрачные цимбалы, посмотрел на меня, прищурив светящиеся глаза.

По спине пробежали мурашки, но я не отступил. Существо из снов, Призрачный Цимбалист. Он всегда приходит за душами мольфаров после голоса Трембиты. Смотрит глазами ночи, шепчет древние заклятия, катается на Луне… Струны его цимбал перебирают мировые ветра, вплетая в их звон шелест листвы, журчание горных озёр и стук человеческих сердец.

— Что молчишь? — усмехнулся он, блеснули острые зубы. — А помнишь, как с тобой с обрыва прыгали? Неужто забыл старого знакомого?

Как же, забудешь… Я сиганул тогда с того обрыва, чтобы не поддаться чарам. И давно это очень было, когда прочитал запрещённое заклинание из отцовской старинной книги. Но вот умирать не хотелось ни тогда, ни сейчас.

— Помню, — размеренно произнёс я и посмотрел прямо в желтоватые глаза — вытянутые и продолговатые, как янтарь из Бурштына, за которым охотятся все злыдни и провидцы. — Но моё время ещё не пришло.

— Откуда такая уверенность?

Сердце похолодело. Призрачный Цимбалист мог быть прав.

Тонкие длинные пальцы опустились на струны; зазвучала, переливаясь звоном, мягкая мелодия. Всё в ней: смех, печаль, издёвка и сочувствие, простор и узкая тропка над бурной рекой, глубокая ночь и свет дня, любовь и жгучая ненависть. Полупрозрачное тело Цимбалиста пропускало сквозь себя свет звёзд; видны лишь огромные глаза с инфернальным жёлтым сиянием да улыбка-оскал. А мелодия всё громче, всё убедительнее.

Я мотнул головой. Ну, уж нет, не возьмёшь! Сложил руки на груди, поставил ноги на ширине плеч. Собрал волю в кулак и пустил всю имевшуюся энергию вокруг себя защитным куполом. В ушах засвистел ветер, звон струн расхохотался: насмешливо, лукаво, почти зло.

— Опять сопротивляешься?

— Ещё не время, — выдохнул я сквозь стиснутые зубы.

— За Чумацким Шляхом живые не оказываются, — рассмеялся Призрачный Цимбалист.

Защитный купол вокруг меня вспыхнул яркой зеленью. Дорога из звёзд вмиг поблекла, я завис в пустоте, а потом резко полетел вниз. Зажмурился, повторяя про себя заклинание. Смех Цимбалиста затихал, но в него вплёлся ещё какой-то звук — скрип несмазанной телеги.

Я упал на что-то мягкое, в носу щекотало так, что тут же чихнул. Оторопело раскрыл глаза и уставился на сено. Дидько меня забери в свою подсобку, неужели так повезло? Чтоб убедиться попытался попрыгать (в смысле, в полулежачем положении проверил сено на предмет реальности). Оно самое. И запах травы тоже. Вверху — чистое ночное небо, ни тебе полосы Чумацкого Шляха, ни злопакостного Цимбалиста.

Удалось?

— Ну, привет, инопланетянин, — хмыкнул кто-то внизу. — Сползай уже.

***

В доме Кирилла (того доброго самаритянина, который стащил меня со стога и привёл к себе) оказалось чисто и достаточно уютно. Только ужасно одиноко. Не только внутри, едва мы подошли к дому, стало ясно — на много километров тут ни одного соседа.

Передо мной поставили тарелку с кашей и жареным мясом. Учитывая, что за весь день толком и поесть не успел, внезапному ужину был очень благодарен.

— Как тебя угораздило-то? — Кирилл сел напротив, отхлебнул из глиняной кружки какой-то травяной отвар, от которого по всему помещению разошёлся дурманный запах.

Тёмноволосый, стройный, немногим старше меня. В зелёных глазах такая задумчивость, словно подвергает сомнению всё увиденное. Когда улыбается, левая часть лица не двигается, на коже заметен чуть синеватый след — такой бывает только безумно сильного яда или парализующего заклятья. Выбраться — очень сложно. Чувствую, что мольфар. Но аура будто какая-то искажённая, латаная, еле держится, тронь пальцем — рассыплется.

— Хороший вопрос, — хмыкнул я, продолжая уплетать еду за обе щеки. — Знал бы — пытался б уже выбраться. Только до университета, видимо, шагать и шагать.

— Какого? — с интересом уточнил он.

— Полтавского, — буркнул я, мысленно прикидывая, какую взбучку устрою Языкатой, за то, что таскает всякие неведомые цветочки. И даже не посмотрю, если Вий-Совяцкий будет её защищать. — С приключениями...

Кирилл выглядел озадаченным. Даже поставил чашку на стол.

— И дальше что? — осторожно уточнил он.

— Дальше, — вздохнул я, — после того, как прикоснулся к подозрительному растению, попал на Чумацкий Шлях. В другое бы время — ради бога, но здесь… Здесь ещё напоролся на Призрачного Цимбалиста.

Кирилл вздрогнул, неосознанно коснулся пальцами парализованной щеки и тут же убрал руку. От меня не ускользнул этот жест, однако я продолжил:

— Если б не сообразил вовремя выстроить защитный купол, то вряд ли бы мы с тобой сейчас тут общались.

— Вот как… — медленно протянул он и покачал головой. — Сильный, значит, у тебя купол. Я тоже попытался, да только…

Снова вздох, и мне не особо захотелось развивать тему. У меня всё же учителем был один из сильнейших чугайстров Карпат, поэтому и защита моя получше многих будет.

— А что за цветок-то? — вдруг спросил Кирилл. — На что похож был?

— На заразу, — мрачно отозвался я, тоскливо глядя в пустую тарелку. Много есть — вредно, но очень хочется. Кирилл молча выдал мне добавки и выжидательно уставился, немо требуя историю дальше.

— Мощный стебель, красноватые листья, э… — в ботанике я никогда особо силён не был, но спустя несколько минут с горем пополам всё же описал ему принесённый Хвесей «подарочек». С каждым моим словом Кирилл становился всё мрачнее.

— И как же ты выжил?

Вопрос был произнесён так холодно, словно я только что признался в совершении нескольких преступлений.

— Если учесть, что мы с тобой гуляли по Чумацкому Шляху и успели поздороваться с Призрачным Цимбалистом, сложно сказать — выжили или не совсем.

Кирилл нахмурился, закусил нижнюю губу, но потом медленно кивнул.

— Почти, — наконец выдохнул, — я тут совсем одичал. Просто цветок, который ты описал… это же отрута.

Я закашлялся. Кирилл протянул руку и похлопал меня по спине. Вот же дурак! Вий говорил об этом! Правда, мысли были заняты совсем другим… но всё равно дурак. Ухватить горшок с дрянью и даже не задуматься. Но тут пришло недоумение. И теперь уже я смотрел на Кирилла со всей подозрительностью.

— А ты откуда про неё знаешь?

Он чуть улыбнулся, правда, совсем невесело:

— Андрей, да под Лысой горой её же тьма-тьмущая. Бери корзинку и можешь собирать. Только время надо знать.

— То есть… — мысли бешено проносились, — ты хочешь сказать, что отруту создали не в университете?

Некоторое время Кирилл молчал, уставившись стеклянным взглядом на клетчатую скатерть.

— Не знаю, — тихо сказал он, — сразу я тоже так думал. Или врут, что вывели в универе, или кто-то сумел рассадить.

— Ну и силища, — пробормотал я. — Кстати. А ты-то как тут оказался?

— Как-как, — неожиданно раздражённо бросил он, резко встал и отошёл к печи. — Перешёл дорожку Вий-Совяцкому.

— Ну, это не сложно, — пробормотал я и случайно разгрыз перец — во рту вспыхнул пожар. Закашлялся, ухватил кружку Кирилла и глотнул. Однако лучше не стало, по телу пробежал огонь. Сипло выдохнул: — Ты это пьёшь?

— А? Только травяной настой. Да вот случился у меня, кхм, роман со студенткой, в общем. — Он вздохнул, по-прежнему стоя ко мне спиной. — Мы старались скрывать, но куда там… Он вроде с полузакрытыми глазами и ходит, а всё видит и всё знает.

Кирилл вернулся за стол с большим глиняным кувшином.

— Запей, а то вид у тебя ещё тот. Ну и…

— И-и-и?

— Вызвал меня, отчитал и выслал из университета. Очень быстро. На сборы дал полчаса.

Говорил он это с непроницаемым лицом, но видно, что нелегко слова давались. Я уже готов был перевести тему, но сам Дидько за язык дёрнул.

— Как её зовут?

Кирилл хмуро на меня посмотрел, потом на свои сцеплённые в замок пальцы и тихо произнёс:

— Таня. Багрищенко.

***

За окном разгулялась непогода: плясала метель, завывал ветер, стекло разрисовал причудливыми узорами мороз. Передали штормовое предупреждение, никого не выпускали в город. Обидно до чёртиков, собирались же сходить в гости к Трамвайщику.

Танька тоже была не в настроении, молча уставилась в какую-то книжку в яркой обложке. Присмотревшись, я чуть не присвистнула: любовный роман. Что-то не припомню, чтобы она когда-нибудь такое читала.

Танька буркнула что-то неприличное и захлопнула книгу:

— Дрянь какая-то. Все девочки любят эльфов, все мальчики любят…

— Девочек, которые любят эльфов? — хмыкнула я.

— По-моему, эти мальчики любят только друг друга, — мрачно отозвалась Багрищенко. — С таким количеством побрякушек и ужимок на них бабы будут смотреть только как на ювелирный магазин.

— Что ж, — я забрала у неё из рук книжку, — тоже бывает. Где ты это вообще взяла?

Обложечка миловидная: два статных блондина в голубых камзолах, их под ручки держит рыжая красавица. Все трое так улыбаются, будто им сообщили про выигрыш в лотерее. Девочка ещё ничего, но вот парни — пересахаренный десерт без вишенки.

— Хованец сунул, — буркнула Таня, — это, видимо, затаил злобушку, что я вовремя не сдала учебники с первого семестра.

— А читать-то зачем? — удивилась я, откладывая книжку в сторону.

— Интересно стало, — призналась она, — решила проверить — гожусь я в девочки или как.

— И как?

Ответить не успела, в окно что-то со стуком ударило. Как по команде мы подскочили вместе и кинулись к нему. Внизу стояли Виталька и Коля Малявкин, последний махал рукой и подавал условный знак, мол, впускайте.

Танька только ухмыльнулась:

— Принесло наших балбесов. Сейчас тебе будут и эльфы, и принцы, и…

— Два коня, — не разделила её веселья я, сплетая заклинание и посылая его к стене. В ней тут же образовался маленький проём, и в комнату рухнул рюкзак Кольки. Подбежав к нему, мы дружно заглянули внутрь.

— Вино, — прицокнула Таня языком, — то-то и не рискнули мимо нашего цербера нести. Впрочем, это уже мелочи. Что там ещё?

Я чуть нахмурилась, разглядывая содержимое рюкзака:

— Не поверишь — колбаса.

— Ничего вы правильного в закуске не понимаете, — заявил появившийся на пороге Малявкин. — Колбаса — это сила и процветание.

— Меньше пафоса, — буркнул протиснувшийся мимо него Виталька и плюхнулся на мою кровать. — Куда коменданта дели? Прикопали под фикусом?

— Зануда — поморщилась Таня, быстро закрывая дверь на замок и накидывая охранное заклинание. Конечно, пропустить — пропустит гостей незваных, но хоть предупредит.

— Погода дурацкая, — Виталька повертел в руках бутылку вина, — даже никуда не выйдешь. Хорошо, Колька хоть достал топлива, как-то отпразднуем.

— Что именно? — поинтересовалась я. Чего это он совсем не в духе? Какая-нибудь мамзель отказала? Или чувствует себя нехорошо?

— А у меня день рождения! — весело заявил Малявкин, помогая Тане нарезать колбасу, хлеб и вынырнувший из глубин рюкзака кусок сыра. — Был… недавно.

— Надо же, — я озадаченно уставилась на одногруппника. Неужели пропустила? У меня же записаны все даты! Как я могла прогавить?!

— А когда именно? — подозрительно уточнила Таня.

— Ну-у-у… — Коля сделал загадочное лицо, — пятого… июля.

— Дурак, — вспыхнула я и ткнула его кулаком в плечо.

— Ой-ой-ой, — притворно заголосил Малявкин, — убива-а-а-а-ают! Красу и ум всея 1-М группы! А что ж вы без меня делать будете? Да как же… Эй! Багрищенко, а ну-ка положь на место!

Но Танька даже и не подумала, удовольствием продолжая уплетать сдобную булку.

— Вкусно, молодцы. Садись уже давай.

Виталька покосился на меня. За время всего представления я не проронила ни слова. Почему-то повеселиться хоть и хотелось, но не получалось.

— Дин, ты чего? — тихо спросил он.

— Да…

Ответить не дал Малявкин, тут же встрявший со своим мнением:

— Да всё и так понятно, думу тяжкую думает. Как ей… — он кинул быстрый взгляд на оставшуюся на кровати книгу. — Эльфа какого соблазнить. Ты, видишь, Красавицкий, не хорош да не пригож, а сердцу девичьему тоскливо и… Ой!

На этот раз ткнули его с двух сторон мы с Танькой одновременно. Виталька только скривился. Видимо, даже Колькины пляски с бубном никак не воздействовали. А ещё у меня про настроение спрашивает!

— Да в целом, — буркнула я. — Вон, Дожденко такой реферат задал, что ума не приложу, как быть. Теорию ещё нарою, а вот как практическое обрисовать…

Я развела руками. Так-то Ярослав Олегович мужик нормальный, но порой как чего даст, так все студенты в шоке бегают. А Хованец проклятый только посмеивается и советует «подключить фантазию».

— Озверел он совсем, — сообщил Коля, всунув мне стаканчик с вином. — Второй раз за год на него нас сваливают. А у него ещё свои.

— Малявкин, иногда ты так здраво рассуждаешь, что я теряюсь, — заметила Танька и подняла тост: — Ну, давайте, чтоб у нас, наконец-то всё наладилось!

Стаканы звякнули, все сосредоточенно отхлебнули.

— Ничего так, — резюмировала Танька.

— Сильно сладко, — буркнул Виталька, — я больше у Шинкаря ничего брать не буду.

Мне поддержать беседу было нечем. На вкус вроде приятно, сомелье мне никогда не стать, так что молча стянула бутерброд и принялась жевать.

— Шинкарь — вот такой мужик, между прочим, — хмыкнул Колька, показав большой палец, — только ему надо говорить почётче, тогда и даст что надо.

— Он не мужик, он нечисть, — вставил я, делая ещё глоток и чувствуя, как внутри разливается приятное тепло. — Я раз из универа вышла, смотрю: одни красные сапоги бодро шагают по дорожке, только каблучки и поцокивают. Сразу чуть за сердце не схватилась! А он облик принял и давай извиняться: шановна панночка, да я ж не хотел, простите старого, тьфу…

О том, что потом меня неделю кормили обедами-извинениями, говорить не стала. А то все ломануться к бедняге Шинкарю, он же так и прогорит!

— Ну, любит он шутки, любит, — хмыкнул Коля, — что поделать. У нас тут почти весь универ такой — надо хоть кому-то и что-то учудить.

— А всё же жалко, что у нас не Чугайстрин, — неожиданно протянул Виталик. — С ним хоть поговорить можно было. Сам нормальный, объяснит, расскажет да и по характеру тоже ничего.

Танька начала сосредоточенно уплетать колбасу.

— Интересно, долго ли он там будет?

— Где? — удивилась я.

— В лазарете, — постучал пальцем по лбу Коля, — панна Гуцол, вы что-то совсем того, где ещё больным быть?

— Да нет его в лазарете, — хмуро отозвался Виталик, и мы все замерли. — И не пяльтесь так, — неожиданно почти зло огрызнулся он, — то, что я не всегда контрольные пишу на отлично, не значит, что балбес полный. Я лазарет прощупал полностью, нет там ничего. Даже намёка на пространственный карман.

Мы все задумались. С одной стороны оно, конечно, верно, кто положит препода рядом со студентом? С другой… Лазарет был всего один! Оборудовать другое помещение слишком много сил требуется, стоит огромнейших денег и целесообразно ли?

— Значит, есть что-то другое, — задумчиво протянула Таня. — Тут вообще куча таких местечек, что ни один студент нос не сунет. А уж коль и расхаживают древние… — она передёрнула плечами.

Я недоумённо уставилась на подругу.

— Древние? Это ты о чём вообще?

— Ну, тыц! — всплеснула Таня руками, едва не опрокинув стакан и забрызгав Кольку вином. Тот вовремя перехватил летевшую ёмкость и укоризненно посмотрел на Багрищенко.

— Осторожнее, крылатая моя.

Но она только отмахнулась и снова посмотрела на меня:

— Дин, вспоминай. Вий же вызвал меня, показал мольфару, седому такому. Вроде как он отбирает ребят для какой-то своей школы. Я его толком и не слушала, силу только вдохнула и перепугалась до ужаса — думала, вынесут вперёд ногами.

Виталька подозрительно посмотрел на неё:

— Это почему ещё?

— Силища такая, что страшно, — она покачала головой, — я там стояла, как муха в сиропе, всё вижу вроде и слышу, а двинуться не могу. Может, они силу мою тоже пробовали, потому и такая реакция, но — бр-р-р-р. Пусть он лучше чешет в свой Ивано-Франковск.

Я вздрогнула от услышанного. Эге, да никак мой знакомый, болтавший со мной на лавочке, и не просто знакомый.

— Седой мольфар, — тихо начала я, и все уставились на меня, мол, что? — Это отец Андрея Григорьевича.

В комнате повисла неестественная тишина. Таня широко раскрыла свои синие глаза, Виталька хмуро смотрел на меня, Коля озадаченно глядел куда-то в район моей груди.

— Динка, ты уверена? — подозрительно спросил последний.

— Уверена, — вздохнула я. — Он мне сам об этом сказал. Чугайстрин Григорий Любомирович.

Ребята переглянулись. Некоторое время никто не мог ничего сказать.

— А как же… — начал было Коля.

— Сам подошёл, — хмыкнула я. — Сижу на лавочке, никого не трогаю, тут — бац! — стоит передо мной. Драпать поздно, пришлось разговаривать. Но оно и неудивительно, я же староста…

— Так сам и подошёл? — удивлённо произнесла Таня. Я молча кивнула. Почему-то только сейчас под её настороженным взглядом стало не по себе: а вдруг он неслучайно подошёл? То есть, в том смысле, что искал не только, как старосту? Хотя, нет. Бред же какой-то! Зачем ему какая-то девчонка?

Виталька вдруг вздохнул:

— Говорил же я — проклятая у нас группа… Будь тут что-то мелкое — не явился бы один из сильнейших мольфаров нашего времени.

Колька снова разлил вино и фыркнул:

— Ну, и ладненько. Зато нам все злыдни будут завидовать! Прикиньте, такая группа проклятых мольфаров!

— Да уж, — криво усмехнулась я, — боюсь, нас так быстро разгонят.

— Вот ещё чего, — не смутился Коля, — всё у нас будет замечательно. И Чугайстрин наш выздоровеет, и к нам вернётся.

При этих словах Танька посмурнела, однако ничего говорить не стала. Я только погрозила Малявкину кулаком из-под стола. Конечно, Громов — это Громов, но надо думать, что говоришь, коль уж так.

Виталька поднял стаканчик:

— Ну, давайте тогда. За скорейшее выздоровление Андрюхи!

Мы звонко чокнулись, я пригубила и тут же закалялась. Танькино заклинательное плетение мигом съёжилось и исчезло. Дверь бесшумно открылась. На пороге, прислонившись к дверному косяку и сложив руки на груди, стоял Чугайстрин-старший. Голубые глаза смотрели исключительно на меня.

Парни потеряли дар речи, Танька сжалась на стуле. Но он даже не обратил на них внимания.

— Доброго дня, Дина Валерьевна, — произнёс Чугайстрин глубоким низким голосом, — можем ли мы поговорить… наедине?